Я – прИступник

– Чувак, ну ты исполняешь! Хоть бы засадил ей для приличия, что ли.

Я молча отошел в сторону, не желая вести с ним беседы. В тумане легко потеряться. Удалось это даже мне. Подобно фольклорному ежику, я бродил, кашляя и задыхаясь, по шумному боксику, пока нас не вывели и не потащили через сырые глухие дебри.

Двое мужчин по форме пофамильно нас зачитали, вынудив покинуть «английский циклон», попросили убрать руки за спину и следовать прямо за ними. Мы вышли. Снова построились у стены. Один из сотрудников встал впереди нашей группы, другой подпирал ее сзади. Мы двинулись прямо по коридору (нас было человек десять), потом свернули направо и через несколько метров дошли до какого-то замысловатого турникета. К нему подошел сотрудник, сказал что-то кому-то в окошко, что расположилось неподалеку (видимо, о количестве сопровождаемых преступников, судя по тому, как он повернулся и, едва заметно, перебирая губами, прошелся по каждому из нас своим пристальным, властным взором).

– Вперед давайте, – сказал он нам, после чего мы сумели двинуться дальше уже без него. – И руки за спину уберите! – раздался приказ вдогонку.

Мы вышли на какую-то лестницу, по которой секунд десять пришлось спускаться, а потом оказались в, на удивление чистом, холле, шириной с Панамский канал. Под самым потолком висел флаг России, но атмосферу не нагнетал. Наша группа сумела немного расслабиться, превратившись в, медленно движущуюся, кучку. Отсутствие поблизости ребят в форме сказывалось на общем фоне более чем положительно. Однако же подобный кайф был недолгим. Мы дошли до формального тупика, поднялись на пять ступенек и уперлись в железную дверь, состоящую из прутьев арматуры, толщиной с большой палец взрослого мужика. Не успел в моей голове созреть полноценный вопрос о дальнейших действиях, как к двери, расталкивая нас в стороны, подбежал все тот же сотрудник, вставил ключ, потянул ее на себя и снова пропустил вперед нашу кучку отбросов общества. Коридор стал заметно уже, выглядеть начал примерно так же, как заброшенный двухэтажный барак в марте месяце – известка сыпется на затылок, на стенах капли воды, зеленая плесень, под ногами поддоны стоят деревянные, чтобы в лужах не утонуть. Еще полминуты и мы упираемся во вторую такую же дверь. Дальше действия те же. В общем, я сделал для себя вывод, что пуститься отсюда в побег будет крайне проблематично.

Еще два-три таких коридора, несколько лестниц и мы оказываемся на бетонном замерзшем раздолье, где по обеим сторонам, в порядке зиг-зага, знакомые двери с глазками и кормяками. Сотрудник читает четыре фамилии (эти ребята остаются на этаже), остальные поднимаются выше. Мой этаж оказался по счету третьим.

– Парейко? – произнес сотрудник, глядя на меня и моих друзей.

Я сделал один шаг вперед.

– 284-я, – добавил он и повел меня к двери с этим номером.

Голова начала кружиться. Я обернулся и посмотрел на Илюху. Тот улыбался, демонстрируя мне большой палец на правой руке. Леха стоял поникший.

– Стоять! – прислонилась к моей груди рука камуфляжная.

Я остался на месте. Поднял глаза. 284. Белой краской выведен номер на зеленой двери. Ключ воткнулся, появился зазор, в который я проскользнул, в мгновение ока, после чего дверь захлопнулась.

– Хата черная, людская? – выдавил я, стараясь сделать свой голос как можно грубее, внимательно осматривая, скромные по площади, апартаменты с множеством двухъярусных коек и шумным телевизором, закрепленным на кронштейнах у самого входа. Один из жильцов взял пульт и убавил звук.

– Людская, людская, – ответил устало он же. – Ты то откуда сам?

– С ИВС.

– Первоход?

– Да.

– Понятно, – улыбаясь, слез с кровати лысый мужик, оказавшись на деле истинным великаном. – Давно заехал?

Я ненадолго задумался.

– 28-го, – сказал я. – Два дня получается.

Вся камера утонула в смехе. Лысый подошел ко мне ближе.

– Как тебя величать? – полюбопытствовал он. – За че заехал?

– Меня Диман зовут. Два два восемь.

– Понятно. А часть?

– Четвертая.

– Синтетика?

Я кивнул.

Мужик покачал головой явно разочарованно. Затем сказал:

– Ну, обживайся пока. Разговор с тобой еще люди составят. А пока разбибикивайся. На ночь глядя не считаю я нужным устраивать серьезные диалоги. Так что добро пожаловать, юноша. Меня, если что, Слоном дразнят.

Я протянул руку. Он тоже. Мы обменялись рукопожатиями, после чего Слон сделал звук на телевизоре чуть погромче и я услышал голос Губерниева. Это был бальзам на душу. Значит, свои. Спортсмены.

– Садись, покушай, – предложил, слезая со второго яруса, смуглый парнишка. – Меня Адилет зовут.

– Он по-русски хреново понимает, – сказал кто-то с насмешкой из-за спины. – Так что шибко заумных бесед не веди с ним.

– Э, нормально я разговариваю! – резко ответил ему Адилет. – Даже лучше тебя!

Обстановка внутри коллектива здесь явно была добротная. Представитель ближнего зарубежья взял на столе ведерко из-под майонеза, налил туда воды из другого ведерка и воткнул в него кипятильник, который я видел второй раз в жизни. Над столом висел маленький шкафчик. Адилет распахнул его дверцы: внутри стояло множество кружек (преимущественно алюминиевые), он засунул руку за них, вытащил яркую, цвета желтка яичного, пачку «Ролтона» и протянул мне.

– На, – сказал он. – Мни хорошенько, а то ложкой есть неудобно будет.

Я помял. Взял у Адилета тарелку, высыпал лапшу, приправил, залил кипятком и принялся ждать. Остальные жильцы пристально впирали взоры свои занимательные в голосящий старенький зомбоящик. Губерниев оттуда кричал. Шипулина гнал вперед. Биатлонная гонка с общего старта. Судя по времени спортсменов, похоже, последний этап. Я сел поудобней на лавку и тоже начал смотреть. Вообще, я безумно любил биатлон. К этому меня родные мои приучили. В основном, дед. Ну, еще бабушка, по отцовской линии, очень любила. С младых ногтей на него меня подсадили. Хотя сам я даже на лыжах кататься толком и не умею.

– Давай, Антошка, давай! – словно ребенок, прикусив губу нижнюю, болел за Шипулина взрослый мужик в очках закругленных, сидящий на своей кровати дальше всех остальных.

Я улыбнулся. Потом почувствовал жар в области спины. Повернувшись, я увидел, как, рядом со столом, Адилет поставил какой-то камень, выложил спираль на него и включил в розетку. Спираль была как-то лихо закручена, но горела красиво, исправно, без перебоев. Таким ярким оранжевым цветом, от одного взгляда на который становилось в разы теплее.

– Машка, – с удовольствием произнес он.

Я не отводил очей от спирали.

– Почему Машка? – спросил я. – Потому что женского рода?

– Нет. Присмотрись, – попросил Адилет. – Ничего не видишь?

Я пожимал плечами.

– Она выложена в форме буковки «М», – сказал Адилет. – Потому так и называется. Чаще всего они сделаны из нихрома. Иногда попадается сталенит. Но сталенит хуже – недолговечен.

– Ты про материал сейчас?

– Ну, да. Из чего она сделана.

Я покачал головой в знак согласия.

– А вообще в хате много всяких имен, – продолжал он. – Вот умывальник знаешь, как называется?

– Нет.

– Светланка. Толчок – долина, стол – ураган, стена, отделяющая долину от умывальника – скала.

– Понятно, – взглянул я на телевизор. Шипулин уже финишировал. Первый.

Адилет продолжал крутиться возле моей спины, наводя шорох и посторонний шум так, что иногда заглушал телевизор.

– Ты потише можешь?! – рявкнул на него Слон. – Ни хуя не слышно.

Ответа молниеносного не последовало, но шуршать Адилет немедленно прекратил. Я взял у него ложку и принялся поедать китайское угощение, которое порядком набухло. На тот момент мне казалось, что ничего вкуснее в жизни я никогда и не пробовал. После двухдневной голодовки «Ролтон» в тарелке выглядел круче, чем «Болоньезе» в дорогом ресторане римском.

– Если захочешь, возьмешь еще, – Адилет показал на то место, откуда вытащил первую пачку. – Вижу, ты не на шутку проголодался.

Я мотнул головой из вежливости, хотя сам был готов схомячить вторую пачку. Смугляш посмотрел на меня с подозрением, дождался, когда я доем, после чего подвинул ко мне небольшую кружку, на дне которой, из стороны в сторону, болтались остатки напитка, цвета молочного шоколада, очень похожего на какао.

– Въеби трешку чифира, – предложил все тот же представитель стран СНГ. – Может взбодришься маленько. Правда остывший, – сморщился Адилет огорчительно. – Но все же лучше, чем ничего. Ты ведь раньше чифир не пил?

Я отрицательно покачал головой. Он тут же приподнялся и начал шарить рукой в столе. Я сидел и смотрел на него, не зная – пить мне или не пить.

– Белый, ты куда соль дел? – спросил Адилет у молодого сокамерника, сидевшего на втором ярусе.

– Да там должна быть. В урагане, – ответил тот. – Лучше смотри.

Адилет снова взялся поднимать шум, бурча себе под нос разнообразные русские матерные крылатые выражения. Слон делал звук телевизора громче, глядел на него с недовольством. Потом и остальные стали глядеть точно так же. Я ощутил неловкость за человека, что проявил обо мне заботу. Мне показалось, что в вызванных неудобствах виноват исключительно я.

– Наконец-то, – с облегчением выдохнул мой нерусский знакомый и вытащил руку с баночкой из-под меда, в которой комками лежала соль. – Вот, – сказал он. – Если вдруг будет тошнить, то палец смочишь и немножко на язычок. Работает, как противоядие.

Следом за вышепроизнесенным, Адилет продемонстрировал мне наглядно, что нужно делать, в случае, если от выпитого чифира неожиданно станет плохо. И мне, честно говоря, расхотелось пить этот яд моментально. Любопытство, как будто рукой сняло. В один миг. Я застыл. В стену постучали два раза.

– Белый, подойди, – крикнул Слон, не отвлекаясь от телепросмотра. – 86-я шумит.

Я обернулся. Белого я уже знал. Он соскочил со второго яруса, вплюнулся в свои тапки и запрыгнул под одну из кроватей, предварительно расстелив на полу большой белый мешок (в таких обычно носят картошку), на который впоследствии и улегся. Так, что одни ноги торчали наружу.

– Говори, – сказал он из-под кровати. – На кого идет? Все, пойдем.

Белый вылез обратно с какой-то бумажкой. Я пригнул голову и увидел под той кроватью огромную дырку в стене. Вероятно, в нее даже тарелку с «Ролтоном» можно было мою просунуть. «Круто здесь все устроено. Не то, что на ИВС», – подумал я и в один глоток разобрался с коричневым чифиром. Вкус ужасный. Горький. Сглотнул его еле еле.

– На кого идет? – спросил Слон у Белого.

Тот подошел к нему, показал бумажку, Слон кивнул, после чего Белый лег под кровать на другой стороне и уже сам дважды ударил в стену.

– Держи на Толстого, – крикнул он. – Дома? Пойдем.

– Это трасса, – толкнул меня Адилет. – Тюремная кровеносная система. С ее помощью общается весь централ. По ней гоняют груза, малявы, стрема. Трасса должна быть везде, где есть люди. Понимаешь?

Я кивнул. Затем тихо спросил:

– А дырки эти тоже везде есть?

– Дырка у тебя в жопе, – неожиданно выразился старый болельщик, сидящий в самом углу. – А это технологическое отверстие. Кабура называется.

– Трасса может быть не только через кабуры, – подхватил Адилет. – Она бывает по воздуху, бывает через паука, – показал он на решетчатое окошко над дверью. – А иногда и вовсе по мокрой.

– Как это?

Адилет бросил взгляд на долину. Я ужаснулся.

– Кому-то приходится налаживать трассу и таким образом, – продолжил Слон. – Все это делается для того, чтобы мы могли поддерживать и заботиться друг о друге. Чтобы связь была в каждой хате. Вот у тебя родные, близкие есть на свободе? Мама, папа, жена?

– Жены нет.

– Правильно, – подметил очкарик, сидевший со Слоном рядом в одних шортах и длинных черных носках. – Старая мудрость гласит: сел в тюрьму – меняй жену.

Смех пронесся по камере, как волна. Я лишь сдержанно улыбнулся. Страх мало-помалу растворялся в тюремном воздухе.

– Домой звонить будешь? – Слон вновь обратился ко мне. – У родных какой оператор?

Я взглянул в потолок, задумался. Мама – МТС, Настя – МТС…

– МТС, – произнес я волнительно, не веря в то, что услышу Настю.

Слон привстал со своей кровати, достал из-под нее спортивную сумку и стал в ней шарить двумя руками, имитируя процесс перемешки сырого фарша и лука. Он сделал лицо задумчивым. Остановился. По его бегающим глазам можно было заметить, будто он что-то забыл. Видимо, поперчить. Проведя в таком состоянии еще секунд десять, Слон очнулся, вытащил из большого отсека иконку, псалтырь и, слегка потрепанный, ежедневник. Открыл его, залистал быстро, словно что-то искал на этих страницах исписанных. Затем резко поставил большой палец на середине и, одной лишь подушечкой, подтащил к себе какую-то мизерную запчасть. Удерживая пальцами, поднес ее к свету от телевизора, прищуриваясь, внимательно рассматривая вблизи.

– Блять, «Билайн», – произнес он с досадой. – Жень, дай свой «МТС».

Женя сидел на самой ближней ко мне кровати. На вид ему было тридцать. Худой, лысый, с большими глазами. Вылитый уголовник.

– Я отогнал его на Синего вчера утром, – ответил он.

– Ну так шуми своему Синему! Пацан с домом не разговаривал! Родные, может вообще, даже не знают, где он!

Слон завелся. Даже мне стало боязно.

– Щас, шуману, – продолжал Женя сидеть на кровати. – Кипишь тут не устраивай.

– Кого?! – Слон встал в боевую позу. Я вжался в металлический стол. – Ты забыл, где находишься что ли? Или доброту за слабость принимать снова начали? С вами по-человечески начинаешь, так вы зубы сразу показываете. Сами то сознательность проявить не в силах. В телик этот ебучий уставились! Я выкину его на продол, ясно?! К вам вновь прибывший в хату зашел, ни один не подошел, не познакомился, заботу не проявил. Один Адилет, блять, скачет, че угорелый. А остальным похуй, да?

– Нет, – сморщился Женя. – Не похуй.

– Ну так закрой хлеборезку и шуми Синего, раз сам не соображаешь!

Женя молча, закатив глаза, привстал и полез под кровать. Ударил по стене дважды. Мне показалось, что это довольно больно – бить кулаком по бетонной стене.

– Оей! – закричал он. – На 292-ю голосовая: «От Кащея на Синего – мозги вт! По 03!».

Адилет толкнул меня в спину. Будто мысли мои читал.

– Мозги – это симка, – сказал он, как только я повернулся. – Ее еще языком называют.

– А вт?

– Вт – это возврат. 03 – скорая помощь. Типа срочно.

– То есть буквально: срочно верни сим-карту?

Адилет улыбнулся.

– Ты быстро учишься. Иди пока тарелку помой.

Я послушно приступил к выполнению заданных действий. Здесь и средство моющее, и губка. И даже женщина есть. Светланка. Все очень цивильно. Теперь и на моем лице заблистала улыбка. Я забыл обо всей глобальности катастрофы, что со мной приключилась. Забыл о нечеловеческом сроке, что мне грозил. Забыл огорченные лица родных и близких. Я просто забыл. Отвлекся. Мыльной пеной натер тарелку; сначала жесткой стороной губки, следом мягкой и смыл водой. Та снова была ледяная. Точно где-то растаял снег и бежал сюда по замерзшим свинцовым трубам. Я поставил тарелку на стол. Руки от воды были красные. Я смотрел на их устрашающий румяно-сливочный камуфляж. Внимательно. Пристально.

– Ничего, привыкнешь, – заметил Адилет мое любопытство. – Потом горячая вода вообще не нужна будет. Гидрожир холодной научишься отмывать.

Я взглянул на него, изумленно сжимая губы и выпучивая глаза. Соседи ударили в стену. Все неожиданно подскочили. Двое прыгнули под кровать, выскочили с охапкой сотовых телефонов и залетели стрелой под соседнюю. Что-то крикнули громко и поднялись оттуда пустые. Очевидно, отдали соседям. Я повернулся. Адилет сидел на корточках у двери, пытаясь разглядеть хоть что-то в тонкую щелочку кормяка. Я подошел к нему и спросил:

– Что там?

– ДПНСИ проебали, – отвечал он, продолжая щуриться в слабый просвет. – Берут наших соседей. Легавые там.

Я завис. Волнительно призадумался. ДПНСИ какие-то, легавые…менты что ли?

– Встань сюда, – попросил меня подвинуться Адилет. – Прикрой пику.

Так. Пика – это заточка. Как я прикрою заточку? Блин, вот дерьмо. Я смотрел на него рассеяно. Он тут же смекнул, что я ничего не понял.

– Тебе нужно встать так, – сказал он. – Чтобы мусор в глазок нихера не увидел. Понял?

– Понял.

Адилет отошел от двери. Я максимально близко прижался к ней, своей грудью лишая возможности мусоров заглянуть к нам в хату. Кроме двери я теперь ничего не видел, но при внимательном ее рассмотрении мой взор отыскал интересную вещь, воткнутую между ней и стеной (дверь в камеру закрывалась внахлест). Где-то на уровне пояса, из этого тонкого промежутка, торчала черная доминошка. Вероятно, именно она, непосредственно, промежуток и создавала. Но зачем? И причем, вообще, тут заточка?

Глазок внезапно открылся. Я увидел огромное око людское.

– Отойди! – громко раздалось из-за двери.

Но я стоял неподвижно. Похоже, что это был мусор.

– Диман, отходи, все нормально, – раздалось из-за спины. – Пусть смотрит.

Я сделал два шага назад. Око металось в огромном глазке, патрулируя камеру. Затем резко исчезло. Все сидели у себя на кроватях, молчали. Через полминуты в стену постучали два раза. Белый шмыгнул под кровать.

– Ну че, ушли? – спрашивал он у соседей. – Вт? Погоди минуту.

Вылез. Шмыгнул под другую. Адилет подошел ко мне, хлопнул по спине дважды и попросил сесть обратно за стол.

– Присядь, – сказал он. – В ногах правды нет.

– Почему?

Адилет удивленно пожал плечами, видимо, не ожидая подобного интереса.

– Не знаю. Говорят так.

– А почему ты сказал, чтобы я прикрыл пику? Пика – это ведь нож.

Услышав наш диалог, Слон повернулся, широко улыбаясь.

– В разных местах некоторые вещи зовутся одинаково, но имеют значение разное, – сказал он, врываясь в беседу. – Равно, как и одни и те же вещи могут называться по-разному. Здесь сортир – это долина, а на другой тюрьме – теща. Поэтому цинки на разных централах и лагерях следует тоже внимательно изучать. Это ведь наш язык. Он создан для того, чтобы мусора не понимали, о чем идет речь.

Я кивнул. В моей голове все медленно и натужно стремилось подчиниться обычной логике.

– А зачем та доминошка воткнута между стеной и дверью? – полюбопытствовал я, пользуясь случаем.

Слон сел поудобней, облокотившись спиной на подушку.

– Затем, чтобы мусора не могли попасть в хату, – ответил он. – Это распоркой зовется. Они ключ свой вставляют, а он у них тупо прокручивается.

– То есть в хату вообще попасть невозможно?

– Ну почему сразу невозможно? Возможно. Но время, чтобы убрать стрема у нас будет.

– А стрема это…?

– То, что не подлежит запалу. Телефон, заточка, прогоны воровские, обращения и т.д и т.п.. Понятно?

– Более чем.

Слон снова мне улыбнулся. Адилет сидел рядом и смотрел на меня с чувством выполненного долга. Беседа наша утихла. Все обратили взоры свои к телевизору, разговаривать со мной больше никто не желал. Да я и не стремился. Мои мысли сосредоточились на звонке. Я ждал, когда мне дадут телефон, чтобы позвонить Насте. Чтобы сказать ей, что я люблю ее. Что выйду, и все будет хорошо. Только предупредить бы ее. Обнадежить. Чтобы веру в меня не теряла, чтоб не плакала…

Удары в стену. Белый прыгает под кровать. Вылезает. Подходит к Жене, отдает что-то (похоже, что симку), Женя сразу встает, протягивает ее Слону и садится обратно.

– Адилет, прибей пику, – просит Слон, копошась у себя в одеяле.

Мой гид выполняет просьбу без колебаний. Слон продолжает что-то искать у себя на кровати, перерыв одеяло, простынь, подняв подушку. Затем прикусил губу верхнюю и разложил на коленках, непонятно откуда взявшийся, раскладной розовый телефон. Вставил в него мозги. Мозги. Только сейчас я задумался на тем, как забавно и логично звучит подобное название для сим-карты. Вроде как без мозгов ничего работать не будет. Очень даже правдиво.

– На, – Слон протянул мне телефон и добавил: – Иди с ним на долину. Если че, какой кипишь, сразу не выскакивай. Сначала пику прибьют, потом выйдешь. Понял?

– Понял.

– Все, иди.

И я пошел. На долину. Она вся была огорожена занавесками. Такими, знаете, прикрывают ванную или душевую. Они на колечках, легко ездят туда-сюда, цветные, красивые, но здесь они были мрачнее. Быть, может потому, что место такое. Мрачное. Я одернул одну из них, зашел внутрь – там, окромя чаши, в которую справляют нужду не было ни хера. Но и не воняло. Слава Богу. Я присел на корточки. Осмотрел телефон. Это был самсунг. Ля флеровский, бабский. Старый такой, убитый. Открыв его, я без лишних раздумий набрал Настин номер. А вот потом завис. Большой палец остановился в нескольких миллиметрах от кнопки с зеленой трубочкой. «А что я скажу ей?» – подумал я. «Что выйду через два месяца, и мы улетим на Гоа? Или что придумаю что-нибудь, но обязательно окажусь на свободе в ближайшее время? Или скажу, что здоров, что все со мной хорошо, не бьют, не насилуют, вдруг она за меня волнуется?» Однако нажав на кнопку, я забыл все, о чем только что думал. Гудки все тянулись. Я так испугался, что невольно начал молиться, чтобы никто не взял трубку.

– Алле?

Проклятье!

– Привет, Насть.

– Дим? – ее голос был слишком сонный. – Это ты?

– Да. Это я. Извини, что тебя разбудил. Просто раньше не мог…

– Ничего, все нормально, – перебила она. – Ты в СИЗО?

– Да.

– Понятно. Как условия?

– Да ничего вроде. Мужики встретили, накормили. Тут даже есть телевизор.

– Круто.

– Не говори. Они биатлон смотрят. У меня прям настроение поднялось, когда я это увидел. Подумал, что не дадут мне пропасть…А пропадать мне совсем не хочется…

– Ну, что поделаешь. Ты уже пропал.

– Не пропал! – спорил я. – Я не пропал, Насть, слышишь? Я вернусь. Вернусь такой же, каким был раньше. Тюрьма меня не изменит. Я останусь прежним Димой, которого ты знаешь и помнишь. Слышишь, Насть?

– Время покажет.

– Насть, пожалуйста, прекрати. Скажи, что веришь в меня, что не теряешь надежды, что любишь. Ты ведь любишь меня? Насть, ответь!

– Дим, я спать хочу. Давай завтра поговорим, хорошо?

В горле ком застрял. Глаза наливались слезами. Я положил трубку. Закрыл глаза. Никогда в жизни бы не подумал, что эта дрянь может так душить. Казалось, что лучше испытывать боль физическую. Лучше бы меня били. Били до потери сознания. Но один короткий звонок принес боль намного ужасней, чем я мог себе представить. Минут пять я сидел и всхлипывал в грязный рукав. Потом открыл глаза, набрал на клавиатуре восьмерку, собираясь позвонить маме, но не решился. Слишком уж было стыдно. Слишком уж было противно. Но и выйти с долины я не решался. Будто бы набирался храбрости. Будто искал в себе силы. Скрытый резерв. Но найти не смог. Мысль о том, что позвонить завтра не получится, разрывала мне сердце. Ведь если не получится позвонить, то я не услышу Настю. А если я не услышу Настю, то нет никакой гарантии, что эта дрянь меня не задушит…