Междукняжеские отношения на Руси. Х – первая четверть XII в.

Итак, «окняжение» земель, предпринятое Святославом в 970 г., преследовало целью не подчинение других земель Киеву, а консолидацию их в руках представителей княжеского рода, каждый из которых являлся равноправным правителем; что причиной междукняжеского конфликта Святославичей не могло послужить изначальное стремление к единовластию Ярополка, так как оно возникло вследствие этого конфликта. Надо отметить, что и упоминание об установлении единовластия Ярополка, и упоминание об установлении единовластия Владимира, которое сопровождалось гибелью Ярополка (говоря иначе, братоубийством), в ПВЛ никак не комментируются, т. е. отношение к этим актам является нейтральным (в отличие от братоубийств 1015 г., совершение которых с целью утверждения единовластия приписывается древнерусской традицией Святополку I).

Второе «окняжение» земель: династический конфликт начала XI в. в первичной и вторичной интерпретации источников

При Владимире Святославиче (978—1015 гг.), который после гибели Ярополка «нача княжити Кыеве единъ»⁹⁸, установившееся было единовластие постепенно сменяется коллективным совладением землями. Распределение княжений Владимиром представляет развитие практики, прецедент которой в политическом смысле был создан Святославом, с той только разницей, что отсутствие его на Руси, а затем внезапная гибель у днепровских порогов позволили его сыновьям рано стать самостоятельными правителями, тогда как Владимиру удалось за два или три десятилетия создать административно-политическую «вертикаль власти», появление которой обусловлено, во-первых, процессом формирования на рубеже X–XI вв. раннегородских центров в периферийных регионах древнерусского государства как опорных пунктов княжеской администрации; во-вторых, унификацией управления и реформой налогообложения. В то же время эти мероприятия органично вписывались в практику родовых отношений, предусматривавшую наделение уделами членов княжеского рода⁹⁹, которые, таким образом, могли реализовать свои права на участие в управлении. Связующим звеном верхнего уровня созданной Владимиром Святославичем «вертикали власти» служила естественная генеалогическая связь и вытекающая из нее необходимость подчинения сыновей отцу¹⁰⁰, которая должна была гарантировать их политическую лояльность (показателем последней являлась своевременная выплата определенного «урока»).

Как свидетельствует ПВЛ, условно приурочивая это событие к Крещению Руси: «…Володимеръ просвещенъ имъ и сынове его и земля его. Бе боу него сыновъ 12: Вышеславъ, Изяславъ, Ярославъ, Святополкъ, Всеволодъ, Святославъ, Мьстиславъ, Борисъ, Глебъ, Станиславъ, Позвиздъ, Судиславъ». Такой порядок перечисления присутствует в Лаврентьевском и Троицком списках, тогда как Ипатьевский и Радзивилловский списки ПВЛ, а также Новгородская I летопись младшего извода, Новгородская Карамзинская, Софийская I и Новгородская IV летописи помещают Ярослава после Святополка. Далее сообщается о наделении князей волостями: «.И посади Вышеслава в Новегороде, а Изяслава Полотьске, а Святополка Турове, а Ярослава Ростове; умершю же стареишему Вышеславу Новегороде, посадиша Ярослава Новегороде, а Бориса Ростове, а Глеба Муроме, Святослава Деревехъ, Всеволода Володимери, Мьстислава Тмутаракани». Новгородская Карамзинская, Софийская I, Новгородская IV и Воскресенская летописи при воспроизведении этого перечня добавляют, что Станислав был посажен Владимиром в Смоленске, а Судислав в Пскове. В Лаврентьевской, Ипатьевской, Троицкой, Новгородской I летописи младшего извода, Новгородской Карамзинской, Новгородской IV, Софийской I старшего извода, Софийской I по списку И.Н. Царского, а также в Воскресенской летописях это событие датировано 6496 (988) г.¹⁰¹ Софийская I летопись младшего извода по Толстовскому списку относит это событие к 6495 (987) г.¹⁰² Крупнейшая летописная компиляция XVI в. – Никоновская летопись, повторяя перечень князей в том виде, как он представлен в Новгородской Карамзинской и сходных с нею летописях, относит это событие к 6497 (989) г.¹⁰³

По мнению А.А. Шахматова, этот перечень, где сыновья Владимира Святославича были распределены по старшинству, мог читаться в «Древнейшем своде 1037–1039 гг.», но при создании «Начального свода» был подвергнут переработке. В результате под 980 г. появился краткий перечень, где сыновья были атрибутированы различным женам Владимира («…И бе же Володимеръ побеженъ похотью женьскою и быша ему водимыя: Рогънедь юже посади на Лыбеди, идеже ныне стоить сельце Предъславино, от неяже роди 4 сыны – Изяслава, Мьстислава, Ярослава, Всеволода, а 2 дщери [испр. по Радз.]; от Грекине – Святополка, от Чехине – Вышеслава, а от другое – Святослава и Мьстислава, а от Болгарыни – Бориса и Глеба»)¹⁰⁴, при составлении которого автор «Начального свода» допустил ряд ошибок, назвав старшим сыном от Рогнеды Изяслава, приписав Вышеслава другой матери («чехине»), а Владимиру «лишнего» сына по имени Мстислав. А.А. Шахматов также обратил внимание на то, что вводная фраза, открывающая перечень под 988 г. («Володимеръ просвещенъ имъ и сынове его и земля его. Бе бо у него сыновъ 12.» в ПВЛ; «Володимеръ просвещенъ самъ и сынове его с ним 12, их же имена.» в НІЛМ), в обоих случаях не согласуется с последующим рассказом, на основании которого он предположил, что в первоначальном тексте читалось: «Володимеру просвѣщену самому», а затем следовало «какое-нибудь сказуемое». Исследователь считал, что гипотетическая фраза строилась по образцу рассказа о крещении княгини Ольги («Просвѣщена же бывши, радовашася душею и тѣломъ») и читалась примерно: «Володимеръ же просвѣщен был, радовашеся душею и тѣломъ», а затем следовала фраза: «И крестишася съ нимъ сынове его, ихъже имена», которая была пропущена составителем «Начального свода»¹⁰⁵. По мнению С.М. Михеева, в первоначальном варианте перечня под 988 г. было названо 7 сыновей (Вышеслав, Изяслав, Святополк, Ярослав, Всеволод, Святослав, Мстислав)¹⁰⁶, позднее были добавлены имена Бориса, Глеба (с упоминанием, соответственно, Ростова и Мурома)¹⁰⁷, а также Станислава, Позвизда и Судислава. Исследователь также предположил, что в порядке расположения имен были произведены изменения: имя Святослава при распределении княжений оказалось упомянуто перед именем Всеволода¹⁰⁸. Однако есть некоторые основания полагать, что имя Святослава являлось такой же вставкой, как и имена Бориса и Глеба. Святослав являлся единственным из князей, чей стольный город в перечне не был назван, хотя можно думать, что центром древлянской волости в это время был Вручий (Овруч), так как он упомянут в рассказе о войне Святославичей под 977 г. А.А. Шахматов, комментируя первый раздел княжений между сыновьями Владимира, отмечал, что «Святослав посажен летописцем в Деревех едва ли не в связи с последующей его судьбой, когда он бежал от Святополка к Угорской горе; казалось, что путь в Угры был ближе всего открыт для князя Деревского»¹⁰⁹. Н.И. Милютенко предположила, что сюжет о Святославе был заимствован в летописную традицию из протографа паримийных чтений Борису и Глебу, условно определяемого как «Повесть о мести Ярослава за убитых братьев»¹¹⁰, но после выхода в свет исследования А.А. Гиппиуса, возвращающего русло изучения паримийных чтений к разысканиям А.А. Шахматова, первоисточником этой информации с тем же успехом может быть признана ПВЛ¹¹¹.

«Анонимное сказание» при перечислении сыновей Владимира повторяет летописный перечень под 980 г. (пропустив сына «чехини» Вышеслава), а княжения Бориса, Глеба и Ярослава указывает согласно с перечнем из статьи 988 г., за исключением того, что вместо Турова местом княжения Святополка назван Пинск¹¹². В летописной традиции подобное представление разделял только составитель «Летописца Переяславля Суздальского», писавший, что Владимир посадил Святополка в «Пиньску ив Деревехъ»¹¹³. Возможно, он позаимствовал указание на Пинск из «Анонимного сказания»¹¹⁴, но так как «Летописец Переяславля Суздальского» является памятником начала XIII в., то, учитывая политическую специфику предшествующего столетия, на протяжении которого Пинск фигурирует на страницах летописей в политической «унии» с Туровом¹¹⁵, следует думать, что его автор имел в виду, будто Святополк был князем не только в земле дреговичей, центром которой был Туров, но и у древлян. С другой стороны, в распоряжении автора находился текст ПВЛ, и он не мог не знать о том, что в Древлянской земле княжил Святослав.

Таким образом, в этом вопросе возможно два варианта разрешения: «скептический» и «синтетический». Первый вариант дан А.В. Поппэ, который считает, что «летописное сообщение о гибели третьего Владимирова сына, Святослава, появившееся в летописном тексте не ранее исхода XI в., следует считать недостоверным в свете показания Нестора-агиографа, который около 1080 г. подчеркивал, что намерению Святополка извести других братьев после смерти Бориса и Глеба не суждено было сбыться»¹¹⁶. Второй вариант дан Н.И. Милютенко, которая допускает достоверность летописного сообщения об убийстве Святослава Святополком и считает логичной информацию «Летописца Переяславля Суздальского» о княжении Святополка в Древлянской земле¹¹⁷. Основой решения дилеммы может быть наблюдение П.В. Голубовского о том, что источником этой информации могло быть предание смоленского происхождения, отражающее реалии конца XII в.¹¹⁸, и результат изучения контекста ПВЛ, в который помещено сообщение об убийстве Святослава. Поскольку назначением его является иллюстрация гипотезы о стремлении Святополка к единовластию, этот факт следует признать позднейшим дополнением, характерным для историописания конца XI – начала XII в., хотя вряд ли стоит полностью отрицать его достоверность, так как он может быть отражением какого-либо местного предания.

По сообщению Титмара Мерзебургского, незадолго до смерти Владимира Святополк был арестован вместе со своей женой, дочерью польского князя Болеслава I, и ее духовником епископом Рейнберном по обвинению в мятеже, готовившимся при поддержке его тестя, и оказался в заключении¹¹⁹. Что касается датировки этих событий, то, согласно одной из гипотез, сформулированной в XIX в. немецким историком Р. Рёпелем, брак Святополка предшествовал столкновению между Русью и Польшей, которое было спровоцировано разоблачением заговора в 1012 г. Эта гипотеза была введена в отечественную историографию Ф.Я. Фортинским и его последователями¹²⁰. Альтернативная гипотеза предложена П.В. Голубовским¹²¹, который считал, что польско-русская война 1013 г., о которой сообщает мерзебургский хронист, предшествовала заключению брака Святополка и не являлась возмездием со стороны Болеслава Храброго, а следовательно, заговор Святополка мог иметь место в 1014 или 1015 гг., опирается на свидетельство Титмара о том, что нападение Болеслава на Русь произошло вскоре после заключения Мерзебургского мира, завершившего военный конфликт 1007–1013 гг. между Польшей и империей [кн. 6, гл. 89 (91)]¹²², которое ее сторонники предлагают синтезировать с утверждением хрониста о том, что Болеслав, узнав об аресте Владимиром его дочери, зятя и епископа, «не переставал мстить, чем только мог» [кн. 7, гл. 72]. Следующее предложение хроники представляет определенные сложности для синтеза с другими источниками, так как Титмар пишет, что «после этого названный король (Владимир. – Д. Б.) умер, исполнен днями, оставив все свое наследство двум сыновьям, тогда как третий до тех пор находился в темнице. Впоследствии, сам ускользнув, но оставив там жену свою, он бежал к тестю»¹²³. Однако буквальная интерпретация этого известия, как уже отмечалось в историографии¹²⁴, вступает в противоречие с древнерусской традицией, которая не указывает на какое-либо ограничение свободы князя, упоминая только, что в тот момент «бе бо Святополк Кыеве» (ПВЛ) или даже за его пределами («Чтение» Нестора)¹²⁵.

На наш взгляд, гипотеза Рёпеля и его последователей адекватнее, чем гипотеза Голубовского, позволяет интерпретировать информацию Титмара: в этом случае устанавливается логическая связь между двумя фрагментами произведения и не приходится искать гипотетических проявлений мести Болеслава вне контекста¹²⁶. По всей видимости, Святополк стал подготавливать мятеж против Владимира около этого времени, вследствие чего был на некоторое время был посажен в тюрьму, что летом 1013 г. вызвало столкновение с Польшей¹²⁷. По освобождении он находился под наблюдением Владимира в Киеве или, возможно, в Вышегороде, так как по свидетельству летописной повести «Об убиении Бориса и Глеба» он пользовался поддержкой вышегородских «болярцев»)¹²⁸.

Как полагали некоторые исследователи, что первоначальный рассказ о распределении стольных городов между сыновьями Владимира располагался в ПВЛ под 6504 (996/97) г. после сюжета об отмене князем Владимиром смертной казни за уголовные преступления и восстановления виры за убийство «по устроенью отьню и дедню»¹²⁹. Текстологическая реконструкция этапов формирования Начальной летописи, осуществленная С.М. Михеевым, предполагает альтернативный вариант, при котором этот сюжет следует рассматривать как дополнение «Начального свода», в отличие от фразы о том, что Владимир «живя съ князи околними миромь: съ Болеславомь Лядьскымь и съ Стефаномь Угрьскымь, и съ Андрихомь Чешьскымь», отнесенной к тексту «Древнейшего сказания» 1016 г.¹³⁰ Таким образом, вопрос нуждается в новом рассмотрении, поскольку в отношении этой записи высказывались противоположные мнения¹³¹.

Точная информация о современных киевскому князю правителях позволяет допустить, что запись могла быть сделана современным им летописцем, но в таком случае остается неясным одно обстоятельство: почему ее автор никак не отразил ни конфликт между Владимиром и Святополком, ни ухудшение русско-польских отношений в 1013 г., о котором знал другой современник Владимира – Титмар Мерзебургский? Возможно, ответ на этот вопрос заключается в том, что работа над «прототекстом» летописи была прервана именно в этом месте и в это время, вследствие чего данные факты оказались не зафиксированы летописной традицией. В пользу подобного предположения косвенно могут свидетельствовать лингвотекстологические наблюдения А.А. Гиппиуса над употреблением в летописной традиции личных форм простого прошедшего времени глагола «речи», которые эволюционировали от атематических (рѣхъ, рѣсте, рѣша и т. д.) к тематическим (рѣкохъ, рекосте, рекоша), что заметно в позднейших интерполяциях в текст ПВЛ и в НIЛМ, где атематическая форма «и вставше ркошя новгородци», употребленная в рассказе НIЛМ о новгородском восстании 1015 г., по словам исследователя, может сигнализировать о его принадлежности «к текстологическому пласту, отличному от того, к которому относится большая часть повествования Начальной летописи за X век»¹³². Если после 1012 г. в развитии летописной традиции из-за начавшихся в семье Владимира междоусобиц произошел перерыв, во время которого в употребление наряду с атематическими формами данного глагола вошли тематические, это обстоятельство может удовлетворительно объяснить отсутствие в древнерусском летописании информации о польско-русской войне 1013 г.

Нельзя исключать, что в процессе развития летописной традиции лакуна в описании событий конца X – начала XI в. заполнялась с помощью различных дополнений, но можно предположить, что сюжет о Ярославе являлся продолжением первого варианта рассказа о распределении княжений Владимиром, который, вероятно, выглядел так: «И посади Вышеслава в Новегороде, а Изяслава Полотьске, а Святополка Турове, а Ярослава Ростове; умершю же [стареишему?] Вышеславу Новегороде, посадиша Ярослава Новегороде, Всеволода Володимери, Мьстислава Тмутаракани. Ярославу же сущю Новегороде и урокомь дающю Кыеву две тысячегривне от года до года, а тысячю Новегороде гридемъ раздаваху, а тако даяху [вси] посадници новъгородьстии, а Ярославъ сего не даяше [к Кыеву] отцу своему. И рече Володимеръ: „требите путь и мостите мостъ, – хотяшеть бо на Ярослава ити, на сына своего, но разболеся“». В рамках подобной реконструкции можно решить несколько проблем: во-первых, логически объяснить ретроспективный характер перечня князей, который первоначально мог заполнять лакуну между вокняжением Ольдржиха и мятежом Ярослава и последующими событиями, но позднее был перенесен в статью 988 г., рассказывающую о более важном для древнерусских интеллектуалов событии – Крещении Руси; во-вторых, понять, каким образом Ярослав мог оказаться в Новгороде и откуда мог взяться Святополк, появляющийся в качестве действующего лица в летописной статье 6523 (1015/16) г., которая имеет неоднородный сюжетно-структурный характер. Среди ее составных частей можно выделить: 1) продолжение рассказа о Владимире и Ярославе; 2) «похвалу» Владимиру «как новому Константину»; 3) повесть «Об убиении Бориса и Глеба» или «Об убиении Бориса и Глеба»; 4) «похвалу» князьям-страстотерпцам, содержание которой, как отметил П.В. Голубовский¹³³, заимствовано из церковной службы Борису и Глебу); 5) сообщение об убийстве Святослава Древлянского («Святополкъ же сь оканьныи и злыи уби Святослава, пославъ вгоре Угорьстей, бежащю ему в Угры.»); 6) «Рассуждение о князьях», основанное на книгах пророка Даниила, Екклесиаста и Исайи, которое осуждает «высокоумные» помыслы Святополка; 7) рассказ о войне Ярослава со Святополком.

Историю изучения этих фрагментов ПВЛ можно представить следующим образом. Основания для предположения о наличии здесь двух текстологических пластов были высказаны в начале 1850-х гг. С.М. Соловьевым (который обратил внимание на два текстологических «шва» в статье 1015 г. – верхний, от слов: «Святополкъ же седе Кыеве по отци своемь, и съзва кыяны и нача даяти имъ именье. Они же приимаху и не бесердце ихъ с нимь, яко братья ихъ беша с Борисомь», и нижний, перед словами: «Святополкъ же оканныи нача княжити в Кыеве, созвавъ люди, нача даяти овем корзна, а другым кунами и раздая множьство»)¹³⁴. В 1890 г. наблюдение Соловьева было развито Н. Левитским, который дал этому факту следующее объяснение: «Под руками летописца были два „сказания" – одно об убиении Бориса и Глеба, другое – о войнах Ярослава со Святополком, оба начинающие рассказ с захвата Киева и великого княжения Святополком, но трактующие о разных предметах. Не имея возможности составить из этих двух сказаний одно цельное повествование, летописец стал вписывать в свой ежегодник каждое отдельно, но, закончив первый рассказ об убийстве Святополком своих трех братьев и не умея связать с ним второй рассказ, который, подобно предыдущему, начинался событиями, непосредственно следующими за смертью св. Владимира, он не мог поступить иначе, как повторив слова о вступлении Святополка на великокняжеский престол»¹³⁵. Точки зрения С.М. Соловьева придерживался и М.С. Грушевский¹³⁶. Согласно гипотезе А.А. Шахматова, повесть «Об убиении» (по терминологии исследователя – летописное сказание) появилась в «Древнейшем своде 1037–1039 гг.», затем была распространена в Новгороде известиями о Ярославе Мудром, подверглась переработке в «Начальном своде 1093–1095 гг.», а при составлении ПВЛ в начале XII в. дополнена вставками из Паримийника¹³⁷. Позднее С.А. Бугославский высказал предположение, что первоначальный вариант летописного рассказа о Борисе и Глебе, возможно, предназначался для чтения в церкви¹³⁸. Представление об ее вставном характере было поддержано А.А. Шайкиным¹³⁹. С.М. Михеев, опираясь, с одной стороны, на наблюдение С.М. Соловьева, а с другой – на текстологические построения А.А. Шахматова, предположил, что сообщение о княжении Ярослава в Новгороде в статье 6522 (1014) г. могло быть связано с фразой: «бе живя съ князи околними миромь: съ Болеславомь Лядьскымь и съ Стефаномь Угрьскымь, и съ Андрихомь Чешьскымь», а вставками в первоначальный текст, читающийся в статьях 6522–6524 гг., помимо указанной дублировки являются: 1) даты в начале каждой статьи; 2) сообщение о намерении Владимира пойти в поход на непокорного сына Ярослава, не реализовавшемся вследствие его внезапной болезни; 3) сообщение о присутствии при Владимире Бориса, отправленного в поход на печенегов; 4) дата смерти Владимира¹⁴⁰.

Учитывая вышеизложенное, можно думать, что непосредственное продолжение статьи 6522 (1014) г., помещенное под 1015 (6523) г., читалось так: «Ярославъ же, пославъ за море, приведе Варягы, бояся отца своего. Но Бог не вдасть дьяволу радости. Володимеру бо разболевшюся». Первая часть следующей фразы: «Умре же на Берестовемъи потаиша и, бе бо Святополк Кыеве» – вступает в противоречие с последующим рассказом: «Ночью же межю [двема] клетми проимавше помост, обертевше в коверъ и, ужи съвесиша на землю, възложьше и на сани, везъше, поставиша и в святей Богородици, юже бе създалъ самъ. Се же уведевьше людье, бещисла снидошася, и плакашася по немь [и] боляре, аки заступника ихъ земли, [и] убозии [испр. по Р., А.] акы заступника и кормителя. И вложиша и в корсту мороморяну схраниша тело его с плачемь». Этот текст в начале XX в. стал предметом полемики А.А. Шахматова с Е.Е. Голубинским, а сравнительно недавно привлек внимание Ю. Писаренко. Голубинский полагал, что этот фрагмент заимствован летописцем из дефектного фрагмента «Сказания Борису и Глебу», которое, согласно конъектуре исследователя («како Святополкъ потаи смерть отца своего, и како бояре, въ нощь проимав помостъ…»), следовало понимать в том смысле, что враждебные Святополку бояре, дабы предотвратить возможную узурпацию власти с его стороны, тайно привезли тело князя в Киев и таким образом известили об этом киевлян¹⁴¹. А.А. Шахматов принял конъектуру Голубинского, но указал, что порча текста произошла при его перенесении из «Древнейшего свода» в «Начальный», а тайный вывоз тела Владимира из Берестового мог быть обусловлен не стремлением бояр утаить смерть Владимира от Святополка, а исполнением погребального обряда и стремлением самого Святополка утаить смерть отца от сторонников Бориса¹⁴². Ю. Писаренко, рассматривая этот сюжет в контексте традиции разграбления имущества умершего правителя или ограбления его останков, пришел к выводу, что смерть Владимира пытались скрыть именно в интересах Святополка, потому что он опасался не соперничества с Борисом, а дестабилизации положения в Киеве, однако утверждение автора о «поспешном погребении под покровом ночи» тела Владимира¹⁴³, противоречит летописному свидетельству о том, что погребение князя в Десятинной церкви состоялось при большом стечении народа: смерть Владимира скрывалась не в Киеве, а в Берестовом, поэтому можно предположить, что делалось это для того, чтобы окружение Владимира не успело предупредить кого-нибудь из его сыновей вплоть до интронизации в Киеве Святополка. Из других более поздних дополнений надо отметить слова: «блаженаго князя», завершающие сюжет о погребении и помещенные непосредственно перед «похвалой» Владимиру, как «новому Константину», следом за которой в ПВЛ читается начало повести «Об убиении Бориса и Глеба»: «Святополкъ же седе Кыеве по отци своемь, и съзва кыяны и нача даяти имъ именье», которое оттеснило на второй план первоначальное чтение: «Святополкъ же нача княжити в Кыеве, созвавъ люди, нача даяти овем корзна, а другым кунами и раздая множьство», куда позднее было добавлено определение «оканныи», связавшее его с предшествующими деяниями Святополка, описанными в повести «Об убиении». После этой фразы о «благотворительных акциях» Святополка в летописи должно следовать продолжение повествования о событиях в Новгороде: «Ярославу же не ведущю отьне смерти. Варязи бяху мнози у Ярослава и насилье творяху новгородцем и женамъ ихъ. Вставше новгородци, избиша варягы во дворе Поромони. И разгневася Ярославъ, и шедъ на Рокомъ, седе въ дворе, пославъ к новгородцемъ рече: „уже мне сихъ не кресити“. И позва к собе нарочитые мужи, иже бяху иссекли варягы, [и] обольстивъ и, исече»¹⁴⁴. Далее в летописи следует рассказ о том, что «в ту же нощь приде ему весть ис Кыева от сестры его Передъславы си: „отець ти умерлъ, а Святополкъ седить ти Киеве, убивъ Бориса, а на Глеба посла, а блюдися его повелику“¹⁴⁵. Аналогичная фраза читается в повести «Об убиении»: «В се же время пришла бе весть къ Ярославу от Передъславы о отни смерти, и посла Ярославъ к Глебу, глаголя: „не ходи, отець ти умерлъ, а братъ ти убьенъ от Святополка"»¹⁴⁶. А.А. Шахматов, анализируя это противоречие, пришел к выводу о том, что оба сообщения являются вставкой, сделанной составителем «Начального свода» из утраченного «Жития Антония Печерского»¹⁴⁷. Однако подобное впечатление возникает лишь в том случае, если воспринимать повесть «Об убиении» как часть статьи 1015 г., а не как самостоятельное произведение. Что касается сообщения о послании Предславы в рассказе о распре Ярослава с новгородцами, то А.А. Шахматов допускал, что в первоначальном тексте читалось: «В ту же нощь приде ему вѣсть си», считая слова «ис Кыева от сестры его Передъславы» позднейшей вставкой¹⁴⁸. Однако мы не исключаем, что в первоначальном тексте отсутствовало упоминание о Борисе и Глебе и известие это читалось так: «В ту же нощь приде ему весть си ис Кыева, от сестры его Передъславы: „отець ти умерлъ, а Святополкъ седить Киеве, блюдися его повелику"»¹⁴⁹. Отметим, что данная реконструкция, как кажется, позволяет объяснить, от кого и почему «потаиша» смерть Владимира. Когда в летопись была включена повесть «Об убиении» эта фраза, очевидно, подверглась переработке, вследствие чего появилось упоминание Бориса и Глеба (указательная частица си при этом была перемещена) и, кроме того, добавлено, что Ярослав, «се слышавъ, печаленъ бысть о отци, [и о братьи], и о дружине». В этом случае непосредственным продолжением рассказа следует признать фразу: «Заутра же собравъ избытокъ новгородець, Ярославъ рече: „о, люба моя дружина, юже вчера избихъ, а ныне быша надобе"»; далее текст разбит еще одной вставкой, обусловленной дополнением к посланию Предславы: «Утерлъ слезъ, и рече имъ на вечи: „отець мои умерлъ, а Святополкъ седи[ть] Кыеве, избивая братью свою"», которая оттеснила первоначальное чтение: «И реша новгородци: „аще, княже, брата наша исечена суть, можемъ по тобе бороти"». Следующая фраза ПВЛ называет баснословную цифру новгородского войска: «И събра Ярославъ варягъ тысячю, а прочих вои 40 000», поэтому следует согласиться с А.А. Шахматовым в том, что более адекватное чтение фрагмента в данном случае передает НІЛМ: «И собра вои 4000: Варягъ бяшеть тысящу, а новгородцовъ 3000». Далее, от слов: «и поиде на Святополка, нарекъ Бога, рекъ…» – следует молитва о мести Ярослава за убитых братьев¹⁵⁰, которая, создав повтор, оттеснила первоначальное чтение: «И поиде на Святополъка. Слышавъ же Святополкъ идуща Ярослава, пристрой бещисла вои, [Руси и Печенегъ, и изыде противу ему к Любичю об] онъ полъ Днепра, а Ярославъ объ сю».

Продолжение рассказа о войне Ярослава со Святополком читается в статье 1016 (6524) г. (позднее озаглавленной в Лаврентьевском списке ПВЛ «Начало княженья Ярославля Кыеве»), однако начало этой статьи («Приде Ярославъ и сташа противу ополъ Днепра.») повторяет информацию, содержавшуюся под 1015 г. По мнению Н.Г. Бережкова, которое он высказал, опираясь на предложенную Шахматовым реконструкцию текста «Древнейшего Киевского свода», за словами: «изыде противу ему к Любичю об онъ полъ Днепра, а Ярославъ объ сю» – в первоначальном тексте читалось: «…и не смяху ни си онехъ, ни они сихъ начата, и стояща месяце 3 противу собе»¹⁵¹. Гипотеза Н.Г. Бережкова о соотношении летописных статей 1015–1016 гг. вступила в противоречие с одной из гипотез А.А. Шахматова, считавшего, что сборы Ярослава в поход на Киев заняли несколько месяцев и битва у Любеча состоялась в 1016 г.¹⁵², тогда как Бережков, опираясь на упомянутое текстологическое наблюдение, предложил перенести ее из 1016 в 1015 г. Аналогичные соображения были высказаны Н.Н. Ильиным¹⁵³ и частично поддержаны В.Д. Королюком¹⁵⁴. А.В. Назаренко, осуществивший сопоставление хронологии летописного рассказа и хроники Титмара Мерзебургского, напротив, высказался в пользу шахматовской датировки¹⁵⁵, так же как и автор историографического обзора этой проблемы П.П. Толочко¹⁵⁶. Учитывая искусственно установленную хронологию летописных статей 1014–1016 гг., вопрос о дате Любечской битвы, на наш взгляд, следует оставить открытым, хотя, если предположить, что текст первоначально не имел разбивки по годам, гипотеза Н.Г. Бережкова с текстологической точки зрения представляется вполне приемлемой. Упомянутая Н.Г. Бережковым вставка является отнюдь не единственным дополнением в статье 1016 г.: к их числу относится также заключительная фраза: «И бы тогда Ярославъ Новегороде лет 28»¹⁵⁷, помещенная после сообщения о вокняжении Ярослава.

Определенные сложности представляет летописная заметка под 6525 (1017) г.: «Ярославъ иде [в Киевъ] и погоре церкви» (в Лаврентьевском списке этот фрагмент дефектен и нуждается в конъектуре, тогда как в других списках представлен в более полном, но грамматически модифицированном виде – ср.: «Ярославъ ввоиде в Кыевъ и погореша церкви» – в Ипатьевском; «Ярославъ вниде в Кыевъ, и погореа церкви» – в Радзивилловском)¹⁵⁸. Эта информация вступает в противоречие с фразой о вокняжении Ярослава в Киеве в конце статьи 6524 г. («…Ярославъ же седе Кыеве на столе отьни и дедни»), которая, как показывают наблюдения А.П. Толочко и Т.Л. Вилкул, является «этикетной» формулой интронизации князей, вошедшей в употребление в конце XI в.¹⁵⁹ В этом случае первоначальный текст рассказа, следующего за словами: «И поиде на Святополъка», может иметь следующий вид: «Слышавъ же Святополкъ идуща Ярослава, пристрой бещисла вои, Руси и Печенегъ, и изыде противу ему к Любичю об онъ полъ Днепра, а Ярославъ объ сю и не смаху ни си онехъ, ни они сихъ начати, и стояща месяце 3 противу собе. И воевода нача Святополчъ ездя възлеберегъ, укаряти Новгородце, глаголя: „что придосте с хромьцемь симь, овы, плотници суще? А приставимъ вы хоромоверубити нашихъ". Се слышавше Новгородци, реша Ярославу яко „заутра перевеземъся на ня; аще кто не поидеть с нами, сами потнемъ [его]"». Бе бо уже в заморозъ. Святополкъ стояше межи двема озерома, и всю нощь пилъ бе с дружиною своею. Ярослав же заутра, исполчивъ дружину свою, противу свету перевезеся и выседъ на брегъ, отринуша лодье от берега, и поидоша противу собе, и сступишася на месте.

Быстъ сеча зла, и не бе лзе озеромь Печенегомъ помагати, и притиснуша Святополка с дружиною къ озеру, и въступиша на ледъ, и обломися с ними ледъ, и одалати нача Ярославъ. Видев же [се] Святополкъ и побеже, и одоле Ярослав. Святополкъ же бежа в Ляхы. Ярославъ [же вн] иде в Киевъ и погоре церкви»¹⁶⁰.