София. В поисках мудрости и любви

Эпизод шестой.
Мистериум. Зал Дверей

В детстве, будучи еще дошкольником, он часто видел сон, один и тот же сон. Он поднимался по каменной лестнице и попадал в место, о котором никто не знал. Снаружи это была обычная белая стена. Люди всегда проходили рядом с ней, не представляя, что находится с другой стороны, и только он непостижимым для себя образом мог заглядывать за эту стену. Ему было любопытно и немного страшно, как он это делал, потому что никаких дверей в стене не было.

Другая загадка состояла в том, что за белой стеной не было никакого помещения – за ней всегда открывался вид на зеленую лужайку. Зато с обратной стороны имелись три небольшие дверки. Это было его потайное место, куда он мог спрятаться так, чтобы его никто не нашел.

Первая дверца открывалась без труда – из нее всегда выбегали звери, иногда вылетали птицы. Он не знал, откуда они там каждый раз появлялись, но ему нравилось их выпускать. Через другую дверь он мог вернуться обратно к людям, а дверь посередине никогда-никогда не открывалась. Она всегда была заперта, хотя ему так хотелось посмотреть, что там за ней находится! Он был уверен, что за той дверью от него скрывалась какая-то удивительнейшая тайна, объяснявшая предназначение белой стены. Но как бы он ни пытался отпереть эту дверь, она никогда не отворялась.

И вот, спустя десятилетия, ему снова снился этот сон. Как будто он стоит рядом с той белой стеной и даже слышит собственный детский смех! Да, именно так он смеялся, когда озорничал. Он вспомнил свой заводной детский хохот и испугался, что, повернув голову, увидит самого себя – бесшабашного мальчугана, убегающего после очередного посещения секретного места. Он поднялся по лестнице, не решаясь прикоснуться к поверхности стены. Он не хотел ничего проверять, ему не хотелось разрушать наивную детскую мечту. Теперь он понимал, что пройти через стену, в которой нет дверей, невозможно. Он знал, что сейчас ничего не получится, и если он приложит к ней руку, то ощутит только вертикальную поверхность, вот и все. Для чего же тогда ему снился этот сон? А может, все-таки…

Набрав в грудь побольше воздуха, Евгений прикрыл глаза. Он вспомнил, как проходил сквозь эту стену – ни о чем не думая, как будто ее не было. Да уж! В детстве у него это отлично выходило – ни о чем не думать.

Вдруг, уловив это краткое мгновение в памяти, он сдвинулся с места – и прошел через стену, заметив краем глаза, как поперечное сечение стены перевернулось, словно в зеркальном отражении. Это было потрясающе, он вновь испытал то забытое чувство восторга! Он вновь увидал за стеной ту самую лужайку, которая нисколько не изменилась. И три дверцы с обратной стороны стены! Он знал, что если откроет крайнюю дверь, из нее выбегут кролики, пятнистые олени, может быть, выпорхнут голуби… Однако в этот раз что-то изменилось – крайнюю дверь кто-то запер. Он взглянул на среднюю дверь, которая никогда не открывалась – и дверь сама перед ним отворилась, приглашая войти внутрь.

***

Сначала за дверью было слишком много света, чтобы определить, что он видит перед собой или над собою. Евгений слегка прикрыл глаза рукавом, привыкая к лучам, струившимся откуда-то сверху, и которые вроде бы притянули его к себе, а затем резко отпустили и поставили на место. Покачнувшись, он понял, что лучи пробивались через высокое окно, над которым смыкались огромные стрельчатые пилястры. На подоконнике возвышался мраморный бюст бенедиктианского монаха, но его не получалось разглядеть из-за лучей. В дымке под окном проступали готические арки – в них были вставлены три мемориальные плиты из черного мрамора. Евгений приблизил к ним голову, чтобы прочесть золотистые буквы на центральной плите.

Надпись была сделана на латыни, но чтобы прочесть имя «Renati Descartes» перевод был не нужен! Очевидно, одна из памятных плит была посвящена Ренэ Декарту. Значит, в его сновидении всплывали отголоски дневного инцидента с тем помешанным на улице. Не хватало еще его теперь здесь повстречать.

– Я знал, что ты меня навестишь!

– Ой! – вздрогнул Евгений от неожиданности.

– Не то чтобы от меня много чего осталось. Голову так и не вернули!

– Ренэ???

Повернувшись на звук, Евгений увидал знакомые контуры лица и белки умных глаз в тени широкополой шляпы. Декарт был одет в мушкетерский жилет с пышным воротником, на боку висела великолепная шпага, неизменная его спутница.

– Только не подумай, что я ностальгирую, но все-таки моя голова чего-то стоила!

– Вот это да, черт подери! Renato Cartesius! – обрадовано уставился на него Евгений.

– Черт здесь ни при чем! Во всяком случае, я на это надеюсь, – Декарт учтиво поклонился возле надгробия, сняв шляпу с красным, зеленым и белым пером.

Ответить ему таким же изысканным поклоном Евгений, разумеется, не мог. Он мало что смыслил в придворном этикете, и даже если бы попытался изобразить такой же шаркающий поклон, выглядело бы это весьма комично. В самом деле, любой современный человек смотрелся рядом с человеком эпохи барокко абсолютным невеждой.

– Студиус Женэ! – Декарт ударил Евгения по плечу, осматривая его одежду и лицо. – Для меня ты так и останешься бродячим философом, потерявшим свою Диогенову бочку.

Ренэ Декарт с удовольствием рассмеялся над бестолковым видом Евгения, одетым в свитерок и штаны-шестикарманники, которые в начале XXI века считались «модным прикидом». Но для Декарта такая одежда в лучшем случае смахивала на робу трубочистов.

– В этот раз найти тебя было труднее, – посетовал Декарт, продемонстрировав на руке некий предмет. – Пришлось использовать виватрон, очередное безумное изобретение старика Кардано!

Евгений с улыбкой осмотрел предмет, напоминающий не то старинный компас, не то наручные часы с крутящимся внутри калейдоскопом.

– Выглядит как китайская игрушка, у нас такие детские гаджеты в любом магазине продаются, – пошутил Евгений из расчета, что Ренэ хотя бы намекнет на принцип действия этой штуковины.

– Для чего живым использовать проявитель живых? Вы и так друг друга видите, – усмехнулся над ним Декарт. – Виватрон бывает необходим только усопшим. Для нас это что-то вроде будильника. Заводишь виватрон, фиксируешь в воображении душу живущего человека, с которым ищешь встречи, и ждешь соответствующей констелляции, когда в астрале наступит подходящий момент.

– Должно быть, незаменимая вещь, этот проявитель живых, – высказал предположение Евгений, не скрывая от Декарта ироничное отношение к изобретению. – И когда наступает подходящий момент, то что происходит? Ты просыпаешься?

– В то же мгновение!

– Но как может проснуться душа усопшего?

– О, есть вещи, которые нам запрещается рассказывать! Но, думаю, кое-что тебе уже знать положено, – Ренэ хитровато подмигнул. – Для начала, ты должен понять, чем отличается живой человек от усопшего. Люди живут, когда бодрствуют, и как бы не живут, когда спят. Мы же наоборот – как бы не живем, когда бодрствуем, и живем, когда видим сны. Вот и выходит, Женэ, что для нас проснуться – это значит заснуть.

– Э-э… понятно, – почесал затылок Евгений, обмозговывая сказанное Декартом. – Так это, прости за прямоту, твоя могила? Меня сюда виватроном перенесло?

– Нет-нет, проявитель живых никуда не переносит! – успокоил его Декарт. – Мы встретились там, где вероятность нашей встречи была больше всего. Вот так-то! Разумеется, это местечко знакомо мне лучше, чем тебе. Признаться, мне крупно повезло с аббатством Сен-Жермен де Пре. Только представь себе, это же древняя усыпальница Меровингов! О таком месте захоронения можно только мечтать.

– Да, пожалуй, – произнес Евгений, понимая, что для души усопшего это имело большое значение, особенно для обезглавленного Декарта, болезненно переживавшего за свою голову.

– Кстати, буду тебе признателен, если ты не станешь рассказывать на собрании про виватрон, – Декарт положил шляпу на каменный гроб, смущенно снял браслет с калейдоскопом и сунул его за пазуху. – Пусть это будет наш небольшой секрет! Джироламо будет в ярости, если узнает, что я его взял без спроса.

Евгений настороженно свел брови. Его смутило не то, что Ренэ взял что-то без спроса у медика и математика Джироламо Кардано, а то, что Декарт упомянул про некое собрание! Неужели Ренэ снова хочет отправиться с ним в Незримый Коллегиум?

– Ты разыскал меня по заданию R.C.F.? Мы что, опять будем проходить некие посвящения?

На Женькином лице проступила неприязненная гримаса. Он прекрасно помнил, чем закончилось его предыдущее посещение небесной крепости. В том сне он, вероятнее всего, пережил клиническую смерть, да еще стал свидетелем перерождения одного из рыцарей Розы-Креста в жуткого демона с огромными крыльями, измазанными копотью.

– Ну, это совсем не то, о чем ты подумал! Вполне естественно, у тебя могли остаться не самые приятные воспоминания о незримом братстве, – Декарт вынул шелковый платочек с бахромульками и приложил его ко лбу. – На этот раз все будет по-другому. Никаких инициаций! Намечается большое собрание, на которое приглашены очень многие, кто вхож или имеет отношение к незримому братству. Послушай, среди прочих достославных братьев и приглашенных гостей ожидают прибытия Авиценны, Томаса Аквинского, Демокрита, возможно, самого Пифагора с Гермесом Египетским! Неужели такое можно пропустить?

– Звучит заманчиво, – мечтательно приподнял брови Евгений.

– Да что же это я? – замешкался Ренэ. – Вот же оно! «Персональное и весьма приветственное приглашение Высокочтимого Ордена Розы и Креста, адресованное просвещенному эрмиту и философу Eugenii Hiperborei с присовокуплением оного оригинального ключа для пропуска и участия означенного сим лица в большом собрании ученых мужей и прославленных теологов».

Зачитав перевод витиеватых латинских слов, Декарт передал Евгению конверт, запечатанный сургучной печатью с большими буквами «R.C.F.», вокруг которых порхали крылья. Надломив печать, Евгений вынул из конверта длинный ключ, какие бывали в ходу несколько столетий тому назад. Однако впечатление складывалось такое, что ключ был изготовлен только что – он пылал красным пламенем, от него исходил жар, нисколько, впрочем, не обжигавший руку.

– И что мне с этим делать? – спросил он, показывая ключ Декарту.

– Собрание состоится в Зале Дверей, войти в него без именного ключа невозможно. Но у нас с тобой еще есть время. Пойдем!

Привычным движением Ренэ махнул рукой, нахлобучил шляпу и вошел в мемориальную плиту, на которой было выгравировано его имя. Потом снова выглянул из плиты и спросил:

– Ты идешь или как?

Евгений уперся взглядом в плиту, через которую предлагал пройти Декарт. Сосредоточившись, вернее, наоборот рассредоточившись, Евгений шагнул в каменную стену следом за Ренэ Декартом… Никакой церкви Сен-Жермен с обратной стороны не оказалось. Они стояли в чистом поле, посреди которого возвышался жертвенник друидов с руническими знаками, а может, дорожный указатель. Вдаль от него уходила дорога, только это была очень необычная дорога! На фоне ярко-зеленого луга ее практически не было видно. Она состояла из тысяч зеркал, а в зеркалах переливались миллионы других зеленых дорожек, уходивших ввысь, до самого неба, насколько хватало глаз!

От лицезрения такой небывальщины в голове возникал сущий кавардак. Но подлинный шок Евгений испытал, когда они с Декартом вошли в этот многомерный ярко-зеленый коридор и когда во множестве зеркал во всех проекциях отразились их фигуры. В некоторых зеркалах Евгений видел, будто он все еще стоит возле указателя и осматривает зеркала снаружи, в других видел, будто он только входит в коридор. В некоторых он видел свою спину, а из некоторых на него таращился он сам! Но этого события с ним еще не происходило… Он удивленно оглянулся – и понял, что теперь данное событие с ним произошло.

– Это что такое? – обомлел Женич, не понимая, куда его ведет Декарт.

– Не отставай, Женэ, с непривычки здесь можно заблудиться, – предупредил его Декарт. – Никто не знает, как появились эти коридоры. Их называют по-разному – Лабиринт, Мистериум, Роза миров… видишь ли, тут любой переход ведет к какому-нибудь входу или выходу. Так-так, теперь, давай-ка, свернем сюда!

Ренэ остановился напротив зеркала, в котором, вопреки здравому смыслу, Евгений не обнаружил своего отражения. Декарт тоже в нем не отражался, зато в зеркале переливался сказочный портал с красивыми коралловыми сводами. Лазуритовые геометрические орнаменты покрывали портал пестрыми кружевами, распускаясь всюду, словно неведомые райские цветы.

– Дворец маркиза Арагонского, – задумчиво пробормотал Декарт. – Не совсем то, что нам нужно. Однако до Флоренции отсюда рукой подать!

Они вошли в ультрамариновый портал, пульсирующий в нежнейшей оправе оранжево-красных узоров, многократно отраженных в других отражениях, и вышли из зеркального коридора между двух мавританских врат. Над ними был начертан девиз «Non plus ultra». Действительно, к этому совершенству добавить было нечего! Здесь присутствовала только неземная красота, одухотворявшая весь интерьер замка, а вместе с тем преображавшая душу каждого, кто в этой неземной красоте находился.

– Послушай, Ренэ, я очень ценю твой опыт и вообще все то, что ты для меня делаешь, – решил прояснить ситуацию Женич. – Но все-таки хотелось бы хоть что-то понимать. Например, для чего мы отправляемся во Флоренцию? Спору нет, замечательный город! Только какая в том необходимость?

– Замечательный город?! – отозвался Декарт, восприняв его слова почти как оскорбление. – Флоренция, друг мой, это не город – это целая вселенная! Нам назначена одна встреча, на которую мы с тобой не должны опоздать. Поверь, я сам порой не понимаю суть поручений Коллегиума. Если бы я знал больше, думаешь, я бы стал от тебя что-то скрывать?

– Не знаю! Иногда кажется, что ты только этим и занимаешься, скрывая от меня неприятности, которые вскоре произойдут.

Ничего не ответив, Декарт расплылся в самодовольной усмешке, понимая, что в чем-то Евгений был прав. Они вышли из дворца и направились к бордюру садовой клумбы. Ренэ поставил ногу на бордюр, вынул из голенища ботфорт крохотный футлярчик с блестящим кремом и стал неторопливо натирать то один, то другой сапог. Как только крем впитался, позади ботфорт Декарта, прямо над шпорами, проклюнулись крылья! Аккуратно расправив свои перышки, они стали быстро трепыхаться.

– Ну, вот! – Евгений указал на крылья, выросшие из ботфорт Декарта. – Я же говорю, ты постоянно что-то скрываешь!

– «Начищенные сапоги окрыляют солдата»! Наш командир во время осады Ля-Рошеля любил повторять эту фразу, – вспомнил Декарт, вручая Женичу футлярчик с магическим кремом. – Бьюсь об заклад, кто бы ни придумал сей герметический крем, он планировал воспроизвести крылатые сандалии Гермеса, только эксперимент оказался не слишком удачным – начищенная обувь не летает! Но она позволяет мгновенно перемещаться из одной точки в другую. Время действия герметика весьма ограничено, так что давай не будем терять время!

Дабы подать пример, Ренэ Декарт поглядел вдаль и сделал размашистый шаг вперед. Он тут же испарился и появился там, куда смотрел – метрах в двадцати от Евгения! После такой впечатляющей демонстрации Женич с энтузиазмом принялся натирать свои ботинки герметиком. Дождавшись, когда из ботинок выросли крылья, он тоже посмотрел в сторону Декарта, мысленно пожелав туда переместиться – и в тот же миг оказался рядом с Ренэ, поменяв одну точку расположения в пространстве на другую.

– Ух ты! Вот это да! – поразился Евгений, взглянув на футлярчик с герметическим кремом, который пришлось вернуть Декарту.

– Теперь следи внимательно. Переходим на тот холм, – Ренэ указал рукой направление и исчез, возникнув на возвышенности среди деревьев.

Преодолевая таким образом путь с помощью скороходного герметика, сложно было определить, с какой скоростью они передвигались, потому что скорость эта была виртуальной. Телесные ощущения подсказывали, что они сделали не более сорока шагов, хотя в действительности счет шел на десятки километров!

Вскоре перед ними развернулась широкая долина реки Арно с живописным видом на мосты, черепичные крыши и величественный купол собора Санта-Мария дель Фьоре в мягких предвечерних облаках персикового цвета. Евгений почему-то был уверен, что Декарт направится туда – к этому куполу, на внутренней стороне которого располагалась впечатляющая панорама Адовой Бездны и Царства Небесного. Но они стали передвигаться по улочкам, ведущим в ином направлении.

Действие герметика прекратилось, и теперь они шли своими ногами. Крылья на обуви то ли исчезли, то ли отвалились. Евгений не обратил на это внимания. Его занимал другой вопрос – для чего, ну, для чего Декарт притащил его сюда, к этой неприметной церквушке с печальной колокольней? Неужели нельзя было назначить встречу в Галерее Уффици или у статуи Персея с головой Медузы? Неужели во всей Флоренции не нашлось другого места для встречи?

– Вот она, часовня Огниссанти, – с придыханием указал Ренэ.

Понятное дело, во сне нельзя было проверить, существует такая церковь или нет. Евгений ничего не знал про «часовню Огниссанти» во Флоренции, так что пришлось поверить Декарту на слово. Перед входом Ренэ снял шляпу, смиренно перекрестившись. Евгений тоже вошел в храм, который был гораздо крупнее часовни и мог легко вместить тысячу человек.

В былые времена здесь было многолюдно. По пышному убранству романских колонн, по обилию света над алтарем можно было представить, какая возвышенная радость царила в этих стенах. Но только было это давно, с тех пор все внутри замерло и опустело. Так бывает, когда из сверкающего ожерелья вынимают самый прекрасный и чистый кристалл. И вроде бы украшение по-прежнему продолжает сверкать и переливаться, но сияние это уже не радует глаз, не греет душу, а доставляет щемящую боль. Именно такое впечатление безутешного страдания от утерянной любви витало в этом светлом и, в то же время, сумрачном храме.

На скамье возле алтаря неподвижно сидел человек в монашеской рясе. Евгений не мог его разглядеть, так как лицо было скрыто капюшоном, и когда Декарт приблизился к нему, человек даже не шелохнулся, продолжая оцепенело смотреть в пустоту.

– Брат Алессандро? – попробовал его растормошить Декарт.

– Qui scit ignem invisibilem… – безучастно произнес монах, едва шевеля губами.

– Scit motum latentum, – продолжил Ренэ свою часть пароля.

Пароли на латинском языке были обычным делом в незримом братстве. В переводе обе части пароля звучали примерно так: «Кто знает невидимый огонь, знает и скрытое движение». После этих слов монах, наконец, поднялся и откинул капюшон с головы. Прическа у него была явно не монашеской. Во всяком случае, явно не католической. Длинные вьющиеся волосы свисали ниже плеч, выцветшие серые глаза казались почти белыми и были как будто совсем без зрачков! Он выглядел пугающе измотанным и словно окаменевшим. Его лицо не выражало никаких эмоций. Ни тоски, ни радости, ни страданий, ни желаний, ни жестокости, ни мягкости. Ничего, абсолютно ничего!

– То, что вам нужно, нельзя вносить в храм Божий, – произнес монах.

– А что нам нужно? – настороженно поинтересовался Декарт.

– Идемте, я вам покажу, – ровным голосом ответил он, повернув к лестничному проходу, через который можно было подняться на колокольню.

Декарт и Евгений молча последовали за ним в колокольную башню, где стали взбираться по крутым ступеням наверх. Там, возле оконного проема, монах поднял котомку, увешенную амулетами, зловещими оберегами, мешочками из крокодиловой кожи, гнутыми рогами, сушеными саламандрами и прочим инвентарем неизвестного происхождения. Отцепив один рог, брат Алессандро выкрутил из него плотно закупоренную пробку. Из открытого рога повалил едкий дым – внутри закипела жидкость!

– Микстура Драконис. Весьма опасное и действенное снадобье, – предупредил монах. – Если вы никогда им не пользовались, запомните – можно сделать только три глотка. Первый глоток позволит лететь, подобно дракону; второй – воспроизводит в телах вторичные демонические признаки; третий – сделает нечувствительным к огню; четвертый – окончательно превратит в дракона, и больше никто не вернет вас к прежнему облику.

С этими словами брат Алессандро пригубил бурлящую микстуру из черного рога, закупорил его обратно пробкой и передал Ренэ Декарту. Некоторое время ничего особенного не происходило, монах повесил сумку через плечо, снова накинув на голову балахон. Затем на спине у него стремительно отрос горб, который выставился из специального отверстия в одеянии. Брат Алессандро подвигал плечами – и над головой у него поднялись мощные кожистые крылья. Ничего не объясняя, он встал на подоконник готического окна.

– Не знаю, для чего вам понадобилась эта микстура, – сказал он напоследок. – Но если вы сделаете четвертый глоток, пути назад не будет. Вас станет терзать вечная жажда плоти и крови, которую невозможно утолить.

Не попрощавшись и не сказав больше ни слова, монах выпорхнул в окно, оставив Ренэ и Евгения в полном замешательстве. Декарт старался выглядеть спокойным. Но у него это плохо получалось. Все-таки, что ни говори, речь шла о телесном превращении. Тревогу вызывало именно это! Зачем прибегать к столь рискованному и ужасающему снадобью, если в астрале были доступны другие, вполне безопасные и проверенные способы перемещения?

– Да, похоже, неприятностей нам не избежать, – пробормотал Декарт. – Знаешь, Женэ, а ведь брат Алессандро был когда-то художником.

– Этот монах? Художником? – переспросил Евгений, не представляя себе такое сочетание. – Постой-ка, получается, что это Сандро Боттичелли?

– Он не любит, когда его так называют, – ответил Декарт, подтвердив догадку Евгения. – Так его звали только близкие и друзья, Лоренцо ди Пьерфранческо, Джулиано и Лоренцо ди Медичи. Надо было видеть, какие карнавалы они закатывали! Поговаривают, брат Алессандро нашел в Лабиринте те самые Врата Ада, через которые прошли Данте и Вергилий. Несчастный Сандро до сих пор ищет свою возлюбленную красавицу Симонетту.

– Похоже, он думал о ней каждый день, всю свою жизнь, – произнес Евгений с сочувствием. – И даже после смерти не обрел покоя.

– Брат Алессандро находит покой только здесь, когда возвращается в эту церковь, где впервые увидел юную Симонетту и влюбился. Дружище Галилео мне кое-что рассказывал об этом. Ей было тогда всего пятнадцать. Как прекрасна и чиста была она в тот день, когда венчалась с Марко Веспуччи! Никто тогда и подумать не мог, что это место станет гробницей и для нее, и для брата Алессандро. Кто знает, может быть, когда-нибудь они снова здесь встретятся?

Проводив взглядом улетавшее на драконьих крыльях существо, которое сложно было назвать человеком, в котором не осталось ничего от того утонченного флорентийского художника, написавшего «Рождение Венеры», «Весну», «Палладу и кентавра», Декарт с Евгением спустились с колокольни и вышли на улицу. Между ними возник разговор, на который Ренэ давно не мог отважиться.

– Такая любовь, как у брата Алессандро, большая редкость, – вздохнул он. – Конечно, я тоже любил мою бедняжку Элен. Но мне не хватило бы смелости влюбиться в нее так безрассудно. Мой разум был целиком поглощен созданием новой философии. Я надеялся раскрыть сокровенные тайны природы и чисел, а уж потом взяться за мысли и чувства. Мне казалось, что простые правила для руководства ума позволят, в конце концов, познать сам разум – внутреннее устройство всех res cogitans. Но это не так, Женэ, нельзя познать разум с помощью придуманных правил. Моя философия рационализма потерпела фиаско.

– И этим воспользовался Люцифер?

– Он знал наперед все изъяны моей философии, все изъяны рационализма! Послушай меня, это очень важно. Люцифер изобрел свою науку, он поставил ненадежное и трусливое ratio над естеством природы, над Богом и человеком. Но такой разум, отделенный от божественной мудрости, ни к чему не пригоден, он повинуется Люциферу. Я должен был подвергнуть сомнению философию рационализма еще до того, как ее начнут восхвалять. Да, я должен был видеть дальше! Брат Мерсенн предупреждал меня. Он говорил, что новую науку будут использовать для разрушения веры, нравственных устоев, для уничтожения человечества. Но в молодости я списывал подобные опасения на привязанность моих друзей к отеческой старине и авторитетам схоластики.

– Должно быть, многие творцы науки чувствуют себя обманутыми, – поддержал его Евгений. – Теперь, спустя сотни лет, считается, что каждый ученый – по необходимости безбожник, а каждый безбожник – по необходимости образованный человек и представитель научного мира.

– Да, мрачные пророчества Мерсенна сбылись. Но братство Розы и Креста придумывалось не для того, чтобы восторжествовало безбожие. Напротив, оно создавалось как духовное братство, где не имело бы значения кто ты – католик, протестант, древний эллин, сирийский дервиш или египетский математик. Познание природы виделось нам первым шагом к открытию несметных сокровищ души и Вселенского Разума. Мы верили в грядущее преображение веры, в возрождение всего человечества. Однако Люцифер все переиначил на свой лад.

– В этом ему нет равных! Знаешь, он ведь опять приходил ко мне в сновидении, – вспомнил Евгений. – Только после пробуждения я почти все забыл. Помню только, что меня напугали какие-то светящиеся круги. Они двигались в воздухе, прямо передо мной!

– Люцифер явно что-то затевает, – задумчиво пробормотал Ренэ. – Он всегда что-то затевает… с тобой, со мной, со всеми!

Они перешли через мост на другой берег реки, где флорентийские улочки становились совсем узкими и похожими одна на другую. Так что Евгений даже запутался. Ему казалось, что Ренэ водит его кругами. Однако после очередного поворота Декарт подошел к кованой двери, которой раньше здесь не было. Он вынул из-за пазухи связку ключей и причудливых отмычек. Покрутив в руках отмычки, Ренэ вставил одну из них в замочную скважину, потянув за дверное кольцо. Внутри показался длинный зеркальный коридор, вернее, сразу три коридора, ведущих в разные стороны. Декарт выбрал тот, что справа, и стал углубляться в темное зеркальное пространство.

В зеркалах мелькали фрагменты знакомых архитектурных сооружений. В одном Евгений узнал неповторимые очертания храма Василия Блаженного. Из другого выдвинулись конструкции Эйфелевой башни. Затем его поразила двойная спиралевидная лестница, отразившаяся сразу во множестве зеркал. Чтобы начать движение по ее плавному спуску, достаточно было положить руку на изящные перила.

– Библиотека Ватикана, – объяснил Ренэ Декарт. – Всегда перекрывает остальные коридоры. Раньше приходилось тратить уйму времени, чтобы ее обойти. Но в каждой библиотеке существуют небольшие лазейки, своего рода Лабиринт внутри Лабиринта.

В руке Ренэ блеснули толстые линзы в изогнутой оправе.

– Невооруженным глазом их не разглядишь, слишком острый угол обзора, поэтому приходится использовать гиперскопический окуляр…

Как только Декарт нацепил сей окуляр на переносицу, из оправы тут же выскочили линзы меньшего размера, и глаза Ренэ скрылись под слоями разноцветных стекляшек. Он медленно поводил головой, что-то разглядывая, потом повернулся бочком и протиснулся в едва заметную щель между зеркалами. Затем из той же щели вытянулась его рука, передавая окуляр спутнику. Евгений примерил линзы – и перед ним тоже мгновенно расширилась тонкая спектральная щель между зеркалами. Теперь он смог через нее пройти или, точнее, просочиться, судя по ощущениям, которые при этом возникали.

Лабиринт внутри Лабиринта оказался тонкой астральной сетью, соединявшей библиотеки между собой. Поэтому вместо Апостольской библиотеки Ватикана они с Декартом вошли в другую библиотеку, не такую обширную, но выполненную с безупречном вкусом, столь же величественную и чудесную. Чередование витых и прямых колонн между книжных полок зрительно умножало количество шкафов, а сплошная окантовка из балкончиков на втором этаже подчеркивала роспись куполообразного потолка, создававшего мистическую ауру, словно это была не библиотека, а самый настоящий храм со своими таинствами, обрядами, иконами, всенощными бдениями.

– Вуа-ля, добро пожаловать в Клементиум, пражский коллегиум Общества Иисуса! – огласил Декарт. – Каждый раз, приходя сюда, волнуюсь как мальчишка!

– Думаю, тебя можно понять, это же штаб-квартира некогда самой могущественной секретной службы, – добавил от себя Евгений.

– Так сложилось! Почти все тайные общества и разведывательные службы создавались по нашему образцу. Мы были первыми во всем. Иезуиты не узнавали секреты – мы их создавали! Мы первыми проникли в Китай. Мы были первыми в науке, осознавая всю недальновидность Ватикана, пытавшегося запретить систему небесных тел Коперника…

Декарт обошел стоявший посреди библиотечного зала астрономический глобус с изображениями знаков зодиака и других созвездий.

– Если бы ни мои воинские обязанности, я бы мог еще при жизни встретить здесь Иоганна Кеплера. Меня восхищал его ум, способность разглядеть вселенскую гармонию в движении планет, в пчелиных сотах, в плодах граната, в каждой пролетающей снежинке. Он видел глубокую связь там, где другие ничего не видят. Даже в самых простых наблюдениях могут скрываться великие тайны, Женэ.

– В каких наблюдениях?

– Например, в простом наблюдении Кеплера, что квадратная упаковка шаров при сжатии дает более плотную треугольную упаковку ромба. Следовательно, квадратное расположение в пространстве не существует без треугольного, и наоборот.

– Напоминает теорему из молекулярной физики, – произнес Евгений, сомневаясь, что Декарту известно о существовании такой науки.

– Речь не только о молекулах, – Декарт обвел рукой библиотеку. – Речь обо всем этом, о том пространственном мире, в котором мы движемся!

– Ты забываешь, что для меня это мнимое пространство. Для меня это только сон! – напомнил Евгений.

– Но существование одного пространства невозможно без существования другого, – заявил Декарт, подсказывая Евгению следующую мысль.

– Подожди-ка! Выходит, трехмерное пространство – более плотная упаковка четырехмерного, а четырехмерное – более плотная упаковка пятимерного? – от удивления Евгений приподнял бровь.

– Ты быстро схватываешь!

Декарт развернулся и направился к выходу из библиотеки.

– Получается, те образы, которые возникают у меня в голове в данный момент, ты и я – мы существуем в таком пространстве? – не отставал Евгений. – Четырехмерная нервная система создает в пространстве-времени более разряженное, пятимерное пространство?