Красная тетрадь

На вокзале много встреч и расставаний, радости и грусти. Часто на вокзале можно увидеть людей из КБП, однажды, когда мы провожали дедушку в командировку, я видел, как люди из КБП забирали вредителя. Он пытался уехать из города без справки о здоровье, ясное дело – зачем. Хотя такие выходки – относительная редкость, все-таки они опасны!

Температурные сканеры на вокзале работают непрерывно, однако в большом потоке людей бдительность всех граждан остается необходимостью.

Вот и я, конечно, тут же удвоил свою бдительность. Очень сложно выделить кого-то из толпы, заметить его странность, нервозность, но я старался.

Классические признаки ксеноэнцефалита известны мне с самого детства.

1. Температура выше 42 градусов, однако человек сохраняет продуктивность, несмотря на такую страшную лихорадку.

2. Неврологические нарушения разнообразного характера.

3. Ощущение «шевеления в голове», на которые больной часто жалуется.

4. Нарастание агрессивности.

Я думал: если буду достаточно бдительным, могу спасти множество жизней.

Впрочем, мы с мамой быстро нашли нужный нам путь, и я об этом немного пожалел. Я бы лучше еще поискал тех, у кого зашевелился червь в голове. Хотя, внутри всего, что плохо, есть хоть капелька того, что хорошо.

Разумеется, Боря – это очень плохо, но Володя – это терпимо, а их папа, товарищ Шиманов, – это даже очень хорошо.

Мне сложно назвать Борю своим товарищем, честно говоря, я не знаю человека, который мне нравится меньше, но их с Володей отец достоин всяческого восхищения.

Во-первых, он летает в Космос. Во-вторых, он победил ксеноэнцефалит. Нет, не так. Во-первых, он настоящий герой и много раз спасал своих товарищей на войне, которая ведется так далеко отсюда и такими методами, о которых мы даже не подозреваем. Жаль, товарищ Шиманов почти ничего не может нам рассказать из-за подписки о неразглашении.

Пожалуй, я даже его опишу. Товарищ Шиманов – сухощавый, невысокий человек с красивыми глазами, высоким лбом и белыми острыми зубами. От него всегда пахнет «Шипром», и в последние годы он всегда ходит в перчатках. Паразит страшно изуродовал его руки. Однажды, на десятом дне рождения Володи, товарищ Шиманов снял перчатки и бросил их на стол.

Я опишу увиденное, хотя это слегка неприятно: на руках у него нет кожи, совсем, только красная плоть, и видно кости, и в этой красной плоти что-то непрестанно шевелится, будто змея ползает под простыней.

– Во! Во как, гляньте! – сказал он тогда. – Девчонки и мальчишки, нравятся вам такие медальки?

Я все смотрел на его руки. Казалось, ему совсем не больно, но плоть была влажной, живой, незажившей.

Товарищ Шиманов любит истории о том, как он остается единственным из своего взвода, как все умирают, а он – нет. Я понимаю, почему так все время случается, а вот он, по-видимому, этого понимать не хочет.

– Война, – говорит он, – делает из мальчиков мужиков. Война вращает мир, а не какая-нибудь там любовь!

Еще товарищ Шиманов часто рассказывает, как (иногда кто-нибудь в его историях выживает) спасал жизни своим товарищам. Будет уместно процитировать его, опуская, по возможности, все нецензурные слова:

– И тут я ей говорю: предлагаю тебе руку и сердце. Руку она не взяла – на хрена ей моя рука, такой мадаме. Но сердце, сердце она взяла. Мне пришлось вскрыть себе грудную клетку консервным ножом. Вы бы знали ка-ак это сложно.

Приведу еще одну цитату товарища Шиманова:

– Как только им был нужен какой-нибудь орган, они запускали в меня нож. Потом уже никто ничего не спрашивал. А я говорю: я что, проститутка, что ли?

Употребленное мной слово «проститутка» является заменой своему куда более жесткому эквиваленту.

И всегда товарищ Шиманов после этих слов начинает смеяться, он вообще часто смеется.

В последнее время товарищ Шиманов немного сдал, у него все сильнее проявляются последствия использования паразита, и ходить ему теперь приходится с тростью. Володя говорил, что это вовсе не те самые признаки, а просто его папа – алкоголик. Это тоже правда, товарищ Шиманов употребляет одеколон «Шипр» не только по прямому назначению, но и в качестве, как он выражается, духовного анестетика.

У товарища Шиманова много недостатков: он агрессивный, язвительный, часто и не по делу смеется, вероятно, он домашний тиран. Я не поощряю его поведение, однако ему не откажешь в своеобразном лихорадочном обаянии, и он весь увешан медалями, красноречиво говорящими о том, на что он готов ради своей Родины.

Кроме того, он – единственный человек из тех, кого я знаю лично, которому червь в голове не помешал отправиться в Космос.

Иногда, когда на родительском собрании мне удается постоять рядом с ним, я представляю, что он – мой папа. Это очень стыдно, даже мысленно пытаться присвоить себе чужое: чужого папу, чужую историю. Но я с этим борюсь.

– Александр Васильевич! – сказал я. – Доброе утро! Очень здорово вас увидеть!

Слова тут же, едва только они покинули меня, показались мне фальшивыми. Боря и Володя засмеялись.

– Ваши подвиги, военные и трудовые, отношение к товарищам, а также стойкость в непростых жизненных ситуациях вдохновляют меня на поступки, – провозгласил я.

Товарищ Шиманов наклонился ко мне и сказал:

– Я все время думаю, как так в детстве за тобой мамаша не доглядела, что ты радио проглотил?

Он положил руку мне на голову, на ощупь его рука чувствовалась куда мягче, чем должна, потому что она была лишена кожи, кожу ему заменяли черные перчатки, но под ними – сразу плоть, мясо.

– Еще что-нибудь скажи, давай!

– Я готов доложить вам обстановку. Подозрительных элементов за время исследования вокзала мною обнаружено не было.

– Ну вот и славно, – сказал товарищ Шиманов. Из-под его перчатки подтекала желтоватая жидкость, одна капля приземлилась прямо рядом с моим ботинком. Но мне не стало противно, ведь я разговаривал с героем.

Товарищ Шиманов закурил одну из своих по обыкновению невероятно вонючих папирос (они отбивали железный, кровяной, мясной запах, исходивший от него, как и щедро набрызнутый «Шипр»).

– Катерина, – сказал он моей маме. – Небось все глаза выплакала, а?

– Нет, – сказала мама. – А где Лена?

– У нее голова болит, – ответил товарищ Шиманов. – Я так и сказал ей: ну и хрен с ними, не езжай.

– Я хотела с ней поговорить, – чуть подумав, добавила мама. – О мальчиках.

– Ну, о мальчиках и со мной можно пошептаться, – сказал товарищ Шиманов, показав острые зубы.

Мама взяла его за рукав, оттянула в сторону, и я увидел, что ноги у товарища Шиманова заплетаются, впрочем, не упасть он умудрялся с невероятным изяществом.

– Твой Борис донимает моего Арлена, – сказала мама тихо, но недостаточно тихо, чтобы я не услышал. Во всяком случае, достаточно тихо, чтобы не услышали Володя с Борей.

Товарищ Шиманов засмеялся, а потом громко, как пьяный (или он и был пьяным), развязно приобняв мою маму за плечи, сказал:

– А ты объясни-ка своей дочке, что стучать – это плохо, а то тяжело ей в жизни придется. Пока твоя лапочка-дочка этого не поймет, ее будут учить.

Надо ли описывать здесь степень моего унижения? Боря заливисто захохотал, запрокинув голову, Володя сказал:

– Батя есть батя. – И развел руками.

Я почувствовал, как сильно у меня горят щеки. Теперь казалось, что так будет всегда. Мама сказала:

– Вот почему я с Леной хотела поговорить. Ты-то на людей кидаешься.

Я не подходил к Боре и Володе, но Володе помахал, чтобы показать, что мы товарищи, несмотря на всю эту ситуацию.

Пришло время рассказать о Володе и Боре. Так как они будут появляться в записях довольно часто, следует их тоже описать. Возможно, когда я захочу перечитать эти записи в будущем, из-за червя моя память пострадает, и я не смогу вспомнить чего-то важного. Требуется быть очень обстоятельным, но не слишком обстоятельным.

Володя и Боря:

Общее:

1. Они оба зализывают волосы так же (пишется раздельно, в значении «тем же образом»), как их отец.

2. Отец отдал их в программу, потому что посчитал, что война – лучшее занятие для мужчины.

3. Они любят висеть на турнике вниз головой, несмотря на то, что Фира говорит, будто от этого глупеют.

4. Они активные, любопытные дети, для своего возраста уже слишком непоседливые.

5. У них один пес на двоих, его зовут Марс, и он – немецкая овчарка.

6. Они очень похожи внешне: у них одинаково вздернутые, аккуратные носы, по-детски очаровательные щечки и острые подбородки. Моя мама называет их мультяшными мальчишками.

Общего достаточно. Теперь перейдем к различиям:

1. Володя на шестнадцать месяцев старше Бори.

2. Володя – делает вид, что он умный, Боря – делает вид, что он не очень умный. Необходимо справедливо оценивать своих товарищей, отставив в сторону личную неприязнь. Повышенная агрессивность свойственна, на мой взгляд, интеллектуально неразвитым людям. Однако у Бори на удивление хорошо подвешен язык, также он умеет ввернуть в разговоре что-то такое, отчего все удивятся: и откуда Боря это знает? Похвальное качество, используемое не во благо. Володя, с другой стороны, учится хорошо, однако спорт его интересует куда больше, чем добыча знаний.

3. У Володи, как и у их отца, каштановые с рыжинкой волосы и карие глаза. У Бори глаза серые, а волосы светло-русые, как у их матери.

4. Володя изредка обижает моего лучшего друга Андрюшу, но ко мне почему-то нейтрален. Боря наверняка хочет, чтобы я умер.

5. Боря курит и ругается матом. Володя, в общем и целом, сохраняет моральный облик настоящего пионера.

6. У Володи правильный, общественно ориентированный, дружелюбный характер. Боря – индивидуалист, шкурник, демонстрирует агрессивность, впрочем, вполне объяснимую наличием паразита в его голове. Я хотел бы добавить нелестных характеристик, но существует вполне реальный шанс, что эта тетрадь очутится у Бори. А мне кажется подлостью описывать плохие качества человека на бумаге, такие вещи надо говорить человеку в лицо, тем более, что я это могу.

Кажется, что братья должны быть похожи. Но часто случается совсем наоборот: двое братьев являют собой полные противоположности. Отчего так происходит, это большой вопрос. Я думаю, что дети как бы компенсируют качества друг друга, ведь любая семья – это маленькое общество, а общество строится на разделении социальных ролей. Кому-то полагается быть покладистым, а кому-то лидером, и так далее и тому подобное.

Это не вполне объясняет феномен Бори – ведь никому не полагается быть, как Боря.

Однако я не хочу писать о том, что Боря – мой враг. У меня есть враги, они очень далеко, но я считаю важной причиной для вражды только идеологическую, все остальное – от индивидуализма, который я порицаю. Поэтому я не могу назвать Борю своим врагом. В то же время мне сложно считать его товарищем. Его позицию я классифицирую, как неопределенную.

Так вот, вернемся к тому, как ужасно было стоять там, на вокзале, в паре метров от Бори и Володи, и осознавать, что их отец, которым я так восхищаюсь, ругается с моей мамой.

– Чего, крошка политрук, – сказал мне Боря. – Маме пожаловался?

И хотя я, да, пожаловался, мне стало вдруг почему-то очень стыдно, я почувствовал себя вовсе не взрослым и очень расстроенным. Чтобы отвлечься, я стал разглядывать поезд. Мне нравятся большие, мощные машины, они рассказывают историю о человеческом труде. Они помогают нам понять, сколько мы можем достичь вместе, приложив усилия.

А еще они очень красивые. Как огромные древние животные.

Я подумал, что если я погружусь в созерцание плодов нашей местной промышленности, то Боря отстанет. Но мне никогда не узнать, насколько верной являлась моя стратегия, потому что к нам подошли девочки, Валя и Фира. Валя была одна, а Фира – со своим больным, вечно кашляющим папой.

Фирин папа – добрый человек. Во всяком случае, так мне показалось в тот момент, потому что и свою дочь Фиру, и чужую дочь Валю он вел одинаково заботливо, так, словно они были сестры.

Факты о Вале:

1. Она не сестра Фиры.

2. Ее мама умерла из-за алкоголя, продемонстрировав чудовищный пример маргинального материнства, и Валю взяли на воспитание мамин брат и его красивая жена.

3. Мне кажется, они не очень любят Валю.

4. Она дерется лучше всех.

5. Ей очень нравится кататься на коньках, и она делает это очень хорошо.

6. Волосы у нее еще светлее, чем у меня, почти совсем не имеют цвета, и глаза – совсем как вода, какой ее рисуют на картинках.

Теперь, когда я стал писать по шесть фактов о каждом, мне уже очень трудно писать больше или меньше, поэтому фактов о Фире тоже будет шесть.

1. У Фиры две неаккуратные толстые черные косы с аккуратными белыми бантами.

2. Она любит стихи и разные мистические истории.

3. Ее папа очень сильно болен, такого у нас не лечат, но людям с червями в головах нельзя покидать свою планету просто так, потому что этого требует их дочь. Если у Фиры все получится этим летом, она отдаст отцу свои легкие.

4. У нее ласковый голос.

5. Ее глаза очень темные, а ресницы очень длинные, зато кожа совсем светлая. Поэтому Фира выглядит, как девочка с черно-белой иллюстрации, и вызывает ассоциации с книгами.

6. Она добрая и умная, но очень плохо бегает.

– Привет! – сказал я. Фира лениво, медленно махнула мне рукой, Валя сказала:

– Здорова, крошка политрук.

Однажды Валя мне сказала, что я – мальчик, как с картинки. Я не сразу сообразил, что она имеет в виду, а потом, открыв учебник по обществознанию, увидел мальчика, действительно на меня похожего, строгого, аккуратного и светловолосого. Тогда я понял, что Валя сделала мне комплимент. Вооружившись этим знанием, я хотел предложить ей создать крепкую социалистическую семью, но прежде, чем я это сделал, она специально разбила мне нос мячом.

Должно быть, из-за того, что я не сообразил все сразу, Валя на меня обиделась. Некоторое время мы и вовсе не разговаривали, но сейчас Валя немного оттаяла. Эта история общеизвестна, а о своих чувствах, в связи с опасностью их обнаружения, я здесь писать не буду, напишу в осенней тетради, которая будет храниться дома.

Да и недостойное это дело – чувствовать чувства. Я признаю несколько чувств: любовь к Родине, веру в прогресс и надежду на светлое будущее. Все остальные чувства я чувствовать не хочу.

Валя и Фира держались на равном удалении и от меня, и от Бори с Володей. Они о чем-то перешептывались, и я испытал недостойное любопытство. Мне казалось, они обсуждают Володю, но я не мог быть уверен.

Фирин папа, товарищ Кац, тоже выглядел очень сонным, его тяжелые веки периодически смыкались дольше, чем на одну секунду, необходимую для того, чтобы моргнуть. Сначала я подумал, что сегодня он совершенно вялый, а потом осознал, что ему грустно.

– О, Фельдман!

– Кац, – сказал товарищ Кац.

– Точно-точно, – сказал товарищ Шиманов. – Как дышится?

Товарищ Шиманов захрипел, весьма натурально, потом резко, по-собачьи, рассмеялся. Настроение у него было приподнятое. Он дернул к себе за шкирки Володю и Борю.

– Вернетесь оттуда мужиками.

– Ну да, – сказал Володя. – Ясное дело, бать.

Боря засмеялся, за что тут же получил подзатыльник.

– И ничего смешного, – сказал господин Шиманов, прибавив крепкое словцо.

– Ой! – услышал я. – Ой, Андрюшенька, мы не опоздали!

Я развернулся, чтобы радостно поприветствовать моего самого главного товарища.

Но сначала шесть фактов об Андрюше.

1. Он самый высокий из нас, хотя и не самый старший. Володя старше нас всех на год, однако Андрюша выше него.

2. У Андрюши большие, круглые глаза и все время растерянное выражение лица, он говорит очень тихо и не очень внятно.

3. Андрюша ненавидит всю еду, кроме зеленых яблок. Остальную еду он ест через силу, а когда нам дали баранину на обед, его едва не стошнило.

4. Когда Андрюша проливает воду, он боится вытирать пятна, из них, говорит он, может вылезти черная рука.

5. Он лучше всех рассказывает страшные истории, потому что голос у него монотонный, а фантазия – очень изощренная.

6. Андрюша – отличник, я горжусь им, еще мы – лучшие друзья на всю жизнь.

На самом деле об Андрюше я мог бы сказать куда больше фактов, и мне даже немного жаль, что я выбрал цифру шесть, но в любой ситуации придерживаться выбранной линии – одно из достоинств человека упорного и идейного, а я стараюсь таковым быть.

Андрюшина мама, тетя Геля, уже ниже, чем ее двенадцатилетний сын. Она очень быстро и невнятно говорит, все время суетится, просит не говорить о плохом, и у нее всегда какие-нибудь дела. Андрюшин папа получил травму на производстве, и теперь он не ходит, так что все проблемы приходится решать тете Геле, поэтому у нее никогда нет времени.

– Привет! – сказал я Андрюше.

– Привет, – ответил мне Андрюша своим обычным печальным тоном. Он – очень астеничный человек. Такое определение я прочитал в книжке, и, по всей видимости, Андрюше оно подходит.

Мы пожали друг другу руки, и мне сразу стало легче. Теперь мы были вдвоем, и мне не приходилось стесняться девочек и опасаться хулиганов.

Андрюша спросил:

– Ты не боишься плавать?

– Нет, – сказал я.

– Представляешь, сколько в воде трупов и нечистот?

Я дал себе труд представить, и мне стало неприятно.

Тетя Геля обняла мою маму, сказала:

– Думала, с ума сойду, пока его соберу. Ну, прощаемся?

Мама кивнула, а тетя Геля вдруг раз – и в слезы.

Я сказал Андрюше:

– Крепись.

– Все в порядке, – сказал Андрюша. – Маме это все очень тяжело. Она будет по мне скучать.

Люди ходили вокруг нас вперед и назад, волочили за собой чемоданы, смеялись, а тетя Геля стояла и плакала, прижав руки к лицу, ее плечи под широким черным плащом, который был ей велик, как-то совсем беззащитно и по-детски дрожали.

Я не знал, что делать. Я не люблю, когда люди плачут, мне хочется им помочь, но я иногда не понимаю, что нужно сказать в такой ситуации. Моя мама положила руку на плечо тете Геле. Тетя Геля, словно игрушка-волчок, отреагировав на прикосновение, вдруг остановилась, перестала дрожать, сказала:

– Мы вообще-то дома не держим ничего черного. Плохая примета. Но у меня прохудился плащ, и мне не в чем было идти, а такой дождь.

Я забыл упомянуть о дожде, потому что он начался, когда я был от него надежно укрыт. Дождь, барабанивший по стеклянной крыше вокзала, казалось, усиливался и усиливался, становился все упрямее, все настырнее, как гость, которого не хотят впускать в дом, а он все не уходит.

Товарищ Шиманов сказал, предварив и закончив фразу двумя одинаково ужасными словами:

– Геля, это ж просто плащ.

Я сказал:

– Может быть, вам принести воды?

– Вот, Геля, давай, погоняй мальчика-робота, развлекись немного!

Тетя Геля покачала головой, убрала с лица налипшие волосы. Слезы ее, как и дождь, все не переставали, только усиливались. Я в который раз подумал, что мне хочется такого папу, как товарищ Шиманов.

– Сделают из твоего сына настоящего мужика, – сказал товарищ Шиманов. – И все будет хорошо, даже прям замечательно. Нам здесь, на планете, нужны герои!

Андрюша стоял рядом со мной неподвижно, я осторожно подтолкнул его в спину, но Андрюша не шелохнулся. Казалось, эта некрасивая сцена ничуть его не смутила, не расстроила. Андрюша – очень спокойный мальчик, и в этом я ему немного завидую. Я бы хотел быть спокойнее.

Мне стало очень жаль тетю Гелю с ее слезами, и с чужим соседским плащом, который ей велик, и который не к добру оказался черным. Товарищ Кац предложил ей конфету, и это навело меня на мысль о том, что все взрослые когда-то были детьми.

А потом я увидел, как к нам бежит Максим Сергеевич. Он всегда опаздывал и под мышкой всегда держал толстую папку с документами. Иногда, когда он опаздывал слишком сильно и бежал слишком быстро, папка выпадала, и документы устилали полы, асфальты и поляны, ведь Максим Сергеевич опаздывал всюду.

На этот раз папку спасти удалось, и он резко затормозил, едва не врезавшись в нас. Оглядев представшую его глазам сцену, Максим Сергеевич, кажется, остался недовольным.

– Ангелина Павловна, давайте без сцен, – сказал он.

Шесть фактов о Максиме Сергеевиче будут таковы:

1. У него нет червя в голове, поэтому его нервная система вполне обычная и здоровая. Он не склонен к насилию и не будет делать плохих вещей просто так. Ему не нужно бояться, что он заболеет ксеноэнцефалитом.

2. Он прилетел из Космоса.

3. Ему нравится история, а мы – и есть история. Здесь он хочет стать детским писателем.

4. Но стал нашим куратором. Он принимает указания от руководства. Для нас он – главный человек.

5. На самом деле он не любит детей. Он как-то сказал, что хочет стать детским писателем, потому что ему нравятся детские книги, а не потому что ему нравятся дети.

6. У Максима Сергеевича пушистая светлая борода и смешные круглые очки, которые всегда блестят.

Максим Сергеевич – рассеянный, но строгий человек. Когда мне кажется, что мы ему не нравимся, это меня расстраивает. В конце концов, он наш куратор. Я нравлюсь почти всем учителям, хочу нравиться и куратору.

Максим Сергеевич сказал:

– Вижу, все в сборе. Ну, долгие проводы – лишние слезы. Слышите, Ангелина Павловна?

Тетя Геля утерла красный нос, и я вспомнил, как мы с Андрюшей сидели у него дома под кухонным столом, и Андрюша светил фонариком на нарисованных им странных животных и рассказывал истории о том, как мы поехали в лес на экскурсию и встретили их. Тетя Геля тогда ходила туда-сюда, она варила куриный суп, и я видел, как болтаются помпоны на ее тапочках.

Воспоминание ничего не означало, по крайней мере при первом осмыслении.

Мама вдруг потянула меня к себе и обняла.

– Хорошо тебе отдохнуть, – сказала она и прижалась губами к моей щеке.

Мне захотелось сказать: почему тебе так грустно теперь, если ты сама этого хотела? Ты ведь хотела, чтобы я стал героем, и вот я почти герой.

Мои мысли показались мне недостаточно внятными для полноценного высказывания, и я сказал только:

– Мама, спасибо тебе за пожелание. Я буду активно писать тебе письма.

Тут я понял, что дождь затих, небо прояснилось и казалось, что стеклянный купол над нами светится. Это было так красиво.

Я посмотрел на поезд, огромный, красивый, блестящий. Поезд издал гудок, от которого все внутри перевернулось. Я еду на море! Я терпеливо ждал, пока мама меня отпустит. А потом оказалось, что она сделала это быстрее, чем я хотел.

– Будь сильным и храбрым, Арлен, – сказала мама. – И очень честным. Я в тебе уверена. Я буду очень тобой гордиться.

Я сказал:

– Благодарю тебя за напутствие, мама.

Я очень боялся, что она расплачется. И почему-то очень боялся, что она не расплачется. Мама не расплакалась.

Максим Сергеевич впустил меня в вагон первого, и это отчего-то заставило меня гордиться собой.

В поезде я никогда еще не бывал, но видел картинки и фотографии. И все-таки поезд оказался удивителен: светлые окна, низко висящие белые занавески, лихо отъезжающие двери купейных отсеков, скользкий, странный материал, раскрашенный под дерево, свет над головой, рыжее и уютнее, чем в метро.

Как огоньки на елке – об этом я подумал тогда сразу, хотя стоял первый день лета, и до зимы было еще так далеко.

В вагоне оказалось душно, люди разбирали свои вещи, люди открывали и закрывали двери, люди обмахивались газетами, хотя жарко и не было, но ведь не хватало воздуха.

Пахло хлоркой и чем-то еще, очень человеческим, как в метро, но не противным, а едва различимым.

Я распахнул дверь своего купе, чуть не прищемив пальцы.

Как же светло, подумал я, и красиво. Занавески были отдернуты, и волшебный белый свет лился прямо на меня. Только через пару секунд я различил линии электропроводов, далекие дома и костистый каркас вокзала.

Я уезжал из Москвы.

Впервые так далеко.

Сердце зашлось радостно и тревожно. Бился на ветру красный флаг, небо из белого постепенно становилось синим, и первый луч солнца упал на столешницу, оставив золотую кляксу.

В этот торжественный и прекрасный момент я получил довольно ощутимый пинок и чуть не повалился на столешницу.

Здесь я принимаю важное решение. Я все-таки буду писать плохие слова, которые употребляет Боря, без купюр, однако возьму их в кавычки, чтобы, если тетрадь обнаружится, вместе с ней обнаружилась бы и ужасная приверженность Бори к сквернословию.

Как ни неприятно мне писать такого рода слова, придется все-таки приводить сказанное им дословно. Надеюсь, что кавычки в какой-то степени меня извинят.

– Какого «хуя» ты тут стоишь, политрук, двигай давай.

Я собирался сесть, но Боря схватил меня за шкирку и сказал:

– Не-не-не, ты куда, сначала смотри, чего у меня есть.

Из рюкзака он достал странную, серебристую штуку.

– Что это? – спросил я. – Похоже на кусок трубы с рычагом.

Вещь эта была блестящей и пахла кисло, как мокрая монетка. Боря покрутил ею перед моими глазами. Я увидел темное дуло, как у пистолета, хотя форма вещи о нем совершенно не напоминала.

– Это пистолет для забоя скота, – сказал Боря, вскинув голову. Его вздернутый нос шелушился – так всегда бывало летом.

Тут следует отметить, что бабушка и дедушка Бори и Володи работают на скотобойне.

– Твоя бабушка ворует социалистическое имущество? – спросил я.

Боря сказал:

– Нет, ей подарили.

Я сказал:

– Значит, ты украл.

– Нет, дурочка тупенькая, она подарила мне.

Он приставил пистолет к моей голове, сказал:

– Стержень пробьет твою башку.

– Очень экономно, – сказал я. – Следует использовать такие вещи для казни врагов народа, чтобы не тратить боевые патроны.

Боря засмеялся, потом сказал мне, что спустит курок.

Я несколько растерялся, но не испугался.

– Не спустишь, – сказал я. – Ни в коем случае.

– Почему это?

– Потому что это запрещено правилами поведения в поезде, – сказал я.

– Ты и правила прочитал?

– Да, я заранее их прочитал.

И Боря засмеялся, показав красивые, белые, острые зубы. С большой ловкостью он, не выпуская пистолета для забоя скота из рук, влез, почти взлетел, на левую верхнюю полку.

– Но здесь мое место, – сказал я.

– Нет, – сказал мне Боря. – Вдруг тебе приснится какой-нибудь плохой сон о том, как сюда прилетают злые капиталисты-империалисты и устанавливают рекламный щит про газировку, ты заворочаешься и упадешь, разобьешь себе голову, ну и все в таком духе.

Я сказал:

– Но я мечтал спать на верхней полке.

– Да, разумеется, ты мечтал. Но, блин, мечты такая штука обидная – они не сбываются. Воло-о-одь, а я на верхней!

Володя заглянул в купе, осмотрелся, заулыбался.

– А я тоже, – сказал он. – Дрочер недееспособен, но не недоговороспособен.

Следом за Володей зашел Андрюша. Мы переглянулись. Этого стоило ожидать.

К нам заглянул Максим Сергеевич:

– Устроились? – спросил он, на очках его мерцали блики, он моргнул, поправил дужки. – Солнце, солнце.

– Устроились, Максим Сергеевич, – сказал Володя.

– Все ништяк, – сказал Боря.

Я сказал:

– Мы с Андрюшей должны были ехать на верхних полках.

А Максим Сергеевич сказал мне:

– Жизнь вообще очень несправедливая штука. До крайности.

И Максим Сергеевич закрыл дверь. Андрюша сказал:

– Он прав.

Я сказал:

– Но задача человека в том, чтобы это изменить. Мы потомки людей, которые покоряли иные планеты.

– И подцепили паразитов нервной системы, из-за которых нас все ненавидят, – сказал Андрюша.

– О, ваши замечательные разговоры, ура! И смеялся дьявол, создавая плацкартные вагоны, – сказал Володя.

– Но мы в купейном вагоне, – сказал я.

– И что? Это такое выражение.

– Оно неприменимо к этой ситуации.

– Арлен, ты скучный, но бить я тебя не буду, потому что тебя все равно будет бить Борька.

Боря сказал:

– Я буду, ага.

И в этот момент поезд тронулся. Я понял, что совсем забыл помахать маме, а когда опомнился, ее уже не было видно. Боря развернулся, уставился в окно, приоткрыл его, принялся глотать воздух. Мы с Андрюшей чуть пошатнулись, а Володя не пошатнулся ничуть, он скинул свои белые кроссовки и забрался наверх.

Андрюша сел на свое новое место, а я так и стоял, и меня покачивало из-за хода поезда.

– Сядь, крошка политрук, не маячь, – сказал Боря.

Андрюша сказал:

– И мы уедем на целых три месяца.

– Да, – сказал я. – А вернемся – совсем другими.

До свиданья, Москва, думал я, до свиданья.

Звучало, будто старая песня, и я почти слышал мелодию.

Мимо нашего купе со смехом прошли девочки, наверное, они отправились к проводнице. Стоило мне шевельнуться, как я натолкнулся на чемоданы. Боря и Володя уже лежали на верхних полках, и я предчувствовал, что основную работу по раскладыванию чемоданов придется выполнять нам с Андрюшей.

Впрочем, нет стыдной работы. Стыдно как раз таки отдыхать, пока работают другие.

Мы с Андрюшей поместили чемоданы в отсеки и сели к окну.

– Представляешь, – сказал Андрюша. – А на большинстве планет люди даже не помнят, что такое поезд.

– Да, – сказал я. – Органическая связь прошлого с современностью делает нас прогрессивным классом в борьбе за завершение исторического процесса.

– Да? – спросил Андрюша.

– Да, – сказал я, и мы стали смотреть в окно – быстро закончился город, и вот уже плыли перед нами деревья, быстрее и быстрее, и поезд качался на рельсах, и линии электропроводов казались непрерывной артерией, соединяющей города и природу.

Как это было хорошо, и здорово, и страшно. И чудесно. Мы уезжали все дальше от Москвы, где начало светлеть, навстречу тьме, и время казалось ощутимым, словно движешься в ночь.

Я принялся стелить постель, все остальные медлили. Мои старания окупились, когда к нам снова заглянул Максим Сергеевич.

– Орлы, почему постели не застелены?

Боря встал на мою простыню, носки у него, к счастью были совершенно белые и чистые. Не успел я порадоваться этому, как он наступил мне на колено, чтобы удачнее приподняться.

– Терпи, – сказал Боря. – Людям надо помогать.

И я терпел. На поясе у Бори болтался пистолет для забоя скота.

Я думал: у Бори червь в голове, как и у меня. Но это и все, что у нас есть общего.

Потом он довольно болезненно сдвинул ногу, и я сжал зубы.

Я сказал:

– Осторожнее.

– Терпеливый ты такой, – сказал мне Боря.

Пистолет для забоя скота блестел в свете солнца. Поезд качнуло, и Боря мазнул коленом мне по носу, это не было больно, но вышло по-дурацки.

Я сказал:

– Пойду на тебя нажалуюсь.

– Ну удачи тебе. Радость-то какая, стукач, и дрочер, и вся королевская рать!

– А ты бы охотнее ехал с девчонками? – спросил Володя.

– Я уже в том возрасте, когда я бы охотнее ехал с девчонками, – сказал Боря. – Но не с такими страшными, как вы, малышки. Вот с Фирой или Валей – другое дело.

Мама говорила мне всегда пропускать оскорбления мимо ушей, потому что отвечать на них будет лишь тот, кто опустился до уровня оскорбителя.

Этим я и руководствовался.

А еще я опять вспомнил, что не помахал маме, пока она стояла на перроне. Не помахал, а стоял и смотрел вдаль, не на нее, не на людей, и думал о своем.

Мне пришло в голову, что мама все еще на вокзале. Она гордится мной, я знаю, но отчего тогда сегодня так тревожилась?