Дни прощаний

– Отлично, – говорит доктор Крейг, протягивая руку. – Как бы там ни было, тебе уже лучше. Карвер, всего тебе хорошего. И еще раз прими мои соболезнования. Нелегко пережить такое потрясение, особенно в твои годы.

Особенно в мои годы. Готов поспорить, эти слова я буду слышать еще не раз в ближайшем будущем. Я пожимаю ей руку.

– Спасибо.

И она уходит, торопясь к людям, которым действительно плохо, которые не спятили, как я. Интересно, предпочел бы я наличие физических проблем? Чего-то, что можно исправить с помощью гипса. Зашить. Удалить. Меня делает особенным лишь мой разум. Я не могу позволить себе лишиться рассудка.

Мы подписываем кое-какие бумаги и уходим. В тот момент, когда мы приходим на парковку, у Джорджии звонит телефон. Я слушаю, что она говорит.

– Привет… Нет, он в порядке. Это была паническая атака. Сказали, что они могут случаться во время сильных стрессов … Именно…Да… Нет, не надо. Мы как раз уходим. Поговорим, когда вы вернетесь… Просто… Я знаю… Я знаю… Да, я поговорю с ним. Нет, я сказала, что поговорю с ним. Хорошо. Хорошо. Я люблю тебя. Желаю вам удачно долететь и не волноваться. Увидимся в аэропорту. Ладно. Подожди.

– Это мама?

– Нет, телемаркетер. Клянусь, это один из этих ребят.

– Очень смешно.

Джорджия протягивает мне телефон.

– Держи. Она хочет поговорить с тобой.

У мамы взволнованный голос. Она включает громкую связь, чтобы я мог поговорить и с папой. Я собираю в кулак всю свою волю, чтобы убедить их, что со мной все в порядке, что со мной все будет хорошо. Говорю, что скоро увидимся.

Джорджия отпирает машину, и мы забираемся внутрь. На улице стемнело, но внутри по-прежнему тепло, и это тепло обволакивает меня, словно одеяло.

Я откидываюсь на сиденье и закрываю глаза, окончательно измотанный необходимостью изображать перед родителями, что со мной все нормально.

– Прости, что тебе пришлось тащиться сюда со мной из-за ерунды.

Джорджия вставляет ключ в замок зажигания и уже начинает его поворачивать, но останавливается.

– Это не ерунда. У тебя была паническая атака. И ты не знал, а вдруг у тебя сердечный приступ или что-то в этом роде.

– Я хочу, чтобы этот день наконец закончился. Я хочу, чтобы эта жизнь закончилась.

– Карвер…

– Я не собираюсь покончить жизнь самоубийством. Успокойся. Я просто хотел бы заснуть и проснуться в восемьдесят лет.

– Нет.

– Я серьезно.

– Мы должны обсудить, что сказала врач. О том, чтобы побеседовать со специалистом. И ты не делишься с мамой и папой. Ты изображаешь перед ними секретного агента.

– Я поделюсь с тобой.

Джорджия заводит машину и сдает назад.

– Не получится. Прежде всего потому, что через пару недель начнется учеба и меня здесь не будет.

– Мы можем поговорить по телефону.

– Во-вторых, я не секу в подобных вещах. Парень, это очень серьезно. Поможет только специалист узкого профиля.

– Ммммм… – Я прислоняюсь головой к окну и смотрю на улицу.

– Помнишь, у меня был сложный период на последнем курсе? После расставания с Остином?

– Ты выглядела очень подавленной.

– Так и было. И у меня были проблемы с едой. Я обратилась к психотерапевту доктору Мендесу, и он очень мне помог.

– Ты никогда об этом не рассказывала.

– Не хотела афишировать.

– А я не хочу, чтобы он сообщил мне, что я спятил.

– Поэтому предпочитаешь быть безумным. Послушай, он тебе такого не скажет. Кроме того, ты не будешь настоящим писателем, если ни разу не обратишься к психотерапевту!

– Я подумаю.

– Я всегда готова помочь, Карвер, но тебе необходимо сходить к доктору Мендесу.

– Я же сказал, что подумаю.

И я больше не произношу ни слова по пути домой. Вместо этого я размышляю над хрупкостью человека и над тленностью жизни.

Я хочу снова жить беспечно.

Глава 6

Родители выглядят изнуренными и растрепанными, когда мы с Джорджией приезжаем встретить их в аэропорту. Думаю, их облик вполне сочетается с моим безжизненным лицом и пустыми глазами. Похоже, мышцы лица потеряли способность складываться в улыбку. Но я все равно стараюсь изо всех сил, помогаю родителям погрузить чемоданы в машину, бормоча: «Привет, мама и папа». Отец хватает меня за руку и притягивает к себе. Он так сильно вцепился в мою руку, что это могло бы показаться грубостью, если бы я не знал, в чем дело. Он обнимает меня так, будто меня вытащили из-под завала в шахте.

– Если бы мы потеряли тебя… Если мы когда-нибудь потеряем тебя… – шепчет он хриплым, сдавленным от слез голосом.

Мама тем временем обнимает меня сзади, и мы превращаемся в живой плачущий сэндвич. Они оба плачут. Я чувствую их теплые слезы на своем лице, на шее. И если уж честно, моих слез тоже достаточно.

– Я скучал по вам, – говорю я.

Мы обнимаемся так до тех пор, пока полицейская машина не останавливается прямо за нашей машиной и полицейские в мегафон не велят нам отъехать.

Я устраиваюсь между мамой и папой на заднем сиденье, и Джорджия везет нас домой. Мы почти не разговариваем по дороге, не считая вопроса мамы, как у меня дела, и моего ответа, что не очень. Вместо слов мама опускает мою голову себе на плечо и поглаживает меня по волосам.

* * *

Вы где, ребята? Ответьте.

Я просыпаюсь, изо всех сил хватая воздух ртом, сердце едва не выпрыгивает из груди. Простыни промокли от пота, кожа на лице стянута от высохших соленых слез. Я и раньше часто плакал во сне, возможно, таким образом расслабляясь, потому что такой безумный плач был бы невозможен наяву. Я просыпался, чувствуя, что мои глаза подобны лужам после полуночной грозы. Но тогда я плакал просто так, а не о чем-то особенном.

Думаю, чувство вины не спит. Оно бесконечно насыщает себя.

Глава 7

Я сижу за столом, глядя на пустой лист открытого документа на экране своего ноутбука. Я должен был работать над экзаменационным сочинением, но откладывал все лето и взялся за него только через неделю после похорон последнего из троих моих лучших друзей. Возможно, это не слишком удачная идея.

Хотел бы я сегодня находиться на работе. Я был занят неполный день, расставляя на полках книги в большом магазине Мак-Кея, где продаются подержанные книги, CD, DVD, кассеты, видеоигры и прочее добро, рядом с моим домом. Я работал здесь в летние каникулы последние несколько лет, но обычно прекращал работу за пару недель до начала учебы. Сожалею, что сделал так и в этом году.

И дело не в том, что мне так уж нравится расставлять по полкам книги, скорее, приятно находиться среди них. Я нуждаюсь в этом занятии, позволяющем ни с кем не общаться. Мне необходимо бездумное повторение действий. Необходим запах ванили и сухих табачных листьев, пропитавший воздух в магазине. Хотя все это напоминает об аварии. Именно здесь я находился, когда это произошло. Поэтому меня и не оказалось в машине.

Я начинаю писать смс Джесмин. Последнюю неделю мы время от времени переписывались. Скорее всего, она не ответит. Она говорила, что преподает игру на фортепиано и будет занята весь день. Я бы с удовольствием как-нибудь послушал ее игру.

Голос мамы прерывает меня на середине текста смс.

– Карвер, – зовет она. – Скорее иди сюда. По телевизору показывают судью Эдвардса.

Адреналиновый спазм сжимает мою грудь. У меня скручивает живот. Это не сулит ничего хорошего. Я подпрыгиваю, ударившись коленом, и вбегаю в гостиную, чувствуя, как подгибаются ноги. Мама, папа и Джорджия сгрудились около телевизора.

Судья Эдвардс выглядит строго, на нем дорогой серый костюм в тонкую светлую полоску, который идеально сидит на нем, и кроваво-красный галстук. Он говорит в микрофон:

– …И таким образом, чтобы донести до общества и молодых людей, как опасно переписываться с друзьями во время вождения, я обращусь к окружному прокурору и потребую начать расследование по этому делу и предъявить уголовное обвинение.

– Вы лично беседовали с окружным прокурором? – спрашивает журналистка.

– Нет. Я не считаю это уместным. И не хочу, чтобы мои действия были расценены как попытка вмешаться в компетенцию окружного прокурора. Не сомневаюсь, что она правильно использует свои полномочия и правосудие восторжествует.

Я, если честно, едва не наложил от страха в штаны. Мама зажимает ладонями рот. На лице отца застывает каменное выражение. Он скрещивает руки на груди и проводит ладонью по лицу. Джорджия впилась в экран с таким видом, словно желает, чтобы из ее глаз на экран брызнули струи серной кислоты, превратив судью Эдвардса в дымящуюся липкую массу.

– Если окружной прокурор откажется выносить обвинение или даже если она его вынесет, станете ли вы подавать гражданский иск против четвертого подростка, который имеет прямое отношение к этой трагедии?

– Мы… гм… ничего не исключаем, так что это вполне возможно. Но нашей первоочередной задачей всегда были и будут безопасность и благополучие нашей молодежи. – Он уверенно кивает. Вот и все, ребята. Здесь больше нечего смотреть.

– Благодарю вас, судья Эдвардс. Фил, слово тебе.

– Спасибо, Элейна. Трагический инцидент и убитый горем отец… Должностные лица центрального округа Дейвидсон приняли решение не утверждать…

Я беру пульт и отключаю звук, а затем тяжело опускаюсь на диван и обхватываю голову ладонями.

– О боже. О боже, – бормочу я безостановочно. Все молчат. Я слышу, как шумно дышит Джорджия, и это не предвещает ничего хорошего.

Она тычет пальцем в экран телевизора, и голос дрожит от ярости.

– Ладно. И что? Все это полнейшая собачья чушь. – Ее голос звонким эхом отражается от стен в тишине, повисшей в комнате.

– Джорджия… – мягко успокаивает мама.

Глаза Джорджии сверкают. Сейчас она похожа на львицу в майке на бретелях и в трико для йоги.

– Нет. Никаких Джорджий. Все это полнейшая чушь. Разве он этого не понимает? Разве до него не доходит, что все это произошло по вине его тупого сына? И он хочет отправить Карвера за решетку?! Нет уж, простите. Нет. – Она мотает головой так, что при одном взгляде на нее у мануального терапевта в глазах появились бы карикатурные доллары.

Мы все потрясенно молчим.

Джорджия пристально смотрит на нас. Она по очереди заглядывает нам в глаза. Ищет в нас силу духа. Желание бороться.

– Карвер, дай мне свой телефон. Я прямо сейчас позвоню этой досточтимой заднице, его чести, и скажу, чтобы он катился ко всем чертям.

– Джорджия… – произносит папа.

Она протягивает руку и щелкает пальцами.

– Ну же, давай его сюда. – Сестра вот-вот разрыдается.

– Но у меня нет его номера, – мягко отвечаю я, потрясенный ее реакцией. – Только номер Марса. – А затем добавляю шепотом: – Разумеется, у меня есть номер Марса.

– Джорджия, успокойся, – урезонивает ее папа. – Он ведь судья. Если ты позвонишь ему и обругаешь, тебя отправят за решетку.

– И что? – восклицает сестра. – Что нам теперь делать?

Папа глубоко вздыхает и потирает глаза. Его ладонь заметно дрожит.

– Не знаю. Я не знаю. – Он смотрит на маму. – Лила, позвони своему брату и узнай, есть ли у него на примете хороший адвокат по уголовным делам.

Слова «хороший адвокат по уголовным делам» – словно четыре удара коленом ниже пояса, следующих один за другим.

Мама отправляется в спальню за своим телефоном, но я все-таки успеваю заметить, как из ее глаз покатились слезы, рисуя на щеках блестящие дорожки.

– Через три дня начинаются занятия, – бормочу я. В этот момент я ошеломлен не меньше, чем когда услышал про аварию. Моя душа словно вылетела из тела и наблюдает со стороны, как мне сообщают эту новость. Я стараюсь глубоко дышать. Пожалуйста, только не надо больше панических атак. Только не здесь. И не сейчас. Я слышу, как мама в спальне разговаривает со своим братом Вансом, юрисконсультом из Мемфиса. Она пытается сделать вид, что ничего особенного не происходит, но ей это явно не удается.

Джорджия сидит рядом со мной. Я вижу, что она осознанно старается вести себя спокойно и утешить меня. Она принимается массировать мне спину.

– Карвер, ты только не волнуйся. Мы с тобой.

Папа обнимает меня. От него пахнет стиральным порошком и черным перцем.

– Послушай, приятель. Мы… с тобой все будет хорошо, понял? Если придется, мы наймем лучшего адвоката в Теннесси.

– А я брошу колледж и пойду работать, чтобы оплатить его, – восклицает Джорджия, вскинув подбородок.

– Нет, я пойду, – бормочу я.

– Никто не будет бросать учебу. Мы справимся с этим, – заявляет папа.

– Все будет в порядке. Но если вдруг начнется заваруха, я упакую задницу Карвера в багажник и отвезу его в Мексику. И плевать мне на все это дерьмо. – Джорджия ведет себя как настоящая деревенщина, когда злится. И это очень смешно, потому что она городская девчонка, которая родилась и выросла в Нэшвилле.

Мама выходит из спальни и возвращается к нам. Она пытается взять себя в руки. Ее глаза опухли и покраснели от слез. Она вздыхает и обращается к папе:

– Каллум, я поговорила с Вансом. Он сказал, что поспрашивает у своих и выяснит, кто лучший специалист по уголовным делам в Нэшвилле. Он сказал, что сейчас нам остается только ждать.

– Ждать. О, как мило. А каково придется Карверу в выпускном классе школы сейчас, когда ему надо подавать заявки в колледжи и как-то жить без троих лучших друзей? И ждать, когда грянет гром, – возмущается Джорджия. – Это полное дерьмо.

Надо отдать Джорджии должное, она в точности выражает мои мысли. Ну, кроме слов о полном дерьме. Может быть, я все-таки не заслуживаю того, чтобы поплатиться свободой. Может быть, никто и не придет, чтобы потребовать от меня мой долг. И тогда вся эта ситуация перестанет быть полным дерьмом, а превратится в дерьмо только частично.

У меня кружится голова.

– Я буду у себя в комнате. – Мне надо подумать.

Мама, одетая в медицинский халат и брюки врача-физиотерапевта, обнимает меня и целует в щеку.

– Ты не один. Мы с тобой.

– Карвер, хочешь сходить в кино или еще куда-нибудь, чтобы немного отвлечься? – предлагает папа.

– Это не поможет. Но все равно спасибо.

– Тогда я буду в кабинете, поработаю над учебной программой, – говорит он. – На случай если ты вдруг передумаешь.

– Отец Эммы юрист, – вспоминает Джорджия. – Я позвоню ей.

Я отправляюсь в свою комнату и усаживаюсь на постель. И пишу смс Джесмин. Ты свободна? Мне надо с кем-нибудь поговорить. И хотя я, несомненно, считаю, что грамматика и правописание необходимы даже в смс, обычно я не столь серьезен. Но мне почему-то показалось странным писать более вольно. И я уже пожалел, что построил предложение таким образом. Что если я обидел ее, написав «с кем-нибудь поговорить», словно мне подошло бы любое живое существо? Черт. И потом, разве предложение «Мне надо с кем-нибудь поговорить» отражало мое горячее желание? Конечно, на мой взгляд, отражало. По определению.

Ни ответа ни привета. Да и ничего удивительного.

Я принимаюсь расхаживать по комнате, но это не помогает.

Я молюсь молча, про себя. Но, повторюсь, я не отношусь к рьяным верующим, и молитва помогает не так хорошо, как хотелось бы.

Я опускаюсь на пол и начинаю отжиматься. Последний раз я делал отжимания на уроках физкультуры в средней школе^[5]. Мои руки горят. Я сумел отжаться десять раз, прежде чем окончательно выбился из сил. Немного отдохнув, я продолжаю упражнения, и хотя не понимаю, зачем это делаю, становится немного легче.

– Карвер? – Я вздрагиваю от голоса Джорджии и жалею, что не запер дверь в комнату.

Я тут же вскакиваю с пола и отряхиваю пыль с ладоней.

– Да.

– Я поговорила с Эммой, и она собирается все рассказать своему отцу.

– Отлично.

– Чем это ты занимался?

– Отжимался.

– Зачем?

Иногда ты узнаешь о чем-то только в тот момент, когда слова срываются с твоих губ, словно информация хранилась внутри втайне от разума.

– На случай если… я отправлюсь за решетку, чтобы я мог защитить себя.

Джорджия качает головой, и ее глаза наполняются слезами, но она ничего не отвечает. Мое сердце гулко стучит в груди. Сестра обнимает меня.

– Мне надо немного поработать. А не то я застряну здесь с тобой на весь день.

– По крайней мере у меня не случилось еще одной панической атаки, правда? Я собираюсь в Перси Уорнер.

Парк Перси Уорнера располагается в десяти минутах ходьбы от моего дома и охватывает несколько акров леса со множеством тропинок. Иногда единственный способ справиться с проблемой – это оказаться в окружении чего-то более древнего, чем я и моя грусть.

Возможно, к тому времени, когда я вернусь домой, Джесмин ответит мне.

* * *

Они все сидят на диване Эли, положив рядом свои контроллеры, и, согнувшись пополам от смеха, комментируют мое последнее, особенно позорное поражение.

– Вы видели, куда свалилось его тело? – вопрошает Блейк, вытирая слезы.

– Послушайте, придурки, родители не разрешат мне купить игровую приставку. А у меня полно дел, поэтому я не сижу и не практикуюсь в играх двадцать четыре часа в неделю. Так что замолкните. Мне плевать, – отвечаю я.

Но мои объяснения вызывают лишь новые взрывы громкого гогота.

– Блэйд вертелся, стреляя и бросаясь гранатами, как сумасшедший, а потом вдруг кто-то просто подошел сзади и вырубил его прикладом ружья по башке, – замечает Марс.

– Представьте, если бы он на самом деле был в армии, – добавляет Эли.

– Да, пожалуйста, давайте, набрасывайтесь все вместе на несчастного лузера в компьютерных играх! – восклицаю я. – Конечно, Марс, ты играешь гораздо лучше, ведь у тебя это заложено генетически. Твой отец, кажется, служил на флоте?

Марс фыркает.

– Да, он был в составе морской пехоты в первую войну в Персидском заливе. И его наградили Бронзовой звездой и Пурпурным сердцем за какое-то дерьмо, о котором он не рассказывает. Только не пытайся сменить тему и заставить нас забыть о твоем позоре.

Блейк вскакивает и принимается вертеться, нанося удары по воздуху.

– Блэйд вопит: «Вот граната для тебя, и граната для тебя, и для тебя, и, конечно, не забудем о тебе!», – бормочет он преувеличенно монотонным голосом дошкольного воспитателя. И они втроем буквально заходятся от смеха.

– А что если Блэйду применить свои блестящие навыки в чем-нибудь еще? – спрашивает Марс, с трудом переводя дух.

– Например, стать официантом, – предлагает Эли.

– Сожрите мешок слоновьих задниц, ублюдки! – кричу я. Они воют от смеха.

Марс встает.

– Вот он стоит посреди ресторана, разбрасывая вокруг себя еду: «Вот роллы для тебя! И кофе для тебя! И мясной рулет для тебя! И…». – Он умолкает.

– Он не может вспомнить другую еду, – радуется Эли.

– Сложно на ходу вспомнить названия блюд, – откликается Марс. – Давай, назови мне какое-нибудь блюдо. Быстрее. Назови блюдо.

– Сэндвич с сыром, – тут же находится Эли.

– Назови еще, – отвечает Марс. – Еще. Быстрее. Назови другое блюдо. Любую еду. Давай. Быстрее. Назови еду. Живее.

– Гм… суп, – говорит Эли.

– Еще. Живее! – требует Марс.

– Гммммммм…

Мы смеемся до изнеможения.

Вот чем я занимался в это самое время в прошлом году. Не уверен, что это происходило за три дня до начала учебы, но примерно в это время.

Я иду среди деревьев, обливаясь потом, раздумывая о нависшей надо мной угрозе суда. Вспоминаю о Джесмин. И думаю, о чем буду размышлять во время тюремных прогулок. Но в основном я вспоминаю тот день, когда члены Соусной Команды смеялись все вместе. Один случай из многих, в котором не было ничего необычного.

Не могу понять, почему это воспоминание горит в моей памяти, словно факел, но это так.

* * *

Когда я возвращаюсь домой, от Джесмин все еще ни смс, ни звонка. Зато Даррену Кофлину как-то удалось разузнать мой номер и он оставил сообщение на автоответчике с просьбой прокомментировать то, что сказал судья Эдвардс. Я ничего не сказал родителям и не перезвонил ему. Да и что я мог бы ответить? Я очень надеюсь, что не попаду за решетку, хотя в глубине души убежден, что заслужил это. Я сожалею, что убил своих друзей. Очень сожалею.

Глава 8

На часах двадцать три тридцать, и я почти засыпаю, когда вдруг жужжит сотовый. Это Джесмин.

Прости, только получила твое смс. Весь день занималась. Все еще надо поговорить?

Я так торопливо набираю ее номер, что роняю трубку. Мне удается схватить телефон в тот момент, когда она ответила.

– Привет, – тихо говорю я.

– Привет, – отвечает она. – Как дела?

Я лежу на постели и закрываю ладонью лицо. Вздыхаю, и этот вздох звучит как стон.

– Охххх. Я схожу с ума.

– Почему?

– Ты слышала, что произошло?

– Нет.

– Ладно, отец Марса – судья.

– Крутой мужик?

– Именно. В общем, сегодня утром мама позвала меня, они смотрели новости. И по телеку выступал отец Марса и говорил, что потребует от окружного прокурора расследовать аварию и, возможно, предъявить уголовное обвинение. – Мой голос предательски дрожит в самом конце. Я уже плакал перед Джесмин, но не стоит брать это за правило в нашем общении.

– Что?! Постой… Уголовное обвинение? А что ты такого сделал? Ты ведь не застрелил их? Это просто бред.

Еще один человек, считающий меня невиновным. И очень важный для меня человек – единственный оставшийся у меня друг. Мое сердце начинает биться спокойнее, руки и голос перестают дрожать.

– Я не знаю, что меня ждет, – продолжаю я. – Мы собираемся на всякий случай посоветоваться с юристом.

– Если понадобится, я готова дать показания и сделать все что потребуется. Я буду чем-то вроде Возражения.

Я невесело смеюсь.

– Думаю, выдвигать протест могут только юристы.

– Мне все равно. Я хочу выразить свое несогласие.

– Да уж. Такова моя замечательная жизнь. Над чем ты работала сегодня?

Она вздыхает.

– Над ноктюрном Шопена, который хочу сыграть на прослушивании в Джуллиарде. Но не исключено, что я передумаю и выберу Дебюсси. Или займусь чем-то совершенно другим.

– Но как же ты можешь не играть Дебюсси, если ты умеешь играть Дебюсси? Ладно тебе.

Она смеется.

– Заткнись.

– А кто твой любимый композитор?

– О, прошу тебя. Почему бы тебе не спросить, какой у меня любимый палец?

– Какой у тебя любимый палец?

– Гмммм. Вообще-то, средний. Средний палец правой руки.

– Теперь понимаешь? Любимый композитор.

– Нет. Это было неудачное сравнение. Кто твой любимый писатель?

– Кормак Маккарти. Это легко.

– Кроумак Маквоти?

– Ой, да ладно тебе.

– Шермак Маккэти?

– Глупости. Перестань. – Невероятно, но ей удалось развеселить меня после столь неудачного дня.

– Кормак звучит как имя инопланетянина.

Она могла бы стать достойным членом Соусной Команды.

– Джесмин тоже звучит как имя инопланетянки.

– Нет, я серьезно. Разве имя Кормак не напоминает тебе марсианское?

– Ладно, немного похоже. И это очень кстати, потому что он с планеты Фантастика. Ты правда ничего о нем не слышала?

– Ничего.

– Ладно, мы это исправим. Как ты относишься к каннибализму?

– Ну, я бы сказала… отрицательно? Категорически отрицательно!

– А как насчет того, чтобы почитать о каннибализме?

– Только если это хорошая история. И если мне понравятся герои.

– Отлично.

Во время нашего разговора я чувствую, как постепенно проходит тяжесть в груди. Словно я лежал под грудой камней и кто-то сбрасывал их с меня один за другим. И с каждым камнем отступала тяжесть.

Мы разговариваем до самого утра. Мне даже приходится поставить телефон на зарядку. К концу разговора мы так сильно устаем и хотим спать, что то и дело окликаем друг друга, пытаясь заполнить паузы между новыми темами. Чтобы убедиться, что на том конце провода кто-то еще есть.