Европа в эпоху Средневековья. Десять столетий от падения Рима до религиозных войн. 500—1500 гг.

Для этого нам сначала необходимо вкратце отметить два элементарных факта, которые мы подробнее изложим в другой главе. Во-первых, мы должны рассмотреть влияние христианства как исторической силы, а не божественной религии. Истинна или ложна его претензия на особый божественный характер, не имеет никакого значения для этого вопроса. Здесь мы должны установить те влияния, которые, безусловно, следуют из него, как исторические факты, независимо от того, какую гипотезу мы принимаем.

Во-вторых, в данном случае нас не интересуют ни те результаты, которых достигло христианское богословие, ни те, к которым привела церковь как правящая сила или религиозное учреждение. В обоих этих направлениях христианская религия послужила основой для грандиозных исторических сооружений, которые имели чрезвычайно важные последствия. Но ни в том ни в другом случае христианство как религия не является подлинной творческой силой, и следствия, вытекающие из догматической системы или церкви, можно отнести на счет религии только в той мере, в какой она предоставила повод для действия сил, которые в действительности и привели к этим результатам. В данный момент нас интересует именно религиозная сторона, а не богословская или церковная, хотя они тоже сыграют роль в нашей истории в других главах.

Опять-таки следует заметить, что влияние религиозного характера, как и любых чистых идей, трудно проследить с абсолютной точностью. Их действие с гораздо меньшей вероятностью будет описано в документах, чем другие причины, которые могли способствовать общему результату. Например, не может быть никаких сомнений в том, что в США евангельское учение в тысячах отдельных случаев было решающим фактором, под влиянием которого сложился общественный протест против рабства перед началом Гражданской войны; однако было бы гораздо сложнее написать историю его влияния, нежели историю политических влияний, которые действовали в сочетании с ним. В таких случаях, в отсутствие убедительных доказательств, мы часто ограничиваемся логическими умозаключениями, однако эти умозаключения могут быть настолько очевидны, что фактически становятся равнозначны доказательству.

Итак, оценивая вклад христианства в цивилизацию, мы должны для начала рассмотреть его воздействие на религиозные идеи мира в строгом смысле этого слова, и именно в этом аспекте мы обнаружим его самое важное влияние. Религия составляет одну из великих граней цивилизации, и едва ли нужно уточнять, что все, что поднимает мировые религиозные концепции на более высокий уровень, должно рассматриваться как одна из великих цивилизационных сил истории^[41].

Довольно просто выявить общий труд христианства как вклад в религиозный аспект цивилизации. Труд этой новой религии, которая стоит первой по логическому порядку, заключался в том, чтобы освободить монотеистическую идею, возникшую в иудейской среде, от узких племенных рамок, делавших невозможным всеобщее ее признание, и сделать ее господствующей идеей Бога в христианском мире, откуда она затем перешла в ислам. Отныне Бог должен был стать единственным.

Вместе с этой идеей единственного истинного Бога оно ввело концепцию его характера и отношения к человеку, совершенно отличную от всех преобладавших ранее, подчеркнув отцовство Бога и его любовь к человеку. Эта идея отцовства Бога, олицетворенная и необычайно эффективно провозглашенная в сыновстве Христа, старшего брата человека, приблизила человека к Богу и дала ему новую точку зрения на все будущее. Любовь стала великой религиозной силой нового века. В практическом труде христианства эта идея не осталась простой мыслью. Она превратилась в позитивную силу истории благодаря живому представлению каждого отдельного христианина о непосредственных личных отношениях между ним и Богом, в силу которых Всемогущий со своей мощью приходил к нему на помощь в его стремлении сделать себя подобным Богу. Иными словами, христианство не просто учило, что эта связь является осуществимым идеалом, но и заставляло человека верить в нее как в факт, так что он действительно жил с ощущением божественной силы.

В действительности это было повторение того, что говорилось в другой связи о провозглашении единства Бога и человека, конечного и бесконечного, и не просто как философской идеи или абстрактной теории, а как чего-то такого, что на самом деле было доступно для обычных людей. Чувство примирения и гармонии с Богом могло стать, как утверждало христианство, сознательным фактом повседневной жизни для каждого человека.

Также христианство учило, что религия, как неизбежное следствие христианской концепции отношений между Богом и человеком, имеет непосредственную практическую миссию наставника и помощника в нравственных вопросах. Это был новый и важный шаг вперед. Древние национальные религии не предъявляли этических требований к верующему. Характер, приписываемый богам, не мог быть полезен ни для кого. Языческий жрец никогда не смотрел на себя как на учителя морали и не предполагал какой-либо реформаторской миссии у своего вероучения. Греки или римляне, нуждавшиеся в помощи в этических вопросах и утешении, обращались к философу, а не жрецу. Христианство произвело революцию в этом деле. Чистый идеал характера, который оно высоко вознесло в своей концепции Бога, его ясное утверждение о необходимости и возможности такого характера для каждого человека, которую оно показало в евангельской истории, создали небывалую дотоле тесную связь между религией и этикой^[42]. Религиозная жизнь, которую христианство стремилось создать в индивиде, обязательно должна была выражаться в правильном поведении. Это был его истинный плод, его внешняя проверка, и энергия новой религии была особо направлена на его совершенствование.

Безусловно верно, что эти религиозные концепции не сразу и не полностью одержали победу над более старыми и грубыми. Борьба между старым и новым часто была упрямой и затяжной, и высшие понятия долго оставались скрыты из-за упорства низших. Но в той степени, в какой эти идеи ныне принадлежат людям, это следует считать заслугой христианства, и любой человек, даже отрицая у христианства, как религии, особый божественный характер или какую-то окончательность, но все же надеясь на то, что еще более совершенное понимание и осуществление религиозной истины будет достигнуто в будущем, должен признать в христианстве фундамент, на котором оно будет возведено.

Это, во всяком случае, можно с уверенностью сказать о вкладе христианства в чисто религиозный аспект нашей цивилизации. Если то, что мы выше сказали о связи, установленной христианским учением, между религией и этикой, верно, то из этого следует, что дальнейшее влияние этой религии можно проследить в направлении практической этики.

Здесь следует отметить, во-первых, возвышенный идеал чистой и безгрешной жизни, который христианство ставило перед всеми людьми в своем повествовании о жизни Христа как примера, которому они должны были следовать, как божественного дарителя, образца, с которого они должны были строить свою жизнь. Ибо христианство не считало жизнь Христа невозможной для человека жизнью Бога, а полагала ее человеческой жизнью с Божьей помощью, жизнью божественного существа, которое пожелало стать истинным человеком и поставить себя в те же условия и рамки, в которых вынужден жить человек, чтобы научить его осуществлять возможности своей собственной жизни. Или, как было прекрасно сказано, жизнь Христа «открыла человеческую грань Бога и божественную грань человека». Христианский идеал не был похож на стоический – просто идеал, которого никто никогда не достигал. В этом отношении христианство осуществило решительное наступление на стоицизм тем, что указало на реальную жизнь, осуществившую свой идеал, а также следующим шагом своего учения – тем, что человек не обязан полагаться только на силу своей воли в стремлении достигнуть идеала.

Во-вторых, христианство, в частности, учило, что обязанность соответствовать этому идеалу и хранить верность высшему нравственному закону – вот высший закон поведения, каковы бы ни были силы, требовавшие противного. Христианство утверждало, что высший моральный закон отличается от закона государства и обладает более высоким авторитетом. Это была не совсем новая идея существования морального закона, отличного от закона государства, которому должен повиноваться человек. По крайней мере, стоицизм признавал этот факт. Но то, что этот закон требовал надлежащего послушания от каждого человека, в то время как требования государства противоречили ему, было новым шагом, хотя, конечно, языческая этика не могла быть далека от этой истины. Однако христианство на этом не остановилось. Оно обеспечило прямое практическое проявление этого принципа в непрерывном ряду самых публичных и самых драматичных примеров каждого периода гонений. Кроме того, в лице своих приверженцев приступило к положительному исполнению этого высшего нравственного закона в виде системы церковных покаяний, развившейся очень рано, по крайней мере в некоторых аспектах. Церковь возложила на своих членов прямую ответственность за их действия, которые государство не принимало во внимание. Что бы ни говорили о системе покаяний в последующие века, нет никаких сомнений, что в первые времена она была эффективнейшим моральным наставником.

В-третьих, христианство учило, что сознательные отношения, установленные между человеком и Богом в этой жизни, определят его судьбу за гробом и что, следовательно, правильный нравственный характер как необходимый продукт этих отношений, как неизбежный плод и проверка гармонии человеческой воли с божественной, имеют серьезную важность. Неправильная и безнравственная жизнь разрушат эту гармонию между Богом и человеком, от которой зависит его вечное блаженство. Я сомневаюсь, что раннее христианство где-либо сформулировало это учение в таких словах, но если утверждение имело более конкретную форму, то этический смысл и влияние были именно такими, как мы указали^[43].

Из этой уверенности с неизбежностью следует, что многие действия, которых древний закон не принимал во внимание, а древнее общество считало несущественными или даже нейтральными в нравственном смысле, могли представлять огромную важность как постоянные элементы, определяющие отношение человека к Богу. Несомненно, в первую очередь именно благодаря влиянию этого учения, в силу введения идеи греха как руководящей идеи в этику христианство осуществило свою задачу по повышению общих моральных стандартов и разъяснению конкретных этических суждений, как, например, если выбрать один из самых показательных случаев, в тех переменах, которые произошли в отношении сексуальных прегрешений.

Другой вывод из этого учения относительно характера заключался в том, что определяющим фактором во всех этических суждениях индивида должен быть внутренний характер, а не внешнее действие, и что внешнее действие имеет значение только как свидетельство внутреннего характера. Это также была не совсем новая идея, но христианство придало ей гораздо более яркую и наглядную форму, чем когда-либо прежде, когда записало в книге, которую читали и перечитывали как особый религиозный путеводитель и руководство для всех верующих, поразительные слова своего основателя, в которых он провозгласил, говоря о некоторых самых неискоренимых пороках любой эпохи, что затаенное в сердце вожделение несет на себе такую же вину, что и фактическое действие.

В-четвертых, среди вкладов христианства в этику – и в каком-то смысле это оказалось самым решающим этическим влиянием – было учение о том, что надежда есть и для морально развращенного и испорченного характера. Христианство учило, что, если внутренний характер не праведен, он может быть преобразован Божьей благодатью, если человек признает для себя наивысшую истину его религиозного учения – прощение грехов через веру в искупление Христа, чтобы он мог быть преобразован весь сразу, единым наивысшим выбором, сознательным подчинением воли Богу, так, чтобы человек полюбил то, что ненавидел, и возненавидел то, что любил. И еще оно учило, что сила, которая настолько меняет жизнь, продолжит и дальше оказывать божественную помощь в моральных стремлениях и трудностях новой жизни. Здесь следует отметить один существенный момент, полностью независимый от какого бы то ни было возможного религиозного значения: христианство действительно создало в сознании людей крепкую и доверчивую веру в такое преобразование, и это исторический факт^[44].

В униженном и отчаявшемся изгое порождало твердую уверенность, что он полностью покончил с прошлой жизнью, что ее узы и искушения больше не будут иметь над ним никакой власти, что он свободен начать новую жизнь, будто родился заново. Это убеждение, которое создало христианство, вводило в историю совершенно новый фактор. Величайшая проблема практической этики всегда заключалась не в том, чтобы заставить людей умом признать истину, а в том, чтобы заставить их быть верными своим этическим убеждениям. Несомненно, стоицизм учил очень возвышенной системе нравственных истин, он даже пытался в качестве своего рода миссионерской философии убеждать людей жить по законам правды; однако признал свою неспособность сделать стоиками массы. В труде, который христианство проделало в этом направлении, содержится один из величайших его вкладов в нравственное возрождение мира. В прямом личном характере своей центральной истины – Христе Спасителе каждого отдельного человека, – во внушенной им твердой уверенности, что Божья сила меняет жизнь и постоянно помогает в старании проводить ее в праведности и в творческой силе любви, поднимающейся в сердце человека навстречу любви Божьей, христианство привело в действие новую силу нравственного возрождения мира. И именно благодаря акценту на этих идеях осуществилась преобразующая способность христианства. В той мере, в какой оно сохраняло эти истины как главные принципы своего учения и следовало им в своей преобладающей жизни, оно оставалось великой силой, которая вела людей по пути нравственного восхождения. Когда оно вместо них ставило на пьедестал нечто иное, чем главное, как то, на чем следует делать акцент, будь то внешние формы или догматические убеждения, оно не выполняло своей миссии и ограничивало свою власть, и это, несомненно, происходило в течение длительных периодов времени. Некто сказал, что церковь никогда не омрачала чистоты своего нравственного учения; однако надо признать, что в христианской истории бывали периоды, когда теоретическое учение практически оставалось единственным, что сохраняло чистоту, и когда оно оказывало мало реального влияния на жизнь общества того времени. Подлинное христианство в такую эпоху, конечно, почти исчезало из вида, продолжая жить в тех непритязательных жизнях, которые тогда не привлекали ничьего внимания, но его следы мы находим даже в самые темные дни. Один из самых обнадеживающих знаков нашего времени – то возвращение влияния и акцента на активное христианство наших дней, которое произвели эти этические идеи.

Вряд ли можно преувеличить важность новой силы, которая таким образом была привнесена в нравственную жизнь мира. Наука запрещает нам полагать, что можно добавить какую-либо новую значительную силу к совокупности физических сил, уже действующих во Вселенной. Но создается впечатление, что в данном случае мы определенно сталкиваемся с тем фактом, что с христианством к общей совокупности энергий, действовавших в истории человечества, прибавилось новое возрастание этической силы. Нечто, чего прежде не существовало в мире, фактически облегчило для людей избавление от рабства дурных привычек и осуществление их идеалов нравственной жизни. Может, не просто проследить во всех деталях обеспеченные таким образом результаты, поскольку они осуществляются в характере и в индивидах в тех сферах жизни, которые обычно не документируются, да и такими силами, которые действуют тихо и незаметно. Но мытари и грешники, преображенные в святых христианской истории, никоим образом не ограничиваются евангельскими днями^[45].

Остается лишь рассмотреть некоторые результаты, которых христианство добилось либо само, либо в сочетании с влияниями из других источников, которые по своей природе не подпадают ни под его религиозный, ни непосредственно этический труд.

В следующей главе об элементах цивилизации, введенных германцами, мы рассмотрим происхождение современной идеи о ценности отдельного человека в сравнении с классической идеей о большей важности государства. Одним из источников, из которого выросла эта современная идея, является, без сомнения, высшая ценность, придаваемая каждому человеку в христианском учении о гораздо большей важности загробной жизни, нежели земная и любые ее интересы, о бесконечных будущностях, лежащих перед каждым человеком в зависимости от его личного выбора и характера. Позиция ранней церкви в этом вопросе по отношению к государству, в котором она существовала – Римской империи, пожалуй, отличалась большей крайностью, чем отношение к любому более позднему правительству, и все же были такие эпохи, когда контраст между высшими интересами индивида и государства был почти таким же разительным, и по этому вопросу христианское вероучение высказывалось со всей ясностью и определенностью. Того, что это вероучение приводит к усвоению позитивных институтов в любом свободном правительстве, мы подтвердить не можем. Его влияние можно увидеть скорее в цепочке идей, которыми мы оправдываем наше право на личную свободу.

Христианство учило также равенству всех людей в глазах Бога. Оно учило этому не просто как абстрактной идее. Это делал и стоицизм. Но по крайней мере, в раннем христианстве эта идея, насколько возможно, воплощалась на практике. Господин должен был обращаться со своим рабом как с братом. Они оба стояли на одной ступени относительно церкви, и ее посты и звания были открыты для обоих. Если у нас есть сомнения в правдивости древней истории о том, как в III веке раб стал епископом Рима, то важен сам факт, что в эту историю верили люди, и, конечно же, в века феодализма, когда церковь в большой степени находилась под феодальным влиянием, нередко встречались примеры, когда люди из низших классов достигали высочайшего положения в церкви. Учение церкви всегда ставило перед людьми идею равенства в моральных правах и конечной судьбе всего человечества. Однако едва ли мы можем утверждать, что это стало главной действенной силой в установлении практического равенства, насколько оно вообще было установлено^[46].

И здесь христианство снова требовало полного отделения церкви от государства и признания того, что у обоих есть собственная независимая и отличная от других миссия, которую он должен исполнить. В Древнем мире эти двое были тесно связаны, и религиозная организация рассматривалась как чрезвычайно важная ветвь политической. Этот взгляд на их отношения нес в себе серьезную опасность для растущей церкви – опасность быть поглощенной государством, потерять всякую самостоятельность развития и быть вынужденной отвернуться от своей задачи ради того, чтобы служить политическим целям. Несомненно, именно эта опасность заставила раннюю церковь столь четко оформить доктрину независимости от государственного контроля, которая присуща христианству, и так активно отстаивать ее перед лицом римских императоров и германских королей.

То, что современное полное отделение церкви от государства, такое, как у нас в Соединенных Штатах, выросло из протеста против позиции самой церкви по этому вопросу, не доказывает, что отделение церкви от государства не является продуктом христианского учения, но дает нам очередной пример того, что более поздняя церковь в целом не хранила верность основополагающим принципам христианства и что их пришлось восстанавливать посредством тех или иных реформ. Когда церковь обеспечила себе независимость от государства, усовершенствовала свою организацию и окрепла, она сделала шаг вперед и заявила о праве церкви контролировать государство. То, что этот принцип в практической деятельности столь же опасен, сколь и другой, при котором государство поглощает церковь, не нуждается в доказательствах, но не нуждается в доказательствах и то, что они оба одинаково чужды христианскому учению.

Нетрудно понять, какую пользу цивилизации может принести полное разделение церкви и государства. Признание этих двух институтов совершенно разными сферами – важнейшее условие свободы мысли и свободы дискуссии, и без него интеллектуальный прогресс, за исключением области теории и бесплодных рассуждений, был бы если и не невозможен, то осложнен непреодолимыми трудностями. Наконец, христианство пробудило в части древнего общества новую надежду, активность и производительную силу еще до того, как германцы подкрепили его своей жизненной энергией. Насколько это могло бы произойти, если бы не приход германцев и если бы в следующем веке сложились благоприятные условия, сказать невозможно, но этот результат заслуживает отдельного внимания и как проявление тенденции христианства, и, несомненно, как указание на один из источников будущего возрождения цивилизации.

Примером такого влияния христианства, о котором вспоминают чаще всего, является контраст между современной ему языческой и христианской литературой III века. Языческая – более утонченная и отшлифованная, но всего лишь пустая и бесплодная, бездуховная имитация классических образцов. Христианская литература того же поколения более груба и менее изящна, зато исполнена духа, бодрости и энергичной жизни. Ей есть что сказать и для чего сказать.

Заканчивая этот обзор, нельзя избежать повторения того, что мы подразумевали в самом начале. Невозможно не осознавать неполноту всякого утверждения о влиянии христианства на цивилизацию. Можно упомянуть некоторые самые очевидные и заметные следствия, но нельзя проследить его роль во всей полноте. Это в первую очередь объясняется тем, что его действие лежит в сфере неслышных и незаметных сил, которые влияют на индивидуальный характер и источники действий, но которые, по сути, не оставляют о себе письменных свидетельств для последующих времен.