Манипулятор. Глава 021. Финальный вариант

– Все! Хватит! – крикнул я, выставив руки вперед – Закончили!

Что-то сильно ударило меня в левый висок. Я покачнулся, понял, что пропустил с правой. В голове загудело, но я устоял и сохранил ясность. Вовка прыгнул на долговязого сбоку и повис на его левой руке. Я тут же зажал правую, рванул ее на себя, и долговязый, сделав пару шагов, рухнул боком на пол у стены. Я навалился рукой на его голову, второй зажал руку. Вовка сел на ноги. Долговязый не мог даже шевельнуться.

– Лежать, блять!!! – заорал я, противясь желанию продолжить драку. – Лежать!!

Я пхнул долговязого в голову, тот стукнулся ею об пол и обмяк. На танцполе стало тихо. Я огляделся и ткнул Вовку в бок. Он все понял. Мы слезли с долговязого, тот вяло шевельнулся и остался лежать.

Охрана объявилась, когда мы уже покидали танцпол. Нас не остановили. Миновав грот, мы пошли на выход. В клуб спустился наряд милиции. Мы буднично разминулись с двумя милиционерами и вышли на улицу. Подле клуба стоял «бобик», в нем, возмущаясь, сидел белобрысый. Смешавшись с толпой, мы миновали патрульную машину и оказались позади нее.

– У тебя висок разбит, кровь течет, – произнес Вовка.

– Сильно разбит?

– Ну, нормально, – вгляделся Вовка. – Опух немного и рассечение есть.

– Слушай, сходи к бармену, попроси у него льда, а?

– Ну, – замешкался чуть Вовка, добавил «шас» и покосолапил к клубу.

Оставшись один, я отошел подальше и в тень. Голова гудела, тело мелко трясло, на мозг накатили тошнота и головокружение. «Сотрясение что ли?» – подумал я и обозлился на самого себя, на врожденный пацифизм, который блокировал мою агрессию, на чувство справедливости, не позволявшее мне бить людей, когда те беспомощны или не могут дать сдачи. «В следующий раз бей первый… да, жизнь такая штука… либо бьешь первым, либо получаешь в морду… надо завязывать с алкоголем… и с сигаретами тоже… надо бросать… дерьмо это все… Рома, ты становишься похож на кусок говна». На меня, вдруг, накатила волна жалости к себе, вызванная ощущением полной жизненной никчемности. Хотелось заплакать. Но тут же жалость к себе была раздавлена злостью и ненавистью. Ненавистью к себе за слабость.

– Еблан, – произнес я вслух.