Истории замка Айюэбао

Глава 2
История Куколки

1

С момента прибытия странных гостей и до самого окончания вечера Куколка задавалась одним простым вопросом: какую пользу председатель совета директоров хотел извлечь из этого странного банкета. Понять это, наверное, было несложно, но на деле всё было совсем не так. Незаметно для самой себя она слишком сосредоточилась на хозяине, следя за каждым его взглядом и движением во время его беседы с гостями, наблюдая, наклоняется ли он вперед, когда чокается с ними, и как странно подергивается его верхняя губа, когда он молчит. Она чувствовала, что нынешним вечером этот человек был не такой, как всегда, от ее взгляда не ускользали даже самые незначительные изменения. И именно поэтому она так и не смогла уяснить, зачем же он заставил ее присутствовать на этом ужине. Она радушно принимала гостей и была в меру любезна с ними, демонстрировала хорошие манеры. Один раз она заметила, как гость нетерпеливо бросил взгляд в сторону потрескивающего камина, и догадалась, что этому мужчине, привыкшему бывать на свежем воздухе, стало здесь жарко; тогда она подошла к камину и загородила пламя заслонкой. Оу Толань умело орудовала столовыми приборами, вела себя непринужденно, неспешно наслаждаясь деликатесами, словно просто заскочила по пути в приглянувшийся ей придорожный ресторанчик. А глава деревни Цзитаньцзяо, лакомясь рыбным стейком, приговаривал:

– А рыбный молодняк еще приятнее на вкус! В другой раз приглашу вас к нам в деревню отведать уху из красной рыбы.

– Обязательно, – откликнулся Чуньюй Баоцэ, встав, чтобы предложить тост, и надолго остановив взгляд на сидевшем напротив него госте, лишь изредка поглядывая на Оу Толань.

Всю оставшуюся часть банкета в его хмуром взгляде, который он обращал к Куколке, сквозила беспомощность. Она уже много раз потчевала вином гостя и его спутницу, но подходящих слов подобрать не могла: чувство отчужденности в отношении гостей никак не хотело исчезать, поскольку один был грубым простолюдином из рыбацкой деревни, а происхождение другой было уж больно неясным. Ей доводилось общаться со многими выдающимися деятелями культуры, выпускниками первоклассных учебных заведений – оплотов знаний. Однако в отношении этой женщины трудно было что-либо утверждать: ее статус не поддавался определению. Куколка изначально не воспринимала гостью как настоящего ученого, так как с этой категорией людей она была в некоторой мере знакома. Женщина несколько отличалась от своего спутника, У Шаюаня, обутого в не по сезону открытые сандалии, которые с первого взгляда выдавали в нем неукротимого туземца, не умевшего вовремя адаптироваться к меняющейся среде. Такие люди стали большой редкостью нынче, когда сельская местность влилась в стремительный поток урбанизации. И городские, и сельские жители теперь одеваются одинаково безукоризненно. То, что эти двое вместе оказались в замке Айюэбао, совершенно сбивало Куколку с толку.

После ухода гостей Чуньюй Баоцэ сразу же ушел к себе отдыхать. Вопреки обыкновению, в этот вечер он был неразговорчив и не сыпал остротами. Он был любезен, как обычно, но в то же время несколько напряжен. Гости обменивались с хозяином какими-то загадочными репликами. К примеру, У Шаюань говорил:

– Это ведь не Хунмэньский пир^[3], правда?

Или так:

– У вас уже, поди, стрела на тетиве!^[4]

После подобных реплик Куколка замечала на лице председателя совета директоров мучительное выражение внутренней борьбы между желанием всё объяснить и стремлением уклониться от ответа, отчего его бросало в пот. Вероятно, именно поэтому после ухода гостей он выглядел таким разбитым: сияющее во время банкета лицо сразу же помрачнело, спина ссутулилась. Когда хозяин отправился к себе, Куколка и Застежка шли по обе руки от него. Перед тем как войти в лифт, он отпустил Застежку. Куколка теперь поддерживала его одна. Он тяжело опирался на нее, и ей казалось, что еще немного – и она не сможет сдвинуть его с места. Оказавшись в спальне, она, как обычно, разула его и сняла с него пиджак, аккуратно ослабила галстук и на какое-то время задержалась в темной комнате. Она надеялась, что он что-нибудь скажет, что начнет жаловаться или кого-нибудь ругать; ей хотелось услышать от него хоть что-нибудь. Но нет. Оставшись в одной майке, он завернулся в одеяло до плеч и, как ребенок, свернулся калачиком. Она поняла, что больше никаких распоряжений не будет, неподвижно стала в сторонке, дождалась, когда он захрапит, и вышла.

Чтобы попасть из комнаты хозяина в ее апартаменты, нужно было пройти через короткий коридор и подняться на третий этаж – совсем рядом, но еще не дойдя до цели, Куколка наконец всё поняла.

– А, я… – изумленно пробормотала она.

Ответ всё время был здесь, у нее перед глазами, не нужно было даже размышлять, всё и так было ясно. Впервые она видела хозяина замка Айюэбао таким беспомощным и жалким: во время ужина он был растерян и с трудом соображал, что не ускользнуло от ее внимания и теперь снова вставало перед глазами. До этого он наверняка мучился сомнениями, надо ли приглашать этих двух людей в замок. Он решился, но хотел, чтобы она была рядом – так ему было бы спокойнее. Он хотел увидеть, как изменится поведение мужчины-гостя при виде Куколки, хотел увидеть, станет ли тот вести себя, как дурак. Если так, то тем лучше. А женщина тем временем сможет оценить всю загадочность и силу замка Айюэбао и эффект, который окажет эта сила на ее спутника. Да, от взгляда мудрой и проницательной женщины не сможет укрыться ни малейшее изменение в поведении мужчины. Вероятно, эта идея пришла к нему в голову в ту ночь, когда ему не спалось и он с бокалом красного вина пришел в стойло к Цветочной Госпоже. Уж очень он нервничал при встрече с той женщиной. При этой мысли Куколка обхватила себя за плечи, словно ее бил озноб. Свет она не включала, ее плотно укутывала бескрайняя темнота.

Она стала припоминать каждую мелочь в поведении У Шаюаня с момента его появления в замке и до самого его отъезда, вспоминала его взгляд. Этот мужчина, привыкший к морскому бризу, не обратил на Куколку никакого внимания: ее как будто и вовсе не существовало. Он ужинал, разговаривал, время от времени поворачивался к Оу Толань, попутно о чем-нибудь спрашивал и вел себя абсолютно естественно. Воспоминания утратили пропорции. Последнее, что врезалось ей в память, – то, как У Шаюань выражал недовольство по поводу скудности меню, набил рот печеньем с начинкой, поданным на десерт, хлопнул в ладоши, и на этом банкет закончился. Оу Толань поблагодарила хозяина за радушный прием, но это были лишь шаблонные формулы вежливости. Покидая замок, гости отказались от автомобиля хозяина, припаркованного рядом, сказав, что хотят пройтись пешком и насладиться прохладным ветерком, а такси могут поймать в любое время. Но хозяин настоял, чтобы его водитель сопровождал их, пока они не надышатся свежим воздухом и не захотят сесть в автомобиль.

В ту ночь Куколка переживала, что не оправдала надежд председателя Чуньюя, подвела его. Но в то же время она понимала, что ее не в чем винить: чего он хотел от женщины, которой уже стукнуло сорок?

2

Когда он встретил ее, тридцатисемилетнюю незамужнюю женщину, она чувствовала себя сбившимся с курса судном. Уже очень давно здесь не хватало рулевого, и этот рулевой всё никак не появлялся. К этому возрасту у нее уже имелся наметанный глаз, которым она легко читала души отважных мореплавателей-первопроходцев. Когда на палубу опрометчиво попадали третьесортные матросы и пытались самым нахальным образом занять место капитана, она смело посылала их к черту. Она ждала человека опытного, закаленного трудностями, обросшего щетиной, с трубкой в зубах. Взглядом, полным надежды, она взирала на приливы и отливы, а время уплывало, и настал тот самый роковой возраст. Двое прежних ее мужчин поначалу ввели ее в заблуждение, но затем она поняла, что это лишь мелкая рыбешка. И всё же в свободное время она иногда вспоминала тех, чьи глаза были не лишены обаяния и таили в себе всевозможные пристрастия и пороки. Именно они оставили ей на память некоторые из имевшихся у нее шрамов, которые даже время уже не разгладит. «Только попадитесь мне снова, проклятые подлецы, посмотрим, продвинулись ли вы в своем мастерстве», – бормотала она про себя ночами, когда ей не спалось. Она действительно скучала по ним. Лежа на кровати в своей комнате, рядом с тридцатью с лишним тысячами книг, вдыхая волнующий аромат, наполнявший всё вокруг, она думала о том, что это всё достояние, которое она успела накопить к данному моменту с рождения. Это была самая достойная частная коллекция книг во всём городе, расположенная в его самом укромном уголке, меньше всего подходящем для бизнеса. Первый этаж этого небольшого двухэтажного здания занимал устланный коврами торговый зал с книжными полками и кафетерием; на втором этаже одна половина была занята книгами, другая отведена под жилое помещение. Здесь запах книг смешивался с ароматом чая, а книг было столько, что за всю жизнь не перечитать. Здесь можно было встретить самую разнообразную публику. Казалось, в этом маленьком здании безраздельно царила уединенность, но ее было недостаточно, так что на второй этаж подниматься никому не разрешалось. Второй этаж находился в единоличном владении королевы.

Она родилась в семье педагогов: отец был преподавателем, мать – квалифицированной сотрудницей детского сада. Сама она в девятнадцать лет по собственному желанию поступила в художественный институт. Пение и танцы были ее страстью, но, к сожалению, для таких занятий у нее недоставало природных данных. Однако она была самой красивой девчонкой, когда-либо прогуливавшейся по институтским дорожками, и вскоре поняла, что это уже немало. На одном из факультетов этого инситута, на отделении живописи, учился мальчик с продолговатым лицом и пышным волосяным покровом на теле, с глубоко посаженными глазами и высокой переносицей. Он был известен своей обширной эрудицией и выдающимся талантом. Он прихрамывал, но это лишь добавляло ему элегантности. Когда он ковылял, подволакивая ногу, это ничуть его не уродовало. Ходили даже слухи, что он не столько хромает, сколько притворяется. Девчонки ходили за ним толпами. Говорили, что он живет в военном поселке, в здании, построенном в европейском стиле, и дома у него полно всяких диковинок вроде пианино и ванной. Кроме того, его дом был прямо-таки набит книгами. Этот хромоножка познакомился с ней на дорожке, ведущей к институтской библиотеке. Сначала он долго шел за ней по пятам, потом, наконец, догнал и прерывистым от напряжения голосом сказал, впившись в нее строгим взглядом:

– Ну, классно!

Ей понадобилось немало времени, чтобы сообразить, что это был комплимент. Своим ясным взором она сразу уловила, что этот волосатик, приволакивавший ногу при ходьбе, говорит абсолютно искренне. Помимо походки, в памяти отложился и его обжигающий взгляд.

Всего полмесяца спустя она оказалась у хромого парня в гостях. Ах, до чего там было просторно! А книг – не перечесть! Отец парня умер, за матерью ухаживала сиделка, сфера ее деятельности ограничивалась нижним этажом. Второй этаж и мансарда были полностью в распоряжении сына. Он до того чудно оформил свое пространство, что у девушки от испуга перехватило дыхание. В комнате висели маски, и их хозяин предпочитал общаться с гостьей, напялив на себя маску оборотня с оскаленной пастью и при этом еще зажав в зубах сигару. Она пришла к выводу, что он обладал такими обширными и глубокими знаниями, которых ей не постичь и за всю жизнь. Он решил набросать несколько ее изображений с натуры, и одежды на ней становилось всё меньше, пока наконец девушка не осталась в чем мать родила. Она испытывала громадную неловкость, испуг и в то же время радость, как будто находилась на самом краю утеса, а также стыд и унижение, которые ничем не заглушить. Раздетая догола, она оказалась в состоянии первозданной наготы. Хромой, любуясь открывшимся зрелищем, то отходил со своей палитрой подальше от модели, то приближался к ней с таким видом, словно ему хотелось плакать, но он не мог выдавить ни слезинки, и, наконец, сказал:

– Вот, несомненно, это оно – чудесное творение, которое можно встретить лишь раз в тысячу лет.

– Что еще за творение?

– Да ты же.

Он помял ее упругую грудь, превосходившую размерами среднестатистическую, надавил на, пожалуй, чересчур выдающиеся ягодицы, провел указательным пальцем вдоль позвоночной ложбинки сверху вниз до самого копчика, словно острым лезвием хотел разрезать ее на две половинки. Цвет кожи темнее, чем розовый, но нежнее коричневого, как виднеющийся на меже батат безыскусного матового оттенка. Откинув у нее со лба волосы, он просипел:

– Я не могу сказать, что ты красавица. Но у тебя есть всё, чтобы зваться суперкрасоткой. Красота, приносящая бедствия, удовлетворение от пролитой крови.

Она не поняла ни слова.

– Конечно, это всё маленькие подарки природы, никаких искусственных прикрас. – Он щелкнул ее по темени и обвел пальцем стеллажи с книгами вдоль всех четырех стен: – Почитаем вместе, я всегда сплю в обнимку с книгами.

Потом они решили вместе принять ванну. Тогда она во второй раз в жизни ощутила страх смерти. Она впервые видела обнаженного мужчину и от волнения едва не прокусила себе обе губы. Перед тем как погрузиться в ванну, Хромой вдруг стал очень суровым, затем рассвирепел и резко, со всей дури хлестнул по воде. Девушка испугалась, но, приблизившись к нему, увидела слезы в его глазах. Из ее глаз тоже хлынул поток слез. Она почувствовала, что нижнюю часть тела как будто сковала невидимая сила. Она попятилась, а он наступал, пока наконец не заключил ее в страстные объятия. Горько разрыдавшись, он поднялся с ней на руках в мансарду и уложил на широкую кровать, обернул ее в лоскутное одеяло и заодно обвязал матерчатым поясом. Сначала она испугалась, но затем рассмеялась:

– Мне же ни капельки не холодно.

Слезы у него высохли. Вытерев нос, он вернулся с двумя чашками кофе.

– Все мы, художники, подлецы, – сказал он, отхлебывая кофе и заедая его круглыми мини-пирожными, одно из которых скормил ей. – Ну не чудно ли? Все как один редкостные засранцы.

Это сливочное лакомство показалось ей таким вкусным, что она в один присест уничтожила больше десяти штук, затем вынырнула из одеяла и спросила:

– Значит, вы все хулиганье?

– Надеюсь, что я хотя бы великий хулиган, – откликнулся он, облизнув пересохшие губы.

– Даже так?

– Давай проверим, может, и так.

Всю оставшуюся часть дня и следующие полночи Хромой уговаривал ее известно на что – на кое-что сомнительное. Она же строила из себя дурочку:

– Нет, ни за что, разве так можно?

– Так и надо, только так и должно быть.

Наконец она согласилась попробовать. Пот лился с него ручьями до самой поясницы и даже ниже, всё обильнее и обильнее. Дыхание так участилось, что переходило в одышку. Она спросила, что с ним такое. Он ответил, что это, наверное, самая кропотливая и утомительная работа на свете. Она хотела прекратить, но он сказал, что так не пойдет:

– Если прекратить на полпути, я же того…

– Кого?

– Коньки отброшу.

Несмотря на его равнодушный тон, она ужасно перепугалась. Они продолжили заниматься делом. Уже пробило полночь, а они всё никак не приходили к финишу. Оба отчаялись. Оставшуюся часть ночи в основном болтали и иногда терпеливо возобновляли попытки. Никогда в жизни ей не забыть тот рассвет: когда ярко-красные лучи проникли через занавески в комнату, она пронзительно вскрикнула.

Мучимые раскаянием и страхом, они потом целую неделю избегали друг друга. Когда она вернулась домой, мать, сияя от счастья, погладила ее:

– Деточка стала взрослой.

«Деточка» расплакалась, глаза покраснели от слез. Она вдруг почувствовала, что не может больше ждать, что ей нужно немедленно увидеться с Хромым. А пока она тоже хромала по комнате, а нос до сих пор ощущал запах его сигар. Наскоро перекусив, она попрощалась с удивленной матерью, прыгнула в трамвай и на всех парах устремилась к густо засаженному деревьями военному поселку.

Целую неделю они не покидали мансарды. Семь дней пролетели мгновенно. Они проживали полной жизнью каждый миг, питаясь кое-как и не тратя времени на сон, проводя всё время в объятиях друг друга и не в силах расстаться. Ходить нагишом средь бела дня – это очень странные ощущения, но она в конце концов полностью с ними освоилась. Хромой оказался настоящим талантом: всего лишь несколько взмахов кисти – и он запечатлел ее живой, выразительный образ. Черно-белые очертания ее тела засияли на бумаге первозданной наготой и волнующими запретными местами. На этом изображении она увидела себя даже отчетливее, чем в зеркале, и потоки возбуждения заструились у нее по груди. Забыв обо всём, она заключила волосатика в объятия, приникла губами к его уху и прошептала:

– Знаешь что? Когда я впервые увидела тебя ковыляющим по той дорожке, сразу же безнадежно влюбилась.

– Что, правда? – смутился он.

– Правда. Я даже сон потеряла.

На самом деле это была лишь наполовину правда: ее действительно мучила бессонница, но не из-за любви, а от испуга после его дерзкой попытки ее соблазнить.

От их безудержных любовных утех трясся весь дом. Воробышки, гнездившиеся в углу двора, перестали подавать голос, и даже болтливые сороки неподвижно застыли на верхушках деревьев, будто воды в рот набрав. Престарелая мать обратилась к своей сиделке:

– Мне что-то не по себе, вчера я видела во сне пожар.

– Видеть во сне огонь – это к счастью, – возразила сиделка. – Огонь ведь красный. Так что ждите радость.

Хромой запер дверь на второй этаж. Они играли в жмурки, резвились без устали и не стесняясь громко выкрикивали грязные словечки, время от времени чередуя их с изящными церемонными фразами. Влюбленные запрягали друг друга в красный шелк, и когда один двигался, другому приходилось следовать за его движениями, при этом обязательно прихрамывая. В ее глазах он был самым стройным и красивым парнем на свете. А до чего сдержанная и грациозная у него походка! С первого взгляда становилось понятно, что это одаренный мужчина, полный отваги и блестящих способностей, уверенный в себе и своих решениях. Она даже считала, что он посвятил себя искусству только из-за своего выдающегося таланта и оригинальности, на самом же деле весьма вероятно, что еще больше таланта он проявил бы в роли командира огромной армии.

Они искренне восхищались друг другом. Хромой считал, что своей красотой человеческое тело обязано загадочному закону золотого сечения: уникальные, выдающиеся экземпляры появляются за счет какого-то неуловимого элемента. На данный момент его больше всего беспокоило, что он не мог скрыть того, что имел, от посторонних глаз. Когда уникальная красота находится у всех на виду, это может привести к непредвиденной трагедии. Он признался ей как на духу, что очень хотел бы прибегнуть к средневековому способу: надеть на нее пояс верности, запереть на замок, а ключик от него всегда держать при себе! Она даже побледнела от испуга:

– Жуть какая, это же ужас!

– Я загнан в тупик твоей красотой, – говорил он, непрерывно целуя ее, – ты же понимаешь.

Волоча за собой ногу, он быстро прошелся по комнате и, держа одну руку на уровне уха, объявил:

– О, сколько красавиц в художественном институте! Но ни одна с тобой не сравнится, только ты способна заставить мою душу покинуть тело! Ты удивительное существо, и фигура у тебя причудливая. Наша история только начинается!

Она сосредоточенно слушала его энергичную речь и, потрясенная высокопарными фразами, понимала, что этот книголюб почерпнул их из книг. И она решилась быть с ним, следовать за ним, брать с него пример во всём.

3

Она всё больше верила в то, что любое пророчество, прозвучавшее из уст ее нежно любимого хромоножки, сбудется. С того самого дня, как она безропотно вручила себя ему, она стала замечать в себе как внешние, так и внутренние перемены, потому что в моменты наибольшего волнения и изумления она, оставшись одна, среди ночи исписывала целую записную книжку. Там она фиксировала малейшие изменения в размерах ягодиц, груди и ляжек. Некоторые почти фантастические описания даже ее саму сбивали с толку. Надменно шагая среди прохожих, она ловила не себе исключительно взгляды представителей противоположного пола. В душе она понимала, что имеет возможность свободно и независимо ходить, где ей вздумается, оставаясь при этом целой и невредимой только благодаря элементарной цивилизованности – то есть благодаря тому, что ее охраняет закон. В противном случае ей пришлось бы очень несладко, и об этом нетрудно было догадаться по бесчисленным плотоядным взглядам окружающих мужчин. Возможно, они бы с удовольствием порвали ее на клочки и набили бы ими свои ненасытные утробы. Она была уверена, что есть такой сорт людей, которые по жизни балансируют на острие ножа, к примеру, она сама. Величайшая опасность происходит от величайшего соблазна. Несколько лет спустя один старый развратник изрек в темноте, обращаясь к ней: «Когда-нибудь я сожру тебя заживо!» – и злобно заскрипел зубами. Но еще страшнее были молчуны с липкими пальцами, искоса смотревшие на нее и строившие коварные планы. И если бы хоть один из множества этих замыслов, распыленных на задворках их умов, осуществился, жизнь ее стала бы кошмаром. К счастью, прошло уже два года, а она отделалась лишь испугом.

Теперь они жили вместе и собирались пожениться сразу после того, как она окончит институт. Хромой говорил:

– Высоконравственная девушка должна обладать двумя добродетелями.

– Какими еще добродетелями?

– Одна – развитие, вторая – открытость.

Пока она обдумывала его слова, он пояснил:

– Что до твоей персоны, то я буду тебя и развивать, и раскрывать. А открыта ты будешь только для меня.

Она почувствовала себя слегка уязвленной, но всё же ответила ему легким поцелуем. Больше двух лет этот волосатый парень «раскрывал» ее, не сбавляя обороты. Однажды глубокой ночью, подвыпивши, он со слезами, странно всхлипывая, сказал:

– Я готов всю жизнь потратить, раскапывая твою сокровищницу и отыскивая твой секрет.

– А когда выкопаешь всё и во мне останется пустота, что будешь делать? – проговорила она, выпятив влажные губы.

Он подскочил:

– Да разве такое возможно? Ни в коем случае! По моей предварительной оценке, у тебя такие богатые залежи, что для их полной разработки понадобилось бы с десяток мужчин, и то им пришлось бы трудиться всю жизнь, не отвлекаясь даже на еду… – Тут он сам понял, что сравнение прозвучало грубовато, и добавил: – То есть с этой задачей одному человеку не справиться.

– Тогда тебе не позавидуешь. – Она в конце концов научилась относиться к его словам с юмором.

Он рассмеялся:

– О, я охотно возьму на себя эту тяжелую миссию, другими словами, ответственность за это беру на себя!

Такой феноменальной энергии, пламенного и всегда внезапного энтузиазма, как у него, она больше ни у кого не встречала. Она понимала, что сама зависит от такой «разработки», потому что она же и является ее заказчиком и выгодоприобретателем. Часто, пока он безмятежно храпел, она приподнималась и рассматривала его, не пропуская ни миллиметра кожи. Во время таких ревизий она обнаружила, что грудь у него довольно развита, руки большие и мощные, как у питекантропа, пупок глубоко вогнут, а пространство ниже покрывает густой жесткий волос. Во сне на его лице проступало выражение скромности и кротости, сквозь слегка приоткрытые губы виднелись ровные белые зубы. Ей представлялось, что объект ее страсти никогда не одряхлеет и никогда не свернет с намеченного пути, и еще ей казалось, что по ночам от него исходит странный запах, как от домашнего поросенка. Она когда-то видела такого поросенка у одной из своих подруг, от его пятачка пахло чем-то приторным, но если принюхаться, то запах становился противным. Она крепко обняла своего милого, но он продолжал спать, пробормотав что-то сквозь сон.

За год до окончания института о ней поползли слухи. Знаете ли вы? Скорее пойдите гляньте, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать! Слухи описывали ее как молчаливую и невероятно притягательную девушку. Но особенно сбивало всех с толку то, что она была настолько добродетельна, что, сколько ни строй ей глазки, она не удостоит тебя даже взглядом. Однако далее слухи всё больше нагнетались: ее считали поистине опасной особой! То была эпоха колоссальных перемен в общественных нравах; подобные сплетни множились и в итоге привели к куче проблем. Теперь не только молодые люди, но и старики теряли самообладание. Волнение захлестнуло даже солидных, известных ученых, и они спешили увидеть ее – не для того, чтобы что-то предпринять, а просто чтобы расширить кругозор и убедиться, что уличные пересуды не врут.

В последний год учебы ей постоянно докучали. Это ей льстило и в то же время приводило в смятение. Она как-то сказала Хромому:

– Меня, что называется, придавили тяготы и лишения.

Парень рассмеялся:

– Это всё из-за либидо, ничего удивительного. Им никогда в жизни не одолеть неприступной вершины.

В этот период наиболее плодотворным занятием для нее стало чтение. Как и Хромой, она много времени проводила в плену книжных переплетов. В них таился целый мир грез. Листая страницу за страницей, спускаясь с одной строки на другую, она погружалась в самую глубину, где ее ждали шумная разноголосица и повергающие в трепет тайны. Иногда она отождествляла себя и своего хромоножку с героями книг, и разница была лишь в том, что они оба по-прежнему оставались снаружи. Иногда она воображала, как однажды войдет в книгу. Резвясь среди книжных стеллажей, они с Хромым часто изображали книжных героев. Ее очень забавляло говорить на разные голоса, она чувствовала себя на голову выше других. Оставаясь одна, она доставала и рассматривала полученные за несколько лет особые подарки, хранившиеся в деревянной шкатулке: смоченные слезами любовные письма, фотографии, прядь волос… Были среди них и совершенно удивительные безделушки: ракушка размером с пуговицу, перо, дохлый воробей, скальпель. К людям, которые дарили ей эти подарки, она испытывала жалость, смешанную с удивлением и недоумением. Этот хаотичный набор безделушек и мелочей мог повергнуть в смущение и даже возмущение, но она продолжала их хранить. Она воображала, до чего было бы докучливо и страшно, если бы эти люди, далекие или близкие, но скрытые во мраке, вдруг объявились, вышли бы с ней на связь. Ей так хотелось отдать все свои запасы любимому хромоножке, но поколебавшись немного, она махнула на них рукой. Некоторые истории, которые еще немного и произошли бы, лучше оставить при себе.

Один профессор-пенсионер лет семидесяти, держа в руках розу, встал у нее на пути; его янтарные глаза впились в ее высоко вздымающуюся грудь, и он невнятно пробормотал:

– Э-э-э-э!

Его дряхлые ноги подрагивали под порывами ветра, кадык стал двигаться вверх-вниз, из глаз полились слезы. Она спросила, что ему нужно. Он запинаясь пролепетал:

– Я еще много чего могу. Сейчас же я в основном хотел… почтительно преподнести вот это!

В сумерках ей снова вспомнился этот старик, у которого она училась. Она тогда оказалась в крайне затруднительном положении и, сгорая от стыда, постаралась всеми средствами отделаться от него. Вообще-то она могла многое сделать для своего учителя, но, по правде говоря, ей и без него хватало поклонников – молодые не давали проходу. А ей, спешащей на встречу с любимым, еще нужно было по пути заскочить за продуктами. Ухажеры ходили за ней толпами, проявляя свои чувства самыми разными способами и превращая порой ее жизнь в кошмар. Когда она училась, всегда относилась к старосте курса с уважением, как к старшему брату. Но однажды, уже после завершения учебы, она столкнулась с ним на улице. Она радостно шла рядом с ним, как вдруг на углу он с рычанием прижал ее к стене. Она стала сопротивляться и, высвободившись из его трясущихся от страсти объятий, спросила:

– Мы всего год не виделись, когда ж ты успел стать таким козлом?

С трудом переводя дух, бывший староста разочарованно смотрел на нее:

– Почему же сразу «козлом», просто со временем… со временем кое-что понял.

– Что ты понял?

– Сколько серьезных дел я отложил на потом!

Она бросилась от него наутек, а он затопал следом, вопрошая:

– Что же мне теперь делать?

Но еще неожиданней было то, что нашлись и более прямолинейные люди. Однажды она по приглашению учителя пришла на банкет. Ее посадили за один столик с какой-то большой шишкой. В самый разгар мероприятия ее важный сосед, мужчина за пятьдесят, поначалу проявлявший изысканные манеры, схватил ее за руку под столом и метко положил прямо к себе между ног. Такого она никак не ожидала. Она попыталась отдернуть руку, но не смогла даже пошевелить ею: сил этому мужчине было не занимать. После банкета она пожаловалась учителю, но тот лишь пожал плечами:

– Да, с ними такое бывает, ничего страшного.

Закончив институт, она устроилась сотрудницей архива в одну крупную организацию. Работа была не по специальности, но она комфортно себя чувствовала среди книг. На третий же день после ее трудоустройства Хромой взбунтовался. Она возразила:

– Как же я могу не работать?

– Другие пусть работают, а тебе нельзя!

– Да что такого-то?

– Боже мой! Всё ты понимаешь, дурочку из себя не строй. Разве можно такой, как ты, работать под посторонними взглядами? Это слишком рискованно и абсолютно недопустимо!

Не слушая никаких возражений, он заставил ее уволиться. С этого момента сфера ее деятельности ограничивалась домом, в котором он жил. Через полгода после ее увольнения, когда зацвела пышным цветом софора, произошло нечто непредвиденное: Хромой помешался на другой женщине. Его новая пассия была худой и высокой, работала врачом – он познакомился с ней, когда ходил на прием в больницу. Когда он понял, что его дражайшей половине всё известно, он даже не смутился. Но он остался с ней, когда она устроила истерику, поэтому она проглотила обиду. Однако подобные интрижки случались вновь и вновь, и в конце концов ее терпение лопнуло. Хромой пустил в ход свой коронный прием: несколько часов подряд сыпал книжными цитатами, рассуждая о философии и о любви и упирая на то, что она ни в коем случае не может уйти от него, потому что ей всё еще необходимо, так сказать, развиваться.

Она посмотрела на него в упор:

– Так-то оно так, но теперь я буду «открыта» и для других!

– Здорово сказано! – воскликнул Хромой, ошеломленно склонив голову набок. – Но хватит ли тебе на это способностей?