Месть Империи 3. Горе Побежденным

– А-а-а! Пропади все! – прогремело над ухом Фарлана, и Фрикки Молотобоец, вырвавшись из строя, побежал по следам друга. Венд скрипнул зубами: теперь уже точно ждать больше не имело смысла – стена щитов сломалась, и только атака, безумная отчаянная атака могла их спасти.

Вскинув меч, Черный взревел что есть мочи:

– Руголанд! За мной! – Не оборачиваясь, он бросился вперед, слыша за собой нарастающий вой:

– Руголанд! Руголанд!

Зло щурясь, Аспарух спокойно ждал летящего на него безумца. Матерого воина напугать было нелегко – принять удар на щит, выстоять, а затем всадить во врага боевой топор. Все, как обычно, и он проделывал такое не раз.

– Ух! – выдохнул хан, привычно выставляя щит. И прежде чем разрубленное плечо рвануло болью, он услышал, как страшной силы удар ломает деревянные доски, словно яичную скорлупу.

Расколов щит, клинок Ольгерда молниеносно взлетел и обрушился вновь, окрасив кровью узкоглазое лицо. Толчок! Разворот! Кремниевый наконечник копья пролетел мимо. Тело само действовало так, словно знало, где и в какой миг его поджидает смерть. Меч рубанул, ломая древки нацеленных копий, и грозный рык пронесся над замершей рекой:

– Умрите!

Клинок заходил со скоростью крутящегося колеса, оставляя вокруг руголандца порубленные тела и пустоту.

– Демон! – прокатилось по рядам тонгров, отшатнувшихся от окровавленного рокси.

Один, окруженный со всех сторон врагами, тот, словно не замечая этого, оскалился, как волк, и вновь бросился на выставленные копья. Хрустнуло отбитое деревянное древко, еще удар слева, одновременно справа, и все мимо! Выпады тонгров не доставали безумца, а его меч разил без промаха, круша шлемы и щиты, как детские игрушки. Вжимаясь друг в друга, лесные воины шаг за шагом отступали перед полуголым демоном, выстилающим свой путь трупами, а навстречу уже оглушающе гремело: «Руголанд!». И тонгры не выдержали. Они бросились бежать, едва дружина Фарлана врезалась в их ряды. Сразу же, враз, рассыпаясь темными пятнами по белому снегу и оставляя на пути тела своих товарищей, тонгры кинулись в разные стороны, стремясь спастись за чернеющей кромкой леса от смертоносной стали.

Глава 6

Последние сани с добычей втянулись в распахнутые ворота Истигарда, и Фарлан смог наконец-то перевести дух. До самого последнего момента он ожидал новогонападения, опасаясь, что отряд Аспаруха был не один, и только сейчас, глядя на закрывающиеся дубовые створки, почувствовал, как отпускает нервное напряжение. Остались, конечно, вопросы, в первую очередь к Ольгерду – то, что тот выкинул вчера в схватке с тонграми, было странно и дико. Хотелось понять, что произошло с парнем, но он ни в какую не желал разговаривать на эту тему, а давить на Хендрикса бесполезно – это уж Черный знал, как никто. Таким был Ролл, такими были его сыновья и таким же, видать, растет его внук.

На площади перед главным домом стояла суета и радостный гул. Оставшиеся в городе ветераны, посмеиваясь в усы, слушали восторженные рассказы младших, но взгляды их в этот момент с бо́льшим интересом скользили по фигурам пленниц, что вереницей устало тянулись в амбар для рабов.

Тонгвар Улиссон, десятник Рорика, тот, кого конунг оставил за себя в Истигарде, пересчитав все занесенные в главный дом мешки и узлы, повернул довольное лицо к Фарлану.

– Хорошая добыча, Черный. Очень хорошая! – В глазах сверкнула жадная искра. – Будет с чем идти на весеннюю ярмарку вендов.

Молча кивнув, Фарлан подумал, что он слишком устал за последние дни, чтобы думать о весне и ярмарке. «Дожить бы еще до этой весны», – мрачно процедил он про себя, уступая не покидающему его дурному предчувствию.

Кислая физиономия венда никак не испортила приподнятый настрой Тонгвара, и он сочувственно усмехнулся.

– Вижу, не сладко вам пришлось, но ничего, сейчас отдохнете, а вечером посидим, выпьем хорошего пива, отведем, так сказать, душу.

Фарлан, как смог, изобразил благодарность за понимание и, развернувшись, пошагал к своим. Те уже потянулись к дому, и первым из них шел Ольгерд с Ираной и Фрикки. Гордо вскинув голову, девушка посверкивала черными глазищами, привлекая внимание ветеранов.

– Гляди-ка, ведьма вернулась!

Один из бойцов Тонгвара схватил Фарлана за рукав:

– Где поймали чертовку?

Наградив того суровым взглядом, Черный спокойно снял с себя вцепившееся пальцы.

– Она уже не ведьма, она женщина Ольгерда.

– Как это? – В глазах руголандца вспыхнула искра непонимания, и Фарлан, не желая ничего объяснять, жестко отрезал:

– Так решил Рорик. Хочешь поспорить?

Спорить боец не решился, но в его глазах, как и в глазах многих, слышавших ответ, Черный прочел удивленное возмущение. За что молодому такие привилегии? Взятое в бою принадлежит всем, кроме оружия и доспехов убитого. В дружине закон един для всех, и не важно, кто ты – простой воин или племянник конунга. Недовольных решением Рорика хватало и там, под стенами сожженного городища суми, но озвучить его в лицо грозному конунгу никто не решился, а вот здесь… Фарлан невольно скривился, предчувствуя неизбежность конфликта. Меньше всего ему хотелось сейчас разборок с ветеранами, особенно учитывая то, что творилось с Ольгердом. После штурма парень стал совсем как чужой, все время молчит, а что спросишь, так вместо ответа – лишь равнодушный взгляд ледяных глаз, смотреть в которые становилось жутковато. А после вчерашнего Черный даже самому себе не мог бы честно сказать, за чью жизнь он опасается больше —Ольгерда или тех правдолюбцев, что полезут к нему с претензиями.

С этими мыслями Фарлан вошел в дом младшей дружины. С мороза в нос сразу ударил запах двух десятков немытых человеческих тел. Успевшее промерзнуть помещение еще не прогрелось, и молодежь жалась к очагу посреди дома. Здесь были почти все, за исключением Ольгерда, Ираны и Фрикки. Этих трех он заметил в дальнем конце, где девушка, занавесив шкурами темный угол, готовила ложе, а мужчины молча сидели рядом. По виду Ольгерда и Фрикки можно было подумать, что их вполне устраивает сидеть так в тишине и они могли бы провести здесь весь день, не произнося ни слова.

Фарлан только покачал головой и тяжело вздохнув: «Вот же напасть!» – подошел к ним.

– Как вы? – Черный посмотрел на Ольгерда, но ответил ему Фрикки.

– Все отлично! Устроились. – Он показал взглядом на занавешенный угол и свою лежанку рядом.

Покивав, Фарлан подсел к воспитаннику.

– Тут такое дело. – Он сделал паузу. – Вечером Тонгвар хочет накрыть стол для младших – выпить за встречу, обмыть добычу и все такое.

Ольгерд повернул голову и молча всмотрелся в глаза наставнику, а тот, сделав над собой усилие, все же продолжил:

– Я вот что думаю – может, нам не ходить?

Теперь на Фарлана уставился еще и Фрикки, а возня Ираны за шкурой затихла.

– Почему? – В голосе Ольгерда прозвучало искреннее непонимание, а Фарлан, не зная, что ответить, замялся. Сказать правду? Мол, я считаю, что закончится это все плохо. Ветераны нальются пивом и попрут с разборками, еще хуже – начнут задираться и к Иране полезут. Тут уже смертоубийством попахивает. А с другой стороны, не спрячешь же его – он всмотрелся в голубые глаза воспитанника, – не век же ему за спиной дяди сидеть.

Молчание затянулось, и венд, словно очнувшись, беззаботно махнул рукой:

– Да это я так! Подумал, устали с дороги, так лучше отдохнуть, но если хотите, то идите конечно. Почему нет!

Прищурившись, Ольгерд прошелся по лицу наставника испытующим взглядом.

– Да с чего-уставать-то – и полдня не прошли сегодня. Пойдем! Надо уважить ветеранов, раз приглашают.

Фрикки согласно закивал, а за пологом вновь зашуршали раскладываемые шкуры. Поднявшись и пробурчав невнятное: «Ладно», Фарлан двинулся к выходу, успокаивая себя тем, что чему быть, того не миновать, и от всего на свете не убережешься.

–

В главном доме стоял гомон, общий гул время от времени прерывали тосты за Руголанд, за Рорика и за удачу, не оставляющую их конунга. Еды было немного, зато пива в достатке, и молодежь, быстро захмелев, гремела громкими голосами, по десятому разу рассказывая о своих подвигах. Ветераны, сперва сохранявшие степенность, тоже уже разошлись, и все чаще над столом раздавалось:

– Да что вы нам тут заливаете! Вот в наше время…

Специально отобранные пленницы помоложе разносили хмельной напиток, и если вначале их поедали лишь сальные взгляды, то с каждым выпитым кубком «внимания» им перепадало все больше и больше. То на одном краю стола, то на другом, грохнув опорожненной чашей о столешницу, жадные руки хватали женщину и, задрав ей подол, тащили на лежанки по углам зала.

Пьяный азарт нарастал, и Ольгерд, сидя за столом, недовольно хмурился, глядя на царящее непотребство. «Был бы здесь Рорик, – скользнула злая мысль, – творить такое в главном доме даже в голову никому бы не пришло, а без вожака это просто стадо. Бесчеловечное, тупое стадо, не ведающее, что творит!»

Под мрачные мысли глиняная кружка быстро пустела, и стоящая за спиной Ирана наполняла ее вновь. Она делала это только сама, не подпуская других девушек, и только для Ольгерда, а налив тому полную чашу, оставалась стоять позади с гордо поднятой головой, награждая каждый брошенный на нее взгляд откровенным презрением.

Эта девушка была не лучше и не хуже других, снующих вокруг стола, но тем не менее притягивала внимание. Те были доступны, только протяни руку, а эта – нет. Была недоступна раньше и стала вновь недоступна сейчас. В затуманенных хмелем головах ветеранов раз за разом вспыхивал один и тот же вопрос: «Почему?» Она взята с бою – значит, такая же добыча, как и все остальные. Значит, принадлежит всем, и каждый, кто захочет, может завалить ее на мягкие шкуры. Пока здравый смысл еще теплился в мозгах, злое раздражение бурлило только внутри, но стоило ему утонуть в пивной пене, как злоба полезла наружу.

Пошатываясь, Тонгвар Улиссон обошел вокруг стола и, скалясь во весь рот, протянул Иране кружку.

– Может, и мне нальешь?

Не удостоив того даже взглядом, девушка лишь пренебрежительно процедила:

– Нет!

Сальная ухмылка сползла с лица Улиссона, сменяясь злобной гримасой.

– Ты кого это, дрянь, здесь из себя корчишь? – Растопыренная пятерня потянулась к обидчице.

Губы Ираны сжались в тонкую нить, на скулах заиграли желваки, но она не позволила себе отшатнуться и показать страх. Жесткие пальцы вцепились в густые волосы, резко запрокидывая голову. Не удержавшись, девушка все же вскрикнула, и тогда, словно очнувшись, из-за стола поднялся Ольгерд. Крепкий, среднего роста, он все равно смотрелся рядом с Тонгваром щуплым подростком. На полголовы выше и раза в два крупнее, Улиссон казался каменной глыбой в сравнении с Ольгердом, но тем не менее в тот момент, как загремела отброшенная скамья, каждый в зале ощутил щемящее чувство тревоги.

Ледяной взгляд уперся в лицо десятника.

– Отпусти ее! Эта женщина принадлежит мне!

– По какому праву? – Тонгвар оскалился, запрокидывая голову девушки еще сильнее. – Добыча в клане Хендрикса испокон века принадлежала всем, и не тебе, молокосос, эти правила менять!

Бросив эти слова в лицо Ольгерду, Улиссон развернулся, таща за собой Ирану, но не успел сделать и шага, как наткнулся на выступившую из темноты фигуру Фарлана. Венд не пил весь вечер, ожидая чего-то подобного, и сейчас, закрывая дорогу, все еще надеялся на мирный исход.

– Не глупи, Тонгвар, – он говорил спокойно, но твердо. – Ты же знаешь – это подарок Рорика. Зачем тебе неприятности из-за бабы? Брось ее, и пойдем лучше выпьем по кружечке.

– Прочь с дороги, венд! – взревел Улиссон. – Тебе не понять! Это дело чести! Конунг не царь, а всего лишь первый среди равных – не в его воле менять законы предков!

Ладонь Фарлана легла на рукоять меча.

– Оставь девку, Тонгвар! – В голосе зазвенел металл. – Ты правильно сказал, я венд, и для меня существует только один закон – воля конунга.

Блестящая сталь поползла из ножен, но в этот момент по две пары рук с обеих сторон вцепились в Фарлана, не давая тому вытащить оружие. Весь десяток Улиссона, повскакивав с мест, уже толпился вокруг, держа венда и подначивая своего старшого.

– Давай, Тонгвар, приголубь ведьму!

– Пусть Рорик знает, он нам не царь!

Делая шаг, Улиссон прошелся торжествующим взглядом по лицу Фарлана.

– Не дергайся, Черный, если хочешь дожить до того дня, когда сможешь пожаловаться на меня Рорику.

Он уже было потащил упирающуюся Ирану дальше, к лежанкам в углу зала, когда общий гул прорезал голос Ольгерда:

– Тонгвар, ты жалкий ублюдок! Твоя мать-шлюха родила тебя в грехе с грязным рабом!

Ольгерд говорил, не слыша себя, а в голове невидимая заячья лапка уже начала отбивать барабанную дробь.

«Жатва! Жатва! Жатва! – Неподвижные губы на призрачном белом лице окрасились красным и не шевелясь прошептали: – Свежая кровь! Напои меня, мой мальчик!»

Вскинув голову и направив взгляд прямо в глаза Улиссону, Ольгерд продолжал бросать самые чудовищные оскорбления:

– Ты хвастливый трус, Тонгвар, и умеешь воевать только с бабами, а против мужчины ты не воин, ты блеющая дрожащая овца!

Слова юноши настолько потрясли всех, что мертвая тишина разом опустилась на главный дом. Ветераны, молодежь – все, замерев, слушали страшные оскорбления, и даже Тонгвар, багровея от ярости, не сразу смог сбросить оцепенение. Это была уже не забава, не пьяный кураж – такое смывалось только кровью!

Отшвырнув ставшую уже не важной женщину, он обвел притихших соратников налившимися кровью глазами.

– Вы все слышали! Я не хотел его трогать, но щенок не оставил мне выбора. За эту мерзость руголандец обязан ответить сталью!

Длинный тяжелый клинок с лязгом вылетел из ножен, и огромный воин с ревом бросился на того, кто посмел облить его грязью. Тонгвар ни на миг не сомневался, что сейчас благородный металл обагрится кровью и болтливый рот замолкнет навсегда. Наглый юнец стоял прямо перед ним неподвижно, даже не пытаясь вытащить меч. «Трус, – мелькнуло у Тонгвара в голове, – он даже не способен умереть как мужчина, с оружием в руке!»

Короткий замах. Удар – и клинок распорол пустоту под изумленный возглас всего зала. Всего лишь одно движение позволил себе Ольгерд – разворот плеча ровно настолько, чтобы смертоносное железо просвистело в дюйме от тела.

Еще удар, и снова летящий прямо в цель меч просвистел мимо. Тонгвар зарычал от ярости и унижения – рука болтливого щенка так и не легла на рукоять меча. «Убить, растоптать, разорвать!» – в голове старого вояки закружился безумный вихрь. Ложный замах, и… У-ух! Выдохнув, Улиссон вложился в удар, способный раскрошить камень. Хрясь! Вместо крови брызнули щепки столешницы, и клинок, пробив толстенную доску, застрял в ней.

Взгляд Тонгвара непонимающе уперся в застывшее лезвие: как это может быть? Всего на долю мгновения он потерял контроль и, тут же вернув, рванул меч на себя, но было уже поздно – холод оточенного ножа обжег шею.

Прямо в лицо нацелились ледяные голубые глаза.

– Ты хотел знать по какому праву? – Голос Ольгерда пролетел по замершему залу главного дома, проникая в душу каждого, как пронизывающий зимний ветер. – Так я тебе скажу! Это право отныне зовется Ольгерд, сын Яра Седого, внук Ролла, потомок великого Хендрикса.

Сталь полоснула по горлу, и ладони Тонгвара, выпустив рукоять клинка, схватились за страшную рану. Хлынувшая кровь фонтаном прорвалась между пальцев, и, захрипев, Улиссон зашатался, теряя последние силы.

Весь зал охнул – нет ничего страшнее, чем умереть без меча в руке. Тогда вся жизнь насмарку, все, ради чего ты терпел лишения, сражался, убивал – все прахом. Не будет тебе места за столом павших, не будут о тебе слагать поминальную песню скальды. Словно одумавшись, в последний момент Тонгвар потянулся к мечу, но рука Ольгерда жестко перехватила его запястье, и матерый вояка ужаснулся услышанному.

– Нет, Улиссон, – на лице Ольгерда не дрогнул ни один мускул, – в чертогах Оллердана тебя не ждут, тебя ждет она, Ирглис! Напои ее вечно голодный рот своей кровью!

В глазах всех присутствующих в главном доме мужчин в этот момент мелькнула одна и та же мысль: нельзя так со своими. Даже Фарлан, нахмурясь, покачал головой, и только одно лицо выражало одобрение и глубочайшее удовлетворение. Отброшенная в угол, с разбитым затылком и локтями, Ирана не отрываясь смотрела на дергающееся в луже крови тело, и губы ее, змеясь в злой усмешке, шептали:

– Это только начало!

Глава 7

Чадящий свет факелов разрывал темноту пустого хольма дрожащими пятнами света. В дальнем конце зала младшей дружины виднелась лишь одинокая фигура сидящего на лавке Ольгерда. За пологом в отгороженном углу еле слышно напевала Ирана, и ее голос будил в голове юноши тревожные образы.

«Что со мной? – Сжав кулаки, Ольгерд вперился взглядом в свои руки. – Злой дух поработил мой разум? Или?.. Или я сам хотел этого? Я защитил то, что принадлежало мне, убил посягнувшего на мою женщину. Что в этом плохого?»

Его внутренний голос ответил с ноткой затаенного страха: «Ты не сражался с Тонгваром, это был не честный поединок. Ты попросту убил его! И там, на льду, ты не шел сражаться с тонграми. Ты шел убивать! Убивать для нее, для Ирглис!»

Взгляд Ольгерда упал на заживший рубец на внутренней стороне левой руки, все больше напоминавший вычерченную древнюю руну.

«Как она и сказала, – его лицо повернулась в сторону скрытой пологом Ираны, – это знак демона, и ты будешь вечно служить ему!»

Вспышка злости ударила в голову, бессознательная слепая волна яростного отторжения прошлась по телу, и Ольгерд вскочил, с грохотом отбрасывая лавку.

– Ольгерд Хендрикс никому не будет служить! – стиснув зубы, юноша буквально прорычал эти слова, и его взгляд прошелся по темным углам, словно желая увидеть белое женское лицо с ледяными глазами и бросить ему вызов.

В занавешенным углу разом затихло пение, но полог не дернулся. Ирана, благоразумно подавив любопытство, решила не лезть под горячую руку. Зато в этот момент бухнула входная дверь, и тихий темный зал вмиг заполнил гомон возбужденных голосов. Два десятка младшей дружины во главе с Фрикки Молотобойцем, ввалившись в дом, остановились на пороге под мрачным взглядом Ольгерда. Задние ряды, еще стоящие на морозе, недовольно напирали, но застывшего Молотобойца спихнуть с места было не просто, и вся ватага сгрудилась у входа, впуская в тепло клубящиеся пары холодного воздуха.

Не привыкший к речам Фрикки, выдохнув, все же решился.

– Оли! Мы все тут решили… – От волнения он запнулся, пытаясь выразить словами то, что так ясно горело в его голове, и, бросив в конце концов эти бесплодные попытки, выпалил: – В общем, Фарлан в главном доме остался разбираться со старшиной, а мы вот… Ты не думай чего, мы все за тебя!

И тут же вся стоящая за ним толпа загомонила вразнобой:

– Мы с тобой, Оли!

– Ну ты им показал!

– Да старики за челядь нас держат! То принеси, это подай!

– А как добычу делить, так наша доля в два раза меньше!

– Если что, Оли, мы все за тебя встанем!

– Пусть знают – мы сила!

– Они здесь за стенами грелись, когда мы тонгров одни громили!

Участь молодых в дружине Рорика, как и в любом Руголандском клане действительно была незавидной. Вся тяжелая работа доставалась им – вместе с насмешками и почти открытым пренебрежением старших. Молодежь всегда шла впереди, как на тропе, так и в бою. В любом сражении ветераны обычно стояли в последней шеренге, и это было правильно – финальная часть битвы самая опасная и непредсказуемая, требуется опыт, верный расчет и выдержка. Так диктовал здравый смысл, того требовала традиция Руголанда, но разве объяснишь это тем молодым парням, что погибли, так и не вкусивши, каково это – самим почувствовать себя старшими.

Та битва с тонграми, когда они бросились на превосходящего врага и погнали его, как стаю бродячих собак, словно вырастила у молодежи крылья. Тогда многие из них, вслед за Ольгердом сбрасывая доспехи и одежду, рубили неприятеля, как неуязвимые древние боги. Такое не забывается, такое очень хочется повторить еще раз. Это сражение на льду посреди белого безмолвия враз поменяло отношение к Ольгерду. Если раньше они смотрели на него как на чужака, да еще с привилегиями племянника конунга, то этот бой изменил все. Обнаженная по пояс фигура, в одиночку прорубающаяся сквозь строй врагов, – образ навсегда засел в памяти каждого из молодых бойцов. Такое не по силам смертному, такое может сотворить только любимец богов, и встать рядом с ним плечом к плечу – значит, приобщиться к его грядущим подвигам и великой славе. Сегодня в главном доме все только подтвердилось. Убить Тонгвара, одного из лучших бойцов, даже не вытащив меч, – это было нечто запредельное! И то, что Ольгерд – один из них, из младшей дружины, придавало событиям совершенно иное значение. Каждому из них в какой-то момент хотелось сделать нечто подобное, ответить на насмешки, на оскорбления, и когда нож полоснул по горлу Тонгвара, они почувствовали сопричастность, торжество и гордость за своего товарища.

Скуластое лицо Фрикки расплылось в радостной улыбке, и широко распахнутые глаза уставились на Ольгерда, мол, ты видел, мы все за тебя! Ты все сделал правильно, ответил старшине за нас за всех, и мы горло перегрызем любому, кто посмеет тебя тронуть!

Он обернулся назад и, возвышаясь над всеми, прокричал:

– Кто вел нас против тонгров?

– Ольгерд! – эхом прогремели ему в ответ два десятка разинутых ртов.

– Кто самый бесстрашный и непобедимый?

– Ольгерд! – еще громче и радостней пронеслось под сводами длинного дома

Никак не ожидавший поддержки, а уж всеобщего обожания – тем более, Ольгерд вдруг растерялся. Эти парни, еще совсем недавно косившиеся на него, как на чужака, теперь готовы были закрыть его собой. Почему? Он не мог ответить себе, но это было и не важно, главное – вот они, все здесь! Ольгерд даже не слышал, что они там орут, – для него гораздо важнее сейчас было то, что он не один, а значит, он не зло, не рука демона, а тот, чьи поступки принимаются сердцем таких же, как он. Лед, сковавший его душу после штурма Куйвасту, дал трещину и начал таять. Впервые за последние дни лицо Ольгерда смягчилось. Ничто ему сейчас не было так нужно, как поддержка и восхищение таких же, как он, парней.

В глазах появилась предательская влажность, и Ольгерд, резко шагнув вперед, обнял Фрикки.

– Спасибо, Фрик! Спасибо, ребята!

– Да чего там, – Фрикки шмыгнул носом. – Да мы ничего…

Ольгерд шел сквозь толпу парней, обнимая каждого. Ободряющие похлопывания по плечам сыпались со всех сторон, и он, обуреваемый нахлынувшими чувствами, вдруг остановился.

– Парни, слушайте меня! – Глаза Ольгерда блеснули ве́щей одержимостью. – Вместе мы сила, и я вам обещаю, мы еще завоюем такую славу, какой не ведали наши отцы, а Руголанд будет знать каждого из вас поименно и слагать о ваших подвигах такие висы, каких не удостаивался даже великий Хендрикс. Весь мир вздрогнет от грохота ваших мечей, и Оллердан почтет за честь видеть любого из вас за своим столом!

Слова падали в тишину, как тяжелые капли расплавленного свинца, заряжая убежденностью говорившего, и не было в этот миг в длинном доме человека, который бы усомнился в том, что так будет. Раскрыв рты, младшая дружина слушала своего нового, в одночасье родившегося вождя и верила каждому его слову.

Восторженный рев встретил окончание речи Ольгерда, и тот, раскрасневшийся от возбуждения, впитывал людское сиюминутное обожание. Все сомнения и душевные муки пропали, как не бывало, – сейчас он сам верил в то, что говорил, и сила, наполняющая его, больше не казалась ему демонической и враждебной.

Молодежь горланила так, будто завоеванный мир уже лежал у их ног, и неудивительно, что никто не заметил, как вошел Фарлан. Прислонившись к косяку, он пару минут удивленно наблюдал за царящим безумием и, наконец решив, что с него хватит, рявкнул:

– Чего разорались, галчата!

Мгновенно наступившая тишина показала, что на словах потрясти весь остальной мир гораздо легче, чем выполнить только что данное обещание. Пойти против старших – это настоящий бунт, дело немыслимое. Одно дело – кричать вместе со всеми, и совсем другое – вот так, глядя глаза в глаза.

Фарлан прошел сквозь расступающийся строй, и его жесткий взгляд не нашел глаз, решившихся бросить вызов. Подойдя к своему воспитаннику, Черный, к своему удивлению, отметил его посвежевший вид и исчезнувшую с лица печать глубокого потрясения. Еще раз пройдясь суровым взглядом по столпившимся вокруг парням, он вдруг улыбнулся:

– Ветераны претензий к тебе не имеют, Оли. Мы поговорили с ребятами, и они признали, что были неправы. Они погорячились, мы ответили. Чего не бывает! Решили – поединок был честный! А то, что Тонгвар умер без меча в руке… Так что ж, на все воля бессмертных богов! Значит, не заслужил он места за столом Оллердана!

Настоящий рев восторга и облегчения заглушил последние слова:

– Фарлан!

– Ольгерд!

Понимающе хмыкнув, Черный взглянул прямо в глаза Ольгерда, словно повторяя ему не раз уже сказанное: помни, что бы ни случилось, я всегда прикрою твою спину!

–

Задернув за собой полог, Ольгерд остановился на самом краю личного закутка, отрезанного от общего дома. Пошатываясь, он попытался стянуть с себя сапог, и голове сразу же замутилось, а расстеленная на полу медвежья шкура закачалась вместе с крохотным огоньком свечи в дальнем углу. Вспомнилось, как после слов Фарлана откуда-то появился бочонок с пивом и все радостно восприняли его как еще одну победу, ведь никогда раньше старшие не позволили бы увести у себя из-под носа целый бочонок. Как потом наполняли братину и пускали ее по кругу, как что-то кричали, перебивая друг друга, весело ржали и снова пили.

Икнув, Ольгерд поднял голову, и пляшущее пятно света поплыло вверх, осветив бледное лицо Ираны и ее огромные немигающие глаза.

– Ты чего? – Вздрогнув, парень тряхнул ногой, освобождаясь от второго сапога.

Ирана продолжала не отрываясь смотреть на него. Широкая белая рубаха топорщилась балахоном, скрывая очертания тела, тонкие обнаженные руки сжимали огарок свечи.

– Ты чего? – еще раз зачем-то повторил Ольгерд, уставившись на длинные распущенные волосы, спадающие до самого пояса.

Не отвечая, Ирана присела и поставила свечу в деревянную плошку. Натянувшееся тонкое полотно вычертило рельефную линию бедер, обозначив обнаженное тело, спрятанное под тканью.

Зажмурившись, Ольгерд отогнал скользнувшую мысль. Это была его женщина, его собственность, с которой он спал бок о бок вот уже пять дней, и ни разу ему даже в голову не пришло овладеть ею. Слишком многое видел он в ее глазах. Иногда, глядя на нее, Ольгерд задавался вопросом: зачем он вообще ее взял и что теперь с ней делать? Не то чтобы он совсем охладел к ней, и она его не возбуждала, нет – просто он не мог смотреть ей в глаза. Всякий раз, как он натыкался на ее взгляд, у него появлялись мучительные видения – ярость, кровь, огонь и ледяной лик с безжалостным взором.

Ступив на ворс шкуры, Ольгерд отстегнул пояс с мечом, и тот с мягким стуком упал на ложе. Не зная, как вести себя дальше, он остановился и прошептал:

– Что ты делаешь?

Хмельная вялость стремительно исчезала, надрывно забухало в груди сердце. Вместо ответа Ирана поднялась, оставив желтый огонек у себя за спиной, и одним движением стянула с себя рубаху. Взметнулось черное облако потревоженных волос, и отброшенная одежда приземлилась на пол белым островком. Упругие холмики груди ощетинились затвердевшими сосками и, вскинув голову, девушка отдернула руки, рванувшиеся было прикрыть темный треугольник внизу живота.

– Ирана! – Сорвавшийся голос предательски выдал нарастающее возбуждение.

Взлетели вверх длинные ресницы, огромные глаза стрельнули вызовом, и Ирана опустилась на ложе. Вытянувшись на спине, она раздвинула ноги.

– Возьми меня! – Взгляд темных, как омут, глаз пронзил юношу. – Возьми меня! Я хочу быть твоей!

Ольгерд вздрогнул, прошелестевший голос принес ему совсем другой смысл: «Ты мой! Тебе не спрятаться от меня!» В глубине сознания промелькнул безжалостный голубой лед и белая бесстрастная маска. Парень яростно сжал веки, пытаясь избавиться от вспыхнувшего видения, а открыв глаза, увидел протянутую руку Ираны и услышал мягкий грудной голос:

– Иди ко мне!

Сжав тонкие длинные пальцы, Ольгерд услышал стук ее сердца и ощутил зовущее желание.

– Иди ко мне! – позвала его девушка, и в черных глазах вспыхнуло отраженное пламя свечи.

Завороженный, он потянулся к приоткрытым губам и вдруг вздрогнул, столкнувшись взглядом с льдинками голубых зрачков на неживом белом лице. В один миг исчезли бревенчатые стены, медвежья шкура и огонек свечи, осталось только обнаженное тело на появившемся из ниоткуда белом искрящемся снегу и неестественно алые губы, шепчущие:

– Не бойся меня!

Рванув ворот рубахи, Ольгерд прохрипел, теряя голос:

– Я никого не боюсь!

В ответ лишь вспыхнули голубые глаза, и изящные, но сильные руки притянули голову юноши.

– Ты мой! – В женском голосе прозвучало едва сдерживаемое нетерпение, и прямо в глаза Ольгерда уставились ледяные зрачки.

«Ты мой, ты мой, ты мой!» – застучало в висках, и Ольгерд почти прорычал:

– Не-е-ет!

Вслед за возбуждением по венам прокатилась закипающая ярость. Остро захотелось причинить девушке боль, увидеть в этих холодных бесчувственных глазах страх. Он навалился на нее всей тяжестью, лихорадочно стягивая с себя штаны и не понимая уже, чего сейчас в нем больше – злости или вожделения.

Женское тело вздрогнуло и изогнулось от его первого толчка, а он, словно желая избавиться от стоящего в ушах голоса, вбивал и вбивал свою плоть с каждым разом все яростнее и ожесточеннее. Желание причинить ей боль заглушало все, а девушка будто наслаждалась его неистовством.

Лед ее глаз полыхнул голубым огнем:

– Ты мой!

– Не-е-ет! – прохрипел Ольгерд, а длинные когти впились в спину, раздирая кожу.

– Ты мой!

– Не-е-ет! – Его пальцы с силой сдавили ненавистную белую шею, а ее алые губы, не шевелясь, выдохнули, как стон:

– Мо-о-ой!

Под этот стон по телу Ольгерда прокатилась волна оргазма. Парализующий спазм словно сорвал занавес наваждения, и, очнувшись, Ольгерд ужаснулся тому, что делает. Отшатнувшись, он отпустил горло Ираны, и та, жадно глотая распахнутым ртом воздух, схватилась за шею.

Не в силах объяснить свой поступок, парень вскочил и, подобрав одежду рванулся к выходу, но голос Ираны догнал его:

– Не уходи! Я знаю, Ирглис не отпускает тебя, но тебе не нужно ее бояться.

Остановившись у полога, Ольгерд резко обернулся:

– Я никого не…

Не дав ему закончить, Ирана поднесла указательный палец к губам:

– Я знаю! Просто попробуй принять ее, и она даст тебе то, что ты больше всего желаешь. Она поможет тебе отомстить!