Тайна императрицы

– Что же люди лихие, господа разбойнички. Пришло нам время разбегаться. Погуляли мы, покуролесили. Ваньку-каина навечно прославили. Себя побаловали, понежили.

– Рановато ты, атаман, про покой стал твердить. Кровушка то дурная играет еще. – заметила дама, одетая как приличная дорогая модистка. Она обмахивала себя веером. Вообще вокруг Дороха стояли и сидели вполне приличные люди. В лакейских ливреях, мещанских сюртуках. Был один фрукт с новомодным галстуком и завитыми барашком свойскими волосами.

– Все. Все. Амалия Петровна. Стрекоза. Знаю, помню. Без имен.

– И я не понимаю, Дорох. – у завитого фрукта оказался высокий женский голос. – Вы нас всех собрали. Было так весело. Мы так играли.

– То-то и оно, Козья ножка. Играли. Все вы агнцы на минуту ставшие волками. Без клыков, но с рыком. Так, что не стоит. Вы люди сверху. Добычу поделите и растворитесь без следа. На то и расчет был.

Дорох с трудом опрокинул бочку. Оттуда посыпались драгоценности и золотые монеты.

– Постойте, Дорох. – завитый фрукт смущался. – Могу я… Мне деньги не особенно… Я адвокат… А вот плащ. Этот ваш. Багровый. Знаете. В лютую стужу у печки, да внукам.

– Мне он еще понадобится. А вы не тушуйтесь. Сшейте себе такой же. Было бы что показывать, а внуки все едино поверят. За мной. Пистон.

Переполох, которого не было.

Деревенька Чертаново располагалась в кривом овраге. Среди горстки мелких домишек на водянистом фоне августовской ночи дом Мишки Животинского выделялся особенно мощно. Не только своими размерами, но и тем, что он храпел сильно и голосисто, так что на вздохе у него поднималась крыша. Мишка Живот был урка опытный и хитрый. В огромной спальне предпочитал не спать. Ютился в закутке рядом на жесткой софе. Его помощник Баргузин храпел под жаркой периной и тяжким балдахином на кровати хозяина. На его жирной груди мерно вздымался крест из червонного золота. Символ воровской власти. В эту ночь над ним нависла серьезная угроза. Красный плащ вскарабкался по стене на второй этаж и перемахнул в полуоткрытое по причине жары окно. Перед ним лежал коридор, ведущий прямо в спальню Живота. Человек в плаще осторожно переступал через храпящие и сопящие тела. Нечаянно ногой он задел соломенную, стриженую скобочкой, голову длинного разбойника. Тот открыл глаза. Перед его осоловелым взором мелькнуло что-то красное. Сон вновь свалил его. Баргузин храпел. Его жирная рука коснулась пола. Красный плащ приблизился к нему. В это время через то же окно в коридоре в дом проник второй красный плащ. Он также столкнулся с головой длинного разбойника . Снова перед его помутневшими глазами замаячило что-то красное. Руки первого плаща уже лежали на кресте, когда послышался скрип. Он обернулся. В окоеме двери стоял человек в плаще. Плащ №1 отпрянул от постели. В его руке оказался смертельный итальянский стилет. Плащ №2 ответил на это русским шестопером. Второй размахнулся, но первый ушел от удара. Сделал выпад. Со звоном отбил стилет второй. Противники в нелепых позах застыли на месте. Перевели дух. Баргузин не проснулся. Беззвучная схватка продолжилась. В коридоре в этот час из окна спрыгнул третий красный плащ. Голова длинного разбойника смиренно ждала его. Оказавшись в спальне, третий на цыпочках, чтобы не потревожить сражающихся, прокрался к кровати. Крест был в дюйме от него, но соперники его настигли. Борьба трех плащей переместилась в партер.

– Баргузин! Баргузин! – раздался хриплый голос. Живописная кучка в красных плащах замерла и переместилась под кровать.

Мишка Живот вышел из своего закутка. Он ударил Баргузина по щеке.

– А. Что? – встряхнул немытой башкой Баргузин.

– Сколь раз говорил цепу с крестом отдельно ложить. Тут медянки на три рубля, а ты таскаешь его везде. Позолота слетает. Положь в сундук.

– Ага. Как скажешь, батька-атаман.

Босыми ногами прошлепал Баргузин к сундуку.

– Скорей назад вертайся, росомаха.

– Чего, батька. Снова налетели?

– Налетели былые бесы. Чего им неймется. Церковь я построил, детишкам и убогим помогаю. Про табак и водку забыл, а они все лезут, косорожие. А я же новый, Баргузин, но покою нет, словно, старый. – заплакал навзрыд Живот.

– Ну, что ты, чадунюшка. Не плачь. Таганка те ночи полные огня. – на манер колыбельной затянул Баргузин. На своих руках качал Баргузин Мишку. Живот очнулся. Хитро блеснули стальные глаза.

– Соска где, рассомаха? Забыл, что немец патентованный наказывал. Без нее никакого бесолечения.

Баргузин нашарил грязную соску и сунул в рот Мишке. Тот удовлетворенно зачмокал.

Мария и Цибульский.

Цибульский расхаживал перед Марией. Она готовилась отойти ко сну и появление мужа было неожиданным. В этой семье муж никогда не тревожил жену по ночам.

– Я долго молчал, Мария, но больше не могу. Я знаю, он был здесь. Этот Дорох. Он всегда будет нас преследовать.

– Уже нет. Больше он не придет.

– То же самое вы говорили в Варшаве. Мы уехали из Варшавы. Он приехал в Киев. Мы бежали из Киева. Мы в Москве и он в Москве. Я знаю, вы меня не любите, Мария, но я к вам привязан, а главное дети. Вы заменили им мать. Я обещаю вам. Если он еще раз здесь появится. У меня есть средство навсегда отвадить его от нашего дома. – с этими словами Цибульский, немного поплутав в пространствах своего широкого камзола, неуклюже достал и показал Марии короткоствольный дамский пистолет.

– Клянусь вам, моя рука не дрогнет.

Мария не выдержав нелепости ситуации, рассмеялась.

– Вы мне не верите.

Цибульский попытался взвести курок. У него ничего не получилось. Он виновато улыбнулся. Мария твердо сказала.

– Верю, Анджей. Конечно, верю.

Переполох, которого не было (продолжение).

Мишка спал как младенец, прижавшись к туше Баргузина. Осторожно три плаща выбрались из-под кровати. Два поспешили к выходу, а третий задержался у сундука. Он взял крест. Первые двое переглянулись и махнули руками. Длинный разбойник совсем проснулся, но ненадолго. Три мощных удара ногой по очереди вернули его в царство Морфея Выпрыгнув из окна, плащи разбежались в разные стороны.

– Как же вы долго, Шлёцер. Удалось?

– Вполне, граф. – Шлёцер устало откинул капюшон. – И все же это была довольно странная эпопея. Такого со мной не случалось.

– А где же крест?

– У меня его украли.

– Кто? – спросил Бабицкий.

– Я. – ответил Пистону Дорох. – Я сам у себя украл.

– Как это? – не понял Пистон.

– Он был в таком же красном плаще. – сказал Шлёцер.

– Невероятно, Шлёцер. Ванька-Каин был у вас в руках, а вы его упустили.

Дорох:

– Бог с ним с этим крестом. Он все равно медный. Другое странно.

Шлёцер:

– Крест в любом случае украден, а Мишка будет искать красный плащ. Но Бабицкий! Нас было трое. Я это я. Второй – это Ванька. Кто же третий?

– Кто? – пересохшими губами спросил Бабицкий.

– Кто? – вопросил Дорох.

– Кто? – пробулькал Пистон.

– М-м? – спросила глазами мартышка, сидящая в седле гнедой лошади. Она почесала острым ногтем свое темя и посмотрела на человека в красном плаще. Человек любовался крестом. Красный плащ пролился вниз к его ногам. Луна осветила этого господина. Это был Гвендолин.

В спальне императрицы (продолжение).

Сломавшись, ножовка полетела в сторону. Побродив по комнате, ругаясь и вскидывая руки, Бирон остановился у пузатого комода. На комоде стоял ларец драгоценной работы. С мелодичным звоном ларец открылся. На бархате лежали всевозможные инструменты: кусачки, щипцы, молоток, зубило. Но Бирон остановил свой выбор на небольшой бомбе с торчащим фитилем, улыбался он при этом хитро и недобро. Императрица не шелохнулась.

Полковник.

Деньки начались горячие, и Кулебякин ночевал на кушетке в своем отделении. Он кормил пшеном Пьетро, а Шлёцер раскуривал трубку, когда их потревожил бравый голос.

– Господа, я полковник Дровосеков. По именному рескрипту губернатора моему полку поручена бесповоротная руинизация злачных мест этого города для уловления злокозненного преступника коий Ванькой-каином именуется.

Полковник звякнул шпорами.

– Простите, господа.

– Любопытно. – откликнулся Шлёцер.

От произведенного волнения у полковника начисто отвалилась левая задняя филейная часть. Он неуклюже попытался поднять ее, тогда у него отвалилась правая.

– Позвольте, я помогу. – Шлёцер держал необычные протезы, как арбузы.

– Осмелюсь спросить. Турецкая пуля или янычары в бессильной злобе на удальство российское отгрызли?

– Ваши слова неуместны, сударь. – полковник отобрал протезы и приладил их на место. – Воинство российское это место лишь у противника лицезреть честь имеет. Я в окруженье. Сам. Голодным солдатам. А пулям никогда не кланялся. – сказал полковник и нажал на пятно величиной в пятак у себя на лбу. Оттуда выскочила птичка, как у часов-ходиков. Шлёцер в изумлении отпрянул

– Делу время, господа. Мне нужен список притонов Москвы, чтобы не ошибиться. Для нас любое гражданское лицо. Не взирая. Это бабенка с волшебными персями и жареным гусем под мышкой.

– Я начинаю вас опасаться, полковник. Кулебякин, выдайте список полковнику.

Невзгоды Бранзулетки.

По заданию Кулебякина, его помощник Бранзулетка дни и ночи проводил в одном типичном заведении на Хитровке. Наливался грошовым вином и квашеной капустой. Задание у Бранзулетки было такое: следить и знакомства заводить. Играть роль прожженного хитрована. В шалмане гудочники Гвендолина зарабатывали деньги. Заканчивали наяривать на балалайках какую-то арестанскую муру.

– Слышь, ты, гулёма. – бросил один с пропитой клейменой рожей. – Штукенцию могешь. Баха-Барабаха. Рубликами купца Адыгеева плачу.

Музыканты могли. В темном углу притона за кружкой прокисшего пива Пистон уговаривал Бранзулетку.

– Там делов то. Дьякон с косицей, да кобель старый, что на суп не годится.

– Боязно мне как-то. – гудел Бранзулетка. – Божьего слугу топориком тюкать.

– С Богом напрямки разговаривать надо, а не через чужую голову. У ней всегда свои мысли забором встанут. Как? Берешься?

В это время к кабаку с двух сторон приближались бандиты Живота во главе с Баргузином и солдаты с полковником Дровосековым. Две власти неуклонно сближались. Когда их разделяло не более пяти метров затрещали курки кремнёвых солдатских ружей. Разбойники обнажили клинки. Немного оставалось до открытого столкновения. Полковник и Баргузин шагнули вперед. Протяжно посмотрели друг на друга и затрясли кулаками.

– Цуефа. Цуефа. – забормотали они одновременно.

Полковник выбросил камень, а Баргузин бумагу. Полковник смирился.

– Пока табачим, братцы!– обратился он к солдатам.

В шалман с пальбой и гиканьем ворвалась банда Мишки Живота. Разбойники заняли проходы. Последним аккордом звякнула балалайка. Баргузин обратился к присутствующим.

– Слушай меня. Я со словом без войны. Какая-то подлюка в красном плаще, горе его матери, сперла у нашего атамана Живота крест воровской. Мы его найдём. Непременно разыщем, но и вы нам подсобите. Оглянитесь вокруг себя, может эта гадюка меж вас обретается. До вечера время даем, потом хуже будет. За мной, хлопцы.

На выходе полковник спросил у шедшего последним Баргузина.

– Ну как там?

– Нормально. – ответил Баргузин. – Хавают.

В притоне Пистон сказал.

– Ишь ты. Засуетились.

– Этот Ванька-Каин видно не промах. – сказал Бранзулетка.

– А ты?

– А что я. Я не знаю.

– Смотри, корыто ты такое. С тебя на атасе постоять за ради Христа. Добра там… Взять и схорониться на всю жизнь в притараненной деревеньке. Слышь меня…

Ответить Бранзулетка не успел. Теперь в притоне появились солдаты. Они нацелили мушкеты на посетителей. Вошел Дровосеков и встал на то место, где минуту назад до этого стоял Баргузин.

– Долго разговаривать не буду. Заведение закрывается. Всех арестовать и препроводить в городскую тюрьму.

Пистон вскочил на лавку.

– Не по закону, начальник. Без разговору людей не волить…

Приклад солдатского мушкета успокоил его быстро.

– Арестовать. – полковник хотел звякнуть шпорами, но сдержался.

Покупка.

Бабицкий выбрался на прогулку по Тверской. Покручивал легкой тросточкой. Раскланивался с фланирующей публикой и радовался нежаркому и зефирному дню. У гастронома Одульянца, полюбовался собой, глядясь в зеркальную витрину с пирамидами оранжерейных фруктов и бело-красными окороками. К Бабицкому подлетел приказчик и затараторил назойливо.

– Что желаете, сударь. Вы я вижу, модник. Могу предложить щипцы, что волосья из носу дёргают. Из Амстердаму. Сами пользуемся. Скидочку порядочную организуем.

– Не забывайся. Буду я после тебя…

В витрине Бабицкий увидел проходящую симпатичную даму. С кораблём в волосах.

– Скажи-ка, любезный, а картошка есть?

– О, у вас хороший вкус, сударь. Сей экзотический овощ весьма дорог. Сей момент.

Дама уходила. Приказчик вернулся с букетом фиолетовых слабых цветов.

– Прошу. Пять рублей.

– Держи.– сунув деньги, Бабицкий помчался за дамой. Приказчик плюнул.

– Едрить твою маковку. За пять рубликов то дом построили бы в Филях, а он за это… Тьфу!

Бабицкий догоняет.

У дамы были черные волосы и южная внешность. Она была очень хороша. Бабицкий почти настиг ее, но подъехала бричка и после недолгих уговоров одного приятного брюнета. Бричка покатила к Ямской вместе с дамой. Бабицкий мог признать свое поражение, но он остановил первого попавшегося лихача и бросился в погоню. Не дама теперь его интересовала. Он узнал приятного брюнета. Это был прапорщик Истомин, который фигурально раздел их со Шлёцером на дороге в Москву. Букет экзотической картошки полетел на мостовую. Тележное колесо немедленно раздавило крепкий дом с железной крышей в Филях.

Свидетель вины.

Кулебякин и Шлёцер допрашивали задержанных Дровосековым. Полковник был тут же. Солдаты ввели Бранзулетку. Бросили на стул.

Шлёцер.

– Смотрите, господин тайный советник. Вурдалак завелся в вашей канцелярии. Это хорошо. Это жизненно. Теперь в вас можно верить, а не лубки грошовые малевать. А что если он ещё красный плащ окажется. Какая Шекспериада будет. Клянусь, если б не свидетели, так бы и сделал. Для овершия сей занимательной историйки.

Бранзулетка поднял виноватые глаза на Кулебякина.

– Ничего, Бранзулетка. Ты все правильно делал. Полицейски грамотно. Что попался это хорошо. Ворьё за своего держать будет. Нам же легче. – ответил ему тайный советник.

– Нет в вас полицейских честности и прямоты, столь в избытке присутствующих в нас в солдатах – заметил полковник. Он стоял у стены, закрывая клетку с Пьетро.

– Это уж, как дышло повернуть, господин полковник. – сказал Кулебякин и бросил солдатам.

– Заберите этого. В арестанской до вечера пусть посидит и следующего давайте.

Следующим был Пистон. Вошли два солдата с примкнутыми штыками и тотчас из-под стола донеслось.

– Что это за башмаки. Они непременно развалятся в непогоду. Проверим.

– Шлёцер, прячьте ноги. – нервно закричал обычно спокойный Кулебякин. Он за шиворот вытащил брыкающегося Пистона с расстегнутой ширинкой из-под стола.

– Встретили старого друга, Кулебякин. – Шлёцер отпрянул к стене.

– Не дай, бог.

Несколько струй, исторгнутых Пистоном, попали на бумаги, лежавшие на столе. С отвращением Кулебякин швырнул Пистона на стул.

– Опять всё загадил, пакостник.– смахнул Кулебякин мокрые бумаги. – Смотри, Пистон, в этот раз батогами не отделаешься.

– Я мыслю сейчас и приступим. – Шлёцер сжал кулаки.

– Не советую, Шлёцер. Он плюётся не хуже верблюда, такая мерзость.

Пистон смачно харкнул. Лишь природная ловкость уберегла Шлёцера от прямого попадания.

– Я суну ему кляп. – сказал Дровосеков.

– Лучше сразу два. – ехидно посоветовал Шлёцер.

Бесстрашный воин пошел на сближение с Пистоном. Полковник смело приблизил к Пистону свое лицо, и когда Пистон уже совсем собрался наградить его по заслугам, прямо в лоб, полковник выпустил свою птичку. От изумления Пистон открыл рот. Этого оказалось достаточно, чтобы кляп оказался на месте. Связать ему руки было секундным делом.

Полковник отошел от стены. Увидев Пистона, Пьетро встревожено заметался по клетке, пытаясь улететь от этого страшного человека, который убил его хозяина. Заметив это, Кулебякин усмехнулся.

– Здесь и допрашивать нечего. Он это. У нас свидетель есть.

Смерть Дороха.

В доме кроме дворни никого не было. Цибульский с сыновьями с утра уехал в контору. Дорох сразу перешел к делу.

– Я уезжаю. У меня три возка по кучера набитые рухлядью. Я направляюсь в Рим, и клянусь богом, папе придется потесниться. Сейчас я вновь пришёл за тобой, как десять лет назад. Я снова у твоих ног. Прошу не оставляй меня.