Происхождение

Глава 8

Роберт Лэнгдон с удивлением рассматривал странные экспонаты – плавно изогнутые гигантские стальные листы, тронутые ржавчиной. Они были установлены так, что получились свободно разбросанные объекты высотой чуть более четырех с половиной метров. У объектов были разные текучие формы: длинные волны, незамкнутые цилиндры, спирали.

– Итак, «Материя времени», – повторил Уинстон. – Художник – Ричард Серра. Листы из тяжелого металла, поставленные на ребра, создают ощущение нестабильности. Но на самом деле они устойчивы. Накрутите долларовую банкноту на карандаш, снимите и поставьте на ребро – закрученная банкнота будет вполне устойчива, что обеспечено геометрией.

Лэнгдон остановился у огромного усеченного конуса. Слегка наклоненные стенки его были покрыты налетом ржавчины, словно мхом. Странное сочетание несокрушимой силы и хрупкого равновесия.

– Обратите внимание, профессор: эта форма не замкнута.

Лэнгдон пошел вокруг металлической стены и обнаружил зазор – словно ребенок попытался нарисовать окружность, но не довел линию до конца.

– Разомкнутые края оставляют проход – это дает возможность посетителям исследовать внутреннее пространство.

Если только посетитель не страдает клаустрофобией, подумал Лэнгдон и торопливо отошел в сторону.

– У экспоната, который сейчас перед вами, – продолжал Уинстон, – тоже есть внутреннее пространство. Три изогнутые полосы, поставленные на ребра, образуют два волнообразных коридора длиной более тридцати метров. Это произведение называется «Змея», и наши юные посетители с удовольствием бегают по ее «коридорам». А если два человека встанут в противоположных концах «коридора», то смогут переговариваться даже шепотом, словно стоят лицом к лицу.

– Уинстон, все это очень интересно. Но не могли бы вы объяснить, почему Эдмонд попросил показать мне именно этот зал? – Он знает, что я не любитель подобных произведений.

– Главное, что он попросил показать вам здесь, – ответил Уинстон, – это экспонат под названием «Закрученная спираль». Впереди и чуть правее. Видите?

Лэнгдон посмотрел в указанном направлении. Да до нее идти метров восемьсот!

– Да, вижу.

– Отлично. Пойдемте посмотрим?

Лэнгдон окинул унылым взглядом бесконечное пространство ангара и покорно зашагал в сторону спирали под неумолкающий голос Уинстона:

– Я слышал, профессор, что Эдмонду Киршу очень нравятся ваши исследования, особенно о взаимодействии разных религиозных традиций и отражении этих процессов в искусстве. Это во многом схоже с тем, чем занимается Эдмонд, когда с помощью теории игр и компьютерного моделирования анализирует различные системы, чтобы попытаться предсказать, как они будут развиваться с течением времени.

– И, судя по всему, у него неплохо получается. Его даже называют Нострадамусом наших дней.

– Верно. Хотя, на мой взгляд, обидное сравнение.

– Почему обидное? – удивился Лэнгдон. – Нострадамус – самый знаменитый предсказатель всех времен и народов.

– Профессор, не хочу показаться невежливым, но Нострадамус написал около тысячи невнятных катренов, в которых вот уже четыре столетия суеверные люди умудряются находить предсказания всего, чего угодно, – от Второй мировой войны до смерти принцессы Дианы и атаки на Всемирный торговый центр в Нью-Йорке. Полный абсурд. А Эдмонд Кирш сделал несколько очень детальных прогнозов, которые вскоре подтвердились: облачные технологии, беспилотные автомобили, чип всего на пяти атомах. Мистер Кирш не Нострадамус.

Обиделся, подумал Лэнгдон. Говорят, сотрудники Эдмонда Кирша просто молятся на него, и, очевидно, Уинстон один из самых преданных его обожателей.

– Вам нравится экскурсия, профессор? – неожиданно сменил тему Уинстон.

– Очень нравится. Кирш молодец, разработал интересную систему дистанционных экскурсоводов.

– Над этой системой Эдмонд работал годы и годы, потратил огромные деньги и немало времени. И все в условиях строжайшей секретности.

– Правда? Честно говоря, технология не кажется мне какой-то запредельно сложной. Признаюсь, вначале я отнесся ко всему этому скептически, но вы, Уинстон, растопили мое сердце – с вами приятно беседовать.

– Рад слышать. Надеюсь, узнав правду, вы не измените свое мнение. Дело в том, что я был не до конца честен с вами.

– Что вы имеете в виду?

– Начать с того, что мое настоящее имя не Уинстон, а Арт^[17].

– Экскурсовод по имени Арт! – рассмеялся Лэнгдон. – Вполне естественно, что вы поменяли имя. Рад познакомиться, Арт.

– И еще. Когда вы спросили, почему бы гиду просто не ходить рядом, я объяснил, что мистер Кирш хотел уменьшить количество людей в залах. Но это не вся правда. Есть еще одна причина, почему мы общаемся с помощью гарнитуры. – Он сделал паузу. – Дело в том, что я физически не могу ходить.

– О, простите. – Лэнгдон представил колл-центр, несчастного молодого человека в инвалидной коляске, и ему стало неловко, оттого что Арту приходится все это рассказывать.

– Не надо меня жалеть, профессор. Поверьте, ноги мне ни к чему. Понимаете, я вообще выгляжу не так, как вы меня представляете.

Лэнгдон замедлил шаг.

– Что вы имеете в виду?

– Арт – не от слова «искусство», а от слова «искусственный»^[18], хотя мистер Кирш предпочитает термин «синтезированный». – На мгновение повисла пауза. – Дело в том, профессор, что сегодня весь вечер вы беседовали с «синтезированным экскурсоводом». Проще говоря – с компьютером.

Лэнгдон невольно огляделся по сторонам:

– Это что, розыгрыш?

– Отнюдь. Я вполне серьезно. Эдмонду потребовалось около десяти лет и порядка миллиарда долларов, чтобы столь серьезно продвинуться в области создания искусственного интеллекта. И сегодня вы одним из первых оценили плоды этих усилий. Весь тур провел для вас «синтезированный экскурсовод». Я не человек.

Лэнгдон не сразу смог поверить в то, что услышал. Прекрасная дикция, естественные интонации. Если исключить странноватый смех, Лэнгдон никогда не сталкивался с таким приятным собеседником. А добродушный юмор и тонкое понимание произведений искусства…

Надо мной проводят эксперимент, подумал Лэнгдон, оглядываясь в поисках скрытых видеокамер. Похоже, он невольно стал частью произведения «экспериментального искусства» – персонажем хорошо срежиссированной пьесы из театра абсурда. Я для них как крыса в лабиринте.

– Мне все это не очень нравится, – громко произнес Лэнгдон, и голос его эхом разнесся по огромному пустому залу.

– Простите, – сказал Уинстон. – Вас можно понять. Я допускал, что вам трудно будет это переварить. Теперь ясно, почему Эдмонд попросил привести вас сюда, где никого нет. Кстати, другие гости ни о чем не подозревают.

Лэнгдон снова осмотрелся, словно хотел убедиться, что он один в этом огромном зале.

– Как вам несомненно известно, – уверенно продолжил Уинстон, не обращая внимания на растерянность Лэнгдона, – человеческий мозг – бинарная система: синапсы находятся либо в пассивном состоянии, либо в возбужденном, как «переключатели» в компьютере, – либо включен, либо выключен. В мозгу больше ста триллионов «переключателей». Так что проблема создания искусственного мозга не в новых технологиях, а в масштабности системы.

Лэнгдон едва его слушал, двигаясь в направлении стрелки под надписью «Выход», которая указывала в дальний конец зала.

– Профессор, я понимаю, вас смущает, что мой «человеческий» голос сгенерирован машиной, но, поверьте, это самая простая задача. Более или менее сносно человеческую речь может имитировать простая электронная книжка за девяносто девять долларов. А Эдмонд вложил в этот проект миллиарды.

Лэнгдон остановился.

– Если ты компьютер, скажи: какой был промышленный индекс Доу – Джонса при закрытии торгов двадцать четвертого августа одна тысяча девятьсот семьдесят четвертого года?

– Это была суббота, – мгновенно прозвучал ответ. – Торги не проводились.

Лэнгдон почувствовал, как по спине у него пробежал холодок. Он специально назвал эту дату. К тому же этот день навсегда остался у него в памяти. В ту субботу у его лучшего друга был день рождения, и он до сих пор помнил вечеринку у бассейна. Хелен Вули была в голубом бикини.

– Но накануне, в пятницу, двадцать третьего августа, – бесстрастно продолжал гид, – промышленный индекс Доу – Джонса при закрытии был 686,80, он упал на 17,83 пункта, потеряв 2,53 процента.

Лэнгдон на мгновение потерял дар речи.

– Я готов подождать, если вы хотите свериться со смартфоном. Но не могу не отметить комичность ситуации.

– Но как…

– Главная проблема искусственного интеллекта, – снова зазвучал голос, и слышать британский акцент казалось теперь особенно странно, – не быстрый доступ к данным, что, вообще говоря, несложно, но способность оперировать этими данными, уметь их сопоставлять и делать выводы. Это, собственно, я и продемонстрировал вам сегодня. Умение уловить взаимосвязь и взаимозависимость разных суждений. Поэтому мистер Кирш хотел, чтобы этот тест был пройден с вами.

– Тест… со мной? Ты тестировал… меня?

– Нет-нет, что вы. – И снова этот противный смех. – Я тестировал себя: смогу ли я убедить вас в том, что я человек.

– Тест Тьюринга?

– Именно.

Этот тест для оценки интеллектуальных способностей вычислительной машины, насколько помнил Лэнгдон, был предложен знаменитым шифровальщиком Аланом Тьюрингом еще в пятидесятые годы прошлого века. Судье предлагалось послушать диалог человека и машины. Если судья не сможет с уверенностью определить, который из участников диалога – человек, тест считается пройденным. В 2014 году в лондонском Королевском обществе одна из компьютерных программ сенсационно прошла этот тест. Но с тех пор, похоже, в деле создания искусственного интеллекта был совершен настоящий прорыв.

– Сегодня вечером, – продолжал Арт, – ни один из гостей ничего не заподозрил. Все наслаждались приятной беседой.

– То есть сегодня все разговаривали с компьютером?

– Строго говоря, все разговаривали со мной. Мне не сложно беседовать с большим количеством людей одновременно. Вы слышите мой базовый голос, который определил Эдмонд, а остальные… С каждым гостем я разговаривал на его языке и соответствующим голосом. Учитывая ваши персональные данные: мужчина, американец, профессор, – я добавил к базовому голосу легкий британский акцент. Мне показалось это более подходящим, чем, скажем, беседовать голосом юной девицы с тягучим выговором представителей южных штатов.

Похоже, он только что обвинил меня в мужском шовинизме.

Лэнгдон вспомнил одну любопытную запись, которая появилась в Сети несколько лет назад. Шеф-редактору журнала «Тайм» Майклу Шереру позвонил рекламный робот и говорил так «по-человечески», что потрясенный Шерер выложил запись разговора в Сеть для всеобщего ознакомления.

И это было всего несколько лет назад, подумал Лэнгдон.

Лэнгдон знал, что Эдмонд упорно работает над созданием искусственного интеллекта – время от времени Кирш появлялся на обложках журналов, чтобы объявить об очередном прорыве. И вот его новое детище – «Уинстон». Ничего не скажешь, впечатляющие успехи.

– Я понимаю, у нас мало времени, – снова зазвучал голос. – Но мистер Кирш просил, чтобы я обязательно показал вам эту спираль. И вот она перед вами. Он предупредил, что вы непременно должны зайти внутрь и пройти до самого центра.

Лэнгдон заглянул в узкий искривленный проход и насторожился. Что за глупый студенческий розыгрыш?

– Прости, а что там, внутри? Видишь ли, я не большой любитель замкнутых пространств.

– Любопытно, я не знал об этой вашей особенности.

– Предпочитаю не распространяться о своей клаустрофобии, – сказал Лэнгдон и вдруг поймал себя на странном ощущении: он никак не мог до конца поверить, что говорит с компьютером.

– Не надо бояться. В центре спирали очень просторно. А мистер Кирш просил, чтобы вы обязательно осмотрели именно центр. Также Эдмонд сказал: перед тем как войти в лабиринт, вам следует снять гарнитуру и положить на пол.

Лэнгдон все еще не решался.

– То есть тебя там не будет?

– Очевидно, нет.

– Все это как-то странно, я не совсем уверен…

– Профессор, вы приняли приглашение мистера Кирша и проделали долгий путь, чтобы прибыть сюда. А здесь всего лишь несколько десятков метров… Поверьте, дети бегают каждый день туда и обратно, и с ними ничего не случается.

Впервые в жизни Лэнгдона стыдил компьютер. И это подействовало. Он снял гарнитуру, положил на пол и приблизился ко входу в лабиринт. Узкий проход между высокими стальными стенами плавно поворачивал влево и терялся во мраке.

– Ничего страшного, – сказал он, ни к кому, собственно, не обращаясь.

Сделал глубокий вдох и шагнул вперед.

Узкий коридор все вился и вился, закручивался сильнее, и скоро Лэнгдон потерял счет виткам. С каждым оборотом проход сужался, и Лэнгдон чувствовал, что из-за широких плеч ему скоро придется идти боком. Дыши глубже, Роберт. Наклоненные металлические стены, казалось, вот-вот схлопнутся, и на него обрушатся тонны стали.

Что я делаю?

Он уже готов был развернуться и побежать обратно, когда узкий проход вдруг оборвался и открылась просторная площадка. В центре спирали было действительно куда больше пространства, чем можно предположить. Лэнгдон быстро вышел из тоннеля на открытое место, обвел взглядом высокие стальные стены и снова подумал, что это глупый детский, а главное – совершенно неуместный розыгрыш.

Где-то снаружи стукнула дверь, и за высокими стальными стенами послышались быстрые гулкие шаги. Кто-то вошел в зал через дверь, которую видел Лэнгдон. Шаги приблизились к спирали, а потом их звук стал перемещаться вокруг Лэнгдона, с каждым витком становясь все громче. Кто-то шел по лабиринту. Лэнгдон повернулся лицом к выходу из тоннеля. Шаги приближались, становились все громче, и наконец из тоннеля появился человек. Невысокий, худой, бледный, с горящими глазами, с непослушной копной черных волос на голове.

– Великий Эдмонд Кирш умеет себя подать.

– Как говорится, «второго шанса произвести первое впечатление не будет», – улыбнулся Кирш. – Приветствую, Роберт. Спасибо, что пришел.

Они дружески обнялись. Лэнгдон почувствовал, как сильно Кирш похудел за этот год.

– Следишь за фигурой?

– Я стал веганом, Роберт. Это проще, чем крутить педали.

Лэнгдон рассмеялся:

– Рад тебя видеть, Эдмонд. Ты как всегда – всех заставил нарядиться, а сам бог знает в чем.

– Кто? Я? – Кирш взглянул на свои узкие черные джинсы, огладил белую майку с V-образным вырезом на груди и куртку-бомбер с боковыми молниями.

– Это все от-кутюр.

– И белые шлепанцы тоже от-кутюр?

– Шлепанцы?! Да это «Феррагамо», линия «Гвинея».

– И стоят они, полагаю, больше, чем все, что на мне?

Эдмонд подошел и посмотрел лейбл на фраке Лэнгдона. Потом улыбнулся:

– А что, вполне милый фрак. И сидит хорошо.

– Послушай, Эдмонд. Этот твой синтезированный друг Уинстон… Меня тревожит, что…

Лицо Кирша засветилось от радости.

– Здорово, да? Ты не представляешь, как я рванул с искусственным интеллектом в этом году, – настоящий квантовый скачок. Разработал несколько новых технологий, теперь компьютер совершенно на иных принципах решает задачи и сам себя контролирует. Уинстон пока в процессе доводки. Но он прогрессирует с каждым днем.

Лэнгдон заметил, что за прошедший год под мальчишескими глазами Эдмонда появились темные круги. Он вообще выглядел очень усталым.

– Эдмонд, расскажи, зачем ты меня сюда затащил?

– В Бильбао? Или в спираль Ричарда Серра?

– Начнем со спирали. Ты же знаешь, у меня клаустрофобия.

– Конечно, знаю. Но сегодня мне надо расшевелить всех моих гостей, – сказал он с самодовольной усмешкой.

– Ты в своем репертуаре.

– К тому же мне надо поговорить с тобой, а я не хочу, чтобы меня увидели до начала шоу.

– Рок-звезда не общается со зрителями до концерта?

– Вот именно! – шутливо согласился Кирш. – Рок-звезда появляется на сцене в мистических клубах дыма.

Свет в зале вдруг начал мигать. Кирш посмотрел на часы. Потом на Лэнгдона. Лицо его стало серьезным.

– Роберт, у нас мало времени. Сегодня у меня большой день. На самом деле не только у меня – у всего человечества.

Лэнгдон внезапно ощутил сильное волнение.

– Недавно я сделал научное открытие, – продолжил Эдмонд. – Это такой прорыв! Даже не представляешь, какие будут последствия. Почти никто на свете ничего об этом не знает, и вот сегодня, совсем скоро, я объявлю об открытии всему миру.

– Не знаю, что и сказать, – отозвался Лэнгдон, – все это очень любопытно.

Эдмонд понизил голос и заговорил с необычным напряжением:

– Прежде чем расскажу всем о своем открытии, я хочу посоветоваться с тобой, Роберт. – Он сделал паузу. – Боюсь, от этого зависит моя жизнь.

Глава 9

Они молча стояли внутри огромной металлической спирали.

Я хочу посоветоваться… От этого зависит моя жизнь.

Слова Эдмонда тяжело повисли в воздухе. Лэнгдон видел испуг в глазах друга.

– Эдмонд, что происходит? С тобой все в порядке?

Свет в зале снова потускнел, но сейчас Эдмонд не обратил на это внимания.

– У меня был замечательный год, Роберт. – Эдмонд говорил почти шепотом. – Я работал над главным проектом, который заложил основы моего великого открытия.

– Прекрасно.

Кирш кивнул:

– Это правда прекрасно. Ты не представляешь, как мне не терпится поделиться с миром своим открытием. Оно совершит настоящий переворот в умах. Без преувеличения: эффект будет не меньший, чем от революции Коперника.

Лэнгдон поначалу подумал, что Эдмонд шутит, но выражение лица друга было абсолютно серьезным. Революция Коперника? Эдмонд никогда не отличался скромностью. Но всему есть предел. Николай Коперник – отец гелиоцентрической системы. Он доказал, что планеты вращаются вокруг Солнца, а не наоборот. Это привело к настоящей научной революции в шестнадцатом веке и упразднило традиционное учение церкви о том, что Земля, на которой живет человечество, находится в центре Божьего мира. Церковь еще три века отрицала и порицала учение Коперника, но ничего не смогла поделать: картина мира стала иной.

– Смотрю, тебе не нравится Коперник, – сказал Эдмонд. – Может, тогда Дарвин?

Лэнгдон улыбнулся:

– Один другого не лучше.

– Хорошо. Скажи: какие два главных вопроса задает себе человечество на протяжении всей истории?

Лэнгдон задумался.

– Ну, наверное: «Как все началось?» и «Откуда мы появились?».

– Верно, это все один вопрос – первый. А второй логически вытекает из первого, только не «откуда мы появились», а…

– «Куда мы идем?»

– Именно. Эти две тайны лежат в основе человеческого опыта. Откуда мы? И что нас ждет? Происхождение человека и его предназначение, судьба. – Эдмонд испытующе смотрел на Лэнгдона. – Так вот, Роберт. Я… Я нашел очень простые ответы на эти вопросы.

Лэнгдона потрясли слова Эдмонда. Даже невозможно представить, что из этого следует.

– Я… правда не знаю, что и сказать.

– Ничего не надо говорить. У нас еще будет время все подробно обсудить – после презентации. Сейчас меня волнует другое: оборотная сторона всего этого, побочный эффект моего открытия.

– Ты боишься каких-то последствий?

– Еще как боюсь. Ответив на два главных вопроса, я вступил в прямой конфликт с традиционными учениями, освященными тысячелетней историей. Происхождение человека и его судьба – исконная вотчина религии. Я вторгся на чужую территорию. Увы, адептам любой религии мира не понравится то, что я скажу.

– Теперь понятно, – кивнул Лэнгдон, – почему год назад в бостонском ресторане ты два часа кряду выносил мне мозг религиозными вопросами.

– Совершенно верно. И если ты помнишь, я пообещал: еще на нашем веку все религиозные мифы будут окончательно развеяны наукой.

Да, такое не забывается. Дерзкие слова Кирша до сих пор звучали в ушах Лэнгдона.

– Помню. Но я возразил тебе, Эдмонд. Религия в течение тысячелетий пережила не одно научное открытие, и она играет очень важную роль в обществе. Конечно, религия менялась и будет меняться, но никогда не умрет.

– Точно. А я тебе сказал тогда, Роберт: цель моей жизни – с помощью научных истин победить религиозный миф.

– Сильно сказано.

– И тогда, Роберт, ты дал мне совет. Если когда-нибудь я открою «научную истину», которая будет противоречить религиозной доктрине или даже подрывать ее, имеет смысл поговорить с серьезными религиозными деятелями, и они объяснят мне, что наука и религия говорят об одном и том же, только на разных языках.

– Все правильно. Ученые и священники часто используют разные слова, чтобы описать одни и те же тайны вселенной. Конфликт скорее семантический, чем метафизический.

– Я последовал твоему совету, – продолжил Кирш. – И проконсультировался с духовными лидерами по поводу своего открытия.

– Что?

– Ты слышал о Парламенте религий мира?

– Конечно. – Лэнгдон с большим энтузиазмом принимал любые попытки наладить межконфессиональный диалог.

– В этом году, – сказал Кирш, – Парламент собрался в окрестностях Барселоны, в часе езды от моего дома, в монастыре Монтсеррат.

Знаменитое место, подумал Лэнгдон. Много лет назад он был на той горе.

– Я узнал, что они заседают почти в то самое время, когда я планировал объявить о своем открытии, и подумал…

– …что это знак Божий?

Кирш улыбнулся:

– Что-то вроде того. Словом, я связался с ними.

– Ты выступал перед всем Парламентом? – удивленно воскликнул Лэнгдон.

– Что ты! Это слишком опасно. Я не хотел допустить утечки информации раньше времени. Поэтому встретился только с тремя – с представителями христианства, ислама и иудаизма. У нас состоялся конфиденциальный разговор в монастырской библиотеке.

– В библиотеке? – удивился Лэнгдон. – Но туда же никого не допускают.

– Ну, я сказал, что нужно найти безопасное место – никаких телефонов, видеокамер, посторонних. Они выбрали библиотеку. Перед тем как все рассказать, я попросил их пообещать, что они будут держать услышанное в секрете. Они обещали. Так что, кроме них, о моем открытии никто не знает.

– Интересно. И как они отреагировали на твои слова?

– Понимаешь, – смущенно ответил Кирш, – похоже, я не очень хорошо все преподнес. Ты же знаешь, Роберт, я склонен увлекаться, и вообще дипломатия – не мой конек.

Лэнгдон улыбнулся:

– Знаю, поговаривают, что тебе не мешало бы пройти групповую психотерапию, – с улыбкой сказал Лэнгдон. Как, впрочем, и Стиву Джобсу, и многим другим гениям.

– Короче, со свойственной мне прямотой я начал разговор с того, что выложил им всю правду: религия – это форма массового заблуждения, и как ученый я не могу понять, почему миллиарды разумных людей верят непонятно во что и позволяют собой руководить непонятно кому. Тогда они спросили: зачем же я пришел говорить «непонятно с кем»? На что я ответил просто: пришел посмотреть, как они отреагируют на мое открытие. Мне важно знать, как оно будет воспринято в религиозных кругах.

– Очень дипломатично, – усмехнулся Лэнгдон. – Ты же знаешь: иногда простота хуже воровства. А прямота – не самая лучшая политика.

Кирш небрежно отмахнулся:

– Всем давным-давно известно, что я думаю о религии. Я считал, они оценят мою прямоту. Как бы то ни было, я рассказал о своем открытии и подробно объяснил, как оно все изменит. Показал на смартфоне видео, на мой взгляд, довольно впечатляющее. Они не проронили ни слова.

– Но хоть что-то они должны были сказать? – Лэнгдону становилось все интереснее, что же такое открыл Кирш.

– Я надеялся на обсуждение, но католик, епископ, не дал двум другим и слова сказать. И посоветовал мне не обнародовать открытие. На что я ответил, что обнародую его через месяц.

– Но ты же собираешься это сделать сегодня.

– Именно. Но я не хотел, чтобы они запаниковали и попытались сорвать мне презентацию.

– А если они узнают, что презентация сегодня? – спросил Лэнгдон.

– Думаю, не обрадуются. Особенно один из них. – Кирш пристально смотрел на Лэнгдона. – Священник, который устроил нашу встречу. Епископ Антонио Вальдеспино. Ты знаешь, кто это?

Лэнгдон задумался.

– Он из Мадрида?

– Именно, – утвердительно кивнул Кирш.

Не самый подходящий слушатель для лекции Кирша по радикальному атеизму, подумал Лэнгдон. Испанские католики считают Вальдеспино своим духовным лидером, он отличается крайним консерватизмом и имеет сильное влияние на испанского короля.

– В этом году он председательствовал в Парламенте, – сказал Кирш. – Я предложил ему встретиться. Он согласился, и я попросил, чтобы он пригласил представителей ислама и иудаизма.

Лампы на потолке снова померкли.

Кирш тяжело вздохнул и заговорил еще тише:

– Роберт, я вот что хотел у тебя спросить до начала презентации. Как ты думаешь, епископ Вальдеспино опасен?

– Опасен? – удивился Лэнгдон. – В каком смысле?

– То, что я ему показал, несет угрозу для существования его мира. Поэтому я спрашиваю тебя: может ли от него исходить угроза для моей жизни?

Лэнгдон решительно замотал головой.

– Что ты, это невозможно. Не знаю, что ты ему рассказал… Вальдеспино, конечно, столп испанского католицизма и, благодаря связям с королевской фамилией, человек очень влиятельный… но он священник, а не наемный убийца. Он обладает политической властью, способен выступить против тебя с проповедью, но я с трудом могу представить, чтобы от него исходила угроза для тебя лично.

Слова Лэнгдона, похоже, не убедили Кирша:

– Если бы ты видел, как он смотрел на меня, когда я покидал Монтсеррат.

– Ты пришел в священное для христиан место и сообщил епископу, что вся система его ценностей – сплошной обман! – воскликнул Лэнгдон. – И после этого хочешь, чтобы он обнял тебя на прощание?

– Согласен, – кивнул Эдмонд. – Но я не ожидал уже на следующий день получить от него голосовое сообщение с угрозой.

– Епископ Вальдеспино связался с тобой?

Кирш достал из кармана кожаной куртки гигантский смартфон. Его яркий бирюзовый корпус был украшен орнаментом из повторяющихся шестиугольников – Лэнгдон сразу узнал знаменитую мозаику каталонского архитектора-модерниста Антонио Гауди.

– Вот послушай. – Кирш набрал несколько команд и протянул смартфон Лэнгдону. Зазвучал голос – старческий, хрипловатый, но отчетливый, суровый и очень серьезный:

Мистер Кирш, говорит епископ Антонио Вальдеспино. Наша сегодняшняя встреча сильно встревожила меня и моих коллег. Убедительно прошу вас перезвонить мне как можно скорее, чтобы мы смогли все обсудить. Хочу также еще раз предостеречь вас от опасности, с которой связано обнародование вашей информации. Если вы не перезвоните, то знайте: я и мои коллеги предпримем упреждающие шаги. Мы сами обнародуем ваше открытие в таком виде, который обеспечит его дискредитацию и уменьшит сопряженный с ним катастрофический вред. О масштабах этого вреда вы даже не подозреваете. Жду вашего звонка и настоятельно советую вам не испытывать мое терпение.

Голос умолк.

Лэнгдон был неприятно удивлен агрессивным тоном Вальдеспино. И все же запись на автоответчике не столько испугала его, сколько подогрела любопытство к грядущей презентации.

– И как ты ответил?

– Никак. – Кирш положил смартфон в карман. – Подумал, это пустые угрозы. Ведь не в их интересах разглашать эту информацию. Более того, я же знал: презентация состоится сегодня, что станет для них большим сюрпризом. Поэтому меня не особенно озаботили их «упреждающие шаги». – Он замолчал и посмотрел на Лэнгдона. – Но что-то меня встревожило в тоне епископа и не отпускает, сидит как заноза в мозгах.

– Думаешь, тебе угрожает опасность? Здесь? Сейчас?

– Нет-нет, гости все проверены-перепроверены. И в этом здании прекрасная система безопасности. Сейчас меня скорее беспокоит, как я появлюсь на публике. Как это ни глупо, но у меня предпремьерный мандраж. Так что тебе подсказывает интуиция насчет Вальдеспино?

Лэнгдон смотрел на друга с искренним участием. Эдмонд был бледен и явно не в своей тарелке.

– Интуиция подсказывает мне, что тебе не следует опасаться Вальдеспино, как бы ты его ни взбесил.

Лампы опять потускнели, теперь это было похоже на сигнал.

– Ладно. Спасибо. – Кирш посмотрел на часы. – Пора идти. Давай встретимся после. Хотелось бы обсудить кое-что.

– Хорошо.

– Отлично. После презентации начнется бедлам, а нам надо будет поговорить спокойно. – Эдмонд достал визитную карточку и что-то нацарапал на обороте. – Когда все закончится, возьми такси и покажи водителю вот это. Таксист поймет, куда тебя везти.

Он протянул визитку Лэнгдону.

Тот ожидал увидеть адрес отеля или ресторана. Но на обороте визитки было что-то похожее на шифр.

BIO-EC 346

– Вот это показать водителю?

– Да. И он поймет, куда ехать. Я предупрежу охрану, чтобы тебя пропустили, а сам приеду, как только смогу.

Охрану? Лэнгдон нахмурился. Похоже, BIO-EC 346 – кодовое название какой-то секретной научной лаборатории.

– Элементарный код, – подмигнул ему Кирш. – Кому, как не тебе, взломать его. И кстати, ты сегодня тоже на арене. У тебя важная роль в предстоящем действе.

– Роль? – удивился Лэнгдон.

– Не волнуйся. Тебе ничего не придется делать. – С этими словами Эдмонд Кирш направился к выходу из спирали. – Мне пора за кулисы. Уинстон проводит тебя. – У входа в витой коридор он обернулся: – До встречи после шоу. Надеюсь, ты не ошибся насчет Вальдеспино.

– Расслабься, Эдмонд. Сосредоточься на презентации. Тебе незачем опасаться служителей культа, – заверил его Лэнгдон.

Кирш с сомнением посмотрел на него:

– Боюсь, Роберт, ты изменишь свое мнение, когда услышишь то, что я собираюсь сегодня сказать.