Дом на водопаде

3

Но праздновать было рано.

Работы предстояло еще очень много. Требовалось несколько лет на проведение различных исследований, в том числе испытаний на здоровых добровольцах. И хотя предварительные результаты казались очень обнадеживающими, препятствие в виде нехватки финансирования не позволяло Алексу Джонсу и его коллегам продвинуться дальше.

Казалось бы, логично предположить, что создание перспективного лекарственного вещества непременно должно было привлечь желающих поучаствовать в его разработке. Но это лишь весьма поверхностное суждение, далекое от реальной жизни. На деле орфанные⁷ препараты окупаются довольно долго и не приносят большой прибыли, в то время как их продвижение обходится разработчикам в десятки миллионов долларов. Фармацевтические компании идут на большой риск, покупая у исследовательских коллективов «сырую заготовку», которая, вполне вероятно, провалится уже на начальных этапах испытаний. Но никто не станет рисковать понапрасну, и потому многие инновационные препараты, создателям которых не удалось заинтересовать инвесторов, обречены на бесславное забвение.

Подобная участь постигла бы и IDAJ1703, если бы Алекс Джонс всеми силами не воспрепятствовал этому. Он и так пожертвовал слишком многим ради его создания: позабыл об отдыхе и встречах с семьей, подсел на крепкие сигареты и заработал бессонницу, – и это было еще не самое главное. Все последние годы он игнорировал насмешки коллег, стойко сносил грозные взгляды начальства, считавшего, что он впустую растрачивает время и средства, и даже стерпел тот факт, что патент на препарат пришлось разделить с людьми, которые не имели к его созданию никакого отношения. Но он не был готов смириться с тем, что IDAJ1703 – его мечта, его детище – никогда не увидит свет!

На тот момент грантовые деньги уже давно закончились, а сам Алекс Джонс не располагал суммой, даже в сотни раз меньшей, чем ему требовалась. Однако, твердо уверенный в успехе нового препарата, он подготовил подробный исследовательский отчет, после чего обзвонил всех знакомых ему научных сотрудников, преподавателей профильных кафедр, а также старых университетских приятелей с просьбой посодействовать в поиске компании-спонсора. И относительно скоро по рекомендации одного из них он свел знакомство с Александром Александровичем К., медицинским директором российской инновационной биотехнологической компании «Биохрон».

Александр Александрович, или просто А. А., как обозначал его на страницах своего ежедневника Алекс Джонс, в свое время тоже закончил аспирантуру по фармакологии и начинал карьеру в качестве младшего научного сотрудника, поэтому между ними почти сразу установилось взаимопонимание по многим вопросам.

Пролистав исследовательский отчет красивыми крупными пальцами, А. А. спокойно заявил:

– Рассказы разработчика – это блестящая облатка. И совсем другое дело – что под ней.

– Я вас понимаю, – закивал в ответ Алекс Джонс. – И я готов поручиться за каждое слово, каждую цифру, представленную в этом отчете!

В ответ на это А. А. лишь снисходительно улыбнулся и покачал головой.

– Ручаться не нужно. Дайте нам препарат, и мы попробуем.

Именно с этих слов и началось их многолетнее плодотворное сотрудничество. При финансовой поддержке «Биохрона» клинические испытания IDAJ1703, которыми руководил единолично Алекс Джонс, были доведены до конца: препарат подтвердил свою эффективность в исследовании с участием людей и прошел государственную регистрацию, получив торговое название нейросод. В 2013 году на заводе в Рязанской области его начала производить компания «Цертус-Фарма», еще через год производство переместилось в Эстонию, а некоторое время спустя, после серии бюрократических проволочек и всевозможных уловок со стороны руководства института, препарат получил одобрение FDA⁸, а вместе с этим и возможность быть представленным на зарубежном рынке.

В истории с нейросодом несбыточный сон любого фармацевта-исследователя стал явью: оригинальный препарат появился на аптечных полках. Невероятное, если не сказать фантастическое, событие для российской фармацевтики и огромный шаг вперед в карьере Алекса Джонса, к тридцати шести годам достигшего того уровня успеха, о котором многие могут только мечтать: почетная степень доктора наук, регулярные публикации в научных изданиях, признание и слава в профессиональных кругах и, помимо прочего, неплохие денежные вознаграждения.

Однако главный вопрос, который по-прежнему терзал Алекса Джонса и не давал ему покоя, заключался в следующем: сделался ли он от всего этого счастливее? Он давно уже не ощущал гордости за проделанный труд, а вот чувство неудовлетворенности, напротив, посещало его регулярно. И все потому, что, невзирая на успешно завершенные испытания и одобрение научного сообщества, несовершенство его изобретения было очевидным: нейросод не восстанавливал поврежденные нейроны и не избавлял от неврологического дефицита⁹, а только помогал сдерживать развитие болезни.

Такое положение вещей категорически не устраивало Алекса Джонса. Будучи по сути своей неутомимым искателем и одновременно самым безжалостным критиком собственной работы, он не желал останавливаться на середине пути и удовлетворяться достигнутым. У него уже были задумки относительно нового, гораздо более прогрессивного препарата, и он надеялся в скором времени начать претворять их в жизнь.

Примерно за два года до этого, как раз накануне окончания доклинических испытаний нейросода, брак Алекса Джонса тоже подошел к своему логическому завершению, о чем жена Катерина малодушно предпочла сообщить ему по телефону. Вместе с их дочерью она тогда гостила у своих родителей в Москве и, как обычно позвонив вечером, призналась, что больше не может притворяться, будто у них все хорошо, и что им лучше расстаться.

Это признание оказалось как нельзя более некстати. Алекс Джонс и без того был утомлен и морально измотан и с нетерпением ждал момента, когда все его дела закончатся и он сможет взять небольшую передышку, во время которой, как он надеялся, их с Катериной отношения немного восстановятся. Но в тоне ее голоса звучала такая непоколебимая решимость, что Алекс Джонс сразу понял: переубедить ее не удастся. Да и сам он уже не был уверен, что хочет этого.

После того как они с Катериной официально оформили развод в Москве, Алекс Джонс сразу же вернулся в Воглино. Когда он впервые вошел в опустевшую, непривычно тихую квартиру, где не пахло горячим ужином, а под ногами не валялись детские игрушки, ему сделалось не по себе. Но прошла неделя его холостяцкой жизни, а за ней вторая и третья, и ему это стало даже нравиться. Он не слишком тяготился одиночеством и уж точно не скучал по семейным скандалам с хлопаньем дверями и криками. Стало так спокойно, словно он переселился на необитаемый остров, только с приятным бонусом в виде возможности иногда выбираться в люди.

Распаковывая чемодан, Алекс Джонс удивлялся, как это все-таки просто: вот так взять и разрушить то, что многие годы казалось незыблемым. Он всего лишь скатался на «Сапсане» в Москву, забрал свои вещи, которых оказалось немного, и сухо попрощался с родителями теперь уже бывшей жены, после чего сел в такси и уехал обратно на вокзал, стараясь по дороге не вспоминать, как заплаканная Ариша цеплялась своими маленькими ручками за воротник его пальто.

Если бы Алекс Джонс действительно хотел, разлуки с дочерью можно было бы избежать: его, вообще-то, звали обратно в Москву, но он не поехал. Квартира, в которой он жил с семьей до переезда, принадлежала родителям Катерины, и после развода он уже не мог туда вернуться, а приобретать жилье в столице было на тот момент слишком накладно, да и незачем, ведь вся его жизнь теперь сосредоточилась в Воглине.

Спустя примерно год после того, как нейросод был официально запущен в производство, между руководством НИИ и представителями «Биохрона» была достигнута договоренность о дальнейшем взаимодействии. Все имущество воглинского филиала оставалось собственностью института, который, как и прежде, продолжал курировать деятельность лаборатории, а ее спонсирование и, соответственно, право распоряжаться изобретениями закреплялось за «Биохроном». Заведующим лабораторией вполне предсказуемо был назначен доктор Алекс Джонс, впервые за долгое время почувствовавший себя полноправным хозяином своей судьбы и навсегда оставивший мысли о возвращении в головной институт.

За девять лет, прожитых в Воглине, он накрепко привязался к своему месту обитания и теперь с большей уверенностью мог называть себя воглинцем, нежели когда-то москвичом. Близость к Санкт-Петербургу позволяла ему сосредоточиться на работе и при этом не чувствовать себя оторванным от столичной жизни, а неспешность маленького городка с населением в сотню тысяч человек ежедневно проливалась бальзамом на его расшатанные нервы.

Нравилось Алексу Джонсу и то, что у Воглина была своя интересная история. За пять веков существования он успел побывать «деревней при речке безымянной», по Столбовскому договору¹⁰ отойти к шведам, которые переселили в него финноязычных лютеран – савакотов и эвремейсов¹¹, вернуться к России в период царствования Петра I, а в годы Великой Отечественной войны послужить военным складом и эвакогоспиталем.

Название города, по одной из версий, происходило от ныне малоупотребительного русского слова «волглый» – «сырой, напитавшийся влагой» – и корнями уходило в те далекие времена, когда на его месте стояла деревня, которую каждую весну затапливало половодьем. По другой же версии, топоним Воглино образовался путем озвончения глухой фонемы «ф» в шведском слове «fågel» – «птица», и этот факт, судя по всему, имел самое прямое отношение к тому, что на гербе Воглина был изображен черный дрозд – фигура, в геральдике используемая редко и не лишенная отрицательного значения¹².

Обо всем этом Алекс Джонс узнал случайно, как-то раз со скуки забредя в местный краеведческий музей. Прельстившись милыми ямочками на щеках экскурсоводши, он незаметно присоединился к группе и так увлекся, что дослушал экскурсию до конца. Это было странно для него: не то чтобы он считал себя односторонним ученым-фанатиком, зацикленным только на своей работе, но и человеком широких интересов его назвать было тоже нельзя. Все его увлечения были поверхностными, быстро сменяясь одно другим, будь то походы в филармонию, стрельба из боевого пистолета или изучение финского языка. Но ничего по-настоящему увлекательного для себя Алекс Джонс так и не находил.

В последние несколько месяцев ему и вовсе пришлось отложить все развлечения и с головой погрузиться в организационные и правовые дела, связанные с разработкой его нового генно-инженерного препарата. ROM-28 – такое условное название Алекс Джонс присвоил своему изобретению – уже вызвал живой интерес специалистов и прессы, хотя никакой официальной информации по этому поводу «Биохрон» пока не давал.

Технология производства ROM-28 была куда более сложной, чем у нейросода, и в упрощенном виде ее суть заключалась в модифицировании клеток пуповинной крови человека путем встраивания в них искусственных молекул ДНК, которые кодируют белки, стимулирующие регенерацию нейронов. Доктор Алекс Джонс и его команда уже провели испытания ROM-28 на трех разных биологических моделях: бокового амиотрофического склероза у мышей, контузионной травмы спинного мозга у мини-свиней и ишемического инсульта у крыс, – и выяснили, что при введении препарата мини-свинье с контузионной травмой парализованные задние конечности животного постепенно начинают двигаться.

Это означало, что ROM-28 имел немалые шансы на успех, однако работа над новым препаратом, несмотря на ее первостепенную значимость, уже вымотала Алекса Джонса до предела. Она занимала все его мысли и была причиной невыносимой, нередко в буквальном смысле этого слова, головной боли. Чтобы сохранить работоспособность, ему приходилось прибегать к помощи обезболивающих, которые ради усиления эффекта он принимал в комбинации с односолодовым шотландским виски или, реже, французским коньяком. Со стороны это наверняка выглядело плачевно, но, помимо надуманной проблемы начинавшегося алкоголизма, перед Алексом Джонсом стояла и другая, вполне реальная. Она касалась Росздравнадзора.

Эта федеральная служба, находящаяся в ведении Минздрава, осуществляла контроль и надзор в сфере здравоохранения и представляла собой серьезный барьер на пути любого исследовательского коллектива, желающего получить разрешение на проведение испытаний нового препарата. На прошлой неделе Алекс Джонс отправил в Росздравнадзор протокол клинического исследования – самый важный документ, содержащий в себе организационные детали¹³ предстоящих тестов. Как уполномоченный орган здравоохранения, Росздравнадзор совместно с этическим комитетом должен был оценить адекватность поставленных научных задач, убедиться в соблюдении мер по защите прав участников испытаний и принять решение о возможности их проведения. Рассмотрение заявки, как правило, занимало от нескольких недель до полугода, а поскольку в случае с ROM-28 речь по-прежнему шла об орфанном препарате, полезность которого еще нужно было доказать, никакие связи «Биохрона» в Минздраве не могли ускорить этот процесс.

Алекс Джонс старался не думать о том, что будет с ним и его разработкой, если Росздравнадзор ответит отказом; в конце концов, со своей стороны он сделал все, что мог. Ничего не скрыл, нигде не приврал – стало быть, и волноваться ему не о чем. Такое самоутешение некоторое время помогало ему, а потом тревожные мысли снова возвращались. Чтобы отвлечься от них, Алекс Джонс решил взять двухнедельный отпуск и слетать в гости к родителям, которых он не видел уже несколько лет, но потом передумал и купил билет на «Сапсан». Хорошо, что он не сообщил Арише о своем приезде заранее, потому что до вокзала он так и не добрался. Идея с отпуском вдруг показалась ему совершенно неуместной; он сдал билет и по привычке продолжал приходить в лабораторию, чтобы крутиться на стуле, курить на пару с Игорем и делать вид, что его присутствие на рабочем месте немало помогает делу.

Надежды на то, что кто-нибудь поможет ему скрасить томительные дни ожидания, Алекс Джонс не питал. Но самые неожиданные события, как это часто бывает, происходят именно тогда, когда их меньше всего ждешь.

4

Толкнув безликую пластиковую дверь, на месте которой еще недавно красовался безупречный образец стиля модерн, с вырезными узорами и изящной кованой ручкой, павший жертвой модернизации (бог знает, в какой печи он закончил свой век), Алекс Джонс вышел из здания института и с облегчением вдохнул прохладный влажный воздух. Февраль был на исходе, и неизбежные признаки грядущей весны понемногу прокрадывались на улицы города. Из-за плюсовой температуры снег, которого в этом году и так было мало, очень быстро таял и кусками сползал с крыш, ухаясь на оголенный асфальт. Правда, сегодня, в качестве исключения, с неба с самого утра сыпались редкие, но крупные, размером с горошину, снежинки. Алекс Джонс поднял воротник пальто, чтобы они не попадали ему за шиворот, и зашагал в направлении дома, на ходу распечатывая новую пачку сигарет.

Квартира, которую он снимал после развода с женой, располагалась в недавно построенном жилом комплексе комфорт-класса в пятнадцати минутах ходьбы от института, поэтому Алекс Джонс редко пользовался автомобилем, предпочитая добираться до работы и обратно пешком. При его сидячем образе жизни, а также полнейшем равнодушии ко всем видам спорта прогулки по парку были для него чуть ли не единственной возможностью размять занемевшую спину и внести посильный вклад в поддержание своего здоровья.

Шагая по парковым аллеям с совершенно равнодушным видом, он не слишком вглядывался в лица встречных прохожих, но иногда краем глаза подмечал, что девушки, женщины – молодые и не очень – с интересом рассматривают его, и всякий раз не без тайного удовольствия осознавал, что до сих пор может считаться привлекательным. Да и могло ли быть иначе, при его-то статусе и научных регалиях?

Алекс Джонс усмехнулся и остановился под деревом, чтобы прикурить сигарету. Сколько себя помнил, он никогда не был обделен женским вниманием, даже несмотря на свой угрюмый характер и язвительность. В школьные годы подружек у него было значительно больше, чем друзей; такое же соотношение сохранялось и во время учебы в университете. Правда, беда была в том, что девушки, которые нравились ему в романтическом смысле, почему-то видели в нем только хорошего друга, а влюблялись непременно в кого-то другого. Но потом Алекс Джонс встретил свою будущую жену, и все это в один момент стало неважно.

Они познакомились на новогодней вечеринке в компании общих друзей. Катерина была не из Сеченовки, да и вообще не из медицины. Она училась на втором курсе экономического факультета и даже не отличала антибиотики от противовирусных. За пару недель до праздника она тяжело рассталась со своим молодым человеком, поэтому заботливые друзья пригласили ее на вечеринку и посадили рядом с единственным свободным парнем. Алекс Джонс и не думал, что сумеет заинтересовать девушку, которая только что потерпела неудачу в отношениях, но вышло как раз наоборот…

Любовь, связывавшая их с Катериной много лет, была самой что ни на есть настоящей, но даже она не выдержала проверку временем и суровой действительностью. После развода Алекс Джонс окончательно разочаровался в институте брака и решил больше никогда не искать серьезных отношений. Погрустив некоторое время без женской заботы, он скоро понял, что со всеми бытовыми вопросами, для решения которых мужчине может понадобиться жена, ему под силу справиться самому. Он покупал рубашки из немнущегося хлопка, ужинал в кафе, когда было лень готовить, а по вечерам допоздна сидел в своей тихой уютной гостиной, переоборудованной в рабочий кабинет, под настроение разбавляя одиночество двумя-тремя порциями виски со льдом и ревностно оберегая свою независимость от внешних посягательств.

Когда же естественные потребности организма брали верх над его идейными убеждениями, Алекс Джонс приводил себя в порядок: надевал выходную рубашку, аккуратно причесывался, – и, надушившись любимым «Фаренгейтом» (не подделкой, а оригинальным, «диоровским», который Ариша привезла ему в подарок из школьной поездки в Париж), отправлялся искать счастья в Петербург. Там, среди разнообразия столичных развлечений, он отыскивал себе какой-нибудь незамысловатый досуг. Обычно это были музыкальные вечера в арт-кафе и джаз-барах, где за стойкой можно было попытаться свести знакомство с симпатичной любительницей хорошей музыки или даже начинающей певицей.

Попыткам Алекса Джонса не всегда сопутствовало везение, но на его памяти было как минимум несколько случайных знакомств, имевших весьма приятное продолжение. В редких, почти исключительных случаях, когда отношения не заканчивались одной проведенной вместе ночью, у него появлялась компания для походов в кино или театр, но ни с кем из дам он не встречался дольше месяца. Не желая прослыть негодяем, даже в глазах женщин, которых он больше никогда не увидит, Алекс Джонс всегда предупреждал заранее о несерьезности своих намерений. К сожалению, не всем его подругам удавалось правильно расслышать то, что он говорил, и потому за пять лет свободной жизни Алекс Джонс был вынужден сменить не один номер телефона, спасаясь от назойливого внимания. Кроме того, он никогда не приглашал женщин домой и по установленному самому себе строгому правилу избегал знакомиться в маленьком Воглине.

Конечно, со стороны это могло быть расценено как поведение человека легкомысленного, моралисты даже употребили бы слово «неразборчивого», и только те, кто знал Алекса Джонса еще до развода, понимали, что это совсем не так. По натуре он был однолюб и, будучи женатым, никогда даже не помышлял об измене. Но теперь, освободившись от обязательств, он не мог отказать себе в удовольствии раз за разом находить подтверждение тому, что даже в таком возрасте он по-прежнему интересен женщинам.

Внешность Алекса Джонса, если верить стороннему мнению, в целом соответствовала облику ученого-исследователя – по крайней мере, при знакомстве люди не очень удивлялись, когда узнавали, чем он зарабатывает себе на жизнь. Черты его лица были резковатые, не слишком изящные, но по-своему привлекательные. Меньше привлекало то, что он редко улыбался и, по обыкновению, имел угрюмый вид. Зрение у него было неважное – сказались часы, проведенные за микроскопом, – и он носил очки без оправы, сквозь которые пристально наблюдали за миром серо-голубые, с опущенными внешними уголками глаза. Он был высок и худощав – настолько, что временами подумывал приобрести абонемент в фитнес-клуб, расположенный неподалеку от его дома, но для систематических занятий спортом у него не было ни времени, ни искреннего желания.

Женщины, как уже было сказано, считали Алекса Джонса интересным, мнение же мужчин разделялось: одним он нравился, другим казался заносчивым и высокомерным. Его самого это совершенно не волновало. И с теми и с другими он был подчеркнуто вежлив, под настроение мог перекинуться парой фраз, поговорить на отвлеченную тему или обсудить текущие новости, но дружеских контактов не поддерживал. Ему в друзья тоже никто не набивался. А вот в подруги!..

Несмотря на статус завидного жениха, Алекс Джонс в самом деле не имел ни малейшего желания еще раз связывать себя серьезными отношениями. Печальный опыт супружества и его недоверчивость к людям оказали ему дурную услугу: обольстительные женские речи перестали будоражить его рассудок. Теперь он точно знал, что женщины могут клясться в вечной любви, а после упрекать в том, что он не оправдал их ожиданий. Заверения в духе «Ах, как хорошо нам было бы вместе…» не производили на него ровным счетом никакого впечатления, и единственной дамой, с которой он поддерживал постоянные и близкие связи, была наука. Только отсутствие матримониальных умыслов и живой ум образованного человека могли бы, наверное, вызвать его искренний интерес, но для этого нужна была такая женщина!.. Впрочем, он и сам не знал – нужна ли?

В тот момент, когда Алекс Джонс вышел из парка и зашагал по слякотному асфальтовому тротуару, в кармане его пальто загудел телефон. Алекс Джонс посмотрел на экран и, увидев имя бывшей жены, недовольно дернул плечом. «Снова забыл перевести деньги, будет скандалить», – мелькнуло в его голове, пока он думал, отвечать на звонок или нет. Катерина звонила ему редко и всегда по делу. Так было и в этот раз, только с поводом Алекс Джонс не угадал: она обдумала его предложение взять Аришу к себе на несколько дней и решила, что дочери все-таки не следует пропускать школу; у нее тройка по химии, а в следующем году вообще государственная аттестация.

– Ты могла бы и не нагнетать обстановку заранее, – возразил Алекс Джонс. – Почему я только сейчас узнаю, что у нее тройки, тем более по химии?

– Послушай, я не понимаю, что за претензии? Арина неважно учится, ты редко этим интересуешься. Почему я должна объяснять тебе, что уроки ей пропускать нельзя?

– Потому что я ее отец, а ты делаешь все, чтобы мы редко виделись.

– Это неправда, Алекс! Я всегда говорю тебе: приезжай когда хочешь, звони когда хочешь. Забирай ее, когда есть такая возможность, но только не во время учебы!

– Но я уже все придумал. Почти купил билеты в «Мюзик-холл», узнал, в каких спектаклях играет этот ее любимый актер. Я ведь сообщил тебе заранее, а теперь ты говоришь, что не отпустишь ее!

– Да, не отпущу. И вообще, я не понимаю, почему тебе вздумалось идти в театр именно в начале марта. Каникулы будут через три недели, вот тогда и сходите.

– Свободное время у меня появилось только сейчас. И я не знаю, что будет дальше. Ты же понимаешь, что ответ из здравнадзора может прийти в любой момент.

– Ну да, конечно! Важны только ты и твоя наука.

– Я пообещал Арине, понимаешь?

– Ты пообещал ей полгода назад. И этот актер ей уже даже не нравится, можешь сам спросить.

Скрипнув зубами, Алекс Джонс попытался сохранить спокойствие.

– Знаешь, вот уже не первый раз задумываюсь, откуда в тебе столько злости?

– Все, Алекс. Разговор окончен, – оборвала его Катерина, и голос у нее дрогнул. – Жду от тебя перевод. Пока.

Алекса Джонса раздражало непробиваемое упрямство бывшей жены. После общения с ней он всегда чувствовал себя родителем-неудачником, хотя в этом не было ни его особой вины, ни преднамеренного умысла: он не мог быть рядом с дочерью просто в силу обстоятельств. Впрочем, все было не так уж плохо, потому что Алекс Джонс не сомневался, что их с Катериной разговор завершится именно на такой ноте, а это уже говорило о стабильности их непростых отношений. Несколько успокоившись этой мыслью, он быстро перешел дорогу в неположенном месте и направился к дому.