Песни фей

      63

Уж какой ты работник, я ль не знаю:

год который качается под ветром

твой забор, что того гляди и рухнет,

на каком честном слове прикрепился

к трем столбам! Может, нас переживет так.

      64

Здравствуй, Адонис!

Как спалось, мой господине,

в этой долгой снежной пустыне,

в этом голом образе мира,

какой не видеть

уже благо?

Как спалось-почивалось,

ворочалось как, лежалось

под белым легчайшем снегом,

под лётом ветров, туч бегом?

Как смерть миновала,

без ущерба ли?

Каково тебе возвращаться,

расцветать под весенним солнцем,

под ветерком качаться,

заморозков пугаться?

Красивый стоишь, пригожий

в лугах родимых.

      65

Тяжелеет снег, и в сердце

думы мокнут, тяжелеют;

от весны, беды согреться

чем? – остатки дров чуть тлеют.

Ну не брать же новой ноши,

не идти же за охапкой;

хлюпают водой калоши,

и капель стучит по шапке.

Как-то все само собою

вдруг прогреется, случится;

между раннею весною

и цветущей сон мой длится.

      66

Что ты вспомнишь любви в весеннем свете –

отведем да рассеем. Мало помнишь:

имена-то, какие не бывает,

чтобы в жизни, – их вычитал, наверно,

в старых книгах, – нет ревности к страницам.

      67

Сад в продрогших зеленях

ранних, слабых света ждет,

сад скорбит в весенних днях,

перед солнцем предстает.

Недоверчивы к теплу,

ветви старые кряхтят,

им бы греться лечь в золу,

да пожить еще хотят.

68

А не холодно ли водой апрельской

плыть – прям жжет, все вдоль тело, душу сводит?

А не рано ль тревожишь заповедный

водоем плеском, хилыми гребками,

одиночеством водным забавляясь?

      69

Нет. Пощупаешь ногой –

и обратно, зябкий жест;

а, бывало, молодой

средь посевернее мест

да поранее времен,

не крестясь, с разбега – ух! –

полувыкрик, полустон –

телу радовался дух.

      70

От тех баловств, прыжков – чего осталось?

только память – и от того, кто прыгал,

разве больше? И люб нам серый, старый,

осторожный пловец – с одышкой, плеском

воду мУтит, а узелок сиротский

с полотенцем да чистыми вещами

башмаки, чтоб не сдуло, приминают.

      ***

Ты какой Геллеспонт переплываешь?

Что ногою натертою хромаешь?

ТРЕТЬЯ ИНТЕРМЕДИЯ

      71

Слышу я не свой язык –

звучит аглицкая речь.

К резким звукам не привык –

нашим вОльно плавно течь.

Посвист вражий, скрип чужой,

а понятно все о чем:

то ли ветер надо мной,

то ли досками мой дом.

      72

А сквозь всю мою благую глухоту

мысли его дошли,

не дар языков открылся, дался рту,

но понятны стали смыслы чужой земли.

Сижу, перевожу из Блейка,

визионерствую,

шланги и лейка

лежат заброшены, дождями лью…

Опыты получаются, по моей невинности

в чужом – его – языке, успешные;

словеса сплетаются, любо им новый смысл нести –

ну а смыслы тут всё кромешные.

Знаю, с чем играюсь, не окажусь

чужих слов толмачом, толковником –

в дух проникаю помимо слов, становлюсь

вполне соучастником, совиновником.

      73

Вот закроешь глаза – и как не здесь ты,

а под небом ясней, синее, выше,

и травой пАхнет не такою горькой.

Голоса, песни слышишь – слово в слово

как по-русски. О чем – не понимаешь.

      74

Англия викторианская –

бывшее буйство сказочное

стало стыдливей, сдержанней,

силы угомонились.

Обычаи стали законами,

не перестав быть священными,

сказки стали всеобщими,

не перестав быть английскими.

      75

И кто сегодня царствует, чье знамя? –

Виктории – она годов не знает;

как не было двух мировых над нами,

Британия полмира занимает,

три четверти истории…

      ***

И мы послужим королеве Вики!

Ей оба царства дадены, и наше

безгрешнее Британии Великой,

и королева в нем юней и краше.

      ***

О первая из фей, твоя держава,

летучая и мирная, не знает

себе границ – перетекает слава,

моря и воздухи перелетает.

      ***

Что власть твоя? – не иго и не благо,

и хмурая страна тебе подвластна:

нам от тебя ни в тьму, ни в свет ни шагу,

храним тебя, хранишь нас безопасно.

      76

Сад английский обрастает

зеленью – крапивой русской,

жжет изнанкой лист, хватает –

не пройти тропинкой узкой

без ущерба, без ожога,

а дожди прольют – по пояс

мокнешь, холодна дорога,

в зелени колючей кроясь.

      77

И возьмешь книгу в русском переводе,

и прочтешь, перечтешь – и все понятно,

как там было, пока стихи писались,

быстро думалось, чувствовалось томно,

на какие цветы, листы смотрелось.

      78

Роза красная растет,

дикая, в моем саду,

свет-английская – цветет

у тьмы русской на виду.

Роза малой красоты,

ароматов чуть живых,

роза дивной простоты

мне милее роз иных.

      79

И мы тоже пришелицы, нездешней

мы породы – откуда же иначе

крылья легкие, вся наша манера

щебетать без забот, летать безгрешно?

Непричастны к скорбям и злу вчерашним.

      80

Ходит моя королева,

смотрит на дальние страны,

смотрит направо-налево,

смотрит, глядит сквозь туманы –

где еще духом английским

мир оживить, встревожить,

где еще глаз обрыскать

синие дали может?

      81

О, не обойди вниманьем

сонное наше царство,

иначе безвестно канем,

сгинем в своем коварстве,

иначе станем степью,

болотом бЕз конца краю –

времени лихолетью

историю проиграем.

Щебетом вышним, дольним

ты огласи окрестность,

о королева, вольным

народам дай эту местность –

летучим, легкоживущим,

в эфирах и ниже сущим.

      82

Мы слетелись, прижились – не развяжешь

с этим местом, мы счастливы, свободны;

что не автохтонки – так и не скажешь,

только слишком для здешних благородны.

      83

Герой английский Робин

похаживает томно.

На многое способен –

пока же смотрит скромно.

Худей худого Бобин,

оголодал бедняга,

и рев бурлив, утробен,

слюна течет – яд-влага.

Сей Барабек геройский

ждет время урожая –

с картошкой он по-свойски

и брюкву уважает.

И живности отары,

стада, тьмы поголовья

готовы скопом, даром

принять его условья.

Поля, леса и горы,

пространство – мили, дали –

сглотнет, схлебнет озера,

заест свои печали.

Небесную твердь света

сгрызет неутомимый

едок, и время это,

и будущие зимы.

      ***

Не скандинавской псине

готов лежит к обеду

мир – с Англией, Россией –

со вторника на среду.

О, не безмозглой псицей

последнее усилье

над нами совершится,

над нашим изобильем.

И не восторг щенячий

над новою игрушкой

услышим – скрип скрипящий,

от челюстей идущий.

      84

Три мудреца – и я из них

мудрее всех, мудреней, да, –

по волнам вверх-вниз, на больших

зыбях, без тени и следа.

И таз гремит по тем путям,

куда нет ходу кораблям.

Скиталец бледный Одиссей,

наскучив знаемой водой,

под беглый свет звезды морей

плыл – стать ледышкой ледяной.

Наш таз эмалей не вредит,

над водной бездною скользит.

Большая мудрость нам дана –

дана, умножена на три;

Гиперборейская страна

предстала в отблесках зари.

Полярное сиянье – льды

подняли светы на дыбы.

Не простецу, умельцу вод,

но мудрецу – чтецу времен,

гребцу страничному – черед

мир до конца пройти – и вон!

Туда, куда не видит глаз,

в том, чего нет, летит наш таз.

      85

Курица-красавица

у меня жила,

пела, ряба, песенки,

хлопали крыла.

Рифма-греховодница

с ней была в ладу –

сказки сочиняются

на лету, ходу.

Были, небывальщины

чудо хороши,

не для смысла сложены –

на потех души.

Курица-красавица

пестрая была –

в сказочках-то всякое

из добра и зла.

Что-то мне запомнилось,

что-то сам наврал.

Слушайте, товарищи

и велик и мал.