Неизвестный Поэтъ XIX века. Памятник Поэзии

III

Начало горькое ученья

Давно оставил Леонид

И всеблаго просвещенья

Уж сладкий плод его манит.

Его не мешала света тьма,

Он чтеньем, – лестницей ума,

Стремился тихо к совершенству.

Не редко старца разговор,

Его беседы и сужденья,

Его благие наставленья

И с целью заведенный спор,

Производили впечатленья

Писали сердцу приговор.

Учился он весьма прилежно,

Стараясь ласки заслужить,

Старик любил его так нежно,

Как только сына мог любить;

Когдаж, порою, в затрудненье

Вводил учителя предмет,

Сам ученик давал ответь

Предупреждая объясненье;

Какой-то в нем однакож сон

Все замечали с малолетства:

Забав, увеселений детства,

Невольно удалялся он.

Его лелеяли, ласкали,

К бедам несчастье не вело,

Но было, милое чело

Покрыто дымкою печали.

И в этом непонятном сне,

Черты прелестные блестели,

Глаза у юноши горели,

Как угли черные в огне.

Вдали от шумного волненья,

В одних окошках видя свет,

Он в тишине уединенья

Достиг четырнадцати лет;

Не редко, получив свободу,

От дела, в праздные часы,

Любил смотреть он на природу

И наблюдать ее красы:

Едва луч солнца животворный

Зарю на небе зажигал,

Он, посетив поток нагорный,

В немом восторге утопал.

Пренебрегая крутизною,

Тропы неверной кривизною,

Взбирался он на темя гор

И вдаль вперял свой жадный взор,

Пленяясь утра красотою;

Любил он капли обретать,

Природы слез, – росы перловой

И в свод небесный, бирюзовой,

За нею мыслью улетать.

Производительницы милой

Он книгу дивную твердил,

Ее чарующею силой

Невольно увлекаем был;

И мудреноль, что восхищала

Она, волшебница, его,

Что мать ребенка своего

Сосцами нежными питала?

Богат красот ее предмет,

Ее источник брызжет сильно:

Оттуда черпает обильно

И живописец и поэт.

Он был так мирно услаждаем,

На лоне матери, родном,

И в сердце сумрачном своем

Невольно ей воспламеняем.

Так, зажигательным стеклом,

Лучи сосредоточив в нем,

Огонь мы солнца похищаем;

Но там, где гордо над рекой

Скала чело свое нагнула,

И где природа проглянула

Картиной дикой и глухой;

Где меж ущелий ветер воет,

Где высится сосна и ель,

Где вдвоем сердито роет

Свою глубокую постель;

Где тени яворов густые

Одеждой черною лежат,

И где над пропастью висят

Издавна камни вековые; —

Туда стремился Леонид,

На исполинские вершины:

Любил он мрачные картины,

Природы одичалой вид.

Не редко, позднею порою,

Там одинокий он блуждал

И с грустной думою встречал

Лампаду ночи над рекою.

Когда же в осень, ветра свист

Между ущелья завывая,

Клубил, полями пробегая,

Деревьев пожелтелый лист;

Он приходил, в речные воды

Свой взор прощальный устремить

И траур свой соединить

С печальным трауром природы

Любил он видеть, как лежат

Зимою холмы снеговые

И пирамиды ледяные

Над бездной пропасти висят;

Но чаще, лишнею порою,

Внимания музыку громов,

Любил следить он за струею

Молниеносных облаков.

Так, шаловливую зарницу

Он и сегодня наблюдал,

Покуда старец не позвал,

Через слугу, его в светлицу.

«Ну что» сказал он: «ты измок,

Ну мудрено ли простудиться,

Сам не увидишь как случится,

И что смотреть, какой тут прок?

Ужель ты не знаком с грозою?

Она и нынешней весною

Является не в первый раз;

Чай так глазеешь, для проказ?

– На твой вопрос, вопрос скажу я;

За чем, в бездействии тоскуя,

Не редко книгу ты берешь

И чувствуешь в душе отраду:

Теперь читал ты Илиаду

Иль в первый раз? – «Ответ хорош;

Но е совсем, Гомеру все мы,

Все удивляемся до днесь.»

– В природе лучшие поэмы:

Там подлиник, а список здесь. —

«Положим так; но для чего же

Своим здоровьем рисковать?

Его должны мы сберегать.

Оно для нас всего дороже;

Уж я не раз тебе твердил:

Гуляй в хорошую погоду,

Люби, прелестницу, природу,

Я прежде сам ее любил;

Бывало даже, как Гораций,

Ее я и стихами пел,

Покуда мне не надоел

Вид обветшалых декораций.

Тогда я как-то был живей,

Тогда иначе сердце билось,

Теперь же, бронзою покрылось —

Эгидою против страстей;

Мне стыдно стало любоваться

И времени я не гублю,

Однакож, должен я признаться,

Что и теперь ее люблю!

Конечно, все другое ныне,

Уж я от пламени далек:

Так, в потухающем камине,

Под пеплом виден огонек;

Но завтра, мы с тобою, снова

Об этом будем рассуждать,

Пора поужинать и спать

Чай кушанье давно готово.

IV

Старик уснул. Антон, в передней

Давно забылся и храпит;

Собранья устарелых бредней

Рассказ внимает Леонид;

Облокотясь на край постели

Беседу с нянькой он ведет,

И та ему передает,

Как ей, на нынешней неделе,

Случилось видеть мертвеца,

Другого мира сорванца.

«Давно я слышала рассказы,

Так Маргарита говорит:

Что строит разные проказы

Сосед наш, дедушка Димид.

Крестьяне бегали не мало

К нему, для разной ворожбы,

И он все выскажет бывало,

Лишь только выкинет бобы:

Но вот, назад тому с полгода,

Прибрали этого урода;

Все успокоились, ан нет,

Он не оставил здешний свет:

Лишь час полуночи приходит,

Он, слышно, по селенью бродит

И вопит дико, и свистит,

И как удавленный хрипит;

Весь в белом по полю шагает,

И пламя у него в глазах:

Мороз по коже подирает

И душу обуяет страх.

Как вспомню, шла ч за водою,

Н у вот иду, и вдруг стоит

Старик с седою бородою

И зорко на меня глядит;

Я от него, а он за мною,

Как будто бешенный бежит,

Не помню я, как повалилась,

Куда потом девался он,

Как в избу внес меня Антон,

Как я на лавке очутилась.

Хоть часто ходить за рекою,

Пожалуйста поберегись

И не ходи ночной порою

Она заснула, Леонид,

Смущенный, в горести, сидит:

Ему мечта ночная, – пища

Любил он тишь ночных часов,

Любил он логику кладбища

И красноречие гробов.

Теперь же буря удалилась,

Ему не спится, – что сидеть?

На сонных нечего глядеть;

Привычка нова пробудилась,

Оделся он, без дальних слов,

Шаг за порог – и был таков.

V

Из садика, из огорода,

Природы благородный пар,

Несется свежесть кислорода

Решений омоченных дар,

Луна так весело сияет,

И в полном блеске выплывает,

Бросая милостивый луч

Сироткам убежавших туч,

И вот очей его отрада

Блистает множеством крестов,

По скату берега, ограда

И в ней селенье мертвецов.

Тот под чугунною плитою,

Другой под сводом кирпичей,

Иным дерновою землею

Простой воздвигнут холмами,

Крестов отбрасывая тень,

Луна, роскошными лучами,

Распростирает полу день.

«Благословенное селенье!

Так рассуждает Леонид:

«У всех бесспорное именье, —

Усадьбы сажень, где лежит;

Все размежеваны судьбою,

Довольство, мир приобрели

И более, между собою

Не спорят за клочек земли;

Не то, что в жизни беспокойной,

Где алчность, – общества кумир

Раздор заводит непристойной,

Соседов нарушает мир.

Иной всю жизнь шумливо вздорит,

И тяжбы лестницей идет,

Горсть глины из – за глины спорит,

Земля за землю бой ведет:

Межою многодесятинной

Мирской пленяется пришлец

И вот – саженью трех-аршинной

Он кончит мирно наконец.

Когда, какой могучий гений

Все эти вздоры прекратит,

Отчизну миром подарит,

Сожжет огнем плевелы прений?

Он памятник соорудит,

Себе, крепчайший пирамид,

В сердцах грядущих поколений.»

Так рассуждая, наш герой,

Заполуночную порой,

Гулял в безжизненной жилище,

Сказать прямее, на кладбище.

И вдруг, среди плачевных мест,

Рукой опершийся на крест,

Старик, с седою бородою,

В уединении стоит

И зорко на луну глядит;

Ступая тихою стопою

К нему подходит Леонид:

Так вот, он мыслит, приведенье

Ну, точно, чудное явленье!

Еще однакож не мертвец,

А мира здешнего жилец.

Блуждает он непроизвольно,

Он, как поэзии сыны,

Идет, не оставляя сны,

Влиянью подчинясь невольно,

Подруги пламенных – луны.

«Андрей!» – Лунатик содрогнулся

Навзничь на землю полетел

И озираясь закряхтел;

Потом невольно улыбнулся

И с удивлением сказал:

«Кой чорт! Как я сюда попал?»

– Тебе конечно слишком спится;

А от меня так сон бежит»

Ему заметил Леонид:

И нам с тобою не лежится. —

«Все так, да-только, иногда,

С моей ходьбой плохие шутки,

Они мне, барин, больно жутки

И с ними право мне беда:

Случалось мне залезть на крышу,

В подвале ночью побывать,

Затылком лестницу считать,

Лишь только имя я слышу;

Нет видно сыну мне велеть

Построже за собой смотреть.»

– Не худо; – вместе мы ходили,

Дремали оба, я и ты;

Но мы друг друга разбудили

И ото сна и от мечты;

Тебя боится все селенье

И суеверные кричат,

Что ходит ночью приведенье,

Лихой колдун и супостат.

Не редко в жизни так бывает,

Что даль предмет усугубляет;

А подойдешь, да поглядишь,

Гора тотчас рождает – мышь. —

VI

Теперь Морфеевых явлений,

В деревне, с утром прекращон

И с труппой легких сновидений

В столицу перебрался он.

За ним взвились и полетели

Актеры всего его толпой:

Прислужников крылатый рой

Его волшебной колыбели.

Он там заботы гонит прочь,

Восходом солнца презирая

И ставни дома затворяя

Творить искусственную ночь;

Но труд, с зарею пробуждает

Ему покорное село,

И враг Морфея поднимает

Свое потливое чело.

Он здесь господствует, он дани

Сбирает верно каждый день,

К себе воздвигнутые длани

Здесь редко повстречает лень;

Жрецов ей мало; но в столице

Она пленяет красотой

И носится по мостовой

В своей покойной колеснице.

Там рукоплещет ей народ,

Ей раболепствует невольно,

Она с него самодовольно

Дань изобильную берет.

Самовластительно владея

Толпой огромною, она,

Как благодетельная фея,

Вознесена, упоена;

Ее лелеют и ласкают

Враги занятий и работ,

Они личину надевают

Служебных, будто бы, забот:

Друзья одной тревоги вздорной

И бестолковой суеты,

Они под маскою притворной

Обильно рвут ее цветы;

Забавы разные роями

Им производят каждый день,

Дарит их новыми плодами

Изобретательная лень;

Но говоря чистосердечно,

Не все ей ставят алтари,

Ей грубиянят бесконечно

Судебных мест Секретари;

Военный, в службе, на параде;

Ученый, при своей лампаде,

И неусыпный стихоплет,

Когда недуг его берет.

Но полно, яркими лучами

Играет солнце в небесах,

Крестьяне, светлыми косами,

Природу бреют на лугах;

Зефир порхает перелетный,

Слегка шумит между кустов,

Умолкнул в тишине болотной

Нестройный хор ночных певцов.

Из-за реки несутся трели,

Пастушьей утренней свирели

И поселяне на луга

Кладут душистые стога.

Поближе к мирному селенью

Бежит сиротка – ручеек

И, под решетчатою тенью,

Уныло воет одинок.

Ветвистым кленом осененный,

Неподалеку от корней,

Там в тишине уединенной

Стоят печальный мавзолей.

Над жертвой алчного Сатурна

Белеет мраморная урна

И в наказанье за грехи

Плохие в золоте стихи.

VII

На посох опершись кленовой,

Безмолвно, на скамье дерновой,

Старик, знакомец наш, сидит,

Играя веткою дубовой

Пред ним вертится Леонид:

– Скажи мне, начал он – давно ли

Воздвигнут этот мавзолей

И кто, наперсник общей доли,

Под ним скоромил злых червей? —

«Его при самой колыбели,

Сказал Священник, я узнал,

Его я принял от купели

И в землю я же провожал;

В ее несытную утробу

Он сердце пылкое унес,

И много в жизни перенес

Собратий укрощая злобу;

Он в мире чудаком прослыл

За правду чистую страдая,

Он этот плод Святого рая

Всем без изъятья подносил.

Он в чаше не хотел коварства

Сыропы лести предлагать,

Но правду – горькое лекарство

Советывал употребляет;

Гонимый злобную судьбою,

За дар судьбы он пострадал,

Он не был близорук душою

И маску хитрых проникал;

Во что бы ни была одета

Прибежище лукавых, ложь,

Но для открытия секрета

Он презирал сокрытый нож;

Ее магнитную одежду

Рукою смелою снимал,

И тем не редко избавлял

Ей привлеченного невежду.

Писал, печатал, говорил,

Пронырливость разоблачая,

Пружины лжи уничтожая,

Он жертву правде приносил.

Источника Махиавелизма,

Противного Иезуитизма,

Он гнал благоуханный чад,

Притворной ласки сладкий яд;

Он не любил их обаянья,

Их гордости смиренный рог,

Иуды светского лобзанья

В душе своей терпеть не мог.

Ему судьбы дары благие

Служили истинно во вред,

Любил он чистой правды свет

И рвал лукавых сети злые;

Усердно предварял обман,

Слепцу указывал капкан;

Но изнемог в борьбе неровной,

Толпа лукавая сильна!

Давно Европа передана

Заразе язвы хладнокровной;

Себялюбивая чума

Убийство сердца и ума;

Она господствует издавна

Над жалким обществом людей

И производит своенравно

Рабов усердных и друзей;

Но все наемники, из платы

Они трудятся для себя,

Все чувства сердца истребя,

И дружбы истинной догматы.

Что жизнь их? Вечный маскарад:

Они уверились из-детства,

Что мир слабейшими богат,

Что цель оправдывает средства.

Вперед рассчитаны их дни,

Вперед затвержены морали,

Они с слезами, без печали;

Без сердца с чувствами они,

Смеются вовсе без веселья,

И все изящное, для них,

Произведение безделья

И средство уловлять других;

Рассудок их всегда в работе,

Но совесть им подавлена,

Как вещь пустая в их расчете,

В отставку выгнала она.

Внимая ближнего несчастья

Они жалеют без участья,

Руки без цели не дадут,

Без цели дружбы не ведут;

Советы их всегда лукавы,

Они кидают их для славы,

Чтобы вернее обмануть,

Иль навести на тот же путь.

Лукавца хитрому совету

Не должно слепо доверять,

Но все вниманье обращать

Как на фальшивую монету,

Которая, хотя блестит,

Но может подорвать кредит.

Им нужны ласки, угожденья,

И за ничтожность лестных слов

С услугой будь для них готов, —

Иначе дружбы измененье,

Потом и вечное забвенье.

Блажен избранник из людей,

Кто прозорливостью владеет,

Проникнуть хитрого умеет

И избежать его когтей;

Но тот счастливее, кто любит

Своим собратьям помогать,

От козней ближнего спасать

Талант он взятый усугубит:

Благословения слепых

Руководителю отрадны,

Он им глаза, он водит их

Как нить известной Ариадны.

Но мой знакомец уступил,

Не мог снести врагов напоры;

И пламень брани погасил.

Сокрылся он в уединенье,

И здесь незнаемый никем,

Кляня противных озлобленье,

– Напрасно! Действуя за правых,

Имел он в сердце верный щит,

Заметил старцу Леонид,

Имел оплот против лукавых! —

«Но, друг мой, не всегда тот глуп

Кто гнет уступчивую спинку».

– Я в баснях не люблю тростинку

Сломи меня, но я был дуб! —

Старик качая головою

С усмешкой юноше сказал:

«Еще ты бури не видал,

Посмотрим позднею порою,

Что скажешь ты, под сединою;

Но между тем, не ждет ли нас

Что в эти дни тебя пленяло,

Наш царь говаривал бывало,

Что для потех довольно час».

– Согласен с правилом Петровым;

И так довольно нам гулять,

Вооружась терпеньем новым,

Пойдем премудрость изучать. —

Они отправились к селенью,

А мы, чтоб не мешать ученью,

Одни, с читателем моим,

О том о сем поговорим.

VIII

Любовь, заманчивой отравой

Повсюду смертному грозит,

Клокочет яростною лавой

И мощная чудотворит,

Однакожь чад ее душистый

Каким-то дымом очернен,

Огонь ослабевает чистый,

С угаром страсти смешан он;

Когда же, ярко пламенея,

Зажжется факел Гименея,

Смолистый сочит он поток:

Противный ревности порок;

Но тихий, будто звон гитарный,

Пленительный, как цвет янтари

Небес, при утренией заре,

Огонь горит на алтаре.

Блистает сладостный, приветный,

Благоуханьем окружен,

Как будто пламень разноцветный

Из радуги похитил он!

Чей тот алтарь, кому кадила

Льют благовонный аромат,

К кому игривые ветрила

Немногих ласково манят?

Твоей приветливой лампады

Я скромный пламень узнаю,

О дружба, лей бальзам отрады

На душу скорбную мою!

Как часто, шумною толпою

Амура жертвенник стеснен

И как недолго пред тобою

Народ коленопреклонен!

Кого любви поток могучий

В свои невольники завлек,

Кто сердце бедное изжог,

Питаясь лавою кипучей;

От чада страсти угорел,

Тревожным газом напитался,

Кто от травы одурел

И ярким блеском ослеплялся:

Твоим живительным огнем

Ты прогоняешь чад волшебный,

Мы здесь найдем бальзам целебный

Перед пустынным алтарем;

Но почему, тебя спрошу я,

В пустыни дикой ты живешь,

За чем, от юности тоскую,

Тебя едва, едва найдешь?

С тобою люди не сживутся,

Тебя изгнал коварны свет:

Друзья у каждого найдутся,

А между тем все друга нет!

Но говорят хоть редковато

Однакожь водятся друзья,

(Слыхал об этом как-то я),

Но отыскать их трудновато,

Порукой – каждая семья:

Между родных взаимной службы

Обязанность соблюдена;

Но пить любви не скреплена

И все-таки он без дружбы;

Заглянем ли в семейный круг,

Любовь является наружу,

Жена, при каждом слове, мужу

Кричит приветливо: мой друг!

Но друг ли он? о том ни слова,

Не будем говорить пустова,

Сознаемся на этот раз,

Что это милое названье:

Одно обычае созданье,

Дочь политических проказ.

Я не один и нас не двое,

Монтань о друге говорит,

Иначе кто определить

Душ сочетание святое?

Оно супружества оплот,

Фундамент крепкий Гименея,

С ним благодарная Астрея

Свой век в семейство ниспошлет

Блажен, кого дитя Цитеры

Своей стрелой не пронизал,

Кто брал спасительные меры

И страсть рассудку подчинял:

Ее порыв, дыханье бури,

Перегрохочет и пройдет,

И на безоблачной лазури

Опять луч солнечной блеснет;

Но тот, Гименова кто дара

Как воду для себя просил,

И этот дар употребил

Для потушения пожара:

Несчастлив бедный, жалок он,

Надолго в цепи заключен,

Мученье вздохов бесполезных,

Источники потоков слезных,

Утехи сердцу не дадут

И слабые, не раскуют

Оков невольника железных:

Он погружен в пучину мглы,

Свободе сделана граница,

Для сердца создана гробница,

Душе тюрьма и кандалы,

Тут сплин невольно обуяет,

Невольно рано отцветешь,

Бряцанье цепи убивает,

А злой металл не разорвешь.

Страсть разлетается сначала,

Как лист весеннего цветка,

Потом ее как не бывало,

Лишь язва в сердце глубока

Так, с возрастающею силой

Валы пронизывая вод,

Гремя над влажнею могилой,

Летит чрез море пароход;

Морскую пенит он пучину;

Внутри его горит пожар,

Но что же двигает ее? – пар!

Теперь по морю он несется,

Когда же к пристани придет,

Зальют огонь и все уймется

На рейде сядет пароход.

Благословен залив прибрежной

И прочные твои скалы,

В тебе под бурею мятежной

Не страшны более валы!

Достигнув берега крутого,

Смеемся мы усилью вод;

Но, час спокойствие святого

Под вечер жизни настает:

Не верю я пустым воззваньям,

Поэтов модных модный бред,

Не верю разочарованьям

Во цвет юношеских лет;

Бывает, что вода на море

Утихнет, но не верьте ей:

Морочат изстари людей

Погода, женщины, и горе,

И время жизненной весны

Еще не время тишины;

Что тигр уснул, в том толку мало,

Седой наш опыт говорит,

Что возмущаемо бывало

И дуновенье возмутит

Конечно, иногда невольно

Как будто станешь утихать;

Но класс окончился, довольно,

Пойдемте к старику опять,

IX

При входе нашем мы заметим

Еще прибывшее лицо

Явился отрок на крыльцо

И первые его мы встретим;

Он не надолго посетил

Уединение селенья,

На летний месяц от ученья

Его директор отпустил.

Ктожь этот первый чужестранник,

Пансионер, семинарист?

Нет, он Губернский гимназист,

Отца Иосифа племянник.

Я согрешил немного тут,

Простите, часто забываю,

Насилу вам я объясняю

Как старца нашего зовут.

По детским шалостям и видам

Они сошлись между собой,

В приязни дети? Точно так!

Поверьте мне, что дружба эта

В душах, е менее никак

Иного взрослого согрета;

Не с ними ли она растет

Без хитрости и без обмана?

Тут нет ни прелести кармана,

Не руководит их расчет;

Тут нет лукавых уверений,

Они корысти не полны,

Ни мест, ни чина, ни решений,

Ни привлекательных имений,

Ни привлекательной жены!

Тут просто истинные чувства,

Авроры дружеской рассвет,

В невинности и тени нет

Притворства ложного искусства.

Алеша; но не Алексей:

Еще он молод для частей,

Вошел в знакомую светелку

И восхищенный Леонид

Навстречу милому бежит;

«Как ты подкрался втихомолку

Здорово, друг мой! – как я рад!

Со мной отец, со мной и брат.»

Антон, с извощиком Иваном,

Тащится в избу с чемоданом.

Старик кричат: подайте чай!

Но Маргариту не толкай,

Они давно набрала жару

И брюхо чинит самовару.

Пошли распросы о делах,

Учителях, учениках;

Старик, при этом, от знакомцев

С десятков писем получил

И от родных и от питомцев,

От тех, кто мил и кто не мил:

Иной, слуга нелицемерной,

При сей оказии столь верной,

Не мог никак преминовать,

Чтобы почтенье не послать.

Друзья, знакомые, родные;

Ему вестей прислали воз,

Тем более, что весовые

Не взыщутся за перевоз.

Старик усердно все читает,

Порою головой качает,

Пустую замечая лесть

Разрыва делает ей ей честь.

Иной; но верно вам случалось

Не редко письма получать,

В которых нечего читать

И вам порядочно зевалось;

Чтож делать? так нам долг велит,

Слепой устав обыкновенья,

Письмо пустое и визит:

Процент на капитал почтенья!

Приличья мы должны хранить,

Невольно подчиняясь свету,

Взысканья петушкам платишь,

Как Опекунскому Совету.

Но вот, друзья перед окном,

Своих знакомых перебрали,

Все новости пересказали,

И так беседуют вдвоем:

«Вот я и награжден судьбою»

Сказал Алеше Леонид.

– Чем? – «Что увиделся с тобою.»

Но месяц скоро пролетит, —

«Не месяц, больше, здесь делами

Иначе думают повесть;

Скажу, но только между нами,

Хотят в столицу нас отвезет.»

– В столицу? – «Да, плоды ученья

С тобой мы вместе будем рвать.»

– А скоро? – «Около Успенья.»

– Быть так судьбы не миновать. —

«Ещеж, на будущей недели,

Предполагается отъезд,

На нашу ярмарку, в уезд,

Потом в Губернии хотели:

Какие-то бумаги взять,

Свидетельства и протоколы,

Они нам надобны для школы,

Без них не могут и принять.»