Я орёл. Рассказы и повести

Вспомнился мне случайный знакомый из далёкой юности. Тот успел отсидеть несколько лет за убийство, которого не совершал. Впоследствии его освободили, даже выплатили компенсацию. А возможно ли компенсировать такое? Какой человек выходит из неоправданного заключения? Удовлетворённый денежной компенсацией законопослушный гражданин, или озлобленный монстр с подорванным здоровьем, искалеченной душой и нарушенной психикой? Кажется, эти вопросы вообще никого не заботят.

Вот такое беглое знакомство со всеми обитателями нашей палаты. С ними вместе мне предстояло прожить не один день. Роскошное разнообразие пациентов только одной палаты. Сколько их в мужском отделении мне предстояло выяснить позже. А сколько палат в женском – наверное, останется для меня тайной. Вспоминая дам, с которыми мне «посчастливилось» провести время в реанимации, исследование отделения с противоположным полом у меня не вызывало особого энтузиазма.

Часть 3. Лечение

Нужно более подробно остановиться на еде, поскольку кормление пациентов является одной из составляющих комплексного лечение. Особенно когда речь идёт об отделении хирургии. Более половины находящихся здесь больных страдают желудочно – кишечными недугами. Гастриты, язвы, аппендициты и прочее, – всё собралось на нашем этаже. И потом, трёхкратное посещение столовой, – это одно из массовых развлечений доступных практически каждому. В столовой разделённые мужское и женское отделения соединялись.

Мне еду стали приносить соседи по палате и даже те, с кем мне ещё только предстояло познакомиться. Конечно не все сразу, а поочерёдно. Порция мне полагалась только одна. Они называли раздатчице в столовой номер моей палаты и им выдавали пищу согласно моей диете. Так я постепенно узнавал пациентов из других палат. Не всех, к нам постоянно заходили только два – три человека. Остальные, лишь заглядывали за чем, или за кем-нибудь. Многие примелькались сквозь открытую дверь в коридор.

Интересно, что абсолютно все критикуют больничную еду, но как заблаговременно торопятся они выстроиться в очередь за ней. Стоят, смотрят на часы. Начинают позвякивать ложками в бокалах, предвкушая очередной поход в столовую. Словно из открывшегося окошка им станут раздавать сочные свиные окорока. А лишь потом, для всех опоздавших, перейдут к измученным костлявым цыплятам, которых искусные повара умудряются поделить на множество порций. Должно быть, этих несчастных худосочных птиц где-то специально выращивают для больничного и прочего общественного питания? Ведь в магазинах куры похожи на кур. Ну, рынки я даже не рассматриваю. Наверное, есть специальные хозяйства, которые выращивают или вернее сдают свою продукцию не «на вес» а «на большее количество» измождённых птичьих шеек. Хотя не исключено, что это специально выведенная порода «диетических кур», без лишней капли жира и мяса заодно. Такой эталон здорового питания для больниц, детских садов, школ и прочих заведений со столовыми. Да, что там лишней, – без единой капли жира. Спецпорода заморышей бесплатного питания.

Не торопились в столовую лишь я, и мой сосед слева. Ну, со мной всё просто: порцию приносили в конце или процессе общей трапезы и выглядело это кушанье так, что описать его не представляется возможным. Это Николай Васильевич Гоголь мог позволить себе наслаждаться описанием приёма пищи Чичиковым, дразня при этом читателя, вырабатываю у него обильную слюну. В моей еде понятно было только то, что она должна быть съедобна. Её вид, консистенция, содержание, были необъяснимы. Пища исключала любые жевательные движения. Не было даже хлеба. Ничто не должно было напрягать мой раненый пищевод. Теоретически это не должно было лишать еду её вкусовых качеств. Должны были оставаться хоть мало-мальски отдалённые намёки на продуктовую принадлежность. Их не было. Я впервые встретился с кашей без вкусовых ощущений и, не определив крупу из которой её варили. Обеденный суп вообще оставался тайной за семью печатями. Он был чуть жиже, чем второе блюдо, или это второе блюдо было немного гуще первого. Конечно, всё это, прежде всего, предписано мне по медицинским показаниям с самыми благими намерениями. Даже куриное яйцо на завтрак было сырым. Но, это было здорово! Яйца я всегда любил в любом исполнении. Желток сырого яйца имеет замечательный вкус! Впрочем, мой сосед, кавказец, был лишён даже этого. Ему разводили белую смесь, которая медленно по трубочке поступала в организм. Опустевшую склянку меняли жидкостью для промывки системы кормления, – такой десерт. Не удивительно, что он тосковал по вкусу абсолютно любой еды.

– Здравствуйте! – в дверях появилась моя жена.

Отыскав нужного ей пациента взглядом, шурша пакетами, она прошла ко мне. Застав за обедом, сразу стала выкладывать на тумбочку йогурты и соки.

– По телефону мне сказали, что тебя перевели и можно принести йогурт. Я сейчас говорила с твоим лечащим врачом, он заверил, что всё будет в порядке. Только нужно время на заживление раны и восстановление крови. Вечером дочка тебе привезёт детское питание, мясное. А завтра, я говядину сварю, фарш привезу. Врач сказал, что его можно добавлять в ту еду, которую тебе дают здесь. Да, и сок гранатовый, в общем, поднимать гемоглобин.

– Хорошо. Мне бы ещё побриться. Привези всё, что нужно, плюс маленький ковшик с зеркалом. До раковины мне не дойти придётся бриться лёжа.

Мы коротенько обсудили произошедшее, перейдя к новостям с «воли». Соревнования сына прошли нормально, третье место. Родственники волнуются, рвутся навестить, лишь ждут «отмашку».

Жена ушла, оставив мне мобильный телефон для связи и книгу, которую я не горел желанием читать здоровым. Но модное произведение произвело неизгладимое впечатление на мою жену, которая решила приобщить меня к своей радости в добровольно – принудительном порядке. Такая трогательная забота о моём больничном досуге даже порадовала меня. «Что ж, „Будем почитать“, как любил поговаривать один мой сослуживец из далёкого армейского прошлого, – стал перелистывать я книгу».

Контингент лечащихся был настолько богат своим многообразием, что не переставал удивлять меня не только собственными персонами, но и причинами их появления в больнице. Только пример одной нашей палаты собрал целый букет разнообразий. Сложить все букеты, выйдет клумба. Плюс женская оранжерея. Кстати некоторые представительницы той оранжереи время от времени прогуливались по нашему коридору, заглядывая в двери отрытых палат. Соответственно и я мог видеть их неторопливое дефиле.

Центральный холл с креслами и холодильниками, никогда не пустовал. Не было, правда, в холле телевизора. Вероятно тоже по причине заботы о здоровье и самочувствии больных. Кому пойдут на пользу политические шоу с террористической угрозой? Или не дай Бог разразится скандал между футбольными болельщиками и сериальными фанатами. А так всё тихо, мирно. Молодые и старые, зачуханные пессимисты и оптимистичные идиоты, истыканные ножом в драке и привязанные к кровати наркоманы. Один из таких лежал в коридоре под волейбольной сеткой. Сквозь неё его и лечили. Хотя в основной массе, на этаже были совершенно обычные люди.

Вот, скажем, наш бомж. Чистый, отоспавшийся, он даже стал похож на человека. Как, оказалось, попасть в больницу ему удалось не с первого раза. Это была спланированная им операция. Поставив перед собой цель, он вызывал «Скорую помощь» с жалобами на боли в животе. Его привозили в больницу. Грязного, скверно пахнущего, без ярко выраженных признаков болезни; с ним не хотели заморачиваться, и выпроваживали на улицу. Отойдя немного в сторону, он снова принимался вызывать «Скорую помощь». Приехали, забрали с улицы, повезли в другую больницу. И так до тех пор, пока он не приобрёл себе кров еду и покой в этом благословенном учреждении.

А жизнерадостный Вовка, пациент из другой палаты, пострадал от несчастной любви. Он заходил к нам особенно часто. Приносил мне еду из столовой. Просто заходил поболтать с Антоном и со мной. Всё говорил, спрашивал, общительный такой оказался парень. Разрушившаяся любовь привела его в больницу. Не в прямом смысле, конечно, косвенно. Хотя переживания откладывают самый негативный отпечаток на пищеварительной системе. Жил он в гражданском браке с девушкой. Всё было хорошо, пока они не расстались. Его переживания сыграли свою отрицательную роль в подрыве здоровья. Психологический и эмоциональный фон разрыва отношений с любимым человеком не благоприятствует душевной и физической гармонии. Однако это оказалось вторичным. Основной причиной его появления в больнице стала удивительная неспособность взрослого паренька накормить самого себя. Оторвавшись от родителей, он совершенно не представлял себе, что делать с продуктами, чтобы получилась еда. Его девушка, как-то справлялась с приготовлением пищи. Но брошенный дамой сердца, он оказался беспомощен перед полуфабрикатами, которые видимо вволю поглумились над его желудком. Когда он расспрашивал, как варить пельмени, было смешно и грустно. Я рассказывал ему о разных способах их приготовления. Он внимательно слушал, искренне удивляясь, жаренным и запечённым вариантам. Перебивал мой рассказ уточняющими вопросами, превращая его в инструкцию. А вариант с «пельменной колбасой» сразил слушателя наповал. Такой способ приготовления применим к размороженным и слипшимся пельменям. Их не нужно пытаться разлепить, а наоборот, скатать в плотный цилиндр – колбасу и убрать в морозильную камеру. Затем, нарезав колёсиками обжаривать с двух сторон, это вкратце, но идея понятна.

Появился в соседней палате человек – паук, так его прозвали. Я старался не расспрашивать, не хотелось походить на собирателя сплетен. Мои устремления были направлены на скорейшее выздоровление. «Встану – сам всё увижу». При упоминании о пауке, мне представлялся некий супермен из детских фильмов, комиксов, мультфильмов. Я был подробно осведомлён об этом герое, поскольку имею двоих детей. Все упоминания о нашем пауке сопровождались шутками и смехом. Моя фантазия рисовала множество картинок, и я довольный, тоже улыбался. Но когда я стал ходячим и увидел причину его прозвища, улыбка слетела с моего лица. Жесток, и часто неоправданно жесток, бывает человек. Очень много говорят о детской жестокости. Какие же мы дети! Оборачиваясь вокруг себя, можно увидеть, сколько людей не взрослеют с годами? А сколько никогда? Уходит только детская чистота. К счастью многие не взрослеют совсем иначе. Закатистый смех и юношеский задор, распахнутая открытость новому и глубокая преданность старому, бодрый, неунывающий дух, словно включённый внутри миксер. Наш паук, над которым подсмеивались многие пациенты, оказался инвалидом. Что-то было неисправно в его кресле – каталке и ему приходилось перебираться в туалет на перекуры самостоятельно. Его переползающие движения имели сходство с пауком. Так оказалось, что человеком он был скверным. Видимо поэтому ему не хотели помогать. Особым состраданием к нему я не проникся, но улыбаться перестал.

Так вот о моей ходячисти. Лежать, говорить, читать и спать, конечно, неплохо, пару дней. Но та дверь в коридор, за которой бурлят события, волны которых захлёстывали в гавань нашей палаты отдельными моментами, манила меня. Новые люди, врачи, медсёстры, душ и наконец, столовая. А как же иначе? Как без неё? Ведь столовая, – это больничный ресторан. Дамское общество, светские беседы на отвлечённые темы, коридорный послеобеденный променад. Я активно стал готовить себя по рекомендациям лечащего врача. Сесть на кровати и просто сидеть, сколько смогу. Звучит, как плёвое дело, а на поверку оказалось не более трёх – пяти минут. После чего плюхался на подушку. Стал засекать время, пытаясь его увеличивать с каждым разом. Бриться ведь тоже приходилось лёжа, хотя умывальник с зеркалом совсем рядом, шагов пять – восемь, это у кого какой шаг. Правда, в больнице шаг у всех примерно одинаковый.

Шло время, но из сидячего положения я вновь и вновь падал на подушку, словно после марафона. Но быстро приходил в себя. Наверное, через неделю я уже достаточно долго мог сидеть на кровати без признаков дискомфорта. Потом был стул у раковины, где я тоже сидя умывался, брился. Мне ставили его заранее товарищи по палате. Первые прогулки вдоль кроватных спинок. После того обморока приходилось соблюдать все меры предосторожности. Первый выход в коридор, после которого перепуганная медсестра хотела бежать за врачом из-за моей чудовищной одышки.

– Это у Вас всегда так? – взволновалась она, увидев меня, усаживающегося на свою кровать.

– Сам… ходил… в туалет! – победоносно прохрипел я.

Шли дни. Я потихоньку креп, соблюдая все предписанные рекомендации. Фарш варёной говядины из дома я добавлял во все блюда. Пил гранатовый сок. Скорейшее восстановление утраченного гемоглобина было основной задачей. Сырое яйцо заменили омлетом, стали давать хлеб. Отменили капельницы с уколами, оставив некоторые таблетки, что говорило о нормальном заживлении раны, которое шло своим чередом. И вот, наконец, настал тот день, когда мне разрешили самому отправиться в столовую.

Что ж, снова о еде? Словно книга «О здоровой и полезной пищи». Знатоки тамошней кухни брали с собой в столовую соль и прочие приправы, ведь большинство из них находились здесь именно в связи с болезнями вызванными нарушением правильного питания, что требовало не просто соблюдения диеты, а именно еды исключающей солёное, острое, жирное и тому подобное. Украдкой они отравляли свою полезную пищу всеми доступными средствами, включая кетчуп. Один из особенно одарённых больных умудрился накануне своей предвыписанционной гастроскопии поглотить принесённые ему гамбургеры. Товарищи откликнулись на просьбу своего кореша, соскучившемуся по «изысканной» кухне. В результате срок его выписки был перенесён на неопределённое время. Он был так удивлён и разочарован!

Я тоже никогда не был сторонником пресной еды. Однако желание скорее покинуть сию обитель превратило меня в удивительно послушного и даже примерного пациента. Кстати иной раз еда, предлагаемая за общим столом, мало отличалась от той, что приносили мне в палату по специальному меню. Однажды я даже стал невольным свидетелем разговора двух женщин за соседнем столиком, которые не могли прийти к единому мнению по вопросу крупы, из которой могла быть приготовлена поедаемая ими каша. Вероятно, именно консистенция данного блюда и длительность термической обработки не позволяла явно выделить вкус и форму приготовленного злака. Обед и ужин подобных споров не вызывал. Обед был главной трапезой дня. И первое, и второе были не просто сносными, а даже вполне себе приемлемыми. Вот только количество порции наводило на мысль, что её могли отобрать у воспитанников детского сада. Но это и правильно, ведь смиренный образ жизни не требует больших энергетических затрат. И вообще я, где то слышал, что человек должен выходить из-за стола с некоторым чувством голода. А ужин часто заставлял вспомнить поговорку, где его нужно отдать врагу. Может, разнообразие и было, но столь редкое, что практически незапоминающееся. В памяти твёрдо закрепились пара кусочков варёной свёклы, хотя, как свёкла может «закрепиться»? Бывала ещё свёкла тёртая, тоже пара ложек. Так что вечерняя трапеза дополнялась, или полностью заменялась запасами из холодильника, заботливо затаренным родственниками из списка разрешённых продуктов. Список был настолько скромен, что не требовал заучивания, но позволял скрасить часы вечернего досуга.

Как я уже отмечал, находящихся в больнице навещали их друзья и родственники. К чеченцу приходили регулярно. Чаще всего они уходили в холл, но если он лежал под капельницей располагались в палате. Подбадривали его, рассказывали новости.

К курящему дедульке не ходили. Врач допытывался у него о родственниках, которые могли бы принести ему хотя бы смену белья. Дедок уворачивался от прямых ответов. Было понятно, что родственники у него есть, а вот надежды на них нет.

Приходила жена истыканного иглами вояки. Не часто, ненадолго. К бомжу не ходил никто. Бомж постоянно спрашивал у кого-нибудь мобильный телефон для связи со своими соратниками.

Антона навещала мама, но, не заходя в палату. Он сам спускался к ней. На территории больницы были дорожки, лавочки с цветочными клумбами. Тёплая погода позволяла прогулки под весенним солнышком.

Меня навещали регулярно. В самом начале, когда ещё не все родственники знали, что именно со мной произошло, старший брат, среди других гостинцев, привёз мне сушки. Сушки я люблю. Как раз в тот день меня навещали жена с сыном. Сын посмотрел на сушки:

– Ты бы ему ещё грецких орехов привёз!

– А что такое, – не понимал он.

– Папе нельзя ничего твёрдого, – сумничал сынишка, – ему можно всё только мягкое и жидкое.

– Ну, я не знал. Тогда сушки тебе!

– Спасибо.

Я проводил взглядом хрустящие сушки с маком до лучших времён.

Впоследствии мне привезли одежду, чтобы я смог выходить иногда на улицу. Весна стремительно возрождала к новой жизни всё живое, радуя своим натиском.

Часть 4. Выздоровление

В больнице значительно расширился круг моего общения. Те, мимо кого я обычно проходил мимо, здесь становились собеседниками. Общение с разными людьми началось ещё до того, как мне удалось начать передвигаться самостоятельно. Они просто периодически заходили, знакомились, болтали. В один из таких моментов, когда Вовка беседовал со мной о чём-то, в нашу палату вошла медсестра с очередной порцией уколов. Это была не просто медсестра. Это была та самая… Самая симпатичная медработница, которую можно было встретить в этих стенах. Сегодня её смена, а значит, уколы будут хоть чем-то скрашены.

– А ты почему не у себя в палате? – обратилась она к Вовке, – я у вас уже закончила.

– Я готов! – вскочил Вовка с края моей кровати. Резко повернулся лицом к окну, спустив штаны с трусами до колен.

Медсестра спокойно восприняла его готовность, воткнув шприц с лекарством в нужное место. Видимо такой способ заигрывания был ей не в новинку. Она с лёгкостью одарила своим вниманием каждого нуждающегося в лекарственной инъекции, и вышла из палаты.

– Эх, вот бы мне такую, – мечтательно произнёс Вовка, натягивая свои штаны.

– Другим местом надо было поворачиваться к ней, – попробовал пошутить бомж, но его одинокий смех никто не поддержал.

Бомж готовился к выписке. Любопытный субъект с непонятным мне образом жизни. Но его, кажется, всё устраивало. Почти безобидный он даже умудрился самостоятельно подстричься, стоя перед зеркалом. «Почти», это по тому, что блуждая по больнице, пока его не выписали, бомж успел привести к нулевому балансу мобильные телефоны многих пациентов. Ему постоянно нужно было куда-то позвонить «на минуточку», и болтал до бесконечности. Он звонил; узнавал, кто и где из его товарищей сейчас находится, наличие денег и ночлега, записывался на собеседования по каким-то вакансиям. Так продолжалось до тех пор, пока ему уже никто на этаже не давал свой телефон, – люди не могли связаться со своими родственниками. Наконец больница решила от него избавиться. Свои вещи он собирал с твёрдым намерением вступить в ряды ЛДПР. Некоторые больные с напряжением следили за своими вещами, причём не только в нашей палате. К концу сбора своего рюкзака бомж превратился в настоящего агитатора партии Жириновского. Обещал всем по пятьсот рублей и бесплатный обед новоиспечённому члену ЛДПР. Однако сам агитатор, отобедав на дорожку в больничной столовой, хотя всех выписывали строго после завтрака, всё-таки покинул гостеприимные стены. Позже оказалось, что одно зарядное устройство для телефона всё же бесследно исчезло вместе с бомжом, но не из нашей палаты.

Антон тоже много разговаривал по телефону. Его сеансы связи были вечерними, иногда даже ночными. Он всегда выходил из палаты для интимного разговора; от посторонних ушей, и чтобы не мешать отдыхать другим. А днём, бывало, переживал вечерний разговор со своей возлюбленной. Его явно тяготила вынужденная разлука с ней. Антон не на шутку задался вопросом, как повидаться с ней, во что бы то ни стало. Он был против встреч в больничном дворе. Ему хотелось предстать пред нею не больным, а здоровым. Антон мечтал увидеть её у себя на даче. Все его мысли были заняты этой проблемой, с которой он по обыкновению, поделился со мной.

И вот уже почти поправившись, он отпросился у медперсонала на воскресенье. Такое практиковалось. По выходным врачей нет, а у пациента только утренняя капельница, да вечером укол. К уколу, как к вечерней поверке, Антон должен был непременно вернуться. Иначе его сочтут самовольно сбежавшим из больницы. Наказания, конечно, за это не последует, но долечивать его не станут. Больница снимает с себя всю ответственность за отказавшихся от лечения пациентов. На том и порешили. Антон договорился со своей дамой сердца поехать к нему на дачу. Встречу назначил на вокзале у электрички. Чтобы всё удалось, мы рассчитали время, привязав его к расписанию поездов. Естественно, что когда спешишь, а спешить нужно было на вокзал, всё происходит, как в плохом кино замедленного действия. И уколы с таблетками задерживают, и медсёстры дольше обычного обмениваются вчерашними впечатлениями, облокотившись на стойки с капельницами, словно позируя для скульптуры «Девушка с веслом». Наконец, дождались капельниц, словно в них не физраствор с лекарством, а нечто большее, без чего невозможно более существовать. Как медленно капает жидкость в трубочке, словно средневековая пытка. Конечно, мы все напрактиковались управлять интенсивностью капельницы. И всё же самый большой поток не давал гарантии, что Антон успеет к назначенному часу. Обсудив всей палатой эту реальность, мы пришли к единственно правильному решению, – слить большую часть раствора в подушку. И никаких следов. Всё было сделано точно. Этим обманом мы компенсировали потерю драгоценного времени нерасторопного персонала. Вызвали медсестру, которая отсоединила опустевшую ёмкость, и наш Ромео умчался к электричке. Вечером его ждали всей палатой. В больницу он не вернулся. Наверное, совсем поправился. Как необыкновенно целебно может оказаться всего одно свидание с любимым человеком.

Круговорот пациентов в больнице продолжался. Одних больных выписывали, других клали. Хотя выписывали всё же, наверное, уже здоровых, или стремительно выздоравливающих. Во всяком случае, тех, кто белее не нуждался в услугах медперсонала этого учреждения.

У нас в палате появился новый пациент. Его привезли из операционной, уложив вместо Антона. Дядьке удалили аппендицит. Неприятный и неаккуратный субъект. После операции к нему был прикреплён специальный мешочек на трубочке. Так он волочил его за собой по полу. Ему не мешал подобный «хвост», и ничуть не смущало, что другие пациенты принуждены любоваться подобным зрелищем. Другие люди с аналогичными пакетами закрепляли их на себе. Этот субъект раздражал. Он постоянно был всем недоволен. Какой-то кусок сплошного негатива на ножках. Этот «аппендицитник» был недоволен даже собственной женой. Ну, это дело хозяйское. Просто, когда она его навещала, он недовольно ворчал на неё, не стесняясь присутствующих. Гостинцы, естественно, брал, сопровождая это чуть ли не бранью. Бедную женщину было жаль. Она терпеливо сносила все его капризы. Не хочется и вспоминать…

А неутомимый Вовка никак не хотел оставаться холостяком. Он познакомился с одной любопытной особой из женского отделения. Молоденькая девчушка, которую можно было бы отнести к категории «выздоравливающих». Вечера они стали проводить вместе. Однажды я стал невольным свидетелем их беседы. Разговор был не о любви, поэтому мне не было нужды мгновенно ретироваться. К тому же я не прятался от их глаз, не подслушивал. Но, услышанное меня сильно удивило. Эта девочка рассказывала Вовке о своём двухтомнике. Она накатала роман на два тома! Теперь в её планах значился художественный фильм по этому произведению. Причём снимать картину девушка собиралась лично. Жаль мне не удалось с ней пообщаться. Какие интересные молодые люди могут оказаться в больнице!

Стал подходить долгожданный день моей выписки. Я это понял по контрольным проверкам, назначенным моему организму. Очередную гастроскопию я прошёл, как бывалый пациент. Результаты обследования были положительными. Теперь предстояло УЗИ брюшной полости. Раньше мне казалось, что это чисто женское обследование, где на мониторе рассматривают пол будущего ребёнка. Оказалось, что у меня тоже есть на что посмотреть. В кабинет меня пригласила молоденькая девушка. Уложила, измазала живот гелем и стала елозить по мне своим приборчиком, неприятно вдавливая его в меня. Девушка молча рассматривала мою брюшную полость минут десять. Дверь в кабинет резко открылась и на пороге появилась возрастная, уверенная дама, больше похожая на врача.

– Ну, что всё посмотрела, – поинтересовалась она у молодой девушки.

– Посмотрела, – робко ответила ей та, уступая своё место вошедшей.

Женщина вымыла руки, переняв эстафету, в виде приборчика, сканировавшим меня, села у монитора.

– Так, пиши, – распорядилась она действиями практикантки, и стала диктовать ей состояние моих внутренних органов.

«Тренируется на мне, – легкое недовольство промелькнуло в голове, – как на подопытном. Хоть бы проинформировали, не в морге же. Столько времени потрачено… Правда, времени у меня навалом, а вот завтрак с омлетом я уже пропустил навсегда. Но ладно, в холодильнике есть йогурты, сырки плавленые, ещё что-то не пропаду».

Тем временем обследование закончилось и мне оставалось только стереть с себя его гелиевые последствия полотенцем.

Вот, наконец, настал и мой день. Сходив на последний завтрак, я ждал свою «выписку». В которой, естественно, было наложено множество запретов и ограничений на моё будущее питание. Помимо общеизвестных и общепринятых к ним добавились и весьма необычные. Но, это такие мелочи, которыми нет смысла загружать посторонние умы.

Конечно, невозможно описать всех прелестей больничной жизни. Многое остались, как говорится: «за кадром». Никаких слов не хватит, чтобы передать полностью всю жизнь этого «мини – государства» с его обитателями и атмосферой. А назвать всё это в двух словах можно, как: «Больничный круговорот».

К счастью, это далеко не единственный круговорот на свете. И вот уже новый, – жизненный, подхватывает людей у ворот больницы, увлекая их, погружая в свою повседневную пучину.

Словно биатлонист, зашедший на штрафной круг, я пробежал его, и вышел на встречу к своим новым устремлениям.

Сентябрь 2016 года.