Читать книгу: «Дневник Распутина», страница 2

Шрифт:

Потребность Григория взять явочным порядком «словесный реванш» у судьбы особенно ярко проявлялась в общении со «своими». По наблюдению начальника царской охраны генерала А. И. Спиридовича, «старец» во время войны в разговорах осмелел «как никогда»: в круге своего общения «он высказывался авторитетно по всем вопросам, волновавшим тогда общество… он не только слушал, а спорил и указывал»52.

Все сказанное выше позволяет сделать вывод о том, что потребность в надиктовке внутренне раскрепощенных откровений «житийного толка»53 близкому человеку – прямо вытекала из тех обстоятельств и того душевного состояния, в которых оказался Григорий Распутин в последние два года жизни. Существовали ли такие записи в реальности, и если да, то имеют ли они какое-либо отношение к «Дневнику Распутина» – на эти вопросы ответа пока нет. Однако известно, что в последние годы жизни Распутин требовал, чтобы его устные рассуждения фиксировались письменно. Одна из его «поклонниц», некая Шейла Лунц, свидетельствовала, что однажды «старец» явился к ней на квартиру, посадил за письменный стол и «стал мне диктовать какую-то ерунду на церковно-славянском языке. Я исписала целый лист»54. В конце 1915 г. таким спонтанным «диктантам» был придан регулярный характер: И. Ф. Манасевич-Мануйлов доставил на Гороховую, в квартиру Распутина, «переписчицу» с пишущей машинкой. После этого в Царское Село отправлялся уже печатный текст, который «старец» заверял подписью55.

Подводя итог всему вышесказанному, следует признать, что спор о том, является ли «Дневник Распутина» подлинным документом или подделкой, на сегодня не закончен. Однако, чем бы ни завершился этот диспут, ясно одно: «Дневник Распутина» в любом случае вызывает бесспорный интерес – в первую очередь благодаря обилию фактов и сюжетов, не имеющих аналогов в известных на сегодня литературе и документах. Предположить, что этот документ в основном состоит из выдумок – значит как минимум игнорировать творческий метод создателей «Дневника Вырубовой» (если, конечно, «Дневник Распутина» – также их рук дело).

Одно то, что возможные мистификаторы создали едва ли не наиболее достоверный и целостный из имеющихся на сегодня в исторической литературе психологический портрет Распутина, – позволяет дать высокую оценку степени их погруженности в тему, а также отдать должное их таланту Чтобы составить такой текст, надо было обладать не только обширными знаниями множества конкретных, зачастую очень частных деталей той эпохи, но и весьма тонким пониманием психологии упоминаемых в «Дневнике» людей, их интересов и мотивов поведения.

Если же рассказы (или хотя бы часть их) содержат в себе достоверную фактологическую основу, – это заставляет рассматривать «Дневник Распутина» не просто как возможный опыт исторической мистификации, но как своеобразный исторический источник, требующий тщательной перепроверки.

И пусть читатель сам попробует поучаствовать в расшифровке этого исторического ребуса!

* * *

Выражаем глубокую признательность директору Государственного архива Российской Федерации доктору исторических наук С. Мироненко за любезно оказанное содействие в подготовке настоящей рукописи к печати, а также А. Коцюбинскому, Д. Крутикову и Е. Семыкиной, помощь которых сыграла решающую роль в успешном завершении данного труда.

Д. А. Коцюбинский, кандидат исторических наук

И. В. Лукоянов, кандидат исторических наук

Дневник Распутина

Архивное дело № 36

Переписывался Крамер Л. П. с черновиков Гедымин «с сохранением старой орфографии»

«Дневник» Распутина и 2 письма «Мушки» (писанный, якобы, под диктовку Распутина]. – «Мушкой» – Акилиной Никитишной Лаптинской, монашкой, у которой изгнали «беса», и проживавшей у Р. в качестве секретаря)

Девки тоже хочут править

Я с Катей1 вожусь потому, что мне уж очень она по ндраву пришлась, и я постоянно думал, что телом за тело платить.

А вчера она меня удивила: «Вот, – говорит Катя, – надо мне одно дельцо сделать, а за это мне посулили боле пяти тысяч дать». Стал спрашивать, какое дельцо. Оказалось, что одного купчика-голубчика, он тоже к Кате вхож, надо от войны спасать. Не хочет, шельмец, воевать. А как он родня Филипповых2, то они за него согласны выкуп дать. Оно бы все ничего, да он еще прапорщик. Сунулся кой куды, а мне такую прапорцию задали, что я плюнул.

«Вот, – говорю Кате, – ты боле в это дело не вмешивайся. Получай от меня свое и довольно». А она в амбицию: «С тобой водиться – надо деньги нажить». Ушла надутая.

Леличка – как моя душа

Когда мне приходится каку-нибудь работу делать с Леличкой3, ежели она записывает всякие мои мысли, то я чувствую, что она не токмо мои слова пишет, но и от своей души добавляет. Точно одно мы с ней думаем. Вот… А когда записывает Варюша4, то вижу, што ей в моей работе ничего нет. Ее рука пишет, а голова не думает.

Вот велел записать Леличке: «Приходила Аннушка5, принесла письмо от Папы6».

Было это 8-го марта 16-го года7. Уж очень Дума наскакивает на Папу, што под мою дудку пляшет. А вот Папа пишет:

«Обрати внимание Мамы8 на то обстоятельство, что мое положение становится невозможным, – так как все назначения идут от Старца (от меня значит) и выходит, что я не властелин, а только исполнитель воли подозрительного Старца. Об этом говорят открыто, а вчера Старик9, несмотря на свою немецкую щепетильность, сказал мне: «Мы находимся под угрозой дворцового переворота, т. к. новое назначение вызвало бурю! Назначить теперь Штюрмера10 – мог только враг Отечества, человек, добивающийся внутренних раздоров». Дальше Папа жалуется на то, что при таких разговорах голова кругом идет. А посему он требует от Аннушки, штоб меня убрать – «хочь в пирог, хочь в кашу». Токо бы меня не было, а того не понимает дурень, што без меня и яму крышка.

Вот…

Написала все Леличка, а вижу, што в ей душа болит.

Когда Аннушка прочла мне письмо Папы, то я послал яво к черту. Одначе подумал: надо чаво-нибудь ответить – и сказал Аннушке: «Вот пойдешь к Маме и скажи, что надо нам совет держать о том, как рты закрыть». Старому черту Ф[редерик]су и В[оейко]ву11, потому от них скверно пахнет.

А Папе велел сказать: «Што Ш[тюрме]ра надо сохранить, потому что он один только есть «душой царский и церковный», а што, впрочем, Мама полагает сама обо всем написать. Вот.

Ежиха

И до чего всех подлость заела. Приходила ко мне Ежиха12 – хатит взять подряд на белье. Рассчитала окаянная баба, што с такого подряду может она нажить не мене 100 000 р. Врет стерва, почитай, все 500 000 наживет… А ко мне сунулась с десятью тысячами.

Послухал я и плюнул. «Не хочу для тебя огород городить. Дам подряд, – говорю, – только с уговором – работать пополам, потому и у самого на плечах не тыква, а голова».

Так что, ведь, придумала, клятая – «ежели», грит, «доходы пополам, так и расходы…»

«А это как же?» – говорю. «А очень, – грит, – просто – окромя тебя (меня, значит) надо заведующего, это барона Н[ейдгард]та, благодарить, потому все идет через Т[атьянински]й К[омите]т»13.

Ах, прохвост!

Мать ты родимая, пока солдату портки скроишь, трех генералов одень. Ловко!

Солдату сорочку из дерма, а генеральше из батистов и ленточек, да еще пяти полюбовницам.

Дорого солдатская рубашка обойдется.

На 50 000 руб. с ней сговорился. Не велел борону Н[ейдгард]ту сказывать… Посмотрим, как без яво обойтись. Думаю провести через к[омите]т Мамы14.

Отец Мартиан

Ежели прохвост идет к прохвосту, так для чего шапку ломать? А ежели в прохвостах состоит поп, то он без пакости не может никак.

Приехал ко мне Мар[тиа]н15. Надо яму благочинного16 съесть и на яво место сесть. Так ты так и скажи, так нет. Стал плести про девку, што с благочинным путается. «Очень, – мол, – она озорная: про всяки пакости, што у их деется, в кабаках рассказывает».

«Так, – говорю я М[артиа]ну, – я тебе благо за душу, только ты мне сию девку дай!». А он и смутился. «Откуль, – мол, – ее достану?»

А попадья его и ляпни: «Ен за эту девку готов косы лишиться»17.

Вот оно што! Вся то ссора из-за девки. Ее от попа благочинный по вдовьему положению отбил.

И заварилась каша.

А девка-то монахиня.

Об ей в монастыре забеспокоились. Мать игуменья (тоже в сердцах на отца благочинного – он ране с ей крутил) прошение отцу архирею. Дошло дело до Москвы, до Мам[ино]й С[естри]цы18. (Она всем пакостницам защитница).

Когда я весь этот клубок распутал, то потрепал «батю».

Ни за пакости, а за брехню.

Вот.

«Кабы, – говорю, – по совести сказать, чего тебе надо-ть, я бы и слова не сказал. Быть бы тебе и с камил[авко]й19, и с девкой! А за брехню попрыгаешь».

«А все ж, – грит, – надо девку выручить, потому ее теперь монастырь съест за такое позорище».

Обещал подумать.

Да…

[неразборчиво] – салась

Пока окаянный поп М[артиа]н веревочку вил, вилял хвостом, копал яму на благочиннаго – случилась беда. Агриппина, в монашестве Евлампия, попалась под пьяную руку озорному попу М[артиа]ну… тот ее и споганил… Обещал, штоб грех прикрыть, наградить…

Ну и наградил… Как пошли у девки сыпи, она к лекарке, та их и пуще разбередила!..

То да се… дошло до благочинного, тот давно на М[артиа]на зуб имел. Приманил девку.

Тот подластился, «оставайся по вдовьему делу у меня».

Девоньке деваться некуда. В монастыре тошно. Думала подлечиться, собрать денженок и податься в Москву.

А как стал благочинный приставать – убежала.

Ее монашки подобрали, обманом притащили в монастырь. Мать игуменья, говорят, на «строгое» наказание поставила.

Чем и как наказывали, уже неизвестно. Только в ночь под Параскевею-пятницу девоньку мертвую из петли вынули… А у ей на всем теле рубцы от плетки.

Кто бил? Кто истязал?

У… ястребцы поганые… довели-таки девку.

Быть бы М[артиа]ну далече… да велел дело похерить…

Што уж там?

Тетрадь III

Как я стал исцелять

Говорю – всегда почет любил. (Почитай мою первую тетрадь).

И много я думал о том, откуль почет придет? Знал, что пока мне его ожидать неоткуль. И после большого расположения постиг, что почет, сила большая, чрез три двери входит: чрез большое богатство родовитое, чрез удаль разбойную… и чрез бабу.

Вот.

Роду я – малого, бедности – большой. Одним словом, жук навозный… На разбойное дело – не гожусь. Не пойду на злое: у меня завсегда к человеку – жалость большая… Да и что – человек? – Клоп. Раздавишь – вонять будет. И порешил: моя дорога к почести – через бабу. Как решил, так и действовать по плану стал.

Русский мужичок, хоча и в бедности и в убожестве, а все ж – побубнить любит… Мужик умишко свое завсегда щекочет. Мы – духом бунтари. Яму мало сходить в церковь – лбом пол морочить. Яму – особого Бога дай… и то… он, Бог-то, туманный и заковыристый… Тело – оно ему милее. А через кого мужик Бога ищет? – всего больше через бабу. Потому в бабе – дух живее. Шуму она боле делает. А без шуму – ни Бога, ни почести – не сделать!

А уже пошуметь бабы всегда могут. Только свистни, она, враз, откликнется… За собой – деревню поведет.

И вера в ней мягкая… ветром носится… Как я до этой мысли дошел, – так и стал действовать через женщин.

Вот.

Соня-Вековуша

Было такое. У отца – купца Лавренова – дочь Соня росла. Дурочкой, Вековушей – прозвали.

Отец богатый. Живи – в добре… а в ей дух томится.

Об ей – вся округа знала. Родители говорили: «Ничего не пожалеем – только бы вылечить»… Потому – отцу с матерью горе: одно дитя и такой конфуз. То сиднем сидит, то на все горло орет: мужику, ежели подвернется… проходу нет. И смех и грех.

Пришел это я к матери ейной и говорю: «Покажи болящую-то – может помогу!»

Мать в сомнении… Еще обо мне мало знали… А болящая вышла, идет, зверем ревет… Я ее тихо так за руку взял, посадил… по голове погладил… В глаза ей гляжу, глаз не спускаю… А она тихо так, со слезами, говорит: «Мамонька, это мой спаситель пришел…»

Мать от ее голоса задрожала. – Она от нее уже много годов человечьего голоса не слыхала… А тут – такое… Стал это я ее лечить, через три недели девонька здорова была… Веселая, – ягода-малина. В скорости и замуж, по моему приказу, выдали. С того дня обо мне большой разговор пошел. Стали звать – целителем, да молитвенником…

Стали все приставать: чем лечить? Какой травой али водой?.. А я уже и тогда понял, что человеку – чем непонятней, – тем дороже… И на все вопросы у меня ответ: «Ни травой, ни водой, – а словом лечу».

Вот.

Как я полетел

И понял я, что во мне сила большая… Что в силе той – я не властен. Укрыть ее я не смог…

И случилось это раз. В ночь под Вознесение Господне. Три дня и три ночи в посту и молитве провел. В лесу. Подале от жилья…

И молил в слезах Господа: «Уподоби, Господи, Вознесение Твое узреть с чистым сердцем».

Стою я это… Молюсь, простер руки ввысь. Молюсь… слезы лицо моют… И вдруг… восчувствовал, будто над землей поднимаюсь. – Легкий такой стал, как пушинка. Ветерок тихий – волосья мне треплет… и така сладость… тако сияние, что глаза слезой заливает… И ничего-то я не понимаю, только шепчу: «Спаси и помилуй, спаси и помилуй!»

Где я был… долго ли, не знаю… Только в полдень очутился на другом берегу реки… А реку ту не переплыть, не могу…

И лежал-то я на высоком суку, меж двух ветвей: как не свалился, как не расшиб голову – не понимаю… Лежу это я, а солнышко в глаза огнем палит, а в руке крест у меня; крест небольшой, деревянный, будто только что из свежей бересты сделан.

Поглядел вниз и думаю: «О, Господи, как на землю спущусь?» Прижал крест к устам и легко, как птица, на землю спустился…

Что сие было?

С той поры с этим крестиком не расстаюсь.

Господи, Спаситель мой, ты избрал меня милостью своею… аки хлебом насытил.

Тебе едину поклоняюся!

Куда идти мне?

После того, как я неведомой силой был поднят на небо, я стал помышлять о том, что меня избрал Господь не для игрищ бесовских; а для какого-то неведомого дела… И стал мыслить о том, кому свою силу отдать? Во что и для чего?

Шел это я утром рано улицей – вижу у дверей церковной паперти сидит женщина с младенцем на руках и горько плачет.

Я к ней: «Об чем плачешь?» – «Горе, – грит, – у меня – муж помирает… Ходила к доктору – без денег лекарствия нету. Просила батюшку – причастить, тоже грит, платить надо. А кака я плательщица? – Коли одни руки на шесть работают. Четверо ребят, да нас двое… а он – третий месяц не встает». – «Веди, – говорю – к болящему, помогу, чем смогу».

Привела. Лежит это он, только по глазам видать, что живой, а то мертвец мертвецом. Спрашиваю: «Чем болен?» – Узнал, что он два месяца на ноги не становится. «Не могу уже стать – ногам больно». – Я ему ноги растер, спину растер. Дал крест, сказал: «Приложись к кресту и вставай, и – иди с Богом. Тебе работать надо, – детей кормить». Встал – и пошел…

С этого дня стал мне народ в ноги кланяться. – Христовым сыном величать. И пошла обо мне слава большая. Всюду только и разговору, что про мои чудодеяния.

Особенно обо мне много говорили женщины. Их всего сильнее нужда бьет – и потому они всего скорее верят в божественное.

И имя Григория – разнеслось повсюду: куда дует ветер, куда залетает птица, куда несется волна – туда неслась сказка про нового пророка Григория.

И отовсюду шли ко мне и несли, как пчелы в улей, свои подаяния – бери и дай свою молитву…

И ничего я не брал от людей. Ничего не просил. Ибо – чист был в то время душой. «Накормите, прикройте, – прошу, – и больше мне ничего не надо!» Так я дошел до горы Афонской. И был, недавно еще, – до моего свидания с Великими… и там… в чистом забытьи, – душа моя возносилась в небеса… И был я тогда чист, как младенец, ибо город со своими соблюдениями, – еще не опасное место.

И там, на Афоне, – впервые червь зашевелился у моего сердца. И было это так: однажды после вечерней зари, – сидел я у подножия горы и рядом со мной сидели две женщины. Мать и дочь… Молитвенницы.

Сидел я это и думал свое…

Откуль у человека божественная сила берется? И не глядел я на женщин и не думал о них, ибо был сыт лаской. И никогда я об этом не думаю. Пришло – закружило… прошло – стошнило… – Придет, закружит и отпустит, и нет в этом для меня ни греха, ни радости. Ибо сие не от меня исходит… и не волен я против этого бороться.

Вот.

И подходит это ко мне отец Афанасий20. Лицо, как сапог вычищенный, лоснится, из глаз слеза каплет.

«Отдыхаешь, – говорит, – брате?», а сам на женщин так и налегает.

Не любил я его, хоча знал, что он питерский, что кружило большой…

«Отдыхаю», – говорю, а сам и не гляжу, а он так и впивается в женщин… точно раскрывает… и шепчет: «Уступи, братец, молодую… а?»

А меня зло взяло: «Пакостник ты, батя, – говорю, – не мои оне, не хозяин я им… а только зачем обижать и их, и меня?!» А он заливается так, смеется… Потом спрашивает шепотом: «Правду ль про тебя говорят, што ты из хлыстов будешь?..»

А я яму, – откуль такая смелость взялась, не знаю, – а говорю: «Вот, что: сие запомни, – я сам от себя… А потом от меня будут. И не от хлыстов, а от Григория!»

И он испугался. Даже в лице переменился: «Значит, – говорит, – новое затевается?» – «Новое… новое… свое…» Он отшел…

Потом поздно ночью пришел, сел со мной рядом… Я в углу дремал… «Вот, – говорит, – слушай. Из головы это у меня не отходит, как ты сказал: "Я – сам от себя!” Вижу сила большая в тебе». Я молчу. «Ну… сила, говорю, большая. А большому кораблю – большое плавание». Я молчу, а чувствую, как в жилах у меня кровь переливается. «Что это, – думаю, – дьявол-искуситель, или сама судьба ко мне пришла?» Гляжу на него… и – шепчу: «Да… сила большая. Решился так, что мне в столицу надо». – «Куда?» – «Туда, где большие бояре царские, где царь-батюшка и царица-матушка», а… у меня в ушах звон. «Повезу тебя в Санкт-Петербург, – говорит, – повезу – будешь в золоте ходить. Помни тогда своего благодетеля». А я молчу. «Что, егумен, что ли?..» – говорит. – Я ему в ноги поклонился. «Коли, – говорю, – ты моя судьба, – то как я тебя забыть могу?! Куда поведешь – туда и пойду за тобой, только теперь, – дай одумать судьбу свою». – «Думай, – говорит, – благословляю… А уже утром разговор писать будешь». И ушел… А утром он мне сказал: «Теперь ты мне ближе брата, точно мною рожден. Скажу тебе, что поведу тебя к архимандриту Феофану – святой он старец…21 Духовник царицын – титулярный. С тем – ты в его душу войдешь, как в мою вошел… что судьба твоя великая… дорога перед тобой – широкая… Понравишься ему – перед тобой – великий путь. А уж он об тебе – наслышан».

Было это не то в 1903, не то в 1904 году. Нет, в 1902. Потому, что года за 2 до войны с Японией22.

Позвал это меня архимандрит и говорит: «Получил письмо из Санкт-Петербурга, пишут, чтобы тебя привезти. Крепко тобой интересуются… Не токмо архимандрит Феофан, а барыня одна… из великих княгинь23 которая… – едем». «Твоя, – говорю, – воля. Велишь ехать – так поедем».

Оглядел это он меня и говорит: «Приодеть тебя надо, а как таким поедешь в столицу». А я и говорю: «А по-што одевать меня – хоть в пяти водах мой, – сразу барином не сделаешь, и не надо… чай-от не барина, а мужика ждут».

«Мужика-то – мужика, – говорит, – а все же дух от тебя нехороший». «А, пущай, – понюхают мужицкий дух».

Так он и свез меня…

И было это под Зимняго Николу24… – Помню это… никогда мне этого дня не забыть… Потому с этого дня моя судьба повернулась… как поворачивается подсолнух к солнышку. Повели это меня к отцу Феофану. Подошел я к нему под благословение. Впилися в глаза мы: я – в него, он – в меня… И так-то у меня на душе легко стало. Будто не я к нему за ключами, а он ко мне… «Гляди, – думаю, – меня не переглядишь… Моим будешь! Будешь, будешь!» И стал он моим.

Не то благодействую, не то уживаюсь… не то скучаю…

Потому, хоча и возил он меня и показывал, как райскую птицу, – и восчувствовал я, что хотя и позолотилась моя судьба, но что-то в моем сердце подломилась. И так мне было и сладостно и грустно… Понял я, что моей мужицкой свободе – конец пришел. Что будут они все со мной в мужичка играть, а что мне их, господ, их хитрости постигнуть надо, а не то мне скоро – крышка, капут…

Тут-то и разбилась моя дорога в два конца.

Ущемлю Аркадьевича25

Хитер Петруша26, а мужик – хитрее. Вот он каналия, что сделал: собрал бумажки, чтобы меня – пугнуть… И страшного-то в бумажках этих немного: поп27, дьявол, послал бумажку о радениях… Будто хлыстовали.

Экий дурак… нешто не понимает, што кто мово меду попробовал тот – навек мой друг… и никаким сахаром вкус не отшибешь. Еще поганая бумажка: енеральская дочь Леночка28… мной будто… а того не знают, скоты поганые, что Павловичи, обе – и матка и дочка29 – дырявые были… Нешто такое докажешь? Печати моей нету и надписи тож. Экие дураки!

Ну, позвал это меня Петруша и говорит. (Это, почитай, в 1910 году было – за год што ли до его гибели…)

Вошел в кабинет. А он грозности этой напустил. Сидит, как петух на воротах, и, будто, не видит меня… и, будто, не видит меня. А я в него вглядываюсь и шепчу: «Сдайся, сдайся, сдайся!»

Вижу – затрепетал, того и гляди закричит, а я еще глубже глазами колю. А он: «Ты што колдуешь?!. Захочу, выгоню вон… в тюрьме сгною!..»

А у самого – руки дрожат и в глазах муть.

А я ему: «Руки, барин, коротки, – ты меня – в тюрьму, а я тебя подале… Из тюрьмы – вернешься, а оттуль – нет пути…»

Он как заорет: «Ты как смеешь со мной разговаривать… Вот, штобы в столице и духу твоего – не было!» А я ему: «Вот што, барин, из Питера-то я уеду… дело есть; только уеду – обласканный, а вернусь еще более желанный… а, сдается, ты – за могилой едешь!..»

Он – ну топать ногами, кричать: «Да, знаешь ли, каки у меня документы об тебе имеются?!.»

А я ему: «Снеси, бумага – мягка – пригодится!»30

Вот…

Через три дня я уехал. А Аннушке наказал, чтобы Павловича, особо сынка в полковниках, подают от ворот… Отца в Ташкент – пущай погреется, а сынка в Вологду – поотвлечет…31

А как приехала ко мне Аннушка – и показывает… Што он в Киев едет… Я сказал: «Не судьба ему в родном доме помереть». Не иди, барин, на мужика.

Вот…

Еще, вот, о Петербурге вспомнил. Сказывал мне Витя32, што Петруша решил мужика – купить… Землицей рот замазать. Наделы за мужиком закрепил. А закрепа сия – что керосин по сену – такой пожар в деревне разгорелся! Брат на брата, сын на отца – с топором полез. Один кричит: «Хочу на земле спать», а другой: «Хочу надел пропить!»

Мужицкая кость – трещит, а кулачек, что клоп, насосался кровушки…

Вот…

В церкви поют царю – славие, а кое-где ружьишко заготовляют.

А Петруше любо-дорого. Растюмякал мне все Витя и решил матушке-царице сказать, што Петруша мужицкий бунт готовит… А прохвост33 такую бумажку заготовил… А князюшка34 в своей газете «Гражданин» статью пустил… А пока эту газету читают – ею и подтираются… а окромя ее ничего не знают… Дело и готово.

В деревне – Григорий Богу молится… А в столице прохвост через газету нож точит.

Вот тебе, барин, мужицкое спасибо! Помни, дурак, за моей спиной Мама… Не тронь!

Вот.

Еще ему, дураку, вздумалось – на свою голову новую беду накликать: стал свои порядки в Литве и Польше наводить. А князюшка пустил статью, как он на нас Украйну подымает…35 Потеха! Измором возьмем!.. Так-то, барин… могилка твоя забудется… а кто ее копал, так тех долго помнить будут!..

52.Спиридович А. И. Великая война и Февральская революция 1914–1917 гг. Нью-Йорк, 1960. Кн. 2. С. 123–124.
53.Сам автор «Дневника» указывает на это прямо: «…ежели бы мне свою жизню, всю свою дорогу от волостной избы, где розгой драли – до царских хоромов, где мужицку руку Царевы губы целуют, то была б сия книга многим, как Евангелие, как житие, ежели и не святого, то много в своей жизни осенившаго».
54.Радзинский Э. С. Распутин… С. 422.
55.Там же, С. 422.

Бесплатный фрагмент закончился.

1 400 ₽

Начислим

+42

Покупайте книги и получайте бонусы в Литрес, Читай-городе и Буквоеде.

Участвовать в бонусной программе
Возрастное ограничение:
16+
Дата выхода на Литрес:
13 мая 2024
Дата написания:
2022
Объем:
397 стр. 79 иллюстраций
ISBN:
978-5-373-02151-7
Правообладатель:
Алетейя
Формат скачивания:
Аудио
Средний рейтинг 4,6 на основе 375 оценок
По подписке
Аудио
Средний рейтинг 4,5 на основе 334 оценок
По подписке
Аудио
Средний рейтинг 5 на основе 1 оценок
По подписке
Аудио
Средний рейтинг 4,7 на основе 110 оценок
По подписке
Аудио
Средний рейтинг 5 на основе 39 оценок
По подписке
Аудио
Средний рейтинг 4,8 на основе 144 оценок
По подписке
Аудио
Средний рейтинг 4,9 на основе 70 оценок
По подписке
Аудио
Средний рейтинг 4,9 на основе 542 оценок
По подписке
Текст
Средний рейтинг 0 на основе 0 оценок
Текст
Средний рейтинг 0 на основе 0 оценок
По подписке