Александра

Макс не мог поверить ни в одно сказанное девушкой слово. С каждым звуком она звучала все больше и больше как пациент психиатрической клиники. Но чувство страха все усиливалось. Усиливалось потому, что Макс обессиленный лежал, едва в состоянии пошевелиться, на его груди лежало это существо и ничто не мешало ему воткнуть нож в сердце или просто перерезать глотку. Макс не мог поверить в божественное происхождение девушки, но в то, что она – психопатка верил все сильнее с каждой пройденной секундой.

– Саша, – прошептал он, собрав все силы воедино, вспоминая лекции по психиатрии, готовясь убедить девушку в том, что в мире все в порядке, он сам в порядке, что стоит посмотреть на мир с другой стороны под действием сильных психотропных веществ, которые ей непременно назначат в индивидуальной палате. А он уж, по дружбе, постарается сделать все возможное, чтобы обеспечить ее такой палатой. – Послушай меня. Я…

– Нет, – отрезала Саша и провела пальцами по его груди, медленно вздымающейся, все еще пытающейся схватить больше воздуха, – я тебя уже давно слушаю. С того момента как ты появился в жизни Славы… – ее пальцы замерли посередине рукоятки грудины, – и я ничего не слышу! – ее рука погрузилась в плоть. Кости хрустнули. Кровь проступила бешенным, злым потоком, понеслась вниз, омывая бока. Хриплый крик едва смог слететь с дрожащих бледных губ. Одним рывком Саша вытащила сердце из груди Макса. Улыбнулась, разглядывая мясо, сжатое в маленьком кулачке, кровь, осторожно проходящую сквозь пальцы. Медленно, словно чего-то опасаясь, Саша поднесла орган к губам, странно поцеловав его, отшвырнула мертвое сердце на пол. Тень, которая блуждала около постели последние полчаса тут же остановилась около куска мяса, валяющегося на полу, мяса, которое минуту назад из последних сил гоняло кровь по телу физически здорового парня, давая ему жизнь.

– Да, знаю, – Саша облизнула указательный палец и с укоризной посмотрела на свою руку в крови. – Не мой способ. Но мне так захотелось почувствовать, как оно трепещет в моих руках. Так же как и внутри? Не так же. Совсем по-другому. Сожри его. Пусть ребятки поработают здесь. Может в этот раз они не посмеют приписать самоубийство, которое они так любят вешать на все подряд. – Саша посмотрела на огромную черную собаку, застенчиво топчущуюся около сердца. – Ну же! Сожри его! Я разрешаю. Все нарушают правила, и мы не будем исключением. Сожри это сердце и пошли…

3

– Где ты была? – Слава выскочил в коридор, едва услышал, как захлопнулась входная дверь. Девушка неспешно скидывала обувь, поглядывая на встревоженного брата. – Саша! – позвал он и сложил руки на груди.

– Гуляла, – ответила девушка, выпрямившись и облокотилась на входную дверь, спрятав руки за спину.

– Время полночь, Саш! – со вздохом сообщил Слава.

– Как будто меня когда-то волновало время, – Саша улыбнулась. – Выходные. Могу позволить себе гулять хоть до утра.

– А позволить себе позвонить и сообщить о своих позволения ты можешь? Я беспокоюсь за тебя. На улице полно отморозков!

– Да, полно, – Саша опустила глаза и улыбнулась. – И их становится меньше.

Слава строго посмотрел на сестру, как всегда, не понимая, о чем та говорит. У него у самого был к ней серьезный разговор, который он вынашивал уже некоторое время.

– Я пойду спать, – Саша неспешно прошла мимо брата, опустив глаза.

– Уделишь мне 10 минут? – быстро спросил Слава. Девушка остановилась, усмехнулась и повернулась к брату.

– Конечно, братик, – обрадовавшись сказала она и в два прыжка оказалась около него, крепко обнимая. – Целая вечность прошла с того момента, как мы последний раз разговаривали с тобой. Ты все время на работе или со своей девушкой. Обо мне словно забыл.

Слава, нахмурившись слушал сестру, не переставая прокручивать разговор с Максом. Кто этот человек, плотно прижимающийся к нему? Это точно его сестра? Он хотел обнять ее как раньше, спрятать и защитить от окружающего страшного мира, но руки безвольно висели вдоль тела, не смея шелохнуться.

– Да, ты права, в последнее время мы действительно мало общались. С того момента как похоронили маму, – зачем-то добавил Слава и мельком взглянул на девушку. Она же и глазом не моргнула. На ее лице не проскочило ни одной эмоции. Ни одной! Как будто речь шла не о смерти матери, а о чем-то до невозможности банальном и скучном. О чем-то, на что вовсе не надо реагировать. И Саша не реагировала. Она вовсе забыла об Ирине Ильиничне и о роли, которую та сыграла в жизни.

– Я так соскучилась по тем моментам, когда мы проводили вместе время, – Саша улыбнулась и взглянула на брата. Ее черные глаза почернили еще больше, хотя казалось, что может быть чернее самого черного цвета? Слава впился глазами в проступающие золотые вкрапления, не моргая, вновь рассматривал их, как будто впервые увидел этот уникальный цвет. Словно опять пытался понять, почему так.

– Помнишь, как ты постоянно оставался со мной, когда родители пропадали на работах, клепая свои диссертации и исследования? Потом ходил гулять со мной. Потом оберегал от всего мира, ходил за мной по пятам, когда я уходила. Мне приходилось сбегать, чтобы хоть как-то избавиться от твоего тотального контроля. Но я всегда приходила к тебе и делались всем, что со мной случалось, хотя я уверена, что ты до сих пор не понимаешь и никогда не понимал, о чем и что именно я хотела объяснить тебе.

Слава слушал сестру, не зная, что сказать. А хотел ли он говорить? И точно ли он слушал ее? Он просто смотрел на ее мимику, необычно живую и задавал сам себе только один вопрос, который спросить вслух он боялся. Настропалённый Максимом, проанализировавший всю свою жизнь с сестрой, ее поведение, ее привычки и ценности, Слава пришел к страшным выводам.

– Саш, – он взял ее за руки и, вздохнув, быстро опустив взгляд, но тут же вперев его в ее лицо, продолжил, – у меня не совсем легкий разговор.

– Я знаю, – тут же улыбнулась она, крепко стиснув его руку. – Я все знаю. Оставь это.

Слава опять нахмурился, дотошным взглядом изучая лицо сестры, не понимая, да и не зная, что сказать именно в этот момент. Тут его начали одолевать сомнения. Тягостные, уничтожительные, разрушительные. Он опять спрашивал себя: зачем? Зачем он тут стоит, не пускает сестру в комнату? В чем он подозревает ее? Это же бред! Он, взрослый мужчина, так глупо и даже самоотверженно поверил в сказки, в которые никогда не поверил бы будучи ребенком. Ну что с ним такое?

– Я пошутил, – усмехнулся он и обнял девушку. Саша улыбнулась, пряча мимолетный звериный оскал. – Но один быстрый вопрос у меня все же есть: расскажи мне про черную птицу?

– Птицу? – девушка тут же отпрянула от брата и смутившись, уставилась в его глаза.

– Да, черная птица, – Слава попытался сказать как можно безразличнее. – Я часто видел тебя и рядом обязательно огромную черную птицу. Я даже не знал, что у нас такие водятся! – Слава старался изо всех сил сохранить глупую улыбку, приуроченную к непринуждённому разговору, в то время как внутри его начало потряхивать то ли от нервов, то ли от страха. Он сам не понимал.

Саша опустила голову. Хмурость крепко схватилась за ее лицо, стянув кожу к носу, словно маску. Насупилась. Смущение свое она не пыталась скрыть, но и просто смотреть так явно на брата уже не могла.

– Нет никакой черной птицы, – наконец, сказала она, позволив себе взглянуть на Славу и даже отпустить легкую, но многозначительную улыбку, которая практически сразу же умерла на ее губах, не успев толком родиться.

– Да ладно тебе! – Слава настойчиво прикидывался дурачком и обычным зевакой, который естественно не смог пройти мимо происшествия, развернувшегося на его глазах. – Я видел ее неоднократно. Странно, что ты не замечала ее. Она всегда рядом. Всегда. Либо ходит по земле, либо сидит на деревьях рядом с тобой. Неужели ты никогда не видела ее?

– Нет, – Саша покачала головой, внимательно, даже пристально разглядывая брата. – Нет никакой птицы, Святослав. Если бы была, я бы заметила. Обязательно заметала.

– И собака к нам часто приходит на участок, – продолжил Слава, улыбаясь как юный влюбленный дурачок, старательно делая вид, что ни собака, ни птица его на самом деле не беспокоят. Да и сам этот разговор только ради разговора. Без причины. Без смысла. Ни о чем. Тот самый пустой разговор, на который Слава никогда бы не стал распыляться, тратить время впустую. И Саша это знала очень хорошо. Она знала, что брат ценит время чуть ли ни как философский камень, способный излечить от всех болезней, дать вечную жизнь, подарить настоящее счастье. Да, Саша знала, как брат дорожит своим временем, никогда не растрачивая его впустую. А тут такое! Вот он, педантичный, консервативный братец, считающий каждую секунду и оценивающий то, на что она была потрачена, стоит в коридоре, лыбится как дурак, что кстати совершенно тоже несвойственно ему, и тянет время, как грязную, пожеванную жвачку, от которой и аромата-то не осталось, да и цвет уже давно превратился из белого в грязно-серый. Саша усмехнулась и тут же ее физиономию постигла небывалая серьезность, без свойственного ей лунатизма.

– Иногда, – прошептала она, сверля лицо Славы черными глазами, – на землю спускаются давно забытые короли. Те, которым раньше поклонялись, которых почитали, боготворили…а потом забыли. Привыкли, что прошлое нельзя изменить. И это так. Прошлое нельзя изменить. Но прошлое всегда возвращается в настоящее, меняет его, поддерживает будущее, да? Ведь поддерживает, Слав?

– О чем ты? – мужчина смутился.

– Вот ты в своем прошлом хорошо учился, так? Ты всегда ненавидел медицину и все, что с ней связано, но не стал перечить родителям и пошел по их стопам, с ненавистью в сердце и с притворной улыбкой на сумрачном лице. Вот где твое прошлое поддерживает настоящее! – девушка отвела взгляд, улыбнулась сама себе и продолжила, – твои накопленные знания в прошлом дают тебе грандиозное подспорье твоему настоящему в виде приличной зарплаты, а ведь ты считай только начинающий специалист! Но то, что ты все свое детство мечтал стать художником рушит твое настоящее и даже будущее. Сколько еще времени ты будешь рисовать, закрывшись в комнате, хаотично разбрасывая пастель и альбомные листы бумаги по тумбочкам, пряча неопытные и неокрепшие рисунки в книжке по медицине, из-за того, что твое прошлое не дало им шанса окрепнуть? Сколько еще времени ты будешь улыбаться людям, тем людям, которых тебе не жалко, к которым ты всем сердцем испытываешь отвращение? Когда твое прошлое убьет тебя? – девушка вновь подняла взгляд на брата. Слава замыкался в себе все больше и больше с ее каждым сказанным словом. С одной стороны он, в принципе, как всегда, не понимал, о чем она говорит. Причем тут прошлое и настоящее, когда он спрашивал о совсем других вещах?

А с другой стороны, он задумался о том, сколько желчной и горькой правды звучало в словах сестры! Сколько боли и разрушенных надежд и мечт! Сколько отчаяния звучит сквозь слоги и звуки произнесенных слов, уничтожавших все в одну секунду. Откуда она могла знать о рисунках? Слава действительно прятал свои работы, закладывал в толстые, старые книги, где авторы еще не стыдились писать в конце слов мужского рода твердый знак. Слава был уверен, что его семье, люди связанные с медициной, окунувшиеся практически во все сферы, тщательно следящие за новейшими открытиями, идеями, инновациями, никогда и в голову не придет копошиться в книгах начала XIX века. Зачем? Зачем им давно уже неактуальная, местами даже в корне не верная информация? Вот в эти книги Слава прятал свои рисунки, бережно складывая их между страничек. Но Саша, девушка не от мира сего! Как он мог забыть, не подумать о том, что именно его сестра полезет в эти устаревшие по всем параметрам книги за каким-то чертом!

– Ты видела их? – вздрогнув от ужаса, спросил Слава, опершись на стенку, глубоко вздыхая.

– Нет, – улыбнулась Саша, – я знаю их. Я говорю это к тому, что прошлое всегда влияет на настоящее и будущее. Запомни это и пойми. Дело не в собаках и птицах. Дело в прошлом. В тяжелом. Брезгливо разлагающемся прошлом, не дающем покоя настоящему. Это факт, Слава. Его надо принять. Также безропотно, самоотверженно и глупо, как ты это сделал, принимая пожелания родителей видеть тебя врачом в будущем! – девушка приподняла уголок губ, погладила брата по плечу и ушла в свою комнату.

Слава остался стоять в нерешительности в коридоре, подпирая стенку, которая и без него прекрасно стояла. А ведь он всего лишь хотел выяснить, есть ли хоть доля правды в словах Макса. Даже стратегия была изменена и слова, как ему казалось, были подобраны правильно и верно. И теперь он стоит и мысленно ворошит свое прошлое, полное отчаяния, безысходности, унижения и убийства! Расчлененки! Да такой тошнотворно мерзкой, что ни один совершенный фильм ужасов не смог бы показать на экране даже авторского артхауса! Расчлененки будущего и грез о нем в собственном прошлом. А ведь на тот момент Слава уже смирился с утратой. Принял ужасающую реальность, смирился с тем, кто он есть и кем не станет в угоду родителям. А теперь спящее, запорошенное временем, подернутое воспоминаниями, как казалось ложными, прошлое встрепенулось, скинуло с себя хрупкие замки и оковы и принялось истошно щипать, ворошить мертвую боль, реанимируя ее. У боли нет тех 7 минут, которые есть у мозга на его реанимацию. У боли гораздо больше времени. У нее столько времени, сколько живет человек, носящий ее в себе. Боль не умирает. Она не умеет умирать. Она всегда внутри. Всегда где-то скрывается, давая ложные надежды, обманывая, заполняя настоящую жизнь сплошными иллюзиями. А потом внезапно появляется что-то или кто-то и без сострадания сковыривает тщедушный нарост, скрывающий эту боль. Она вырывается наружу, оголтело! Уничтожая все, что долгое время казалось до невозможности стабильным, неприступно каменным, даже вечным.

Слава медленно опустился на пол, сжимая голову, будто пытаясь вытащить невидимыми щипцами размером с двухметровый, хорошо заточенный кол, неожиданно проткнувший тело насквозь, все яростнее и глубже погружаясь в былые воспоминания, обвиняя в тщедушности и трусости. Почему Слава не осмелился тогда сказать родителям, что нет, он не хочет быть врачом? Нет, это не его! Ему не нравится! Его не тенят! Его тянет к искусству! К краскам! Ему нравится, как рисует осень, а не смерть. Ему нравится запечатлевать на холсте жизнь, бьющую ключом, вечно живущим, а не диагнозы и констатация смерти в карте пациента. Почему он промолчал? Почему?

В тот вечер Слава был не одинок, убиваемый собственными уничижительными воспоминаниями. Николай Борсович, словно бесшумная муха, притаившаяся на стене, подслушивал разговор дочери и сына, боясь лишний раз шевельнуться, чтобы не дай бог никто не услышал его и не заподозрил в семейном шпионаже. Он, прекрасно понимая и к своему ужасу и стыду вспоминая, как настойчива направлял и скорее даже заставлял сына взяться за голову и учить химию и биологию в школе, оказывается разрушал мечту ребенка, обрекая его на безразличие в будущем. Он слушал слова Саши и слезы, скопившиеся в глазах, едва держались, словно опасаясь упасть. Слова дочери, человека, которого он, откровенно признаваясь сам себе, боялся, раздирали его душу в клочья. Чувство вины, неожиданно взгромоздившееся на плечи и придавившее многотонном грузом, угнетало его и он, совершенно не готовый к этому, мечтал провалиться сквозь землю, лишь бы перестать чувствовать негативные эмоции, ранее казавшиеся банальной чепухой, тем, что Николай Борисович всю жизнь высмеивал и говорил, что идти на поводу каких-либо эмоций – это для морально слабого человека, а в его семьей таких нет.

И пока время воспоминаний выворачивало наизнанку две мужские души, два сердца, Саша незаметно выпорхнула из дома, так как она умела это делать, и никто об этом не знал.

В отличие от родственников, похороненных заживо под гнетом многотонной вуали белых воспоминаний, запорошенной пеплом настоящих переживаний и чувств, Саша чувствовала лишь возрастающую злость. Ее воспоминания были гораздо хуже, гораздо мрачнее, гораздо болезненнее, чем могут испытывать люди. Так казалось ей. Это то, во что она верила. Ее ненависть к людям множилась с небывалой скоростью, как зловредный вирус, попавший в благоприятную для размножения среду. И лишь она одна знала причину столь сильной ненависти, которую не хотела никому говорить, будучи уверенной, что никто и никогда не поймет силу ее переживаний. И с одной стороны переживания можно понять. Она понимала их. Понимала, но не хотела принимать.

Задумчиво шатаясь по Москве, с каждой секундой принимая очередную волну негатива, Саша все сильнее погружалась в неконтролируемое злостное отчаяние, занимаясь глубоким самоанализом, задавая себе вопросы, на которые она не была готова отвечать. Не потому, что она не знала ответа, а потому что не хотела отвечать. Какая нелепая странность, не так ли? Спрашивать себя о чем-то, знать ответ, но быть не в состоянии озвучить его. Не желать озвучивать его. Не желать слышать его. На самом деле так страшно! Страшно, когда ты понимаешь все, что происходит с тобой, вокруг тебя, в тебе и быть не в состоянии подтвердить самому себе свои же догадки и мысли. Страшно, когда пытаешься откреститься всеми силами от реальности, брыкаясь, суча ножками, капризничая, как маленький ребенок, отрицая реальность, не зная куда от нее деться и главное зачем. Страшно осознавать эту реальность. Страшно упиваться ею, не имея ни одной мысли о том, как жить дальше. Как и зачем? Страшно, когда такие люди задаются вопросом, а зачем вообще жить? Сильные и не гнущиеся ни перед чем, доселе отдавая себе отчет в том, что происходит в их жизнях и вокруг них, вдруг испытывают трусость, хотят спрятаться и бессмысленно ищут ответ, на один лишь единственный вопрос: а зачем?

Далее этот вопрос разрастается как ненавистный сорняк, не знающий границ, ничем и никем неискоренённый. И еще страшнее, когда нет ответа. Когда где-то он рядом бродит, чувствуется. Вот-вот схватишь его, а он, как скользкий угорь, извиваясь, ускользает в последнюю секунду, издеваясь, насмехаясь, не даваясь в руки целиком, так лишь потрогать, дотронуться до липкой холодной кожи.

– Привет, спишь? – спросила Саша в трубку.

– Который час? – Артем спросонья не могу разобраться, что к чему.

– А какая разница? – Саша взглянула на стоящее впереди здание. Такое мрачное, покрытое ночной темнотой. Невзрачное, скорее современное, слишком молодое, чтобы иметь какую-то адекватную оценку и горделиво отвечать истории.

– Черт, Саш, – Артем разглядел цифры на святящихся нежно зеленым цветом часах, – 3:30. Почти утро.

– Какая разница? – настойчиво повторила Саша вопрос, все еще вперев взгляд, полный растущей агрессии в темное здание.

– Я спал.

– Ну так пошли меня к черту, – предложила она. В трубке повисла многозначная тишина. Саша не ждала ответа, а Артем, скорее потрясенный тем, что услышал, терялся в догадках, чтобы ответить.

– Я… – замямлил он, – я не могу.

– Отчего же?

– Ты моя подруга…

– Подруга? – не дала ему договорить девушка, – и только?

– Саш, – Артем протер глаза, вставая с кровати.

– Подруга и только? – злобно повторила она, все еще разглядывая здание перед собой, откровенно ненавидя его, желая, чтобы оно развалилось по камушкам прямо на глазах.

– Саша, – Артем улыбнулся.

– Я хочу, чтобы ты назвал меня моим полным именем.

– Александра? Так ты хочешь?

– Да, только без ухмылки.

– Александра, – повторил Артем, взяв себя в руки, перестав улыбаться.

Теперь уже улыбнулась девушка. Дом стал еще омерзительнее. Кирпичик, прямо у основания, треснул напополам, словно боясь черного, угнетающего взгляда девушки.

– Я хочу встретиться, – сладко-горьким шепотом произнесла Саша, закрыв глаза, скрывая слезы.

– Сейчас? – изумился и испугался Артем.

– Да. – Саша хмурилась, не желая видеть окружающий мир. – Сейчас. Я недалеко от твоего дома. Настолько ли ты сильно со мной дружишь, чтобы сейчас встретиться? – спросила она в пустоту.

– Что за глупые вопросы! – Артем всячески старался незаметно вздыхать и скрипеть зубами, выполз из кровати, нехотя поглядывая на улицу и на часы. В его голове все чаще вертелось прилагательное “сумасшедшая”.

– Я не сумасшедшая, – Саша вновь впила яростный взгляд в дом. – Не сумасшедшая.

– Я ничего такого не говорил, – попытался оправдаться Артем. Ему, честно говоря, хотелось, чтобы Саша сейчас обиделась, послала его куда-нибудь, бросила трубку и в итоге он бы остался в кровати.

– Ты подумал об этом.

– Неправда! – солгал Артем, ни на секунду не задумываясь о случайном совпадении его мыслей, которые девушка с лёгкостью прочла в нужное время и сказанных ею слов.

– Мы оба знаем правду, – Саша усмехнулась. – Выходи, я жду тебя около подъезда.

– Две минуты, и я весь твой! – Артем, скрипя сердцем, положил телефон, натянул джинсы, помчался в ванную отмыть уже укутанное сном лицо и через две минуты он стоял внизу, разглядывая лицо Саши. Он пытался улыбаться, но улыбка срывалась в самый последний момент, а на лице оставалась лишь натянутая, искривленная полоса склеенных губ. Он выказывал волны доброты и радости в глазах, но даже не мог догадываться, как заметно его негодование. Он держал девушку за руку, желая согреть ее руки, но даже не чувствовал, как его руки обдавали ее холодом безразличья.

– Прошу тебя, – прошептал он, отводя глаза в сторону, – не смотри на меня так.

– Почему? – Саша сжала его руку, испепеляя парня взглядом. – Ты думаешь, я не вижу твоего безразличья, лежащего на открытой ладони?

– Саш, – Артем усмехнулся и поднес ее руку к губам. – Если бы ты была мне безразлична, стоял бы я здесь сейчас? В ночи! Да я вообще б даже к телефону не подошел.

Саша подняла на него взгляд полный понимания, не скрывала она и сочувствующей улыбки на лице, всем своим видом показывая ему, как сильно она не верит его словом, но в данный момент вынуждена принять их за скудное, никчёмное объяснение, истину. Но Артем не сумел прочитать ее сокрытую под ложными эмоциями надменность и насмешку. Он скорее и не пытался. Не задумывался, что эта девушка способна надевать маски, подбирать их в тон, что-то прятать под ними.

– Я рад, что мы, наконец, понимаем друг друга, – Артем улыбнулся, решившись сказать хоть что-то, так и не дождавшись от девушки никакой реакции. – Теперь расскажи мне, что случилось? Почему ты бродишь ночью одна?

Девушка загадочно осмотрелась, словно только сейчас поняла, что на улице действительно ночь и сама она стоит действительно посреди спящего города.

– Я, конечно, знаю твою страсть к такого рода прогулкам, – Артем чуть улыбнулся, не давая девушке возможности сказать, словно боялся услышать то, что у нее было на уме. Словно ее слова были не метафизической сущностью, а физическими мачете, которые разрубят его на мелкие кусочки, отрубая их от тела, резко и быстро. – Но ты же все-таки предпочитаешь леса и парки… А тут ночной город…

– Какая милая и наивная причудливость персонифицировать то, что не имеет души, – ответила Саша и Артём сразу же убедился, что девушка в полном порядке, раз отвечает в свойственной ей манере.

– О чем ты? – задал он вопрос, на который никогда ранее не получал от Саши ответа.

– Нет ночи, – она обошла вокруг парня и остановилась за его спиной. – Есть места, освещенные солнцем, солнечным светом, а есть места, лишенные солнечного света. Таких мест много. И я говорю не только о земле.

– А о чем еще? – испуганным шепотом спросил он.

– О душах, некоторые части которых не освещены. Они темные. Черные. Пустые. И они никогда не увидят свет, не ощутят его, как бы не повернулись к нему, как бы ни старались поймать его.

– Ты неисправима, – Артем отмахнулся, поскорее желая сослаться на любимый диагноз “сумасшедшая”, что с нее взять. – Души не существует, мы же медики. Хорошо, будущие медики, но уже сейчас понимаем, что нет никакой души.

– А вот тут ты ошибаешься, дорогой мой друг. Но я предпочту, чтобы ты и остальные оставались в неведении, оставались верны своей вере ни во что.

– Саш, – Артем вздохнул, – расскажи мне, что случилось? Что все-таки заставило тебя оказаться здесь?

– Я соскучилась по тебе, – она неожиданно обняла его и руки Артема интуитивно потянулись к девушке, крепко схватив ее за тонкую талию. Талию, до которой он мечтал дотронуться уже столько времени, хотя бы просто прикоснуться. Сколько раз он видел эти великолепные очертания, сокрытые хлопком, сотканным в легкие майки и кофты, чуть просвечивающие, каждый раз думая, как бы прикоснуться. Хотя бы случайно. Хотя бы бегло. Но страх не давал волю рукам. И вот теперь она в его объятиях и руки быстро трогают спину, ее ложбинки, так хорошо ощутимые, такие приятные и эгоистически волнующие, будоражащие встревоженное подсознание. Пальцы впиваются в нежную плоть, словно силясь разорвать ее от неистового желания проникнуть глубже. Артем закрыл глаза и прижал девушку к себе.

– Правда? – прошептал он блаженно, поглаживая ее спину.

– Конечно. Я всегда с тобой откровенна. Всегда, – повторила она и Артем почувствовал холодное прикосновение ее мягких губ на своих. Ледяной поцелуй чуть смутил парня с первой секунды, но затем лишь возрастил еще не до конца окрепшее желание. Желание сжать гибкий стан еще сильнее, вогнать пальцы в нежную плоть, ощутить изнутри тело. И желание отпрянуть, оттолкнуть, держаться подальше от того, что испускало такой неистовый холод, имея живое бьющееся сердце, горячую кровь, то, что должно отдавать тепло, а вместо него оно тоннами изрыгает лед. Артем маялся между двух огней, не понимая и не зная, за которым следовать. Что за чувство он испытывал к девушке в тот момент? Что? Она нравилась ему или он боялся ее до чертиков? Он желал ее или мечтал спрятаться? Смятение. Ты словно стоишь посередине, а в стороны отходят две дорожки, и ты не знаешь, какую выбрать. Самое ужасное, что ты прекрасно знаешь, что тебя ждет на каждой из них и от того выбор становится еще сложнее, неестественнее, отягощающим. Куда рвануть? Куда ступить?

– А вот люди редко бывают со мной откровенны, – сквозь поток контрастных чувств и эмоций услышал Артем голос девушки. – Они хотят быть откровенными. Им кажется, что они откровенны, но в итоге… это не так.

Ледяной поток усиливался, сильнее окутывая парня, хотя Саша не целовала его. Более того, она делала робкие шаги назад, изредка спотыкаясь, отходя от Артема. Но он не замечал этого. Его руки все еще сжимали некий фантом девушки, впитывая в себя жуткий холод.

Саша молчала и не моргая смотрела на застывшего Артема. Рядом с ней появилась черная тень животного. Тень собаки, хотя самой ее видно не было.

– Здравствуй, друг мой, – прошептала Саша, делая очередной шаг назад, наблюдая как в руках Артема разрасталась ледяная глыба, что было дико для человеческого понимания: лето было в разгаре.

– Не знаю. Рано ты пришел. Нет пока решения, как поступить с ним. – Девушка перевела взгляд на тень животного. И вот только вместо темного пятна, размазанного, растушеванного по асфальту уже стояло что-то вроде черной собаки. – С одной стороны, его душа не столь меркантильна и эгоистична, как у большинства других. А с другой, – Саша замолчала и нахмурилась, вновь окинув взглядом Артема, ласкающего ледяную фигуру, невзирая на растущую покалывающую в отмороженных руках боль, – в нем нет правды. Совсем. Он бы не задумываясь повернулся ко мне спиной в любой бедственной ситуации, что не отличает его от всех остальных.

Животное понимающе смотрело на девушку, вылавливая каждое сказанное бездушным голосом слово, внимая им.

Ледяная фигура уже по пояс охватила Артема, поглощая его тело в себя, по крупинкам вытаскивая из него жизнь. Он даже не понимал этого! В его реальности все двигалось по-другому. Он обнимал девушку с самой красивой фигурой. Он целовал губы, задевая кривые зубы, но меньше всего думая об этом. Девушка отвечала на его поцелуи, сжимая тонкими пальцами его еще юношеские, неокрепшие плечи, притягивая парня к себе, словно вот-вот проглотит его, как черная материя, эфир. В его реальности не было ничего похожего на суровый холод, сковывающий тело. Ничего.

– Да, – Саша кивнула, – рано ты здесь. Я отпущу его. Пока что. Он все равно заберет то, что хочет. И я помогу ему. Ему придется держать ответ за своих предков. А ты, – Саша повернулась к непонятно откуда появившейся черной птице, сидящей на спинке уличной лавки, – не спускай с него глаз. Скоро все случится.

Птица покорно повернула голову на бок, быстро моргнув, на секунду-другую закрыв черный глаз-бусинку белой пленкой…