Деловая история

Месяц спустя после нашего возвращения из Тбилиси командиру нашего полка пришло письмо от коменданта Тбилиси с просьбой объявить Сироткину и мне благодарность за содействие в разоблачении банды, на счету которой значилось немало жертв.

В начале 60-х годов в Москве я случайно встретил своего бывшего замполита полка Мамаева и уверенно окликнул:

– Товарищ Мамаев?

Он пристально рассматривал меня, пытаясь вспомнить. Я помог:

– Баку, танковый полк, Валовой…

– Тот самый?

– Так точно!

– И какими судьбами в Москве?

Я рассказал, что окончил здесь аспирантуру и защитил кандидатскую диссертацию. Направили работать в новый журнал ЦК КПСС «Политическое самообразование».

Он на всякий случай записал мой телефон, и, как бы между прочим, поведал любопытный эпизод. Когда я был в госпитале, к нему зашел свидетель моей «развратной» жизни, парторг полка, и покаялся. По его рассказам, замполит 3-го батальона пригласил его на майские праздники к знакомым, где было несколько наших полковых и десятка два незнакомых лиц, в том числе девицы. Компания собралась в доме у любовницы убитого механика-водителя. На столе изобилие спиртного и закусок. Хозяин щедро угощал. И на вопрос, откуда такое богатство, намекнул, что, мол, наши кладовщики все это продают через знакомых по дешевке, чтобы иметь деньги на дорогих проституток. Отсюда слухи о наших с Уваровым неблаговидных делах.

– Вы женились в Москве? Кто ваша жена?

– Да, в Москве. Она закончила Институт внешней торговли, работала немного во Внешторге. Потом окончила аспирантуру в Плехановке, защитила кандидатскую и пришла в Московский экономико-статистический институт на кафедру политэкономии, где я был аспирантом. Но познакомились мы раньше, в Ленинской библиотеке.

Мы поженились, я окончил аспирантуру, мне предложили в Москве работу. И от себя добавлю в продолжение: к моей защите кандидатской жена подарила мне дочь Татьяну, а к защите докторской – дочь Марию. За год до нашего знакомства умер ее отец, генерал-лейтенант Евгений Петрович Лапшин. В молодости он был комиссаром полка, служил на Амуре на китайской границе, когда началась коллективизация, его назначили секретарем Ленинградского райкома партии Краснодарского края. В 1936 году его направили на учебу в Высшую партийную школу при ЦК КПСС. Во время войны выполнял важные операции. Его с командой несколько раз забрасывали в тыл врага, где он корректировал действия нашей операции. Был в Берлине задолго до прихода наших войск. Генерал-лейтенант Лапшин Е.П. награжден многими боевыми орденами. В феврале 1945 года награжден орденом Ленина, а в апреле 1945 года орденом Отечественной войны I степени.

А мама моей жены Мария Агеевна – заслуженная учительница, пережила мужа на 30 лет. И многие годы нам звонят ее бывшие ученики, ставшие известными стране деятелями. Когда появилась первая внучка, она мечтала дожить до ее похода в школу. Но, слава Богу, дожила до ее поступления в аспирантуру, а второй внучки – в Московский университет им. В.М. Ломоносова.

Молотов: «Мне сказали, что Дзержинский лезет не в свои сани»

После демобилизации я был студентом четвертого курса Заочного экономического института и меня назначили начальником планового отдела Строительно-монтажного управления союзного треста «Азнефтеэлектромонтаж». В институте нас учили: чем дешевле продукция, тем лучше! А на практике все делалось наоборот. Ради выполнения плана удорожали продукцию и стоимость работ. На линиях электропередач, где нагрузку вполне могут выдержать деревянные опоры, мы устанавливали их из стальных труб, которые в шесть раз дороже. Вместо алюминиевого провода натягивали медный, в четыре раза дороже. Но больше всего меня насторожило повторное включение в план стоимости «чужой» продукции.

Дело в том, что простые опоры для ЛЭП 6 киловольт и телефонных линий мы делали сами на объектах и включали их в стоимость в объеме выполненных работ. А сложные опоры ЛЭП 120 киловатт мы получали уже готовыми с трестовского Электромеханического завода, где они включались в объем плана завода.

Мы устанавливали эти опоры и снова включали их стоимость в свой план. Стоимость таких опор составляла 50–60 процентов нашего плана. Это явная липа. Рано или поздно все это может открыться, и тогда нас по головке не погладят. Не пахнет ли здесь вредительством. В армии мне удалось предотвратить незаслуженную кару. А как сложится здесь? В общем, после долгих размышлений я подал заявление об уходе по собственному желанию. Начальник управления Александр Федорович Корхов внимательно выслушал меня, а затем начал успокаивать: «Так делают все, и не по злому умыслу, а ради выполнения плана и зарплаты». Он рекомендовал мне посоветоваться с главным инженером треста Н.С. Мовсесовым, у которого есть опыт критики существующих методов планирования.

Через несколько дней я зашел к Мовсесову и рассказал ему, что меня волнует откровенное расточительство и очковтирательство. Не выльется ли оно в конце концов во вредительство? Нермос Сергеевич Мовсесов поведал мне историю о том, как он выступил с критикой такого планирования на семинаре в Вечернем университете марксизма-ленинизма. А через три дня его прорабатывал секретарь горкома партии…

Мовсесов сказал, что все его знакомые руководители ради выполнения плана в рублях вынуждены удорожать продукцию кто как может. Что же касается повторного счета «чужой» продукции, то такой «порядок» предписан сверху. Вот наш сосед – Трест бурильных работ. В объем работ трест включает не только стоимость бурильных труб, но и стоимость нефтяных вышек, с которых ведется бурение. В заключение беседы Нермос Сергеевич Мовсесов сказал:

– Не хочу быть пророком, но я уверен, что у вас неприятности могут быть скорее от критики нынешнего «порядка» планирования, чем от его исполнения.

Пророческие слова! Моя многолетняя борьба с этими пороками планирования постоянно напоминала о них!

Тридцать пять лет спустя – 18 февраля 1988 года в 18.25 я выступал в прямом эфире из переполненного концертного зала студии Останкино с критикой последней горбачевской реформы, которая была настолько несуразной, что на Совете Министров СССР я назвал ее «удалением гланд через дальний проход». После выступления я попросил задавать вопросы. Осматривая зал с поднятыми руками, я увидел Мовсесова с поднятой рукой, пригласил на сцену и представил его:

– Это реальный герой моей повести «Поиск» – Нермос Сергеевич Мовсесов. В 1951 году, когда я начинал свою трудовую деятельность, он был главным инженером треста «Азнефтеэлектромонтаж», теперь он известный энергетик, начальник Главэнерго Минмонтажспецстроя СССР. В порядке отклика на мою повесть «Поиск» он прислал трактат на ста страницах, где приведены современные формы расточительности ради накручивания объема в рублях. Расточительство 50-х годов, воспринимавшееся нами чуть не как вредительство, на фоне современных «новинок» выглядит детской шалостью. Вам слово, Нермос Сергеевич:

– В своем солидном отклике, о котором говорил сейчас Дмитрий Васильевич, я написал, что повесть «Поиск» автобиографична. Герой повести А.А. Васильев – сам автор. В тресте, где он начал свою трудовую деятельность, работал и я. Основные работники треста, приведенные в повести, – реальные люди. У некоторых сохранены подлинные имена и фамилии. А теперь приведу один из примеров накручивания липового объема в рублях в нашей отрасли.

Наше министерство – крупнейший потребитель металла, а фонды на него все время приходится выбивать с трудом. Поэтому мы купили за рубежом два модных сейчас металлургических мини-завода. В объем строительно-монтажных работ мы полностью включили и стоимость готовых купленных заводов.

…Чтобы разобраться в истоках расточительства, я решил воспользоваться рекомендацией для поступления в аспирантуру после окончания института с красным дипломом. В аспирантуре я начал серьезно изучать историю создания хозяйственной системы с первых лет советской власти. Оказывается, еще при формировании советской модели экономики в 20-е годы прошлого века вокруг проблемы показателей измерения объема производства и оценки работы производителей велись острые дискуссии.

Одни ученые предлагали использовать для этого показатель «валовая продукция», в обиходе просто «вал». Этот показатель представляет собой общую стоимость выпускаемой продукции. Недостатком этого показателя является то, что он включает в объем производства повторный счет предметов труда. Стоимость хлопка включается в себестоимость ткани, а ткань в стоимость костюма. И таким образом от сырья до готовой продукции многие предметы труда включаются в объем валовой продукции на разных предприятиях 4–6 раз. Метод включения повторного счета в объем производства в науке известен как «догма Смита».

Разоблачая догму Смита, Маркс предупреждал: «Чтобы не запутывать дела, необходимо отличать валовую выручку от валового дохода». Валовая выручка включает многократный повтор стоимости предметов труда, то есть по-современному вал, а валовой доход исключает материальные затраты. Он представляет собой вновь созданную стоимость или чистую продукцию. В своих знаменитых схемах воспроизводства общественного капитала Маркс исключал сумму повторного счета материалов из объема производства. В.И. Ленин, развивая схемы Маркса с учетом технического прогресса, в работе «По поводу так называемого вопроса о рынках» также исключал повторный счет предметов труда.

Опираясь на труды Маркса и Ленина, многие ученые в дискуссиях выступали против валовой продукции и предлагали использовать для измерения объема производства чистую продукцию. Таких ученых было большинство. Но на практике почему-то предпочтение было отдано валу. Поэтому «метр» советской экономики стал резиновым. Он растягивался по мере роста повторного счета в процессе специализации производства.

Таким образом, капиталисты прислушались к предупреждению Маркса и не включали повторный счет в объем производства, а коммунисты игнорировали Маркса и Ленина и построили свою хозяйственную систему на базе «догмы Смита».

Поэтому предложенная мною тема диссертации, в которой я предлагал отказаться от вала в качестве измерителя объема производства, была отвергнута под предлогом, что она не соответствует профилю кафедры политэкономии. Мне посоветовали обратиться на кафедру планирования или статистики. Но и там я получил от ворот поворот. Более того, походы по кафедрам и беседы там на эту тему создали мне «славу» не совсем нормального аспиранта, который выступает против главного директивного показателя. Тогда друзья посоветовали мне взять «диссертабельную» тему, а бредовые, по их мнению, идеи отложить до лучших времен. Я так и поступил.

Невольно вспомнил слова Мовсесова, что неприятности, скорее всего, последуют за критику расточительного «порядка». Но в науке даже до критики дело не дошло. Но я продолжал искать: когда и почему вал стал главным директивным показателем?

После аспирантуры меня пригласили на работу в новый журнал ЦК КПСС «Политическое самообразование». При подготовке к печати статьи вице-президента АН СССР, академика К.В. Островитянова в одной из бесед я рассказал ему о своих мытарствах с диссертацией и спросил его об отношении к «догме Смита». Он рекомендовал мне поговорить с академиком С.Г. Струмилиным, который публиковал на эту тему статью и у него возник конфликт и с Институтом экономики АН СССР.

«Наводка» была сверхудачной. Станислав Густавович Струмилин в 20-е годы работал в Госплане СССР и был активным участником всех дискуссий по этой проблеме. После того как я рассказал о накручивании липового вала из своей практики и как «зарезали» мою диссертацию на эту тему, Струмилин поведал мне о своей критике «догмы Смита».

В 1951 году в журнале «Вопросы экономики» он опубликовал статью с критикой «догмы Смита». Но Ученый совет Института экономики АН СССР подверг статью резкой критике и принял осуждающее решение: «Следовательно, суммирование в совокупном общественном продукте многократно повторяемой стоимости сырья и средств производства полностью отвечает объективному процессу образования стоимости и отнюдь не является неким «повторным счетом» и «статистическим искажением».

Главным «доводом» Института было Постановление правительства об исчислении объема производства на базе валовой продукции. Оказывается, есть такое Постановление. Его подписал Председатель Совета народных комиссаров Вячеслав Михайлович Молотов. Это означает, что советская модель хозяйственного механизма изначально была не только антимарксистской, но и антинаучной.

Молотов (настоящая фамилия Скрябин) Вячеслав Михайлович (1890–1986 гг.) – член РСДРП с 1906 года. В 1921 году был избран секретарем ЦК ВКП(б) и кандидатом в члены Политбюро, а в 1930 году назначен Председателем Совета народных комиссаров (СНК) СССР. В 1941 году Правительство и Государственный комитет обороны (ГКО), созданный в связи с нападением фашистской Германии, возглавил Сталин, Молотов с 1941 по 1957 год был первым заместителем Председателя СНК СССР, одновременно в 1941–1945 годах – заместителем Председателя ГКО, в 1939–1949 и 1953–1956 годах – министром иностранных дел. В 1957–1960 годах – посол СССР в Монголии, а в 1960–1962 – представитель СССР при Международном агентстве по атомной энергии в Вене.

После возвращения из Вены Молотов ушел на пенсию. В тот период у меня было с ним несколько бесед. Вячеслав Михайлович резко отрицательно отзывался об экономической деятельности Хрущева: продолжение такой политики, по его словам, может привести к развалу народного хозяйства страны.

– Развал вполне возможен, но совсем по другой причине, и вы в определенной мере причастны к этому, – несколько недипломатично заметил я в одной из бесед.

– Что вы имеете в виду? – чувствовалось, мои слова насторожили Вячеслава Михайловича.

– Я имею в виду «догму Смита», на которой базируется наш хозяйственный механизм.

– Я в свое время много слышал о ней. Но какое отношение она имеет к советской экономике?

К моему ответу Вячеслав Михайлович проявил большой интерес. Он даже попросил меня, если есть время, проводить его до улицы Грановского, где у него была назначена встреча с врачом. Когда я стал рассказывать о принципиальном выступлении Дзержинского против валовой продукции на пленуме ЦК, он прервал меня:

– Да, да, я хорошо помню это выступление. Кто-то с места ему возражал. После пленума многие экономисты высказали недовольство: мол, Феликс Эдмундович лезет не в свои сани, – сказал Вячеслав Михайлович.

– Вот эти экономисты вас и подвели и резко ограничили огромные преимущества плановой системы управления экономикой.

Почему Хрущев возненавидел Сталина, но полюбил Солженицына?

Камертоном доклада Хрущева на XX съезде партии, что больше всего нас тогда потрясло, было заявление о сокрытии Сталиным завещания Ленина, которое Хрущев цитировал и комментировал. При этом Хрущев заявил, что завещание в СССР находилось за «семью печатями». Потому де Сталину удалось возглавить партию вопреки воле Ленина. Я, как и десятки миллионов людей, принял тогда все это за чистую монету. Однажды в беседе с Молотовым я дал положительную оценку освоению целины, на что Вячеслав Михайлович возразил:

– Целина обескровила и без того слабое сельское хозяйство центральной части России. Вы через несколько лет убедитесь, что целина – это такая же афера, как и доклад Хрущева.

– Какой доклад? – переспросил я.

– Я имею в виду доклад на XX съезде, а точнее ту его часть, где речь идет о сокрытии от партии «Завещания Ленина». Никакого такого завещания не существует, оно придумано зарубежными приятелями Троцкого, но в хрущевском варианте вранья больше, чем у западных недругов. Он даже скрыл общеизвестный факт, что после оглашения «Письма» Ленина на XIII съезде Сталин подал в отставку, но пленум единогласно отверг ее и потребовал от Сталина оставаться на своем посту. Поскольку Вячеслав Михайлович отзывался о Хрущеве резко отрицательно, этим его словам я не придал тогда значения. Однако после XXII съезда, на котором критика Сталина приняла беспрецедентный размах и превратилась в очернение всей эпохи строительства социализма, я решил исследовать первоисточники и выяснить: каким же образом Сталину удалось скрыть завещание Ленина?

В 20-е годы у нас гласности было больше, чем при Горбачеве и Ельцине, вместе взятых. Шли разнообразные дискуссии, материалы которых широко публиковались и комментировались в печати. Изучая стенограммы съездов и пленумов партии, публиковавшиеся в те годы, а также работы Бухарина, Троцкого, Сталина, я убедился, что действительно «Завещания Ленина», как такового, не существует. Такое название дал американский публицист Истмен ленинскому «Письму к съезду» в своей книге «После смерти Ленина», где не жалел черных красок для характеристики советской власти и партии большевиков и благожелательно отзывался о Троцком и троцкистах.

«Письмо к съезду» Владимир Ильич продиктовал в конце 1922 года. В записи от 23 декабря речь идет «об увеличении числа членов ЦК до нескольких десятков или даже до сотни» и о предотвращении возможного раскола в партии. Это «Письмо…», как и последующие статьи, предназначалось для XII съезда партии, который проходил 17–25 апреля 1923 года. Известно, что в предсъездовский период здоровье Владимира Ильича заметно улучшилось. Поэтому начало работы съезда отодвинули на месяц в надежде на личное участие Ленина. Естественно, возникает вопрос: почему письмо Ленина не было доведено до сведения делегатов? Об этом в одной из бесед я спросил Молотова.

«Вопрос о том, следует ли зачитывать съезду «Письмо…» Ленина или нет, – вспоминал Вячеслав Михайлович, – обсуждался на Политбюро несколько раз, и каждый раз находили это нецелесообразным. И здесь была своя логика: если зачитывать «Письмо…», то Политбюро должно предложить Пленуму, а последний – съезду новую кандидатуру на пост Генсека. Но о кандидатуре Троцкого не могло быть и речи, так как он противопоставил себя не только Политбюро ЦК, но и Ленину.

После смерти Ленина Троцкий развернул яростную борьбу за власть. Противостояние Троцкого и Сталина принципиально отличалось от «антагонизма» Хрущева и Маленкова. В первом случае это была принципиальная борьба за и против построения социализма, во втором – «дворцовая» интрига за личное лидерство. Сталин был решительным сторонником ленинского плана построения социализма в СССР. Троцкий же категорически отрицал вообще такую возможность в условиях капиталистического окружения. Осенью 1924 года он публикует статью «Уроки Октября», в которой извращает историю большевизма и пытается заменить ленинизм троцкизмом. Сторонники Троцкого развернули кампанию против Сталина. Чтобы прекратить разного рода кривотолки и спекуляции оппозиции, Политбюро приняло решение зачитать «Письмо Ленина…» на XIII съезде. Его обсуждение проходило в делегациях региональных партийных организаций, и каждая из них должна была проголосовать за свою кандидатуру на главный пост в партии. В результате ни одной кандидатуры, кроме Сталина, предложено не было. Поразительно, но факт. Троцкий и его сторонники – делегаты – тоже голосовали «за». Тем не менее на Пленуме, избранном XIII съездом партии, Сталин подал в отставку, но ему было единогласно предложено оставаться на своем посту.

Однако и после этого инсинуации вокруг «завещания» Ленина продолжались. Тогда члены Политбюро предложили Троцкому отмежеваться от клеветы Истмена, ссылавшегося на него как на лидера оппозиции. В статье «По поводу книги Истмена «После смерти Ленина», опубликованной в журнале «Большевик» № 16 за 1925 год, Троцкий пишет: «В нескольких местах книжки Истмен говорит о том, что ЦК «скрыл» от партии ряд исключительно важных документов, написанных Лениным в последний период его жизни (дело касается писем по национальному вопросу, так называемого завещания и пр.); это нельзя назвать иначе, как клеветой на ЦК нашей партии. Из слов Истмена можно сделать тот вывод, будто Владимир Ильич предназначал эти письма, имевшие характер внутриорганизационных советов, для печати. На самом деле, это совершенно неверно. Владимир Ильич со времени своей болезни не раз обращался к руководящим учреждениям партии и ее съезду с предложениями, письмами и пр. Все эти письма и предложения, само собой разумеется, всегда доставлялись по назначению, доводились до сведения делегатов XII и XIII съездов партии и всегда, разумеется, оказывали надлежащее влияние на решения партии, и если не все эти письма напечатаны, то потому, что они не предназначались их автором для печати. Никакого «завещания» Владимир Ильич не оставлял, и самый характер его отношения к партии, как и характер самой партии, исключали возможность такого «завещания». Под видом «завещания» в эмигрантской и иностранной буржуазной и меньшевистской печати упоминается обычно (в искаженном до неузнаваемости виде) одно из писем Владимира Ильича, заключавшее в себе советы организационного порядка. XIII съезд партии внимательнейшим образом отнесся и к этому письму, как ко всем другим, и сделал из него выводы применительно к условиям и обстоятельствам момента. Всякие разговоры о скрытом или нарушенном «завещании» представляют собой злостный вымысел и целиком направлены против фактической воли Владимира Ильича и интересов созданной им партии».

Как видим, Троцкий однозначно заявляет, что никакого «завещания» не было и быть не могло, так как характер самой партии исключает возможность такого «завещания». Но и после этого оппозиция продолжала нагнетать страсти вокруг этого вопроса, который стал предметом обсуждения на заседании объединенного Пленума ЦК и ЦКК ВКП (б) в октябре 1927 года. В докладе Сталин, в частности, сказал:

«Теперь о «завещании» Ленина. Здесь кричали оппозиционеры, – вы слыхали это, – что Центральный Комитет партии «скрыл» «завещание» Ленина. Несколько раз этот вопрос у нас на Пленуме ЦК и ЦКК обсуждался, вы это знаете. (Голос. Десятки раз.) Было доказано и передоказано, что никто ничего не скрывает. Оно обсуждалось на ХШ съезде партии. Все это известно оппозиции не хуже всех нас. И тем не менее, оппозиция имеет смелость заявлять, что ЦК «скрывает» «завещание»… На каком же основании теперь Троцкий, Зиновьев и Каменев блудят языком, утверждая, что партия и ее ЦК «скрывает» «завещание» Ленина? Блудить языком «можно», но надо же знать меру.

Говорят, что в этом «завещании» тов. Ленин предлагал съезду ввиду грубости Сталина обдумать вопрос о замене Сталина на посту Генерального секретаря другим человеком. Это совершенно верно. Да, я груб, товарищи, в отношении тех, которые грубо и вероломно разрушают и раскалывают партию. Возможно, что здесь требуется известная мягкость в отношении раскольников. Но этого у меня не получается. Я на первом же заседании Пленума ЦК после ХШ съезда партии просил Пленум ЦК освободить меня от обязанностей Генерального секретаря. Съезд сам обсуждал этот вопрос. Каждая делегация обсуждала этот вопрос. И все делегации единогласно, в том числе и Троцкий, Каменев, Зиновьев, обязали Сталина остаться на своем посту. Через год после этого я вновь подал заявление в Пленум об освобождении, но меня вновь обязали остаться на посту. Что же я мог еще сделать?»

В конечном итоге, вопреки воле Ленина, который требовал содержание его «Письма…» довести только до делегатов съезда, по настоянию и требованию Сталина оно было опубликовано в «Правде» от 10 ноября 1927 года. Хрущев, уже находившийся в то время на руководящей работе, обязан был не только знать об этом документе, но и разъяснять линию партии в данном вопросе. Допустим, за давностью лет Хрущев забыл об этом, но 1949 год забыть он не мог. Тогда его избрали Секретарем ЦК ВКП (б) и первым секретарем Московского комитета ВКП (б), тогда же торжественно отмечалось 70-летие Сталина. И к этому событию был приурочен выпуск десятого тома собраний его произведений, куда включен упомянутый выше доклад Сталина «Троцкистская оппозиция прежде и теперь». Вопреки очевидному Хрущев заявляет: «Письмо к съезду» в СССР никогда не только не публиковалось, но и вообще не упоминалось. Сталин этого Письма боялся».

Особенно наглядно «клеветнический задор» Хрущева проявился в его заявлениях о причастности Сталина к убийству Кирова. Он, как член Политбюро, не мог не знать, что у Кирова были «романы» не только с балеринами, но и с официанткой в Смольном Мильдой Драуле. Ее муж Николаев был ревнивым и неуравновешенным человеком. Он имел право входа по партбилету в Смольный, да к тому же и охрана его хорошо знала. Некоторые лица, бывшие оппозиционеры из руководящих ленинградских кругов, использовали Николаева в своих корыстных целях. Киров, по общему признанию, был неистовым сталинцем. Заявление Хрущева о том, что еще на XVII съезде кто-то предлагал Кирова на пост Генерального секретаря и поэтому Сталин видел в нем соперника, не более чем домысел. Чтобы как-то обосновать эту версию, была создана специальная комиссия, в которую включили в основном хрущевских выдвиженцев. В ее составе значился и Молотов, который вместе со Сталиным в день убийства Кирова прибыл в Ленинград. Сталин лично допрашивал Николаева, и тот перед таким «следователем», естественно, не мог не «расколоться». Все старания комиссии оказались тщетными: когда Хрущеву доложили результаты, он разразился бранью и запретил их публиковать, хотя о создании комиссии было объявлено на всю страну.

Как и большинство коммунистов, в душе я сознавал, что хрущевские методы разоблачения Сталина вольно или невольно дискредитируют социализм, но не сомневался, что делается это во имя торжества справедливости. А раз так, то определенные издержки неизбежны и оправданны. Правда, одно никак не укладывалось в моей голове: как можно было столь мстительно относиться к человеку, который, судя по биографии, поднял малообразованного «шахтера» на такую вершину власти. Теперь, когда у меня «за плечами» полувековой опыт наблюдения за интригами в верхних эшелонах власти, когда рассекречены документы того периода, многое прояснилось.

Многие полагали тогда, что Хрущев готовит для себя место в мавзолее. Доля истины в этом, безусловно, есть. Но думается, что не она превалировала в его действиях. У Хрущева были обиды на Сталина личного характера. И чем дольше он таил их в дальних тайниках мещанской души своей, тем сильнее они стремились вырваться наружу. Кровная обида Хрущева связана с непутевым сыном Леонидом от первой жены. В бытность Никиты Сергеевича первым секретарем ЦК Компартии Украины, Леонид связался в Киеве с бандой грабителей и убийц. Многие ее участники были расстреляны. Хрущев слезно умолял Сталина сохранить сыну жизнь. В результате тому дали десять лет. Когда началась война, Леонид попросился добровольцем на фронт, стал летчиком. После ранения, находясь в госпитале, по пьянке застрелил майора и попал под трибунал. Вопреки существовавшему запрету Хрущев самовольно покинул фронт и прилетел в Москву, где умолял пощадить Леонида. Сталин еще раз уступил его просьбе и провинившегося отправили на фронт, где при невыясненных обстоятельствах он пропал без вести.

Испытывать унижения Хрущеву от Сталина приходилось и после войны. В 1951 году Никита Сергеевич опубликовал в «Правде» большую статью о развитии агрогородов. Сталин подверг ее критике и дал указание поправить автора. Узнав об этом, Хрущев обратился к Иосифу Виссарионовичу с раболепным письмом – иначе такое и не назовешь:

«Дорогой товарищ Сталин! Вы совершенно правильно указали на допущенные мною ошибки в опубликованном 4 марта с.г. выступлении «О строительстве и благоустройстве колхозов». После Ваших указаний я старался глубже продумать эти вопросы. Продумав, я понял, что все выступление в целом в своей основе является неправильным. Опубликовав неправильное выступление, я совершил грубую ошибку и тем самым нанес ущерб партии. Этого ущерба для партии можно было бы не допустить, если бы я посоветовался в Центральном Комитете. Этого я не сделал хотя имел возможность обменяться мнениями в ЦК. Это я также считаю своей грубой ошибкой. Глубоко переживая допущенную ошибку, я думаю, как лучше ее исправить. Я решил просить Вас разрешить мне самому исправить эту ошибку. Я готов выступить в печати и раскритиковать свою статью, опубликованную 4 марта, подробно разобрать ее ошибочные положения. Если это будет мне разрешено, я постараюсь хорошо продумать эти вопросы и подготовить статью с критикой своих ошибок. Прошу до опубликования посмотреть статью в ЦК.

Прошу Вас, товарищ Сталин, помочь мне исправить допущенную мною грубую ошибку и тем самым, насколько это возможно, уменьшить ущерб, который я нанес партии своим неправильным выступлением.

Н. Хрущев. 6 марта 1951 г.»

На этом письме Сталин сделал резолюцию: «В архив ЦК. Ст.». Вместо покаянного выступления в «Правде» была опубликована редакционная статья, по-иному трактовавшая затронутые Хрущевым проблемы. Между прочим, та злополучная статья сыграла очень важную роль в карьере А.Н. Яковлева. Как инструктор ЦК, он был в группе, готовившей выступление секретаря ЦК Л.Ф. Ильичева на XXII съезде партии. Александр Николаевич «откопал» и «раскрутил» эпопею этой статьи с учетом «развития культа Хрущева». Ведь в ту пору главным редактором «Правды» был Ильичев, рассказ которого на съезде об этом забытом эпизоде был настоящим бальзамом для Хрущева. Ильичев оказался в фаворе, стал академиком. В знак благодарности при первой же возможности Яковлев был назначен заведующим непрофильного для него Сектора телерадиовещания. А вскоре заместителем, а затем и первым заместителем заведующего Отделом пропаганды ЦК. После освобождения Хрущева от должности на первом же Пленуме ЦК Ильичева освободили от обязанностей секретаря ЦК. Лишившись высокого покровителя, А.Н. Яковлев просидел десять лет на одной должности, пока не получил назначение послом в Канаду. Здесь и «открыл» его Горбачев, возглавлявший советскую делегацию в эту страну. Дальнейшая головокружительная карьера этого политического хамелеона у всех, как говорится, на виду. Даже выйдя в тираж, этот «архитектор перестройки» и один из идеологов ельцинских реформ до последних дней своих мелькал на экранах телевидения.

Хрущевские зигзаги в конечном счете вели к тому, что социально-экономическая ситуация с начала 60-х годов неуклонно ухудшалась и обострялась. Особенно негативно на благосостоянии народа отразилось двукратное повышение цен на мясо в 1962 году, выдававшееся за временную меру. Но известно: ничто не бывает так долговечно, как временные решения и сооружения. Свои неудачи Хрущев сваливал на Сталина. В этих условиях и был востребован А. И. Солженицын, которого он решил использовать как тяжелую артиллерию для дискредитации Сталина.