Скучная история

что такое победа? Все равно ведь

гибнуть запросто: не в такой России

жить в невинности этакой, теряться

от тычков и от хохота народа;

ну а тут холмик свой да крестик жалкий –

хоть такой ответ хамской их эпохе.

14. 1989 – 2011

Вон недавняя жертва: собирали

по частям тело бито-перебито

у наездницы – всмятку с мотоцикла

на Кутузовском, ночью, спьяну, сдуру.

Сколько зла в ней осталось, сколько резвой

прыти, жара – и всё в могилу клали!

Оттого и цветы любые вянут,

камень голый стоит – и треснул камень.

Недожитая жизнь томит, тревожит.

      15

Собеседницы вы мои, подруги,

собутыльницы, когда, если надо;

малый круг разговоров повторяем,

по тропинкам заметанным гуляем,

то листву, а то снег мнем. Жалость ваша

возвышает меня и охраняет,

без нее что такого мне поделать?

Только книги, но в них не вся ведь правда,

и живое общенье нужно сердцу.

      16

Скоро месяц ноябрь туч понагонит,

да и так уже слякотно и трудно

там, где камня нет, твердого асфальта,

проходить – я по щиколотку вязну,

и все реже у мертвых визитеры.

Так и лучше: пусть меньше мне доходов,

а важнее всего покой и воля.

Пью чуть больше, погода позволяет.

      17

Привезли под ворота, дверь открыли

внедорожника черного, спихнули

груз вдвоем, матернулись (было слышно),

дальше волоком – и стучат лопаты,

и дыханье нечистое со свистом

из прокуренных легких вырывалось.

Развернули куль, бухнулось на землю

тело женское. Головой о камень

и костями о землю – звук раздался.

      18

Кто ты, бедная, что за преступленье

совершилось сегодня над тобою:

месть? разбой? Вряд ли… Кто он, твой насильник?

Он из этих ли двух? А может, оба.

Похоть ты им внушала – отвращенье

вызываешь теперь, все твое тело…

Зарывают – торопятся, с оглядкой,

а не как нужно с мертвой обращаться.

Завтра пусть Питирим что пропоет тут,

чтобы не как собаку – по-людски чтоб…

      19

Ночью темной, осеннею чуть сам я

этим мрачным рабочим не попался,

а то можно ведь прикопать обоих –

уже мертвую и еще живого.

Кто тут будет искать – труп среди трупов!

      20

Слава богу, не хрустнул костью, веткой,

не попался в луч фонаря ручного –

на четвертой аллее завтра буду

понятым, – закопали, вещи взяли,

инструменты закинули в машину,

зашуршали опавшею листвою.

      21

Я бегом, я трусцой к себе в сторожку,

будто дряхлая дверь чему поможет,

обороне какой от этих сильных.

Но уехали. Сам я это видел…

Надо выпить, скорее надо выпить.

      23

Аз со страху лиях на стол и книги,

аз дрожащей рукою протирает

стол; вино ходит, плещется в стакане;

я глотком одним – чуть не захлебнулся,

я б второй – только слышу тихий скрежет

по стеклу. Не они ли? Только девка –

под дождем, сук-ка, мается, и темным

с нее глина потоком, мать-земля, вниз.

      24

Я с ума…

Как живая, дверь на петлях

дрожит мелко, того гляди поддастся,

в щели холод и свет, блядь, синеватый;

я крещусь, по себе не попадая.

      25

Я открыл. А чего? А вдруг те двое

тоже что-то увидели, вернулись,

ходят, ищут ее? А я боялся

всегда больше живых, чем всяких мертвых.

Мне не надо так привлекать вниманье.

Я открыл. И вошла. Я дал ей выпить.

Наследила-то как холодной грязью,

от дыханья такая пакость, затхлость!

      26

Заперхалась слегка: от Питирима

завсегда пойло трудно непривычным,

уж такие особенности вкуса

у донаторов, кто ему приносит,

у серьезных людей по части выпить,

непитейный не признающих градус.

Разве женщина может без запинки?

Значит, тело тут пьет, не призрак некий.

      27

Отдышалась – ну нет, до бестелесной

далеко тени, стати все как надо.

"Что в простынке гуляешь, простываешь?" –

говорю, будто сам ее не видел

под дождем да подложенной в могилу, –

пусть считает меня за простофилю,

пусть допьет и идет себе, как хочет.

Провожать я не стану до калитки

и не дам ей накинуть из одежды

чего теплого, чтобы не узнали,

с кем была, где пила, чем наряжалась…

      28

Посмотрела презрительно – как будто