Белокурая гейша

– На гриб? – с улыбкой повторила я. – Хочешь сказать, что грибом она заменяет мужской половой орган?

– Да. Говорят, что большой гриб может удовлетворить женщину лучше, чем настоящий любовник.

Слова Марико вдохновили меня, и при мысли о том, чтобы провести собственный эксперимент такого рода, у меня сладко заныло в промежности.

– Ты в этом уверена?

Девушка улыбнулась:

– Видеть собственными глазами – лучшее доказательство, Кэтлин-сан. Идем, я покажу тебе шунга.

– Что это такое?

– Шунга означает «эротический рисунок». Они придают форму и направление мечтам тех, кто хочет достичь сексуального удовлетворения.

Прежде чем я успела запротестовать, Марико жестом приказала мне следовать за ней. Мы вышли из чайного дома и пересекли внутренний дворик, прокрались через маленькую дверцу в больших воротах и оказались в помещении, пол в котором был выстлан ковриками настолько мягкими, что казалось, будто мы ступаем по бархатистому зеленому мху.

– Где мы? – прошептала я, оглядываясь по сторонам. Маленькое помещение пустовало, в нем было тихо и прохладно.

– В частной комнате для чайных церемоний, где нас не должны видеть.

Даже в тусклом свете Марико без труда отыскала большую книгу в красном парчовом переплете, которую с величайшей осторожностью положила на низкий черный лакированный столик. Она оставила бумажную ширму открытой, чтобы бледный лик луны в ночном небе освещал страницы, на которых был изображен мужчина, занимающийся любовью с одной, двумя или несколькими женщинами одновременно.

Их тщательно прорисованные кимоно были распахнуты, а глаза полуприкрыты в экстазе, и они выставляли на всеобщее обозрение свои половые органы, покрытые черными шелковистыми волосами. Мужчины и женщины были показаны в целой серии позиций, убеждающих всякого, кто на них смотрел, что то, чем они занимаются, доставляет им неизъяснимое удовольствие. Они отталкивались и снова тянулись друг к другу, вытягивались, обнимались, тесно сплетаясь телами, и даже сидели друг на друге. Ноги любовников были вскинуты высоко в воздух над их головами, в то время как хорошенькие девушки подглядывали за совокуплением из-за экранов, обучаясь посредством наблюдения.

Я смотрела, и смотрела, и смотрела.

Изнутри меня переполняла теплота, а от любопытства по поводу того, что я увидела, по коже бегали мурашки.

Я все еще не могла поверить. Но телом моим овладели сильные ощущения, и я настолько возбудилась, что, будь это в моих силах, прыгнула бы прямо в нарисованные на страницах книги картинки и принялась бы ласкать пенис мужчины сначала руками, а затем и губами, заставляя его увеличиваться в размерах, а потом направила бы его в себя, и он стал бы двигаться внутри моего лона – сначала медленно, затем все быстрее и быстрее, пока…

– Как называется эта книга? – поинтересовалась я, пытаясь восстановить дыхание и не сводя глаз с полового органа, изображенного на иллюстрации мужчины. Член его размером был сопоставим с его предплечьем. Означает ли, что, став гейшей, я познаю удовольствие с мужчиной, подобным тому, который здесь нарисован?

Существует ли такой мужчина в действительности?

– Постельная книга, – без тени смущения ответила Марико. – Она очень полезна для тех, кто хочет познать множество способов ублажить партнера, не так ли?

– Да, но я не вижу здесь картинок женщин с грибами, о которых ты рассказывала. – Я быстро пролистала книгу до конца.

– Это женский секрет, орудие, позволяющее исследовать каждый потаенный уголок влагалища и отыскать точку наивысшего блаженства – клитор, – пояснила Марико. – Это дар богов грома и молнии.

Я согласно кивнула, так как слова собеседницы были не лишены смысла. До некоторой степени. И все же я не удержалась от вопроса:

– Как можно добиться грома без молнии?

– Именно для этого и требуется гриб.

– Скажи мне, Марико-сан, те звуки, что исходили из-за бумажных стен, – были ли то стоны удовольствия, доставляемого таким способом?

Девушка кивнула:

– Да. Женщины, подобные окасан, у которых множество обязанностей и нет возможности насладиться запахом набедренной повязки, должны искать иные способы доставить себе удовольствие.

– Набедренной повязки? Это ты так называешь половой акт с мужчиной? Когда он засовывает свой пенис глубоко тебе во влагалище?

Я заметила, что взгляд моей собеседницы метнулся к моему животу, и прикрылась клочком шелка, но это не уменьшило теплого томления, разлившегося по моему лону.

– Мы называем его «сердцем цветка». В давние времена такие женщины, как окасан, жили в уединении в благоухающей темной комнате, скрытой за бамбуковыми ставнями и занавесками, и разговаривали с мужчинами через решетчатые экраны. Они изыскали множество хитроумных способов вознести себя на вершину блаженства без участия мужчин. – На мгновение замявшись, девушка снова зашептала мне на ухо: – Однако нужно быть очень осторожной и следить за тем, чтобы шляпку гриба не засосало внутрь твоего тела, иначе она… застрянет.

Я хихикнула:

– Внизу, в… сердце цветка?

Марико опустила глаза, но я все же уловила улыбку на ее красных, как ягодки, губах.

– Да, в самом потаенном женском местечке, – подтвердила она. – Идем, ты сама все увидишь.

Марико улыбнулась, и я улыбнулась в ответ. Меня терзало сильнейшее любопытство. Мне хотелось познать на собственном опыте, как можно удовлетворить себя с помощью гриба, и именно предвкушение этого шокирующего открытия заставило меня следовать за девушкой по чайному дому. Белые бумажные бабочки, свисающие с потолка на шелковых нитях, трепетали на залетавшем через открытые двери ветру, когда мы проходили мимо них, направляясь к маленькому внутреннему мостику.

Журчание проточной воды смягчило странное тепло, затопившее мое тело. Мы проскользнули через двери из рисовой бумаги, разрисованные журавлями всех цветов радуги. Я подумала, что это, должно быть, вход в личные покои окасан. Марико приложила палец к губам, предупреждая меня не произносить ни слова, затем отодвинула боковую панель, чтобы мы могли проникнуть внутрь.

Дождь изливал на землю свою прохладу, мягко барабаня по деревянной крыше, но внутри Чайного дома Оглядывающегося дерева было очень тихо. Настолько тихо, что мы отчетливо различали женские стоны, смешанные с другими звуками, сопровождающими получение сексуального удовольствия. Мы слушали, как глухой шум нарастал, постепенно достигая апогея, и по комнате разливался едва уловимый, но восхитительный аромат, точно невидимые волны блаженства.

– У меня такие странные ощущения, Марико-сан, будто я готовлюсь отправиться в путешествие к новым, невиданным ранее землям, – чуть слышно произнесла я. – Путешествие, которое утолит снедающий меня изнутри голод.

– Все женщины испытывают этот голод, – прошептала в ответ Марико и добавила: – Именно для этого и существуют энгис.

– Энгис?

– Да, это модель мужского пениса, сделанная из бумаги или глины и заполненная леденцами. – Она облизала губы. – Очень вкусная.

Мне пришлось схватиться за живот, чтобы не рассмеяться, затем я подалась вперед, привстав на цыпочках, и заметила какое-то движение по ту сторону ширмы. То, что я видела как бы издалека, теперь нашло подтверждение в реальной жизни. Окасан Симойё сидела на корточках на татами, раскачиваясь вперед и назад. Вперед и назад. Она показалась мне особенно красивой в своем простом синем кимоно, пояс которого был завязан узлом сзади.

На лице ее застыло очень эротичное выражение, при виде которого мое собственное тело отреагировало самым неожиданным образом. Я испустила вздох, прежде чем сумела сдержаться. Марико тут же зажала мне рот рукой, ее черные глаза без слов молили меня сохранять тишину, так как если бы нас обнаружили, то подвергли бы страшному наказанию.

Я кивнула. Марико убрала от моих губ руку, мокрую от моей слюны. Не успела я почувствовать смущение, как она шепнула:

– Смотри.

Глаза мои расширились, а рот приоткрылся, но я не могла отвести глаз от окасан, которая переменила положение тела, выгнувшись вперед. Я вперила взгляд в какой-то предмет, привязанный ленточкой к ее пятке. Предмет этот был длинным, гладким и по форме напоминал…

– Гриб, – прошептала я и тут же зажала себе рот рукой, чтобы не закричать от неожиданности. Я рассмотрела, что гриб этот был не растительного происхождения, но искусно изготовленной из коричневой кожи копией, напоминающей мужской пенис, анатомически настолько точный, что на нем даже были сделаны набухшие вены.

Я спряталась в тени ширмы, размышляя. Такое приспособление давало женщине контроль над своим телом. Я улыбнулась. Подобная власть заинтриговала меня и лишь усилила желание стать гейшей.

Я снова посмотрела на Симойё.

Она поднялась на ноги и завернула свое легкое шелковое кимоно до талии, затем привязала красный шнур поверх своего пояса, пропустив его под грудями. Она сняла испачканные носки и надела чистую пару.

– Зачем она меняет носки? – спросила я, повернув голову к Марико.

– Смятые или чуть-чуть загрязнившиеся носки считаются у гейш верхом непристойности, а чистые белые пятки и пальцы являются символом женского благородства и утонченности.

Я улыбнулась, размышляя о том, как странно заботиться о чистоте носков после совершения подобного акта, и в очередной раз обратила взгляд на окасан. Необычного кожаного гриба нигде не было видно. Очевидно, она спрятала его в один из многочисленных ящичков стоящего в углу комнаты комода.

Зрелище, открывшееся моим глазам, казалось мне совершенно нереальным, но вот слезы, струившиеся по щекам Симойё, были настоящими, и они сильно растревожили меня.

Я не могла понять собственного состояния.

Горло мне словно сжала крепкая рука. Наблюдая за тем, как женщина доставляет себе удовольствие, я ощутила неловкость, но также и странное восхищение, а услышав ее стоны, я почувствовала себя осквернительницей святыни. Это состояние мне совсем не нравилось, и Марико тут же уловила мое смятение.

– В нашей среде есть женщины, следующие идеям с Запада, – сказала она. – Они отрицают вековую традицию, согласно которой женщина должна идти позади мужчины, говоря, что ее место рядом с ним, рука в руке.

– Хочешь сказать, что окасан одна из таких женщин?

Девушка кивнула:

– Женский разум состоит из множества струн, Кэтлин-сан, и окасан искусно умеет играть на каждой из них. – Прежде чем я успела задать следующий вопрос, она произнесла: – Мы должны идти.

Я согласно кивнула. Мои сокровенные мысли витали в темноте комнаты, бархатисто-черной и тихой, и мы вышли так же незаметно, как и пришли. Если мне немного повезет, то я найду в себе мужество принять этот странный новый мир. Сегодня ночью ничего уже нельзя сделать. Утром я отправлюсь прямиком к Симойё и расскажу ей об извинении Юки. Я склоню голову и произнесу слова, которым научит меня Марико, так как ничто не сможет помешать моему вхождению в секретный мир гейш.

Сжавшись в комок, я последовала за Марико к раздвижной двери, затем по коридору, перешла через мост и наконец оказалась в комнате, где будто по волшебству для нас был расстелен футон. Четырехклинная москитная сетка ниспадала на пол, как шлейф королевской мантии. Она была подвешена с помощью шелковых лент к крюкам, вмонтированным в крышу чайного дома, и ее дымчатые прозрачные складки, напоминающие зеленоватую морскую пену, манили к себе, обещая спокойный сон. Я будто снова оказалась в сказке, хотя и подозревала, что футон был оставлен Аи. Я задумалась о том, как много известно этой старухе и расскажет ли она о нас, если видела в покоях окасан?

Словно прочтя мои мысли, Марико сказала:

– Нам нужно осторожно вести себя с Аи-сан. Она следит за каждым твоим шагом, Кэтлин-сан.

– Что ты имеешь в виду?

– То, что она предана лишь той, кто ей платит.

Моя подруга права. Я должна остерегаться этой служанки.

Я посмотрела на Марико, и она жестом поманила меня лечь на футон рядом с ней. Я повиновалась, не произнося ни слова, хотя кровь моя пульсировала по жилам от возбуждения и надежд на будущее, не давая мне заснуть. Нынче ночью я видела, слышала и испытала нечто настолько поразительное, что воображение мое полнилось картинами того, какой может быть моя жизнь в Чайном доме Оглядывающегося дерева: аромат орхидей и лепестков роз, гейша, развязывающая пояс-оби и распускающая свои длинные волосы, роняя при этом серебряные шпильки. Потом она раздвигает ноги, приветствуя набухший член своего возлюбленного. Я не была уверена, как мне следует ко всему этому отнестись. Пока, во всяком случае.

Лежа на футоне, я слушала песню дождя, барабанящего по крыше; его похожая на капель мелодия рождала в моей голове образы котов, танцующих на черепице и бегающих взад и вперед. Медленно проходили минуты. Квакали лягушки. Дыхание Марико стало спокойным и размеренным. Ни одна из нас не произносила ни слова, мы лежали на спинах бок о бок, соприкасаясь телами и согреваясь под покрывалом. От ее кожи исходил аромат мандарина и имбирной воды после купания, а также более пьянящий запах разгоряченной плоти.

Потом ладонь ее скользнула в мою и крепко сжала. Я ответила на это рукопожатие, позволяя своему телу постепенно расслабиться. Пока я могла лишь смутно представлять свое будущее, но уже начала осознавать, что моя женственность является тайным орудием, которое я могу использовать, чтобы познать глубины собственной чувственности. Я хотела дотянуться до сокровенной сути своего наслаждения, рождающего затопляющие тело ощущения, которые накатывали, точно волны, и им не было конца.

Я мечтала о том, чтобы познать наивысшую радость проникновения в мое лоно мужского пениса, который будет двигаться во мне, толкая, толкая, а потом затопляя меня до краев своим эликсиром. Во мне крепло подозрение, что мне вот-вот откроется секрет становления женщиной, так что мне больше не придется бродить в потемках, преследуя вечно ускользающую бабочку.

Часть вторая. Кимико, 1895

 
Она ходила среди нас.
Девушка с золотистыми волосами.
Она не была одной из нас.
Но мы приняли ее к себе.
 

Песнь гейш Киото, 1895 г.

Глава 4

Киото, Япония, 1895

Торопливо пройдя через деревянные ворота, далее по вьющейся каменной тропе, поднявшись по лестнице на веранду, где аромат масла камелий был таким же интенсивным, как и запахи с реки Камо, я не переставала с тревогой думать о том, что скажу окасан.

Я опоздала.

Расстроенная, я отерла пот с лица, смазав густую белую пудру – окасан настаивала, чтобы я покрывала ею лицо всякий раз, выходя за пределы чайного дома. Точно так же мне предписывалось носить черный, идеально сбалансированный парик, который в жаркую погоду становился почти неподъемной ношей, но красить волосы в черный цвет я не могла, так как в состав большинства красящих веществ входил свинец, который таил в себе смертельную опасность.

Я не обращала внимания на тяжесть парика. Я молилась лишь о том, чтобы мой поступок не расстроил окасан и чтобы она поступила так, как предписывает обычай, – для проявления всяких эмоций существует определенное место и время, а сейчас ни первое, ни второе явно не было подходящим. Что же касается меня, то наступало мое любимое время суток, когда гейши и майко сбивались в группки, чтобы поболтать. Вести светскую беседу, так это официально называется, но я бы сказала – посплетничать, только в более вежливой форме. Это было частью подготовки майко. Нам предписывалось учиться говорить с величайшим воодушевлением на любую, даже самую малозначительную тему.

А еще играть в игры с нашими клиентами. Такие, например, как «мелкая река – глубокая река», в которой гейша, будто бы переходя реку вброд, поднимает край кимоно левой рукой, все выше и выше, дразня таким образом наблюдающего за ней мужчину, пока не покажет ему свою драгоценную обнаженную щелочку. Правой рукой она при этом обмахивается веером.

Я захихикала, вспомнив, как впервые услышала эту фразу. Это случилось в ту ночь, когда я узнала об удовольствии харигата. Улыбка моя тут же погасла, ведь именно в ту ночь отец оставил меня в Чайном доме Оглядывающегося дерева. Тогда умерла часть моей души. Но другая часть выжила, и три долгих года я обучалась быть гейшей, хотя до сих пор продолжала оставаться майко. Почему так? Чем же я разгневала богов? Было принято, что по истечении нескольких лет ученичества майко в возрасте семнадцати лет становится гейшей.

Мне же уже восемнадцать. Неужели я не заслужила права «завернуть воротник», то есть пройти обряд перехода, символизирующий превращение майко во взрослую гейшу?

Сколько еще времени оставаться мне в чайном доме, перемещаться по городу украдкой, с неизменным белым макияжем на лице и в черном парике, скрывающем мои белокурые волосы? Обречена ли я находиться здесь до тех пор, пока не закончится время моего цветения? Или пока кто-нибудь не узнает, кто я такая?

Не раз наблюдала я за тем, как незнакомцы, глядя на меня, с любопытством указывали себе на нос, имея в виду мой длинный прямой ирландский нос. Почему так важно было сохранять мое инкогнито? Отец мой давно уехал и находится вне опасности. Почему же мне запрещено занять свое место в мире цветов и ив?

Я делала все, что говорила мне окасан, абсолютно все. Использовала сушеный соловьиный помет, чтобы бороться с проблемной кожей лица. Дважды в день, стоя на коленях, мыла полы на веранде, отчищала испачканные простыни, которыми покрывают футоны, подрезала бамбук в саду.

Судя по взглядам, бросаемым на меня ранее в этот день, я могла с гордостью признать, что превратилась во взрослую женщину. Хотя это было и безнравственно, я виляла ягодицами при ходьбе, как делают опытные гейши, туго запахнув на бедрах полы своего зеленого, расписанного вручную кимоно с изображением желтых и розовых цветов. В волосах моих поблескивали серебристые шпильки с розовыми наконечниками.

Люди смотрели на меня, куда бы я ни шла. Ах, я не такая красивая, как Симойё, но я выше всех прочих майко в своих сандалиях на шестифутовой подошве с крошечными колокольчиками – из той обуви, что подарил мне отец, я давно выросла. Гейше-ученице не принято ходить в одиночку. Мы обычно появляемся на людях в компании сопровождающего, за исключением тех случаев, когда ездим в рикше парами. Я чувствую себя такой взрослой, когда, покачивая своим красивым бумажным солнечным зонтиком, иду по извилистым узким улочкам города вдвоем с Марико, делающей то же самое.

Сегодня я игнорировала взгляды любопытствующих японцев, низко опуская голову, чтобы никто, подобравшийся ко мне слишком близко, не рассмотрел мои зеленые глаза. Мне было очень важно ускользнуть из чайного дома незамеченной, чтобы я могла сделать то, что хотела.

В одиночестве.

Сколько времени я отсутствовала? Час? Вряд ли больше. Я прижала сверток, тщательно завернутый в желтую ткань и перевязанный красной бечевкой, к груди, туго забинтованной под кимоно лентой. Внутри у меня все сводило, настолько сильно я нервничала при мысли о том, чтобы предстать перед Симойё. Какое бы оправдание я ни придумала, я как наяву видела, как тело ее раскачивается взад и вперед в выражающем неодобрение ритме, который я хорошо узнала, когда она распекала меня за совершение какой-нибудь ошибки, в то время как другие майко притворялись, что не подслушивают.

В смятении я покачала головой. Именно окасан изобретала одно неправдоподобное объяснение за другим, всякий раз как я спрашивала ее, когда уже придет мое время вступить в мир гейш. Сейчас я была готова, но Марико сообщила, что я должна подчиниться решению окасан и подождать, точно так же, как мы пережидаем дождь.

В действительности я так никогда и не смирилась до конца с дождем, так как не могла забыть своей первой ночи в чайном доме. Та сцена навсегда запечатлелась в моем сознании: красный фонарь над деревянной тропой, ведущей в сад, буйство зеленой растительности и то, как падают на землю прямые струи дождя. Я помню все до мельчайших деталей. Жаркая влажная комната, мощный искусственный пенис из кожи, с помощью которого окасан удовлетворяет свое желание, снова и снова вводя его в свое сердце цветка, и мы с Марико наблюдаем, как одна за другой ее захлестывают волны блаженства.

Когда я раздвинула дверь веранды, видения эти наводнили мой разум, вновь разжигая мою меланхолию. Я вскрикнула от неожиданности. На веранде никого не было, лишь соломенные татами купались в лучах солнца. Не раздавался перезвон колокольчиков на сандалиях, которые крошечные изящные ручки ставили, обращая мысками внутрь помещения. Не слышалось ни шелеста кимоно по полу, ни приглушенных шагов ног в носочках, ни девичьей болтовни.

Никого не было.

Я улыбнулась, так как это меня вполне устраивало. Даже если окасан и не заметит, что я припозднилась, Марико все равно станет настаивать, чтобы я сочинила стихотворение, моля богов о прощении, а затем привязала листок к ветви сливового дерева, так как только после этого Симойё сможет даровать мне высшую привилегию своего прощения за мое непослушание.

Я скривилась. У Марико всегда имелось наготове высказывание по поводу решения любой проблемы. Образ подруги всегда присутствовал в моем сознании – то, как она слегка склоняет голову, улыбается, смеется, – и он был гораздо точнее любого нарисованного портрета. Марико была живой хайку – стихотворением из семнадцати слогов, которое пишется в три строчки. Хайку были чувствительными и глубоко лиричными, но все же им не хватало экспрессии, и они оставались сдержанными и приглушенными.

Как и Марико.

Что бы я без нее делала? Она поддерживала меня всякий раз, как я не могла смириться со строгостью Симойё, ограниченными замечаниями Юки или чуждостью мира, испытывающего мое терпение, в котором главным было не то, что я чувствую, а то, какие эмоции я демонстрирую прилюдно. Моя подруга смеялась вместе со мной при виде толстого купца, которого неосторожный мальчик-рикша забрызгал грязью, или плакала, узнав о появлении на свет помета котят. Притаившись за экраном, мы вместе подслушивали приглушенный разговор гейши со своим клиентом, которого возбуждали ее уклончивые ответы.

А еще я мечтательно вспоминала продавца конфет, изготавливающего сахарные леденцы на палочке в форме различных животных. Прикрывая рот и хихикая, мы облизывали губы, когда он сделал для нас по коричневому леденцовому пенису. Растянув рты в форме буквы «О», мы принялись смачно посасывать их, представляя, что ублажаем важного клиента.

Мы с Марико были неразлучны и все делали вместе, мы говорили друг с другом на изысканном киотском диалекте гейко. Это более специфичный, нежели «гейша», термин и означает «женщина искусства». Улучив минутку, мы предавались нашему излюбленному развлечению – рассматривали постельную книгу и фантазировали, что мы и есть те самые прекрасные гейши, занимающиеся любовью в сорока восьми секретных позициях, чтобы выяснить, какая из них нравится больше всех. Мой любимый оттиск на дереве, выполненный художником Хокусай, изображал женщину, чье тело обхватывают в скользком объятии два осьминога. Они возбуждают ее, касаясь ртами ее грудей и посасывая соски, отчего с губ ее срываются звуки удовольствия, и щупальца их обвивают ее талию и живот, проникая в лоно и анальное отверстие, доводя таким образом до экстаза.

Забавное трепещущее ощущение, рождающееся в потаенных глубинах моего тела при рассматривании эротических картинок, придало мне мужества рассказать Марико, как Хиса сгреб меня в охапку недалеко от кладбища и принялся тереться о меня своим обнаженным торсом, через кимоно возбуждая мои соски своей потной мускулистой грудью. Я не могла отрицать, что этот юноша-рикша пробуждает во мне горячее желание. Он носил короткую куртку без рукавов, являющую моему любопытному взору каждый мускул его загорелого тела и крепкие бицепсы. Ну а мое воображение дорисовывало остальное – то, что я не могла увидеть, то есть его драгоценный пенис.

Сгорая от влечения к этому юноше, испытывая непреодолимое желание оказаться в мужских объятиях, я отбросила даже свою природную сдержанность. Но то, что я делала, было неправильным, и мне было об этом известно. Я сбежала от Хисы, когда он попытался развязать мой пояс, хотя больше всего на свете мне хотелось самой развязать его перед ним, медленно, очень медленно, дразня его обещанием своего влажного влагалища, скрытого под многими слоями кимоно.

– Мечтала ли ты когда-нибудь заняться любовью с мужчиной, таким как Хиса-дон? – спросила я у Марико вчера поздно вечером, когда мы сидели после окончания уроков и любовались садом, слушая птичьи трели и раздающиеся время от времени всплески, производимые лягушкой. Я часто мечтала об этом юноше-рикше, но вслух упоминала о нем очень осторожно и непременно в той манере, которая предписывалась, когда говоришь о слуге.

– Да, Кэтлин-сан, я хочу заняться любовью с мужчиной и ощутить его внутри себя, – отозвалась Марико, – но долг наш заключается в том, чтобы отводить глаза от Хисы-дон.

Почувствовав жажду, я провела языком по губам. Во рту у меня пересохло, стоило мне лишь вообразить, как этот юноша касается меня, а Марико при этом упоминает о долге? Снова?

– Почему ты так говоришь, Марико-сан?

– Гейша должна подчиняться воле окасан, которая стремится найти для нее покровителя, – пояснила моя подруга, – даже если ей и не нравится тот мужчина, которого выбрала окасан, и сама она желает иного.

Я недоверчиво покачала головой. Да что с ней такое творится? Марико не позволит себе познать мужчину до тех пор, пока Симойё все не решит за нее.

– Хочу быть с человеком, который меня любит, – сказала я, – и который сумеет дать мне величайшее наслаждение, погрузив свой драгоценный пенис в мое лоно, чтобы коснуться сердца моего цветка.

– Я уверена, что боги пошлют тебе много любовников, Кэтлин-сан, – поддразнила меня подруга, – но мне остается лишь молиться, что ты не станешь проливать по ним слезы, орошая своей меланхолией землю под ногами.

– Объясни мне, что ты имеешь в виду, Марико-сан, прошу тебя.

– Гейша должна отринуть присущие человеку эмоции.

– А какое это отношение имеет к Хисе-дон?

– Он слуга и недостоин нас.

– Я этому не верю. Он мужчина, а я женщина.

– Ты должна понять, Кэтлин-сан, что все японцы ставят чувство долга превыше всего.

– Что будет, если гейша влюбится в мужчину, которого окасан не одобряет?

Марико покачала головой:

– Гейша никогда не должна позволять себе пренебречь долгом ради любви.

– Никогда?

Теперь пришла очередь подруги высказать свои мысли, что всегда давалось ей с большим трудом, даже когда мы были одни.

– Если гейшу уличат в том, что она запятнала себя связью с человеком низшего ранга, ее сошлют в ссылку.

– А что же будет с мужчиной, которого она любит? Что с ним случится?

– Он нарушил закон рангов, и за это его казнят. – Немного помолчав, девушка добавила: – Некоторые возлюбленные увековечивают свою любовь, совершая самоубийство.

– Самоубийство, – повторила я, не желая принимать закон правительства, запрещающий смешение рангов.

– Да, Кэтлин-сан. Обреченные возлюбленные выпивают сакэ из одной чаши, будто присягая, что уста их будут немы. Затем женщине связывают ноги, чтобы и в смерти она оставалась изящной, после чего она вонзает кинжал себе в горло. Возлюбленный ее убивает себя схожим образом, отправляясь вслед за ней в мир иной. – Марико надолго замолчала, чтобы образ умирающих любовников проник в мое сознание. Я сжалась от испуга, а она продолжила: – Так что тебе следует понять, что, несмотря на то что Хиса-дон очень красив, мы обязаны подчиняться правилам.

– Правила, всегда правила, – проворчала я, ничуть не убежденная ее словами. – Я следовала всем правилам, но окасан до сих пор не объяснила мне, почему я не могу стать гейшей.

– Без правил никак нельзя, Кэтлин-сан. Только так японцы могут оставаться сильными, и мы с тобой должны быть сильными, когда сделаемся гейшами.

– Я пытаюсь понять, Марико-сан, потому что очень хочу стать гейшей, но никак не могу игнорировать свои чувства.

– В нашем мире люди делятся на японцев и гайджинов. Ты принадлежишь к последним. – Девушка снова надолго замолчала, будто что-то тяжелое давило на ее разум. – Но всем сердцем я верю, что ты тоже можешь стать японкой, Кэтлин-сан.

– В самом деле?

– Да. Ты приняла многие вещи с тех пор, как поселилась в Чайном доме Оглядывающегося дерева. Если ты сумеешь принять то, как гейша должна вести себя в вопросах любви, то сделаешься японкой.

– Но вы так многого лишены в своем мире правил, Марико-сан. Вы никогда не испытываете глубоких эмоций, всепоглощающей радости и даже боли.

– Это неправда. Я познала много радости с тех пор, как ты появилась в Чайном доме Оглядывающегося дерева, – сказала подруга, потупившись, – но также и много боли, потому что я знаю, как ты страдаешь оттого, что отец твой не возвращается.

На это у меня не нашлось ответа. Я уронила руки на колени и опустила голову так, чтобы мои длинные белокурые волосы закрыли мое лицо. Спрятали мои мысли. Ни солнце, ни луна никогда не останавливаются на пути своего странствия, гласит старинная японская пословица. Но в колышущемся пламени времени я давно распрощалась с детством, затерявшись в глубоких тенях за высокими стенами дома гейш. Я выросла, практикуясь в искусстве танца, надеясь однажды выступить на Весеннем фестивале танцев реки Камо, а также научиться играть на арфе и лютне. В глубине моего сердца жила вера, что я стану главной звездой в мире, предназначенном для развлечения мужчин. Я узнаю, как правильно согреть бутылку сакэ, как нашептывать ему на ухо эротические стихотворения и как возбудить его, надев ему на пенис специальное кольцо, но я не собиралась поворачиваться к нему спиной, точно кобыла во время течки.

Мне было известно о силе красоты и слабости желания, о том, как добиться обещания, притворяясь равнодушной, а также о том, что в мужских сердцах уживаются и добро, и зло.

Но я никогда не забуду обещания отца вернуться за мной.

Время шло, но он так и не появился снова на японской земле. То, что не было сказано, сильнее всяких слов, учила меня Марико. Хотя я никогда не произносила этого вслух, в душе все же верила, что мой отец больше никогда не появится в Чайном доме Оглядывающегося дерева. А что еще мне оставалось думать? Я не получила от него ни единого письма. Если мир является плоским, как верят некоторые, то он, очевидно, сорвался с края и упал в бездну.

Почему он не вернулся, как обещал?

Сидя на голубой шелковой подушке, я барабанила кончиками пальцев по сложенному вееру. Я не должна лишаться надежды на возвращение отца, на то, что он увидит меня гейшей и станет гордиться мной. Для этого мне нужно будет войти в сестринскую общину гейш. Такие связи не просто разорвать, и я была согласна на эти условия.