Читать книгу: «Стальное сердце под угольной пылью», страница 5

9 глава

Она вошла в кабинет и выплюнула в урну жвачку. Все уже были на месте. Она как обычно села за последнюю парту у окна. За окном покачивалась берёза. Она посмотрела на тёмно-зелёную школьную доску. Доска была пуста. Над доской висела шкала твёрдости минералов. Кажется Мооса. Она не могла вспомнить. Одногруппники тихо и однообразно переговаривались. Она не слушала. Она думала о прошедшей ночи. Всё остальное было мелким и обыденным. Хотя…

– Он коллекционировал презервативы от первого раза с каждой девушкой, – звучал откуда-то сбоку голос одного из одногруппников.

– Гадость! – кто-то из девушек. Апатит на шкале шёл за флюоритом.

– Так не целиком же, только колечки.

– «Флюорит красивый камень».

Скрипнула дверь. Все притихли. Она перевела взгляд со шкалы на преподавательницу.

– Вчера вы очень хорошо потрудились. Надеюсь, сегодня мы закончим сбор материала. – Преподавательница убрала за плечо прядь волос. – Оборудование: горный компас, рулетка, молоток, планшет.

Пока парни ходили в подсобку за оборудованием. Преподавательница отметила присутствующих. Потом все разбирали оборудование, решали, кому что нести и кому за что отвечать. Она взяла себе молоток. Преподавательница что-то говорила. Она не слушала.

До разреза добирались на трамвае. Трамвай гремел и покачивался. Они собрались на задней площадке. Она смотрела в окно. Грохот дробил разговоры.

– Сидишь, ждёшь. Вдруг всё поменяется…

– Он назначил пересдачу на тридцать первое декабря и принимал до двенадцати.

– А чё так мало?

– До двенадцати ночи…

– И стану я Кошкина. А у них полдеревни Кошкины…

– А он меня спрашивает, почему в Египте поклонялись звероголовым богам и почему именно этим.

– Землевед?

– Землевед…

– Мы к нашему маленькому и на присягу ездили, и когда в госпитале лежал, и так…

Вышли на Советской площади. Днём эти места выглядели совсем по-другому. Она почувствовала, как в животе что-то шевельнулось. Круг замкнулся.

Она шла вместе со всеми. Ночь пахла влажными листьями, а день сухой пылью. День бил по глазам чёткостью контуров, ночь, та самая ночь, эта ночь, укутывала предметы в мягкий флис. День выставлял всё на показ, ночь…

Запахло беляшами и чебуреками. Движение остановилось. Она вынырнула из собственных мыслей и увидела, что группа облепила небольшой белый киоск. Преподавательница дала пять минут на закупку еды. Зашумело и забурлило. Она отошла в сторону. Беляшами и чебуреками запахло сильнее.

Дальше шли, жуя на ходу. Проплыл мимо собор, днём родной и светлый. Краем глаза она увидела, что Антон идёт на автомате, не отрывая взгляда от телефона. Она вспомнила бурые разводы на столбе. Антон как раз шагал к одному из них. Группа притихла, ожидая развязки. Столб приближался.

– «Стой!» – она не разжала губ, но видимо, как всегда её мысли оказались слишком громкими. Антон замер и убрал от лица телефон. В пяти сантиметрах о его носа торчал бетонный столб. Группа откровенно ржала.

– И хоть бы одна сволочь предупредила. – Антон спрятал телефон в карман и обошёл столб.

Спустились в осколок частного сектора. Краеведы считали, что именно здесь на берегу бывшей Ивановской протоки поставили избы первые славянские поселенцы.

Она огляделась. Дома вокруг не выглядели древними. Они вообще ничем не отличались от других домов в других частных секторах.

– Где-то в этих краях, – один из одногрупников неопределенно махнул рукой к верхним террасам, – очень давно был смешанный монастырь.

– А не дальше?

– Кажется, вообще на другом берегу.

– Да какая разница, главное, что он был смешанным. Понимаете?

Вышли к железной дороге. Шли вдоль неё до самого Водопадного ручья. Здесь у невысокого водопада уходил вверх полосатый геологический разрез. Ещё выше, под самым небом, чернел стальной Чёртов мост.

Чёртов, потому что именно здесь, на лугах над ущельем роговцы расстреливали горожан. Говорят, ручей тогда стал алым.

Группа разложила оборудование и личные вещи на вкопанном в землю тёмном деревянном столе.

– Разделитесь на две бригады. – Преподавательница сняла со спины рюкзачок. – Первая бригада завершит работу с геологическим разрезом. Вторая соберёт образцы аллювиальных пород. Гравий не подбирать. Только гальку.

Сразу же начали решать, кто чем займётся. Она хотела, как и вчера полазить по разрезу с горным компасом, выкрикивая писцам данные, но думать о чём-либо кроме открывшегося ночью она была не в состоянии. Да и зря она что ли тащила молоток?

Группа разделилась. Одни пошли к водопаду, другие к железной дороге. Она выбрала плосковерхий булыжник для наковальни. Зашумел и прогрохотал мимо поезд. Она проводила его взглядом. Представила, как с вершины утеса летит к нему похожее на большую ворону тело.

– Этот подойдёт?

Она вздрогнула и повернула голову. Кажется Маша протягивала ей розовато-бежевый камень с кулак величиной.

– В самый раз. – Она взяла камень из рук одногруппницы, присела, положила его на наковальню, ударила. Над рельсами промелькнул короткий звон. Ей показалось, что она увидела его крохотный заячий хвостик.

Камень раскололся, показав полупрозрачное шершавое нутро. Она взяла обе половины и внимательно осмотрела. Кварцит. Отложила.

Рядом уже выросла горка из гальки, принесенной другими одногруппниками. Таскать было легче, чем разбивать. Она сняла с вершины горки камень, похожий на большой кусок церковного воска. Положила. Ударила. Халцедон. Взяла следующий.

Мысли исчезли. Остался только звон в ушах и невидимая методичка перед глазами. Руки сами рассортировывали: вулканические, осадочные, минералы, метаморфические. Звон отражался от утеса и прыгал обратно.

– Дай воды. Жарит, сил нет.

– А? – Она подняла голову и не сразу узнала… как же её?.. одногруппницу. Рядом улыбался одногруппник, тот самый.

– «И что я в нём тогда нашла?».

– Воду твою особенную, со льдом.

– А! Я сегодня без воды. Извините. – Она действительно почувствовала себя виноватой в том, что не позаботилась о них. – Я не дома ночевала.

– И где это тебя носило?

Ей показалось или в глазах того самого мелькнуло беспокойство?

– У друзей.

– У тебя есть друзья? – одногруппник дёрнулся от вонзившегося в бок острого локтя. – Ладно, нам работать надо.

Они ушли. Она вытащила из горки следующий камень. От утеса отразился звон.

Никто не заметил, как на рельсах появилась дрезина. С неё сошли два человека в ярких оранжевых безрукавках.

– Штраф заплатите или по-плохому?

Она вздрогнула и поудобнее перехватила молоток, краем глаза отслеживая местоположение остальных. Отрочество на пустырях и болотах дало о себе знать.

– Мы к вам обращаемся, девушка. – Один из оранжевых раздраженно плюнул.

Она медленно, чтобы они не решили, будто она боится, поднялась: «А в чём проблема?». Боковым зрением она видела, что остальные нырнули в ущелье. Двое парней остались наблюдать за развитием ситуации.

– Вандализм на железной дороге. – Оранжевый улыбнулся. – Порча путей.

– Чего? – её глаза открылись чуть шире.

Парни подошли ближе. Из ущелья доносились недоумевающие голоса. Оранжевый повторил: «Вандализм и порча». Она отмерила взглядом каждый из пяти метров, разделяющих её и рельсы, потом посмотрела на оранжевых и уже набрала воздух, чтобы задать вопрос.

– Что здесь происходит? – преподавательница возникла откуда-то сбоку.

– А вы собственно кто? – оранжевый теперь смотрел на преподавательницу.

– Крошина Галина Петровна. Их руководитель. – Преподавательница указала на подтянувшихся к месту конфликта студентов. Девушка продолжала сжимать молоток.

– Так это вы ответственны за порчу железнодорожного полотна?

– Никакой порчи нет. Мы проводим геологическое исследование на участке речной террасы.

– Ну конечно! – оранжевый скорчил непонятную рожу, – Сначала с молотками у путей шастают, а потом гайки пропадают и костыли. Ещё скажите, вы с умом их снимаете, чтоб беды не было.

Преподавательница на несколько секунд растерялась. Молоток в руке девушки подрагивал. Тот самый одногрупник заметил это и едва заметно повёл подбородком из стороны в сторону.

– Вы не понимаете. – Преподавательница не теряла надежды достучаться до сознания оранжевых. – Мы тут каждое лето работаем.

– Так вы ещё и систематически этим занимаетесь? Полиция разберётся и всё поймёт. – Оранжевый достал из кармана телефон, нажал несколько кнопок. – А телевидение им поможет.

Оранжевые отошли. Студенты беспомощно-вопросительно посмотрели на преподавательницу. Она пожала плечами. Девушка положила на наковальню очередной камень. Задание никто не отменял.

– Цирк какой-то, – она услышала голос одногрупника.

– Ты ещё удивляешься? – голос другого.

Полиция и телевизионщики прибыли одновременно. Телевизионщики расчехлили камеру и микрофон. Полиция достала планшеты. Телевизионщики снимали рельсы, Топольники, утесы и растерянных студентов. Полиция выслушивала жалобы оранжевых.

– Кто-то регулярно ворует гайки и костыли с этого участка. Скоро того гляди – рельсу утащат. А тут и электрички ходят, и уголь. Случись чего – нам отвечать. А всё эти! – оранжевый указал на студентов. – Так мало им путей, они ещё и насыпь портят.

Полицейские посмотрели на уже внушительную горку разбитой гальки. Девушка прикрыла её спиной.

– У нас полевая практика. Мы изучаем аллювиальные породы. Это единственное место в черте города, где можно увидеть залегание пластов.

– Студенты естественно-географического факультета на полевой практике разрушают насыпь железнодорожной ветки, соединяющей Кузнецкий и Заводской районы… – слышался от входа в ущелье голос журналистки.

– Мы ничего не разрушаем, – в голосе преподавательницы звучали нотки отчаяния.

Полицейские слушали и записывали. Телевизионщики снимали.

Через полчаса полиция, предварительно связавшись с начальством, и своим и оранжевых, объявила, что в ущелье Водопадного ручья студенты могут заниматься всем чем угодно в рамках уголовного кодекса, а здесь зона отчуждения, и любые работы возможны только с согласия железнодорожников. Оранжевые требовали завести дело. Полицейские не нашли состава преступления и уехали. Телевизионщики остались.

– …на практиках по экологии мы иногда собираем лом. Со стихийных свалок или дна малых рек. – Тот самый уверенно смотрел в камеру телевизионщиков. – А потом мы его сдаём, чтобы покрыть расходы на утилизацию остального мусора…

– …мы не извлекаем никакой выгоды. – Преподавательница тряхнула головой, убирая с глаз сползшую прядь. – Мы учимся и приобретаем навыки. Больше нам этого делать попросту негде. Предъявленные нам обвинения нелепы. Мы занимаемся наукой…

– …я живу в общежитии. Стипендии не всегда хватает, но мы вертимся, как можем. Полевые практики – это праздник….

– …они молодые, может и не понимают. Но учительница-то явно с умыслом…

Она разбила продолговатый в белую и чёрную полосу камень.

Телевизионщики зачехлили камеры и уехали. Оранжевые укатили на своей дрезине. Она положила в кучку метаморфических пород ещё один осколок гальки.

В вечерних новостях рассказывали о студентах, из-за бедности собирающих на полевых практиках чермет.

10 глава

Ей предстояли четыре отягощенных свободой дня. Она сидела дома, изнывая от скуки. Он не появлялся уже неделю. Она не знала, радоваться ли этому? Стены в комнате оставались удручающе серыми, но больше не пугали. Надо было развеяться и отвлечься.

За её домом через дорогу раньше было полуосушенное болото с озерцами стоячей воды, неширокой речкой и зарослями вербы и ивы, в которых жили соловьи. Потом построили гипермаркет. Вербы с ивами выкорчевали. Закатали в асфальт траву. Часть речного русла увели под землю в бетонные трубы. Болото вернулось, разлилось, соединяя разрозненные озерца, поглотило тропинки. На смену соловьям пришли лягушки и утки. Теперь гипермаркет с одной стороны граничил с болотом, а с другой – с давно заброшенной промзоной при промышленном депо.

Она пересекла парковку гипермаркета и вышла на грунтовую дорогу. От близости болота дорога, которая раньше была укатана до каменной твёрдости, совсем раскисла. Кеды противно скользили. Она шла медленно и осторожно. Грязь скрывала в себе увесистые крутобокие булыжники. У обочины, в корнях ивы, обнаружилась здоровенная каменюка с тщательно выбитым словом из пяти букв.

– «Направо пойдёшь…»

Дорога, поднимаясь на насыпь, постепенно становилась суше. С болота слышалось кряканье. Она дошла до поворота. Поворот был легендарным местом. В девяностые годы на нём разбирались между собой братки. Всё, что оставалось от проигравшей стороны, принимало в себя болото. Местная ребятня увлечённо искала в траве под насыпью оружейные гильзы. Иногда, очень редко, можно было найти целый патрон.

Позже, на этом повороте хранилось несколько штабелей железобетонных шпал с рельсами. Штабеля эти, как собственно и сам поворот, принадлежали промышленному депо и служили спортивной площадкой всё той же ребятне. До тех самых пор пока однажды ночью их не украли, все, до последней шпалы.

Через несколько лет в бетонном закутке под поворотом подросшая ребятня курила травку, а кое-кто и варил героин. Самодеятельный наркопритон, хотя и не сразу, разогнала милиция. Большинство пойманных до выпуска из школы мурыжили на учёте в детской комнате. Единицы попали в колонию.

Ушла в землю кровь, заросли травой обочины, смолк гомон детских голосов, а поворот незыблемо высился над болотом. Она спустилась по осыпающемуся боку насыпи на узкий бетонный кожух, тянущийся через болотную зыбь. Внутри кожуха прятались тонкие трубы неизвестного назначения. Она прибавила шагу. Кеды оставляли на бетоне грязные следы. Слева тянулась полоса заросшей ряской воды. Раньше, до возвращения болота, здесь были два относительно чистых озерца с берегами из чёрного шлака. Местные дети частенько к ним наведывались тайком от родителей. Летом – искупаться, зимой – покататься на льду. Она вспомнила, как загорала голышом на колючем берегу и пряталась в воде от любопытных глаз.

Кожух вывел её к железнодорожной ветке промышленного депо. Справа в густые заросли ивы сворачивала тропинка. Там заброшенное кладбище домашних животных. Несколько поколений детей хоронили своих любимцев на сухом пятачке между рельсами и болотом. Каждая могила помечалась по контуру камешками. Особо тяжкие потери отмечали молочно-белыми, словно светящимися изнутри, окатышами. За этими камушками приходилось идти к далёкой Томи и целый день прочёсывать берег.

На кладбище не ставили крестов и табличек с именами. Маленький хозяин всё помнил и так, а остальным знать было незачем. С возвращением болота исчезли почти все дорожки к кладбищу, и его забросили. Камешки медленно уходили в землю.

Она перешла через рельсы. Впереди, на узкой речной террасе показались дома частного сектора. По чёрным от смолы деревянным шпалам она перебралась через очередное болотце и поднялась на холмик, известный растущей на его склонах крупной и ароматной земляникой. Все местные ходили сюда за свежими листьями в чай. Ягоды прямо на корню подъедала ребятня. Она присела на корточки и заглянула под ближайший кустик. Пусто. Она встала и с высоты холмика оглядела болото.

– «Виноват ли в его возвращении гипермаркет? Или просто зимой стало выпадать больше снега? Или, может, насосы закрытой шахты дали сбой?».

Она повернулась к болоту спиной. Она не хотела его видеть. Ей вспомнилась ночная прогулка. Кикимора, улицы, парк. Безумие становилось вкусным. Она спросила себя, хочется ли ей останавливаться.

– Нет. Однозначно нет. Пока это не наносит вреда другим. А так кому какое дело.

К земляничному холмику прилегала широкая железнодорожная насыпь. Когда-то, ещё до постройки микрорайона, здесь был транспортный узел, соединявший заводы и шахты. По путям то и дело грохотали поезда с углём, металлоломом и горно-шахтным оборудованием. Теперь о былом напоминали лишь одинокая пара рельс и стеклянные изоляторы на широких опорах. Поезда продолжали ходить, хотя и не так часто, и перевозили в закрытых вагонах неизвестные грузы.

Перед тем как перейти рельсы она посмотрела налево, потом на право. Кусты и деревья подходили почти вплотную к железной дороге, заслоняя обзор. Прислушалась. Тихо. Перешла через рельсы и поднялась по склону террасы на деревенскую улицу. Залаяли встревоженные собаки.

– «Тебе здесь не рады. Уходи».

Она повернула налево. Кеды оставляли на пыльной обочине цепочку следов. Собаки лаяли. Она шла мимо. Иногда в просвете между домами или деревьями показывались панельные многоэтажки микрорайона. Было забавно смотреть на них так, чуть-чуть свысока.

Улица кончилась, дорога тянулась дальше, через полузаброшенные фабрики, в промзону. Справа укатанная грунтовка уходила вверх, в Холмы.

Холмы разделяли два района города и принадлежали ему лишь частично. Где-то в смешении вершин и впадин вилась граница города и не-города, невидимая, неощутимая. Город окружал Холмы с трёх сторон, с четвёртой их подпирала тайга. Холмы поросли жёсткой по колено травой. Траву рассекала сеть грунтовых дорог. Путешествуя по этим дорогам, можно было наткнуться на маленький одинокий домик без забора и огорода, но явно жилой. Ещё ни кому не удалось увидеть домик дважды.

Она свернула на грунтовку. Дорога уходила вверх. Справа тянулся всё тот же частный сектор, собаки здесь правда молчали, а, может, просто напросто не водились. Слева шуршали жёсткой травой Холмы.

Метров через пятьсот она оставила за спиной последние заборы и дворы. Холмы полностью и безоговорочно приняли её в себя. Она ещё немного прошла вверх, затем остановилась и повернулась лицом к городу. Ей всегда нравилось смотреть на город сверху. Сейчас она видела белые многоэтажки микрорайона, заводы под серой дымной шапкой и угольный блеск далёкой реки. Она села в траву у обочины. Слева микрорайон, справа заводы. Между ними полудикая-полузаброшенная промзона и клочок частного сектора. Небольшой кусочек небольшого города. Но было в нём что-то… что-то такое…, что заставляло замирать, смотреть, не отрываясь; впитывать. Ветер лениво перебирал траву. Солнце то скрывалось за облаком, то вынуждало щуриться и прикрывать глаза козырьком ладони. Она ждала, что вот-вот рядом с её тенью возникнет ещё одна, и рядом в траву сядет кто-то с дымчато-серыми глазами. Небо над заводами – болезненно серое пятно на голубом. Никто не пришёл.

Она встала и продолжила путь. Дорога плавно уходила вверх к гребню холма. С джинс упало несколько прошлогодних травинок.

Вскоре у обочин появились помойки: аккуратные кучки из нескольких пакетов туго набитых разнообразным мусором. С каждым пройденным метром количество помоек у обочин стабильно росло. Постепенно помойки слились в сплошную полосу свалки. Местами высота мусорного вала достигала человеческого роста. По кучам мусора радостно прыгали дети лет восьми, надеясь найти в отходах что-нибудь интересное. Она почувствовала как что-то сжалось в груди. Горожане заботились о чистоте города, стыдливо пряча мусор по закуткам. Наибольшей любовью пользовались густые кусты, плотный подлесок и обочины малоезжих дорог.

Она поднималась по склону холма. Свалка сошла на нет через четверть километра. Тащить мусор столь далеко местным жителям было лень. Она перемахнула через гребень холма. Могучая заросшая травой спина заслонила и микрорайон, и заводы, и реку. Дорога разделилась. Одна тянулась дальше в Холмы. Другая круто сворачивала вправо. Девушка остановилась и посмотрела на дорогу, спускавшуюся в неглубокую ложбину и тут же карабкающуюся на крутой склон следующего холма, и свернула направо.

Новая дорога привела её к щиту из жести, покрытому вмятинами и волдырями. Местные не один год наведывались к нему поупражняться в стрельбе из пневматики. Кое-где на щите остались чешуйки краски. Девушка знала примерный текст: «Внимание! Полигон… Вход и проезд запрещён». Возможно, когда-то это кого-то и останавливало. Но теперь…

С той стороны навстречу девушке шли мужчина и женщина. Мужчина нёс на плечах большой пузатый мешок. Женщина сжимала в руке лопату. Они прошли мимо, бросив на неё настороженный взгляд.

Она пересекла границу отмеченную щитом. Чуть дальше виднелся задранный вверх ржавый шлагбаум. За ним начинался полигон. Полигон представлял из себя небольшой золоотвал с озерцом в центре. По берегам через каждые пять метров были установлены таблички «Купание запрещено». Для не умеющих читать красноречивая картинка. Она посмотрела в воду. Мёртвая пустая чернота. В то, что находятся желающие здесь купаться, верилось с трудом. Хотя…

Небольшие округлые ямы рассыпались по золоотвалу в художественном беспорядке. Видимо местные жители нашли угольной золе применение в хозяйстве. Она медленно прошла по примыкающей к полигону дороге. На обочине торчал из земли большой серый вентиль. Она потрогала его пальцем. Холодный.

За полигоном обнаружился тоненький ручеёк, почему-то пахнущий хлоркой. Она набрала из него горсть воды и поднесла её к самому носу. Вода действительно пахла хлоркой. Она осторожно лизнула воду. Вкус точь в точь – некипячёная из под крана. Она озадачено посмотрела вверх по течению.

– «Интересно, откуда он?»

Она уже собралась пройтись вверх по течению, но внезапно навалившаяся робость не дала сдвинуться с места. Подобное случалось с ней достаточно часто. Она и сама не понимала, откуда всплывали мысли о злых кричащих охранниках и ночи в отделении полиции.

Она перешагнула ручей и поднялась на холм. На соседней вершине светилось сквозь деревья небольшое кладбище. Где-то в прилегающем к нему лесу стояла коричнево-зелёная пирамидка из стали, а на ней щерилась во все стороны алая звезда. Эту могилу собаки-пограничника показал ей отец. Он даже рассказывал что-то о подвигах, она не запомнила. Теперь жалела об этом. Тогда, один день, двенадцать часов, они были с отцом близки.

Внизу, по ту сторону гребня лежала старая бетонка и текла неширокая речка. Чуть дальше, у частного сектора, через речку виднелся мостик. Она спустилась.

Он наблюдал за ней сверху в облике коршуна. Она замерла на мостике, любуясь чистыми струями. Он знал, ниже по течению, после частного сектора, железной дороги и гаражей, речку именуют Вонючкой, напрочь забыв её настоящее имя. Он помнил.

Она спускалась по бетонке к жилым массивам. Сверху он видел каждое её движение. Её походка, её манера двигаться, была свойственна скорее подростку, ещё не научившемуся управляться с собственным телом, чем девушке на пороге зрелости. Резкие, угловатые, порывистые жесты. Стремительные короткие повороты головы. Она напоминала горную реку, мечущуюся по изломам ущелья. Он никогда не видел горных рек, но слышал, как их описывали туристы.

Он проследил за ней до железнодорожного переезда, потом взмыл выше и заложил круг. Он видел всё разом: дома – большие из бетона, поменьше из кирпича, маленькие из дерева; Холмы, террикон и отвалы, кладбище, обрывки тайги. Всё вместе, зелено-пестрое, залитое солнечным светом, живое. Завершил круг и начал новый. Восходящие потоки трепали перья на груди и боках. Он сменил фокусировку. Теперь он видел то, что скрывалось под этим тёплым, солнечным, живым. Штольни заброшенных, законсервированных шахт. Тёмные полузатопленные загазованные ходы. Там обитала Смерть. Лёгкое движение крыльев превратило окружность в ширящуюся спираль. Смерть таилась в толще пород с незапамятных времён, задолго до первого каменного угля в человеческих ладонях. А уж когда построили шахты… Смерть пряталась в каждом тёмном тупике, выжидала, чтобы откусить побольше. Пожар на Байдаевской, взрыв на Зыряновской. Боль, скручивающая улицы. Камазы, накрытые белыми полотнищами.

Он всегда пытался защитить их, отвести костлявую руку, тянущуюся из темноты. Он спускался с ними в забой, чинил газодетекторы, уводил с опасных участков, вытаскивал на поверхность. Уже потом, после того, как схлынет адреналин, кто-то внезапно спохватывался, вспомнив незнакомца, и по десять раз перепроверял документы и рассказы выживших, пытаясь понять, откуда в смене из двухсот пятнадцати шахтёров взялся двести шестнадцатый.

Он не был всемогущ. Он не был вездесущ. В половину штолен ему не было хода. Но всё же… Ему вспомнилось, как он два года прожил в шкуре крысы-пасюка. Не особо приятно, но оно того стоило.

Когда-то, он, путаясь в десятилетиях, не помнил точно когда, в одной из шахт комбайн вскрыл крысиное гнездо. Из всего семейства выжил только один крысёнок. Шахтеры взяли его к себе; кормили, играли, лечили при необходимости. Крыс вырос и стал живым талисманом. Его каждую смену брали в забой.

Через год на шахте произошла авария – обрушилась порода. Тридцать человек оказались заперты в штольне. Никто не знал, когда к ним смогут пробиться спасатели. Шахтеры искали и звали крыса, не ведая, что его убило обломком. Из темноты к ним под ноги выскользнуло упитанное рыжевато-бурое тельце. Никто не заметил необычного цвета глаз зверька.

Крыс дёргал их за штанины, отбегал и оглядывался, верещал. Шахтёры, посовещавшись, решили довериться чутью крыса и пошли вслед за ним. Метров через пятьдесят, пройдя несколько поворотов, шахтёры упёрлись в тупик. Крыса тут же нарекли Сусаниным и незлобиво ткнули пальцем в морду.

Шахтёры уже собрались вернуться к завалу, когда послышался грохот. Произошло ещё одно обрушение. На том месте, где ещё недавно стояли шахтёры, теперь громоздилась куча породы. Тридцать пар глаз уставилась на крыса. Он невозмутимо умылся и начал копать одну из стенок. Получалось у него плохо. Коготки скользили. Шахтёры взяли в руки уцелевшие инструменты.

Через несколько дней они пробили последнюю преграду и вышли в штольню соседней шахты. Крыса бригадир забрал к себе домой.

Два года в крысиной шкуре, тридцать спасённых жизней. Если бы он мог спасти всех. Если бы он мог предвидеть.

После ликвидации шахт в черте города стало легче. Однако Смерть обитающая в недрах земли не желала оставаться без добычи. На её счету было немало пропавших без вести. Она прятала в траве ловчие ямы штреков. Она заманивала в открытые тоннели штолен. Она тянула щупальца провалов к домам. Она шептала, сводя с ума: «Отдай мне жизнь. Не свою, так чужую». Он чувствовал себя рядом с ней – древней, жадной, сильной – мальчишкой. Он ненавидел её и ничего не мог с ней сделать.

Он шевельнул крыльями и свернул к жилым кварталам. Солнце грело ему спину. Он прикрыл глаза, ненадолго, на пару секунд. Этого ему хватило, чтобы изгнать из сознания липкую чёрную грязь. Брошенные штольни с таящейся в них Смертью остались позади.

Он приземлился на крест часовни, построенной в память погибших шахтеров. Он любил эту часовню, с таким красивым названием – Утоли моя печали. Неподалёку от часовни играли дети. Их крики звенели в воздухе. Он смотрел на детей и пытался прозреть их будущее. Кто из них когда-нибудь навсегда уедет из города, забыв о счастливых страницах детства? Кто останется и станет шахтёром? Кто выберет другую профессию? Кто никогда не станет взрослым, оставив на теле города новый шрам? Он смотрел на играющих детей.

– Кыш! Нашёл место!

Он посмотрел вниз. У часовни, махая руками, стояла женщина преклонного возраста.

– Кыш! Кому говорят! – женщина даже подпрыгнула. Он понял, что обращаются к нему. Видимо его выбор насеста задел религиозные чувства женщины. Он не хотел её расстраивать. Он знал её.

С игровой площадки доносились крики детей. Солнце светило во всю мощь. Купол часовни отбрасывал солнечные зайчики. Женщина внизу махала руками.

Он взмыл в небо свечкой. Внезапно затвердевший воздух резанул по глазам. Дети на игровой площадке восхищённо затихли. Женщина перекрестилась и вошла в часовню.