Боевой джинн. Сборник рассказов

Когда ушли боги

Пронизывающий ветер норовил сорвать капюшон и трепал полы ветхого, выцветшего плаща, протяжно напевая песнь светлой грусти. Паломник запахнулся и открыл глаза, чтобы узреть волшебную панораму – чуть скошенную линию горизонта, насаженную на стрелы просек, культовые курганы и узорчатые шапки храмов вокруг главной пирамиды, освещенной полуденным солнцем. Сверху колоссальный тетраэдр напоминал колпачок на колесной оси, от которого в разные стороны расходились лучи мощеных дорог.

Вимана^[3] стремительно снижалась к террасе на одной из граней пирамиды, богато украшенной изысканной скульптурой. Мелькали, устремляясь ввысь, ряды совершенных изваяний, запечатлевших сцены из жизни богов. Летательный аппарат мягко сел, словно возница боялся потревожить обитателей храма. Паломник ступил на твердый камень, нагретый светилом, и оглянулся. Небесная повозка бесшумно поднималась к облакам, чтобы вновь вынырнуть из-под призрачного белесого покрова где-то далеко над южными джунглями, до которых так и не дотянулась древняя дорожная сеть.

Поглубже надвинув капюшон, пилигрим вступил в храм, благоухающий курениями и маслами. Незамеченным он миновал мандапу^[4] и центральный зал, забитые галдящей на разных языках толчеей верующих и просителей. Уверенно, будто бывал здесь не впервые, паломник прошел главную галерею и выбрал одно из дальних, темных и ничем не примечательных ответвлений. Посвященные знали, что оно ведет к тайному святилищу, где принимал молящих сам создатель сущего. Путь к нему лежал через сокрытый в пирамиде, нечеловечески сложный лабиринт, в темных переходах которого сгинули многие искатели высшей истины. Кому-то такое положение дел казалось несправедливым, однако найти бога вряд ли можно отнести к простым задачам. Иначе поиски просто потеряют смысл.

Лабиринт пах тленом. Но, пренебрегая молчаливым предупреждением костей тех, кто алкал встречи с главным небожителем, паломник упрямо шлепал босыми ногами в ведомом ему направлении, и был вознагражден. Оставив за спиной многочисленные залы, камеры и галереи, он наконец достиг искусно резной палаты с массивными вратами из белого металла.

Вход в святилище охраняли два гиганта, закованные в церемониальные латы и вооруженные горящими в полумраке световыми мечами. Завидев фигуру в потрепанном плаще, асуры^[5] обменялись многозначительными взглядами и вытянулись в струнку. Паломник прошел мимо караула, словно не был здесь гостем, и толкнул створы. Врата бесшумно распахнулись, открывая зрителю ярко освещенные чертоги. Пилигрим благоговейно остановился.

Создатель восседал на огромном помосте, покрытом полосатой шкурой, и с отсутствующим видом слушал мольбы просителя, чудом добравшегося до сердца пирамиды. Одна рука божества задумчиво подпирала твердый подбородок, в другой дымился чиллум^[6], распространяя вокруг сладковатый душок гашиша. Второй парой рук творец массировал голову.

– Прошу же, милостивый, даруй мне еще пару рук, – проситель коснулся лбом каменной плиты у скрещенных ног божества. – Молю, о создатель!

– Зачем? – со скукой молвило божество обращаясь в никуда. – Заметь, не «кто виноват» и «что делать», а «зачем»! Был бы он амбидекстр, я бы понял. Но этот человек и с одной-то рукой не может справиться. Он же правша! Как много он сегодня сделал левой рукой? Хотя, зачем, я спрашиваю, если я и так знаю. Ах, смертный! Не проси того, чем не владеешь!

Божество хлопнуло в ладоши. Просителя окутали яркие золотистые искры, и он исчез.

– Ты говорил, что больше не будешь смотреть трансляции из молебного зала, – шею верховного небожителя обвили изящные ручки. Из-за мощной фигуры создателя выступила на свет божественно красивая женщина, в которой любой паломник без труда узнал бы верную спутницу творца. Прелести точеной фигуры скрывали две полоски воздушной ткани, украшенной бриллиантовыми колокольчиками, которые источали нежный перезвон, отзываясь на движения. В голосе богини звучала не укоризна, но ирония: – Мой бог, за сегодня это уже пятидесятый, которого ты слушаешь!

– Какой-то кошмар, дорогая, – нежно промурчало верховное божество. – Но так много молельщиков.

– Что им остается, любимый? – дива вздохнула и сложила перед собой ладони. – Только молиться! Ты на их глазах уничтожил штаб мятежников термоядерным ударом! А подавление сопротивления на севере? Забыл, почему твоего коллегу называют Громовержцем? Уничтожена половина популяции! Хороши случайные потери! Столь явная демонстрация технологического превосходства была чрезмерной. У аборигенов оружие такого класса появится не раньше, чем через две-три тысяч лет. Как специалист по истории цивилизаций тебе говорю.

– Когда на кону выживание, не до временных парадоксов. Мятежникам не стоило пользоваться гражданскими, как щитом! И, напомню, мы с лихвой компенсировали ущерб, взяв шефство над аборигенами. Галактический совет признал наш вклад в развитие местной цивилизации. Отныне мы вольны уйти!

– Вот и не жалуйся на людей!

– Но, дорогая, они все время что-то просят: мысленно и вслух, в капищах и храмах. Когда они научатся самостоятельности?

– Когда не станет учителей, – богиня улыбнулась и ласково погладила четырехрукого по щеке.

– По подобию? – прогромыхал создатель сущего и взмахнул всеми руками.

– По подобию, подобию, – засмеялась богиня. – Кстати, северяне проснулись. Громовержец сокрушался, что не мог связаться раньше. Говорит, был мощный циклон вкупе с солнечными бурями. Помехи. Просил связаться.

– Ну раз просил, – создатель щелкнул пальцами и прогромыхал куда-то вверх. – Дайте канал с Северной.

Слова небожителей мало что значили для непосвященных. Но гость в ветхом плаще, наслаждался не непостижимым смыслом, а звучанием, впитывая интонации и нотки совершенных существ. Замерев у врат, странный паломник наслаждался сценой, смакуя детали божественного откровения. В голосах, журчащих под сводами чертогов, он искал непостижимую смертным истину.

Стражникам-асурам, охранявшим врата и хорошо понимающим, о чем говорит творец, слышалось: – Северная? Алло! Вы слышите? Северная! Да чтоб вас! Дайте Громовержца! Амона, Одина, в конце концов! О Небо, это одно и то же лицо! Да, это Южная! Южная! Ах, это ты? Юморишь? Ха-ха! Видишь, какое дело, я завершил расчеты. Да-да, расчеты! Обязательно нужна синхронизация, иначе при взлете сдвинем планету с орбиты. Мы же не хотим вновь устроить потоп или другой катаклизм. Ну как почему? Людей жалко. Тебе нет? Ах, лукавый! Шутишь, да? Принимай данные. Да, да, инсталлируй! Что ж, можно начинать отсчет. Пятиминутная готовность!

– Продул, неудачник! – асур у врат хлопнул по плечу другого. – Я же говорил, что сегодня улетаем! С тебя – пузырь нектара. Того, двухсотлетней выдержки!

– Да у меня всего-то пара бутылок осталась! – запротестовал второй асур.

– Не жмись! Кто знает, может и не свидимся больше. Разбросают по разным гарнизонам.

– Сам жмот!

Перебранка асуров разрушила иллюзию рая, и паломник вспомнил, зачем искал чертоги.

– О, творец! – пилигрим упал на колени, привлекая внимание.

– Вот так сюрприз, – воскликнул четырехрукий. – Слона-то я и не приметил!

– А мне думалось, ты его игнорируешь, – сказала его спутница.

– В другое время я уделил бы ему внимание, но сейчас занят.

– Но, милосердный! – паломник пополз к помосту.

– Ох, – нетерпеливо взмахнул чиллумом четырехрукий. – И почему я падок на эпитеты! Чего ты хочешь, смертный?

– Просветления! – выдохнул посетитель.

– Дорогая, глянь на него, – творец прищурился. – Он не просит ничего материального, ничего, что могло бы принести богатства или силы!

Богиня пожала плечиком, отчего бриллиантовые колокольчики на ее одеждах рассыпались в тихом перезвоне: – Зачем царевичу просить богатство или силу?

– Так ты царевич? – четырехрукий чуть наклонился к паломнику, и от его могучего дыхания ветхий плащ просителя распахнулся, открывая пронизывающему взору драгоценные украшения.

– Я наследник…

– Можешь не продолжать, – сказал небожитель с легкой досадой. – Ты бесповоротно подорвал мою веру в человечество.

– Ты слишком строг, любимый, – произнесла его спутница и склонилась над просителем. – Он не такой, как другие.

Богиня погладила паломника по макушке, отчего смертный впал в оцепенение.

– Что ты делаешь? – воскликнул четырехрукий.

– Плету дополнительные нейросети, – ответила дива, делая пассы над головой просителя. – Мой подарок ему понравится.

– Брось его, дорогая, мы улетаем!

– Сейчас-сейчас! Вот… Теперь готово!

– Наконец-то! – молвил создатель и, приобняв спутницу, принял замысловатую асану^[7]. Помост испустил яркий луч, ударивший в свод над ним. Каменные плиты задрожали и пришли в движение.

Пирамида разделилась на две неравные части. Нижняя осталась на земле циклопическим постаментом. Верхняя же медленно поднялась, открывая верховному божеству вид на окрестности. Четырехрукий с сожалением оглядел прореженные храмовыми постройками джунгли, сквозь которые расходились веером широкие мощеные дороги. Повсюду, чего бы не касался глаз, рябила разноцветием одежд толчея просителей, падающих ниц. Небожитель вздохнул: – Жить здесь становится невозможно.

Луч на мгновенье стал нестерпимо ярким, а затем погас. Верхушка пирамиды рассыпалась снопом тающих в воздухе искр. Окрестности заполнились воем, и непонятно было, что в нем было больше – горя, гнева или облегчения. По усеченным граням главной пирамиды потекла вверх обезумевшая человеческая масса, утратившая предмет поклонения, в котором слишком долго искала смысл существования.

Очнувшись от оцепенения, паломник обнаружил себя на постаменте, на котором восседал сам творец. Ветхий плащ исчез, и теперь каждый мог узреть богато украшенные одежды и драгоценности. Вокруг гудело подобострастное многоголосие толпы, из гомона которой отчетливо выделялись, повторяясь, несколько слов: «человек», «царевич», «бог» и вновь «человек». На душе было очень спокойно и светло.

Он опустил тяжелые веки и тьму, и гвалт стих, сменившись шорохом листвы, шепотом легкомысленного ветерка и парой удивленных голосов. Открыв глаза, он увидел двух мужчин, почтительно протягивавших ему рисовые лепешки и мед.

*Вимана (санскр.) – гипотетический летательный аппарат, описанный в древнеиндийской литературе.

*Мандапа (санскр.) – вестибюль, место для молящихся.

*Асура (санскр.) – божества низкого ранга, демоны, титаны, полубоги, гиганты.

*Чиллум – приспособление для курения конопли, представляет собой небольшую прямую трубку, изготовленную из глины или других материалов.

*Асана (санскр.) – поза, определенное положение тела в йоге.

Последнее испытание

– С возвращением!

Голос мягкий, бархатный и вкрадчивый непрошенным гостем поскребся в сознание. Тьма отступила, и в поле зрения появилось округлое бесполое лицо, невыразительные губы, слегка припухшие веки, припорошенные рыжими ресницами, голубые глаза. Михаил судорожно вздохнул, впуская в легкие бесцветный стерилизованный воздух, лишенный каких либо оттенков запаха.

– Вы меня слышите? – произнес обладатель голоса.

– Кто вы? – просипел Михаил.

– Ангел, – собеседник захлопал рыжими ресницами. Его лицо осветилось улыбкой. – Ваш ангел-хранитель.

– Я… мертв?

– Если считать за жизнь земное существование, то более чем, – кивнул ангел. Михаил закрыл глаза и простонал. Он умер! Твою мать! Почему сейчас, а не немногим позже?! Продлись земное существование на несколько минут, и он бы пересек последнюю черту, ни о чем не сожалея, с гордо поднятой головой. Смерть не приходит по расписанию, но с ним могла бы подождать. Еще чуть-чуть, и он был бы принял упокоение смиренно. Совсем чуть-чуть.

Еще несколько, как ему казалось, мгновений назад, Михаил лежал на полу городской управы – в груде штукатурки, осыпавшейся с потолка. Бюрократы сбежали при первом же появлении повстанцев, а ветер все еще гонял по развалинам листву грязной пожелтевшей бумаги, вываленной из выпотрошенных шкафов. Война закрыла отчетности форс-мажором, превратив офисы в огневые точки, которые безжалостно гасила артиллерия то одной, то другой стороны.

– Неверный! Сдохни, собака!

Под сводом полуразрушенного здания гулко ухнул пугающе близкий выстрел. Михаил приподнялся на локтях. Пыльная взвесь, поднятая взрывом, горчила гарью, забивалась в нос, скрипела на зубах. В голове натужно гудело, на языке кислил металлический привкус. Мир вокруг – размазанный, нечеткий, подернутый дымкой, – плыл, мерно покачиваясь и не желая складываться в понятную картинку. В серой массе рядом Михаил узнал стену, у которой он отстреливался от напиравшего врага. В пятне света угадывался пролом наружу, откуда противник саданул из гранатомета. Правее чернел туннель коридора. По нему наступали повстанцы, и сейчас из темного зева выныривала ангелом смерти стремительная тень.

– Господь велик! – гаркнул резкий гортанный голос.

Михаил вздрогнул. Он узнал этот голос. Именно так – резко, отрывисто, словно готовясь сплюнуть, будто даже священные слова произносить на чужом языке противно – говорил чернявый смуглый мужчина, который часто привозил в их двор дары южных садов, навязчиво предлагая сладкий товар. Бойкий торговец тогда еще не был врагом, и Михаил помнил его широкую улыбку. Теперь они по разные стороны. Почему?

– Господь велик, – подхватило нестройное многоголосье. Михаил встряхнул головой, пытаясь прийти в себя. Враг – беспощадный, ненавистный, и столь же ненавидящий – был рядом, но автомат, присыпанный пылью и бетонной крошкой, еще ближе. Михаил нащупал пальцами дерево приклада, потянул оружие к себе.

Не успел! На кисть Михаила наступила нога в тяжелом армейском ботинке. Что-то хрустнуло, и он стиснул зубы, чтобы не застонать. Почему он не пришел в себя секундой-другой раньше?

– Неверный хотел пострелять, да? – обладатель гортанного голоса отшвырнул автомат Михаила и хрипло хохотнул.

– Муслим? – повстанец ткнул пламегасителем автомата в лоб Михаила, заставив сморщится. Металл был обжигающе горяч и, наверняка, оставил на коже круглое клеймо. Но болевой шок прояснил голову и помог полностью восстановить зрение.

– Христианин.

– А я тебя помню, – боевик криво усмехнулся в нечесаную бороду. Через половину его лица тянулся безобразный шрам. Эту отметину Михаил не замечал. Видимо, бородач обзавелся ею недавно. – И семью твою помню. У тебя красивая жена. Она еще в городе? Я к ней обязательно наведаюсь. Передать привет?

Михаил дернулся, но боевик ожидая подобной реакции, ударил его в грудь прикладом.

– Не дергайся, неверный, – ощерился повстанец. – Я убью ее быстро. И детей твоих тоже убью быстро. Я не буду никого мучить, потому что я не зверь. Я мщу.

– Я тебе ничего не сделал, – сказал Михаил, тут же пожалев. Чернявый наверняка воспримет его слова за проявление слабости, а выглядеть побежденным перед врагом Михаил не хотел. Погибнуть он был согласен, но признать поражение – нет.

– Твое правительство убило мою жену, и детей моих, – ответил боевик. – Я был в саду, когда на дом сбросили бомбу. Правительство сказало, что случилась ошибка: военные думали, что я укрываю повстанцев. Но в доме не было никого, кроме моей семьи. И знаешь, что я думаю, христианин? Правительство специально убивает наших близких. Оно ненавидит нас. Лучше бы я погиб вместе с семьей, но я жив. Господь наслал на меня тяжелое испытание, которое я пройду, и отомщу каждому, кто поддерживает твое правительство.

– Отступаем, братья! – закричал кто-то в отдалении, прерывая монолог боевика. – Неверные контратакуют!

Михаил не смог сдержать торжествующей улыбки. Боевик, заметив это, недобро осклабился.

– Ты умрешь, когда спасение так близко, – процедил он. – Недолго осталось и другим кафирам. Скоро доставят зарин, и мы выкурим неверных из города, из каждого дома и каждого подвала! Молись своему богу, неверный.

– У нас один Бог!

– Бог не умирает на кресте! Господь велик!

Михаил почувствовал тяжелый удар в грудь, и только потом услышал звук выстрела. Время растянулось вязкой патокой, замедлив движение бытия, разложив его на эфемерные фрагменты.

"Чертовски больно, – думал Михаил, медленно погружаясь в сгущающуюся вокруг темноту. – Как странно, что жизнь не пробегает перед глазами. И нет никакого тоннеля. И, может, нет ничего за последней чертой. Как обидно умирать, зная, что мог бы вывести из под удара семью, предупредить людей о предстоящей газовой атаке. Как несправедливо…".

Отрешенное, безвольное спокойствие, охватившее Михаила сначала, сменилось злостью, жгучей ненавистью к палачу, готовому уничтожить город вместе с гражданским населением. Ради призрачной мести и победы над "кровавым светским режимом" он и такие же фанатики готовы утопить всех в крови, не понимая, да и не задумываясь о том, что отмыться от нее потом невозможно.

Мысль оборвалась с искрой жизни, покинувшей тело вместе с душой. Михаил покинул бренный мир, утопая в черном омуте ненависти, и вынырнул, выпачканный ею с головы до ног, уже в новой реальности. Вот только рыжий ангел, казалось, ее и не замечал. Он смотрел на Михаила, и улыбался.

– Вы можете вернуть меня обратно? – с надеждой спросил Михаил.

– А в чем дело? – рыжий поковырял в ухе. – Вам не нравится в раю?

"Интересно, что бы сказал на это стрелявший в него боевик? – подумал Михаил. – Да и в раю ли я? Если я умер, то почему чувствую боль в теле? Почему дышу? Рыжий прохвост водит меня за нос. Какой он, к черту, ангел? Ни крыльев, ни благодати. И как я сразу не обратил на это внимание?".

Михаил вдруг четко осознал, что не поверил рыжему ни на грош. Скорее всего, он и не умирал, просто пребывал без сознания, выпав из реальности. Он о таких случаях слышал. Человек мог выкарабкаться с того света даже после выстрела в голову. Сколько он пробыл в беспамятстве? Часы? Сутки? Недели? В любом случае, мозг еще не успел оправиться, и рыжий, наверное, решил этим воспользоваться. Зачем? Михаил наверняка оказался в клинике. Правда, в очень странной клинике.

За спиной рыжего открывалось просторное помещение с белыми стенами без окон и дверей. Пустое, если не считать кушетки, на которой возлежал Михаил, и стула, оседланного ангелом, но точно набитое следящей аппаратурой. Михаил чувствовал, что на него сейчас смотрит не только рыжий. Он физически ощущал на себе тяжелый, оценивающий, пронизывающий взгляд.

– Я думал, здесь все иначе, – съязвил Михаил.

– Монотеистическая концепция? – рыжий изогнул бровь. – Знаком, знаком. Не оригинальна, хотя не лишена смысла. Как себя чувствуете?

– Я точно умер? – Михаил демонстративно покашлял.

– Да-да, – закивал рыжий. – Только что. Соболезную.

– Мне плохо, – сказал Михаил. В груди горело огнем, но наощупь она была цела.

– Остаточный эффект, – заверил рыжий. – Пройдет. Вы переживаете пространственный шок. Добро пожаловать в родное измерение, Михаил. Потрепало вас, конечно, но мы все быстренько подшаманим.

Михаил попытался подняться, но безуспешно. Что-то невидимое и неосязаемое препятствовало движению тела вверх, при этом совершенно не мешая движению рук или головы. Клиника, решил он, не столько странная, сколько секретная, но Михаил никогда не слышал о подобных технологиях. Родное правительство еле сдерживает напор повстанцев и вряд ли расщедрится на научные изыскания. А что, если фанатики просто оглушили Михаила, а затем, забрав его тело с собой, передали западным покровителям? Двойные стандарты Старого и Нового света позволяли "цивилизованным" ученым ставить на обитателях третьего мира эксперименты, которые никогда бы не решились проводить на своих соотечественниках. Михаил запаниковал. "Воскресшему" солдату, наверняка, отводилась роль подопытной крысы.

– Успокойтесь, – твердо сказал рыжий. – Вы в безопасности. Здесь никто не причинит вам зла.

– Да кто вы на самом деле, черт возьми?! – Михаил перешел на повышенные тона. – Почему вы меня удерживаете? Что случилось с моими родными?! Боевики распылили в городе газ?! Отвечайте!

Рыжий открыл рот, но ничего сказать не успел. Ослепительно белая стена вспучилась пузырем, из которого в помещение шагнул жгучий брюнет. Гость был затянут в длинный серый с металлическим отливом сюртук. Пришелец сжимал в руке жезл, покрытый искусной резьбой. Михаил перекрестился. Ему показалось, что в воздухе запахло серой. Если он действительно умер, как уверял рыжий, то оказался не в раю. Брюнет, скорее, был демоном, и Михаил не удивился, если бы гость выпустил черные крылья или плюнул в него огнем.

Вошедший оценивающе посмотрел ему в глаза, заглядывая в самую душу. Взгляд был, холодным, изучающий, будто видел пришелец перед собой не человека, а некий любопытный, но не особо ценный предмет. Михаил понял, чье незримое присутствие он чувствовал, слушая разглагольствования рыжего.

– Сколь долго собрались вы, Петр, держать в неведении его? – пришелец обратился к рыжему. Голос говорившего был неожиданно низким и тягучим, под стать витиеватости фраз, которыми брюнет связывал слова в замысловатые кружева неудовольствия. – Медлим по какой причине?

– Уникальный случай, – стал оправдываться рыжий. – В своей практике я с таким не сталкивался.

– Что происходит? – влез Михаил. Явление брюнета из стены его ошарашило, но он быстро взял себя в руки.

– Вот видите, – сказал брюнет к рыжему. – Мне объясниться самому.

– Как вам угодно, мастер, – картинно поклонился рыжий. Брюнет наградил его взглядом, полным презрения и повернулся к Михаилу.

– Все, что вы помните, ложно, – он говорил медленно, проникновенно. – Тяжкое преступление совершив, приговорены вы были к перевоспитанию в Чистилище. Судимость погасив, вернулись вы домой – в исходную реальность. Но вам при этом начисто отшибло память, и, полагаю, ненадолго. Наш Петр, думаю, со мной согласен. Правда?

Брюнет демонстративно повернулся к рыжему. Тот послушно закивал. Михаилу показалось, что наигранно, но брюнет словно и не заметил.

– Сей человек, – продолжил брюнет, указывая на рыжего, – наш медик. Он будет находиться рядом, пока не будете готовы вы вернуться к полноценной жизни. Как он сказал? Хранитель-ангел? Да будет так.

– А вы – кто? – бесцеремонно спросил Михаил.

– Наблюдатель, – ответил брюнет. – Слежу я за процессом перевоспитания. Но вы мне более не интересны. Реабилитированы вы и восстановлены в правах, с чем поздравляю и сочувствую одновременно.

Он развернулся и направился к стене.

– Постойте, – крикнул Михаил ему вслед. – Я не могу подняться.

– Ах-да, – сказал брюнет и, не останавливаясь, щелкнул пальцами. Сила, удерживающая Михаила на ложе, исчезла.

– Да подождите вы! – прокричал Михаил. – У меня вопрос.

Наблюдатель, уже наполовину вошедший в стену, обернулся: – На все ваши вопросы пусть ответит медик.

Снежное поле стены за брюнетом затянулось. Рыжий расправил плечи и как будто даже вздохнул с облегчением.

– Вот всегда он так, – всплеснул медик руками. – Наведет тень на плетень, а мне разбираться. Так что вы хотели спросить?

Михаил поднялся и внимательно оглядел себя. Он по-прежнему был одет в форму. Даже заплатка, которой он закрыл дыру под коленом (две недели назад зацепился за арматуру, когда менял позицию) на месте, но ни серой пыли, ни бурых пятен крови, ни прогорклого запаха пота. Вопросов было много, но какой из них важнее? Не зная, чего ожидать от персонала странной клиники, Михаил сделал вид, что принял навязанные ему правила игры.

– За что я был наказан?

– Вы определенно приходите в себя, – рыжий удовлетворенно потер ручками. – Сейчас все вам расскажу. Только подберу слова, чтобы понятней. Вы же не помните ничего из прошлой жизни, ничего… Ровным счетом.

Рыжий повествовал охотно и пространно, практически не делая пауз, словно боясь, что секундное молчание лишит его дара речи. Михаил не перебивал, поскольку медик пересказывал ему жизнь. Или, наверное, то, что, как хотелось бы рыжему, Михаил принял за свое настоящее прошлое.

Сначала "ангел" рисовал картины в розовых тонах, размашистыми мазками обозначая систему ценностей, построенную на некой идеалистической модели. Суть ее Михаил не понял, как рыжий не старался, но уяснил: любое действие, нарушавшее уклад, каралось строго и неукоснительно. На этом правиле и зиждился мир, который купался в волнах то ли десяти, то ли целой дюжины измерений. Понять хитросплетения местной физики возвращенец даже не пытался.

Обитатели многомерной реальности могли силой мысли изменять свойства материи, суть бытия и пространственно-временного континуума. Единственное, что им не поддавалось, – противодействие подобных. Стремление к общей гармонии подвигла высших существ объединить волю и создать для отщепенцев систему перевоспитания. Сначала появился Ад, куда помещались неисправимые преступники. Затем создали Чистилище, подыскав и засеяв подходящую планету в трехмерном измерении биологическим видом "по образу и подобию", но с существенным ограничением прав и возможностей. Телесные оболочки, в которых вселяли высшие сущности, получились хрупкими, беспомощными и болезненными, но иного и не требовалось. Заключенных в них пытались перевоспитать, а не держать взаперти вечно.

Каторжанам предоставлялась возможность пройти череду испытаний, чтобы либо доказать право на возвращение домой, либо навсегда исчезнуть в геене огненной Ада. Ссыльные, лишенные памяти о реальности за гранью трехмерного пространства, чувствовали, что их жизнь на земле имела некую цель, но ощущали собственное бытие, конечно же, иначе. Чистилище работало без нареканий, пока в работу планетарного "мобиле" не вмешался неучтенный фактор. Популяция оболочек стала быстро расти. Это походило на то, что биологи наблюдали в чашечке Петри, создав в ней благоприятные условия для размножения бактерий. Вид, предназначенный для вселения многомерных сущностей, обрел собственную жизнь. И этот процесс косвенно стал причиной грехопадения Михаила.

Некогда, задолго до ссылки, он приходился близким соратником давешнему брюнету, пока однажды, усомнившись в справедливости системы, не задумал внести в нее коррективы. Михаил решил избавить обитателей Чистилища от непомерных, на его взгляд, страданий, сопровождавших воспитуемых и пустые оболочки с рождения весь жизненный цикл. Карательная система, как он полагал, если и направляла высшие сущности на путь истинный, то ненадолго. Большинство вновь возвращалось обратно, успев заразить вирусом инакомыслия других.

Рыжий утверждал, что Михаил начал с локальных катаклизмов, эпидемий и конфликтов, мало заметных на общем фоне. Но по мере роста популяции колонии-поселения, рейды в Чистилище становились все более опустошительными. Михаил незаметно для себя превратился в демона смерти, насылая войны и разжигая репрессии, вдохновляя на геноцид и создание оружия массового поражения. Он трепетно сеял семя ненависти, взращивая химер Апокалипсиса – диктаторов и тиранов, кровожадных властителей и террористов. Его детища приносили в жертву высшему милосердию миллионы жизней, но каждый раз все оканчивалось фиаско. Когда Михаила потянуло на крайние меры, он подыскал подходящий по размеру астероид. Удар неожиданно отвели. Михаила остановили другие наблюдатели.

"Очеловечился", – брезгливо отвернулся от него брюнет. "Это милосердие", – гордо встряхнул головой Михаил. "В правах усеченных жалея, вернул ты сущности домой, ни сколь не изменив, – горько бросил брюнет. – Они не стали лучше. Страдания, что могут нанести они другим, ты ль оценил?". "Я сделал испытание короче". "Но ты ль имеешь право уничтожить все?". "Все, что мы делаем, во зло". "А что есть зло? В Чистилище считают злом тебя, не понимая, почему ты сеешь смерть. Все относительно".

– Вас низвергли на Землю, а этот диспут теперь изучается на уроках этики, – подытожил рыжий. – Классика. Примитивно простая и, одновременно, очень сложная. Я, кстати, всегда сочувствовал вам.

– Судя по тому, что со мной случилось, это довольно неразумно, – медленно произнес Михаил, чувствуя, как внутри него что-то умирает. Он и массовые убийства? Вдохновитель резни и геноцида? Ангел смерти? Всадник Апокалипсиса? Нет! Рыжий врет! Он не может говорить правду, и Михаил не станет плясать под дудку лукавого! Но если в словах рыжего и его мастера есть хоть капля правды… В голове Михаила стал складываться план.

– Сколько прошло времени с момента моего грехопадения? – спросил он.

– Время? – недоуменно переспросил рыжий. – Ах, время! Я и забыл, что вы еще мыслите категориями недавнего прошлого. Времени в земном его понимании здесь не существует. По крайней мере, для нас. Вы можете управлять движением этого измерения, как захотите – остановить или замедлить, пустить вспять. Все несущественно.

– Все относительно, – повторил Михаил словами брюнета. – Я могу вернуться в любой момент бытия?

– При желании. Но я бы пока рекомендовал не экспериментировать. Ваше сознание все еще находится в плену стереотипов. Вы рисуете все вокруг в привычной вам форме. Свою одежду, свой и мой образ. Держу пари, я выгляжу в ваших глазах непритязательно и, может быть, смешно.

– Я вижу вокруг то, что хочу видеть, – задумчиво сказал Михаил, и закрыл глаза. Когда он распахнул их снова, на него смотрел бородатый мужчина, сжимающий автомат. Через половину его лица бежал уродливый рубец шрама. В черных глазах боевика читался животный ужас. Дыры в груди Михаила, пробитые пулями повстанца, стремительно затягивались. Неверный дернулся и резко поднялся на ноги.

– Шайтан! – закричал бородач. Михаил одним ударом проломил ему грудную клетку и, подхватив автомат, вышел в коридор. Продержаться ему оставалось всего несколько минут – до подхода своих. А когда он предупредит их о газовой атаке, не страшно и снова умереть. Пожалуй, он пустит себе пулю в лоб.

Михаил шагал вперед, поливая огнем беспорядочно отступавшего противника. Он чувствовал не только страх и ненависть врага, но и чужой, тяжелый, пронизывающий взгляд. Михаил смутно догадывался, чье незримое присутствие ощущает. Небеса, затянутые дымом пожарищ, готовились оплакать новые жертвы.

– Он спасет город? – спросил у брюнета рыжий. – Он понял свою ошибку?

– Да, – тонкие губы брюнета тронула призрачная улыбка. – Как только вернется, восстановите память ему. Последнее испытание пройдено.