Рассказы

2

…Рим поразил Пантолеона своим великолепием и величественностью. В отличии от провинциальной Никомидии это был, действительно, город богов, где собрался весь цвет византийской аристократии, и Пантолеону с трудом верилось, что когда-то легендарный Рим вскормила капитолийская волчица, памятник которой был сооружён на холме и величественно возвышался над остальным городом.

Сопровождавший его раб – старый грек Дионисий с серьгой в ухе знал город вдоль и поперёк, ибо когда-то родился здесь, но покинул из-за притеснений рабов.

Их едва не сшибла нагруженная оливками повозка торговца, который спешил на рынок. На противоположной стороне от Капитолия располагался роскошный особняк самого придворного лекаря Евфросиана; он утонул в кудрявой зелени сада.

Быстро взобравшись по ступенькам, Пантолеон направился ко входу, где нашёл двух рослых охранников; они совсем недоброжелательно посмотрели на него. Вышел приближённый лекаря – сухонький старичок, некто по имени Антоний, и быстро ознакомившись с протянутым юношей письмом, исчез в доме.

Он появился не скоро в сопровождении одного из рабов, поклонился гостю и сказал:

– Сегодня Евфросиан не может Вас принять. Он просит следовать за этим рабом, который укажет Вам ночлег в доме бывших исцелённых лекарем, а завтра днём он просит Вас вновь навестить его.

После этих слов раб подал знак следовать за собой, и вскоре они скрылись за обширными зарослями диких платанов, росших посреди города.

Пантолеон отдал распоряжение Дионисию возвращаться к отцу и уверить его, что с ним всё в порядке.

В доме, находившемся совсем неподалёку, жила старая бездетная пара – муж с женой, которые обрадовались молодому гостю и охотно приняли его под свой кров.

Ужин оказался скромным; он состоял из сыра, маслин и молока, однако Пантолеон был сильно голоден, и подобная трапеза помогла ему насытиться.

Утром он оделся и вновь поднялся по ступенькам к дому придворного врача; Антоний встретил его с почтением.

– Следуй за мной, – сказал он своим спокойным голосом, – Евфросиан сейчас обедает, но сегодня он не желает никого видеть кроме тебя.

Евфросиан произвёл на юношу сильное впечатление, ибо всем своим внешним видом он напоминал грозного Зевса в хорошем дорогом облачении придворного.

– Садись, – сказал он не менее грозным голосом, показал на обильно накрытый стол. Стоявший позади раб наливал вино.

От богатого убранства стола глаза Пантолеона разбежались. Чего здесь только не было: и печёные фазаны, удобно расположившиеся на огромном блюде, и сыры всевозможных сортов, и засахаренные фрукты, а, также, жареный поросёнок с уткою, всевозможные фрукты и вина.

– Здоровый человек должен хорошо есть, ибо в пище заложена сладость Богов, – сказал Евфросиан, – я люблю наблюдать за тем, как вкушают мои ученики дары Богов.

Пантолеон молча сел на предложенное ему место и приступил к трапезе.

Наконец, Евфросиан улыбнулся:

– Мой друг из Никомидии пишет мне, что ты отличился большим талантом в познании наук. Чем же привлекло тебя врачебное искусство?

– Когда-то я хотел излечить свою мать, которая умерла в тяжких муках, но не смог.

Евфросиан кивнул:

– Хорошо, я обучу тебя всему, что знаю сам, и ты станешь прославленным лекарем, ибо ты нравишься мне, и я вижу в тебе настоящее усердие.

В этот момент подошёл один из рабов с тазом воды, куда Евфросиан окунул руки.

– Жить будешь у некого пресвитера Ермолая. Он охотно принимает у себя молодых врачей, однако император к нему не совсем благосклонен.

Затем вытер руки о поданную материю и поднялся из-за стола:

– Сейчас иди. Мне нужно побыть наедине с собою.

…Ермолай жил скромно, хотя некогда и сам был из аристократии. Это был почтенный старец, державшийся с достоинством, спокойный и одухотворённый. Жил он один, питался скромно, и Пантолеону пришлась по душе такая обстановка.

Войдя в дом, он долго стоял возле иконы с изображением лика Лучезарного; Ермолая это заинтересовало.

– Тебе нравится? – с любопытством спросил он.

Пантолеон кивнул.

– Да.

– А знаешь ли, кто изображён на этой иконе?

– Учитель Христ, что на третий день воскрес.

– Откуда тебе это известно?

– Христа знают все, но мне рассказывала об этом покойная мать и Савел Галлилейский, что обучал её.

– Знаю его, – сказал Ермолай, – Ныне он вновь путешествует по Иудее и проповедует имя Учителя. Есть много других учеников Его, как я, например.

Пантолеон ещё раз посмотрел на светлый лик Учителя, вспомнил своё детство, и ему стало грустно.

– Слышал я, что император не благоволит к христианам? – спросил Пантолеон.

– Не благоволит, – согласился пресвитер, – ибо некогда предки его преследовали Учителя и были из тех, кто кричал: «Распни его!» царю Ироду.

– А где сейчас Учитель?

Ермолай расжёг лампаду, отчего лик Учителя сделался ещё светлее и лучезарнее.

– Говорят, что Он вознёсся на Небеса, и оттуда наблюдает за паствой Своей. Слышал я ещё другие новости: будто Христ отправился на Восток продолжать Свою проповедь безбожникам.

– Так ли это?

Пресвитер пожал плечами:

– Не знаю, возможно, и так, возможно и нет. Суть не в этом. Главное – следовать заветам Учителя и донести Учение Его до людей, чтобы они, наконец, прозрели и поняли истинного Бога.

– И что же они делают?

– Осеняют себя крестным знамением, как когда-то учил нас Иисус.

С этими словами Ермолай наложил на себя крест.

Пантолеон согласился посещать общие собрания, где каждый из учеников говорил то, что знал об Учителе, когда «видел» Его живым. Собрания проводились в небольших помещениях – церквях, наскоро сооружённых и уставленных иконами.

Пантолеон не задавал вопросов, но просто слушал и возвращался оттуда спокойным и вдохновлённым.

…Больной постанывал, но, всё-таки, был в состоянии отвечать на вопросы главного лекаря. Это был уже немолодой человек – римлянин, окружённый толпою учеников во главе с Евфросианом. Ученики с любопытством наблюдали за тем, как Евфросиан многократно прикладывал ухо к его исстрадавшейся плоти, словно хотел услышать сердце страдальца. Двое дюжих рабов – здоровяков стояли тут же, готовые оказать необходимую помощь в случае надобности.

– Каково же будет лечение? – наконец, спросил Евфросиан. И видя, что ученики не спешат высказать свои мнения, обратился к нескольким:

– Что думаешь ты, Констанций?

Спрошенный был светловолосым молодым человеком в красной накидке с опущенным на плечи капюшоном. Он переминулся с ноги на ногу, затем невразумительно ответил:

– Следует на несколько дней оставить его на волю Зевса, а если ему станет лучше, то напоить травами.

– Ты, также, думаешь, Марк? – спросил придворный врач у рядом стоявшего. Тот растерянно закивал, затем подумал и добавил:

– Я думаю так же, как Констанций.

– А ты, Агафий?

– Он не выживет, поэтому лучше всего предать его огню.

– Ну а ты, Пантолеон?

Пантолеон вышел вперёд, поклонился:

– Учитель, я думаю, что больного можно исцелить. Но для этого нужен усердный уход – Солнце, воздух, посильная гигиена и полноценная пища.

Евфросиан махнул рабам:

– Уведите его.

Те подхватили всё ещё стонущего римлянина под локти и повели его к выходу, где ждала его жена; затем поманил к себе Пантолеона, отошёл с ним в сторону, в то время, как остальные были заняты обсуждением всего услышанного.

– Я вижу, ты делаешь успехи, и из тебя выйдет отличный лекарь, – сказал Евфросиан, – но меня беспокоит одно.

Пантолеон с интересом посмотрел на врача.

– Тебя часто видят на собраниях христиан-иноверцев. Я понимаю, они не причиняют никакого вреда, и всё же, будь осторожен. Император не любит христиан и всячески преследует их в отличии от своего предшественника Александра Севера. А теперь иди к себе и подумай над тем, что я сказал тебе.

…Среди ночи он был внезапно разбужен Ермолаем.

Пантолеон поднялся, осмотрелся. Было темно, лишь, где-то на востоке брезжил рассвет. Город спал, правда, кое-где неистово лаяли собаки.

– Что случилось? – спросил Пантолеон.

– Одевайся и следуй за мной. Случилась беда, – произнёс Ермолай.

Они брели тёмными закоулками Рима, даже ни разу не попавшись на глаза императорской страже до тех пор, пока не дошли до маленькой убогой лачуги, освещённой масляными лампадами. Казалось, во всём Риме существовала одна только лачуга, а остальной город вымер.

Несчастная мать – одна из христиан склонилась над телом сына. Несколько часов назад он был укушен ядовитой змеёй, затем ему сделалось плохо, и он начал биться в конвульсиях, после чего вдруг стал недвижим, словно умер.

Сердце Пантолеона едва не остановилось от избытка чувств, он подошёл к несчастному, взял его руку и начал нащупывать пульс. Пульса не оказалось.

– Мой сын умер? – спросила женщина.

– Да.

Охваченная порывом, она припала к нему и зарыдала.

Пантолеон отвернулся, однако в этот момент, словно, внутри себя услышал голос: «Обратись к Учителю». Он упал на колени и начал взывать:

– Учитель Христ, помоги этому несчастному ребёнку, утешь его мать.

Мальчик по-прежнему не двигался. Тогда Пантолеон подумал: «Если вера Твоя истинна, Ты воскресишь его из мёртвых, и я приму её, чтобы нести учение Твоё».

Юноша поднялся, подошёл к Ермолаю.

– Пойдёмте, к утру его похоронят.

Он не видел, как вскочила изумлённая женщина и, подойдя к нему, встряхнула его.

– Смотрите, мой сын дышит! – закричала она. – Он дышит!

Мальчик открыл глаза, он всё ещё был бледен, как прежде, однако сознание медленно возвращалось к нему. Удивлённый не меньше её, Пантолеон посмотрел на больного, затем устремил свой взгляд наверх и чуть слышно прошептал:

– Ты спас его.

– Напойте сына травами, согрейте и уложите спать, – сказал юноша громче, когда пришёл в себя.

Как в бреду он последовал за пресвитером, до тех пор, пока не оказался возле дома. Ночь уже подходила к концу, потому что белая полоса рассвета с каждым часом расширялась, люди пробуждались, но над Римом всё ещё веяла тишина.

– Подождите, – сказал Пантолеон на пороге. Ермолай обернулся.

– Что ты хочешь?

– Обратите меня в свою веру и дайте крещение.

– Это, действительно, решила твоя душа?

– Да.

Словно в бреду он наблюдал за тем, как пресвитер окроплял его святой водой и слышал его слова:

– Отныне ты рождаешься заново, и имя твоё – Пантелеймон. Ты будешь исцелять страждущих и проповедовать имя Божье.

Сказав это, пресвитер протянул ему чарку, наполненную водой.

– Выпей воду и скажи: «Верую», тогда ты станешь христианином.

– Верую, – произнёс Пантелеймон.

…Сидя в колеснице, Пантелеймон развернул письмо, доставленное из Никомидии и начал читать его, вникая в смысл написанных слов.

«Дорогой сын мой, видно, Богу было угодно, чтобы я отправил тебя учиться врачеванию у знаменитых лекарей, ибо поистине, не чаял я совсем, что буду овеян такой милостью. Был я ярым приверженцем идолопоклонства и чтил его также рьяно, как чтили его отцы и деды мои. Но Бог дал мне такого сына, как ты. Рано лишившись матери, ты был замкнут и одинок, медленно постигал прочный фундамент науки, и тебе это удавалось.

Дорогой сын мой, в тот день, когда ты приехал в Никомидию, чтобы провести несколько дней в праздности перед дальнею дорогою, ты не стал предаваться пьянству, как приятели твои, а продолжал принимать больных, толпою шедших к тебе.

Ушёл я к себе, чтобы не мешать твоему занятию и предался праздным разговорам с гостями. Однако вдруг увидел я, как ввели слепца рабы его, и шёл он, поддерживаемый под руки. Человек этот был средних лет и принадлежал к сословию аристократов, на нём были дорогие одежды и золотые браслеты.

Глаза его были полностью ослеплены, словно присутствовали, лишь, физически.

Увидев его, я в ужасе подумал: «Неужто сын мой хочет, чтобы его побили камнями», ибо случай сей был абсолютно безнадежен. Я надеялся, что ты откажешь ему от целительства, поэтому направился в твои покои, чтобы убедиться в этом. Однако ты не только не отказал ему, но и принял его, как подобает.

Я подумал: «Что же он делает?»

Страх закрался в мою душу, и хотел я образумить тебя и при народе, что был в твоих покоях, увести тебя.

Ты усадил слепого на место его, затем всех попросил выйти, но я остался и продолжал внимательно наблюдать за тобою. И вот Господь явил мне промысел Свой. Ты подошёл к больному и положил руки свои на глаза его. Болящий вскрикнул, ибо боли вдруг пронзили его, но это продолжалось всего мгновение.

Затем он ушёл, поддерживаемый рабами, как прежде, но только он ступил на крыльцо, как закричал: «Я вижу! О, боги, я вижу!» Весь народ устремился к нему, я же подойдя, спросил: «Неужто и в самом деле ты видишь?»

«Да», – ответил оздоровевший слепец.

Это настолько поразило меня, что я сразу же закрылся в пристрое и не выходил оттуда два дня. Не мог я поверить, что возможно такое. Может, разве, слепец прозреть? Затем вышел я и, подойдя к тебе, сказал: «Хочу стать христианином».

Вид твой выразил настоящее удивление такою переменою во мне, но ты спокойно сказал: «Что заставило тебя обратиться в истинную веру, отче?» Я был так растерян, что ничего не мог ответить на слова твои. Но на следующий день ты привёл меня к своим священникам, и они крестили меня святой водой и плотью Христа, дав мне просфору, которую я вкусил.

С тех пор, невзирая на преследования властей, посещаю я собрания христиан и слушаю проповеди учеников Иисуса. Они оказывают на меня благотворное воздействие, и ещё сообщаю тебе, сын мой, что ученики собираются воздвигнуть здесь храм Учителя.

Болящие же и страдающие со всех концов города спрашивают, где ты; кои сами, а кои на колесницах отправляются к тебе за исцелениями».

Колесница остановилась напротив роскошного дворца, огромные размеры и убранство которого подчёркивало ту роскошь, где «купался» весь императорский двор.

Полы были покрашены тонким слоем золота, везде стояли величественные скульптуры человеческих тел, выполненные римскими и греческими мастерами: спортсмены, атлеты, гимнасты, а, также, боги – Венера, Зевс и легендарный громовержец Гермес, повелевающий стихиями и силой Земли.

Император Максимиан производил впечатление властного человека средних лет. Он сидел в величественной позе на троне в роскошном облачении, расшитым золотом. С правой стороны стояли советники, с левой – придворные, среди которых был Евфросиан. Он вышел вперёд и поклонился:

– Это – мой новый ученик Пантолеон. Именно о нём я говорил Вам.

Юноша поклонился, на нём были красивые одежды, какие он надевал, лишь, в редких случаях.

Максимиан внимательно оглядел юного лекаря.

– Так ты и есть тот самый талантливый целитель, и имя твоё Пантолеон из Никомидии?

– Моё имя Пантелеймон.

Лицо императора выразило удивление.

– Пантелеймон значит всемилостивый. Ты изменил своё имя?

– Да.

Максимиан усмехнулся:

– Что ж, оно больше подходит тебе. Слышал я, что ты целишь всех, обратившихся к тебе: и богатых, и бедных. Так ли это?

– Да.

– Правда ли то, что совершаются чудеса, и больные в один раз становятся здоровыми?

– Если так говорят, значит, это правда.

– Ну что ж, в моей империи нужен такой лекарь. Слышал я, также, что ты собираешься вновь в Никомидию. Чем же вызвана такая спешность, если бы я мог даже оставить тебя при дворе?

– Отец мой умер, и я должен достойно похоронить его.

– Похвальное стремление. Я отпускаю тебя на несколько дней, а, также, даю время на разговор с управляющим, ибо вслед за этим ты переберёшься в Рим и будешь жить при моём дворе.

Максимиан дал знак, что удовлетворён, и Пантелеймон отошёл, смешавшись с остальными придворными.

После этого присутствующие пошли трапезничать, ибо отмечался праздник Венеры. Столы были украшены виноградом, всевозможными фруктами и дорогими винами из Греции. Максимиан возглавлял шествие, подозвал церемониймейстера и шепнул ему:

– Пригласи танцоров.

3

При первом взгляде на город ему показалось, что он изменился; быть может, стал каким-то пустым, словно из него вытащили душу. Солнце ослепительно сияло, создавая дикие тени, и дома местной знати, а также, мелких лавочников утопали в них.

Долго стоял Пантелеймон возле ограды дома с кипарисами. Нет, он не видел прекрасных фресок с ангелами и богинями, которые вдохновляли поэтов и живописцев; он смотрел на двери, из которых могла появиться прекрасная нимфа, но она не появлялась.

Вдруг облако пыли поднялось над улицей, послышался хохот и нежный голосок. Красавица – гетера выпорхнула из колесницы, за ней какой-то молодой человек, который крепко держал её за руки. На ней был красный хитон с позолоченным поясом вокруг талии. Раис пронеслась мимо него, словно ураган, даже не обратив внимания.

Пантелеймон постоял ещё немного возле ворот и направился обратно. Уходя, он бросил взгляд на обсерваторию, где когда-то учился; возле фонтана в прежней позе восседал Феофан, видно, он утомился после занятий и решил отдохнуть, чтобы отвлечь свой ум от забот дня.

Словно всё изменилось в нём с того времени, так как не чувствовал Пантелеймон больше никакого притяжения к мирскому.

Смерть отца заставила его провести целый день в молчании и уединении, а, также, в глубокой молитве. За весь день он не принял ничего кроме воды и двух лепёшек, что испекла Фессалина. Дом Евсторгия погрузился в скорбь.

Тело покойного хозяина дома было бледным, однако в лице чувствовалась какая-то духовная удовлетворённость. В нём был Свет, потухшая жизнь ушла, но заставляла оставшихся задуматься о Вечном.

Пантелеймон поцеловал отца в лоб, он хотел вновь удалиться к себе, чтобы предаться молитвам, но вошёл раб по имени Эммануил, поклонился и сказал:

– Болящий просится.

– Кто болящий?

– Некий Марк из Генуи, аристократ и землевладелец.

– Вели войти.

К ногам его упал крупный человек, но сделал это он не по своему порыву, а потому что принято так. Во всём облике его ощущалось высокомерие и гордость. Усыпанный золотыми украшениями, он сиял, словно заходящая Луна.

– Помоги мне, лекарь. Специально прибыл к тебе из Генуи, ибо много наслышан о тебе.

– Что же случилось с тобой? – спросил Пантелеймон.

– Ноги мои совсем вспухли, не ходят и не желают слушаться меня, рука одна отсыхать стала, плеть не могу удержать.

– Для чего тебе плеть?

– Чтобы хлестать непокорных рабов. Давеча я до смерти забил трёх, четвёртый вырвался и убежал.

Пантелеймон нахмурился.

– Что ж ты, грешник, пришёл целить тело, коли больна твоя душа? Дескать, почини мою бренную одежду, и я дальше буду творить свои бесчинства. Бог не желает твоего телесного здоровья. Болезнью Творец намекает тебе, чтобы ты обратил внимание на душу, осознал свои грехи, молился за убиенных тобой.

Аристократ мотнул головою.

– Так что же мне теперь делать?

– Возвращайся обратно в Геную и молись. Когда поймёшь, что неважно тебе здоровье тела, тогда исцелишься.

Пантелеймон позвал раба и велел проводить гостя.

На следующий день усопший Евсторгий был помещён в семейный склеп, где когда-то погребли его жену Еввулу.

За поминальною трапезою Пантелеймон был молчалив, ни с кем не поддерживал разговоров; родственники и приглашённые сочли его погружённого в свою скорбь.

К сумеркам, когда все разошлись, молодой лекарь зажёг факел и созвал всех рабов.

– Слушайте меня! – сказал он. – Отныне, с сегодняшнего дня вы свободны. Я уезжаю в Рим и буду странствовать по всей Византии, вам же оставляю эти земли в собственность, чтобы вы возделывали их. Иные, взяв что им по необходимости, могут перебраться в другие земли.

Его красивое лицо с сияющими голубыми глазами пылало также, как факел, и юные девушки-рабыни смутились от волнения. Одна из них Клеменция шепнула своей подруге:

– Смотри же, Агафия, наш хозяин такой же, как и Иисус.

– А может он и есть Иисус, возвратившийся с земель Иордании, – произнесла Агафия, почти уверенная в своих словах.

Рабы сначала стояли молча, будто застывшие изваяния, затем начали перешёптываться.

– Хозяин, живя у тебя, мы ни в чём не испытывали нужды, – сказал кто-то.

Никто не возражал, ибо все были согласны с мнением одного.

– Но у вас не было главного – Свободы, и я дарю её вам, – сказал Пантелеймон.

– Как же так? И земли, и мы – всё это принадлежит Вам. Отец Ваш не одобрил бы такой шаг.

Пантелеймон не ответил. К его ногам бросилась старая Фессалина:

– Позволь остаться с тобой, ведь ты мне почти как сын, я и матушку твою Еввулу в своё время вынянчила. Возьми меня с собой, я буду тебя кормить и помогать.

– Но почему ты не жаждешь свободы? – удивился юноша.

– Душа моя просится к тебе, как к подвижнику Иисуса, и если б даже дал ты мне свободу, я бы умерла от тоски, – пожилая женщина взглянула на улыбнувшегося юношу, он поднял её с земли, утёр слёзы:

– Хорошо, матушка, будь по-твоему, следуй за мной.

К утру повозка, нагруженная необходимыми вещами, была готова. Пантелеймон простился со всеми, вышедшими проводить его.

– Мир тебе, – сказал атлетически сложенный эллин Дионисий с серьгой в ухе, – коли, будешь в Никомидии, приходи и хозяйствуй.

Повозка тронулась, чтобы завернуть за угол и в последний раз проехать по узким городским улочкам. Фессалина сидела на вещах; она рыдала, ибо навсегда прощалась с местом, где провела всю свою жизнь.

Когда Солнце уже поднялось, выехали за городские ворота на пустошь, которая простиралась на обширное расстояние. Кое-где встречались совсем голые камни, где зелёная трава отступала; казалось, они совсем не чувствовали испепеляющего зноя, потому что трава вокруг них пожухла и пожелтела.

– Эй, постойте, добрые люди, остановитесь!

Услышав возглас, возница натянул поводья, усталые лошади замерли на месте. Пантелеймон видел, как к повозке подошёл какой-то человек пожилого вида в ветхой одежде с посохом. В левой руке он нёс котомку с едой.

– Юноша, куда вы едите?

– В Рим.

– Не подвезёте ли меня? Я по пути в Мессу. Это небольшое селение и находится оно неподалёку, поэтому я не слишком утомлю вас своим присутствием.

– Садись.

Пантелеймон уступил своё место и ещё раз внимательно посмотрел на странника. Тот улыбнулся, развязал котомку и протянул хлеб с сыром.

– Ешь.

Пантелеймон возразил:

– Я не голоден.

Заметив на шее юноши христианский крест, странник сказал:

– Ты ученик Иисуса?

– Да.

– Я – Его последователь, жил долгое время в Иудее и Галлилее и видел мучения христиан. А зовут меня Ионий, – наконец ответил незнакомец.

– Мучения? – спросил Пантелеймон, – я об этом ничего не слышал. Расскажи о них.

Ионий вздохнул, взглянул на слушавших его, лишь, возница был занят своим делом.

– В 302 году в Никомидии пострадало от преследований Максимиана множество христиан. А было это так. Наступал день празденства Христова, последователи Его и ученики собрались в храме, чтобы достойно отметить сей день. Они разожгли лампады и освятили иконы, пели в честь Учителя. Были там мужчины, женщины и дети. Однако, император, прослышав о сей вести, прислал нарочного и возвестил христиан, что если они не покинут храм и не поклонятся языческим идолам, то их ждёт мучительная смерть. Они отказались. На следующий день по приказанию прибыли воины и ещё раз изъявили волю императора, но и тогда благочестивые ученики не отреклись от имени божьего. Тогда они по приказу военачальников заложили сено вокруг храма и подожгли его. Ни один из страдальцев великих не вышел к ним, все они отправились к Богу, но не отреклись от Христа.

Повозка медленно тряслась по ухабам, все молчали; Фессалина вытирала проступившие на старческих глазах слёзы. Тишину прервал сам Ионий.

– Я, ведь, обладаю даром провидения и могу сказать то, что недоступно простым смертным. Хочешь скажу о тебе?

Пантелеймон, выйдя из забытья, ответил:

– Скажи.

– И ты пострадаешь за веру христову, потому что с каждым разом будет она укрепляться в тебе. Но пострадаешь не безвестно, ибо многие достойные мужья и жёны узнают о тебе. Поведай мне, юноша, кто же тебя обратил в веру?

– В детстве – мать моя, а затем один священник по имени Ермолай.

Странник задумался, откусил сыр и начал тщательно жевать его:

– Нет, не знаю такого, – сказал он. – А тебя-то как звать?

– Пантелеймон.

– Всеблагой, значит.

Ионий вздохнул, посмотрел на выжженную долину, где-то там совсем неподалёку паслось стадо овец, а ещё чуть дальше располагались глинобитные домишки крестьян. Обратился к вознице:

– Останови здесь.

Выйдя из повозки, посмотрел в ясные голубые глаза юноши. Произнёс:

– Мир тебе, – и опираясь на свой посох, отправился по узкой вытоптанной тропинке к пастбищу.

– Мир тебе! – прокричал, удаляясь, Пантелеймон.

…К вечеру Фессалина попросила остановиться на ночлег в одной деревушке, попавшейся на пути.

– Кости мои уже слабы стали, просят отдыха, – сказала она, – но от этого только всем утешение будет, да и лошади устали, на постой просятся.

Действительно, их бег не был уже таким плавным, как в самом начале, всё чаще и чаще они спотыкались, и было решено остановиться у добродушных гостеприимных хозяев.

Хозяйка хижины Арсения – женщина средних лет с радушием приняла своих ночных гостей. Возницу расположили в сарае, Фессалина сама улеглась в чулане, а молодой человек – в пристрое. Хозяин византиец Сезарь приглашал к ужину, но юный странник отказался.

Пантелеймон проснулся ночью от пронзительного крика младенца, вышел из пристроя и осторожно постучался в дом:

– Пустите меня к ребёнку, – сказал он.

Младенец ворочался в люльке, колотил маленькими ножками, как беснующийся. Юноша приложил свою руку на лобик младенца под взгляды удивлённой матери – через несколько мгновений крик прекратился. Пантелеймон подошёл к хозяйке и прошептал:

– Никому об этом не говори.

К утру он отправился к небольшому озерцу, где неподалёку блеяли овцы, сел в камышах.

– А почему твои руки жёлтым светом сияют?

Пантелеймон резко обернулся. Позади него стоял мальчик лет семи в длинной рубашке с заплатами; подул ветер, и камыши качнуло в одну сторону.

– Кто ты? – спросил Пантелеймон.

– Александр – брат того, кого ты вылечил ночью. Меня назвали в честь Александра из Македонии

Юноша посмотрел на свои руки.

– У меня обычные руки.

– Нет. Они, словно, сияют.

– Я – лекарь из Рима.

Мальчик подсел к нему

– Что ты будешь делать, когда возвратишься в Рим?

– Сменю богатые одежды на простые и пойду целить.

Мальчик посмотрел на волнующуюся гладь озера.

– А как ты целишь?

– Не я, а Господь через меня, – сказал Пантелеймон.

Накрапывал дождик. Мальчик протянул гостю руку, чтобы тот поднялся:

– Пойдём. Матушка велела позвать тебя к трапезе.

Перед тем, как повозка тронулась, Пантелеймон подошёл к хозяйке и сказал:

– Младенца напоишь отваром из вереска, что растёт на пустоши и будешь поить ещё месяц.

…Когда до Рима оставалось ещё совсем немного, Пантелеймон прикорнул и увидел необычный сон. Ему снилось, как входит он в какое-то светящееся пространство и его встречают два ангела. Один назвался Михаилом архангелом, другой – Гавриилом. Михаил был светловолосым в голубых сияющих одеждах с мечом, а Гавриилл – русым в белых одеждах.

Он протянул вошедшему большую чашу с розовым нектаром и произнёс:

– Это – благодать божья, ею ты будешь лечить. Много пострадаешь от людей, но не печалься, Мы придём за тобой и поддержим тебя.

Ещё Пантелеймон видел ангела в женском обличьи на фоне голубого сияния, но ангел тот ничего не сказал ему, а просто улыбался.

Проснулся он уже на подъезде к Риму, плотнее укутался в свой плащ. Удивлённая Фессалина сказала:

– Был сильный ветер, но ты спал, как убитый, словно совсем не чувствовал прохлады.

– Я и в самом деле не чувствовал её, – произнёс Пантелеймон.

Ермолай встретил его радушно, напоил свежим молоком и выслушал сон.

– Это было знамение тебе, – наконец сказал пресвитер.

– Правда ли, что христиане много пострадали за веру свою и претерпели гонения от императора?

– Правда.

Ермолай много рассказывал о подвижниках христовой веры, об их мучениях и свирепствах римлян по отношению к ним, Пантелеймон внимательно слушал, живо представляя в своём воображении все мучения страдальцев.

– Скушай рыбу и выпей ещё молока, – сказал Ермолай, когда окончил свой рассказ. – Я отведу тебя к больным, кои нуждаются в исцелении, дабы утвердились они в вере христовой. Когда тебя не было в Риме, многие из простого народа приходили сюда и спрашивали о тебе. Даже купцы из Египта были и из Фессалоникии, и Лакедемонии. Видать, многие о тебе знают, слухи, ведь, быстро в народе распространяются.

– Но что же я сделал такого? – спросил Пантелеймон.

– Именем божьим совершил чудеса, и люди поверили. Поверили в то, что только сила Божья и Божье слово способны исцелить, – Ермолай задумался. – Завтра мы собираемся в храме и будем петь во славу Иисуса. Ты пойдёшь со мной, чтобы встретиться с людьми.

…Вода лилась из пастей сделанных из золота диких львов, она была горячей и в то же время приятной для тела; круглый бассейн располагал к расслаблению. Две рабыни в полупрозрачных платьях, обхваченных выше талии золотыми поясами, умащивали его тело благовонными маслами. Они капали на смуглую кожу несколько капель, делали лёгкий массаж. Одна из них была хорошенькой, Максимиан подмигнул ей.

– Ты мне нравишься, и у тебя нежные руки.

Рабыня смутилась.

Император хотел сказать что-то ещё, однако дверь в восточной части бассейна открылась, вошёл самый близкий подданный Григориан. Увидев обнажённого императора, Григориан не растерялся. Он с почтением поклонился и сказал:

– Двое молодых лекарей пришли и ждут тебя.

– Что за лекари, и как могут они отрывать меня от отдыха? – Максимиан недовольно нахмурился.

– Их зовут Констанций и Дафний, они из Неаполя.

– Ну и что они хотят от меня?

– Эти лекари сами тебе всё расскажут.

– Надеюсь, это не дела государственной важности.

Григориан промолчал, покорно ожидая дальнейших решений.

Наконец, Максимиан подал руку одной из рабынь.

– Помоги мне встать и оберни в простыню.

Рабыня приготовила роскошную простыню, чтобы набросить на плечи Максимиана.

Григориан помог одеть платье и сандалии.

– Скажи, чтобы отключили воду, бассейном я займусь позже. – Максимиан подмигнул рабыне.

…Констанций поклонился и выступил вперёд к трону. На нём было голубое одеяние, которое сочеталось с цветом белокурых волос. Дафний стоял в стороне.

– Ну, что заставило вас прийти ко мне? – Максимиан смотрел на Констанция.

– Один из лекарей злоупотребляет Вашим доверием.

Император с досадой вздохнул.

– Я так и знал, что их дела совсем не государственной важности. Хорошо, я слушаю вас. Что это за лекарь? Кто он?

– Пантелеймон, как он себя называет.

– Пантелеймон? Да, припоминаю. Это тот самый красивый юноша, который уехал в Никомидию, чтобы похоронить отца?

– Да, это он.

Максимиан усмехнулся.

– Ну и что же натворил этот юноша?

– Он проповедует учение Христа и занимается шарлатанством. Ходят слухи, что, якобы, он исцеляет его именем, поэтому все больные идут к нему. Он обращает их в новую религию, носит старые одежды, словно бродяга, хотя, отец его был рабовладельцем и имел состояние.