Идеальная мишень

– А почему ты нас бросил? – спросил я. – Почему оставил нас одних?

И он вдруг понял, почему я отказался вступать в комсомол. Я хотел показать ему, что никогда не прощу его поступка, что никогда не забуду страданий мамы, которая пять с лишним лет провела одна в далекой сибирской деревне.

– Это ты из-за меня? – Отец смотрел мне в глаза.

Я отвернулся. Мне не хотелось больше говорить на эту тему. Да, наверное, мой отказ был вызовом офицеру КГБ, который оказался моим отцом. Может быть, это было стремлением оправдаться перед мальчишками, которые иногда дразнили меня, зная, где работает мой отец. Или же это было своеобразной мальчишеской местью за страдания матери?

– Я тебе никогда не рассказывал, – вдруг сказал отец, – а, наверно, нужно было открыться тебе раньше. Я вас не оставлял. Когда я уезжал в Германию, то думал, что вернусь через несколько месяцев. Я даже не знал, что ты родился…

– А когда узнал, все равно не приехал? У тебя была там другая женщина? – В четырнадцать лет все кажется слишком ясным.

– Не было, – грустно усмехнулся он, – я был ранен, тяжело ранен, и полгода провалялся в больнице. А потом был вынужден остаться в Германии. Меня не вызывали обратно. Поэтому все так и получилось.

– Я тебе не верю, – произнес я, – ты меня обманываешь. Боишься, что тебя выгонят с работы, потому что твой сын не вступил в комсомол. Ты этого боишься?

Он поднялся. Тень пробежала по его лицу. Кажется, он хотел сказать мне нечто грубое. Но сдержался. Он вообще был человеком исключительной выдержки. Снова сел, глядя куда-то в сторону.

Поколебался мгновение и вдруг резким движением поднял свой свитер, выдергивая его из брюк вместе с рубашкой и майкой. И я с ужасом увидел у него на груди два пулевых ранения. Две глубокие раны, уже затянувшиеся кожей, но оставившие на теле свои страшные следы. Я же о них ничего не знал! Не знал о его ранах! Впрочем, отец никогда не ходил раздетым дома…

Я протянул руку, чтобы коснуться шрамов. Он уже опустил свитер. И, ни слова не говоря, поднялся и вышел из кафе.

– Отец, – я побежал следом за ним, – подожди!

Он обернулся. И я сделал самый главный и самый естественный поступок в своей жизни.

– Прости меня, – сказал я ему, – прости.

Иногда я думаю, что человеком я стал в ту самую секунду, когда догадался попросить прощения у своего отца.

– Глупо, – сказал он, – никогда не думал, что так могу сорваться. Я очень люблю твою маму, Эдгар. Давай поедем быстрее домой и купим по дороге цветы. Она так любит цветы.

Больше он никогда не говорил со мной об этих проблемах. В комсомол я в тот год так и не вступил. Меня приняли позже, уже в последнем классе, но с отцом мы стали друзьями на всю жизнь. А это было важнее всего.

Я вспоминал об отце, когда объявили посадку. Я пристегнул ремни и покосился в угол. Тип, который разговаривал со мной у туалета, дремал, прислонившись к иллюминатору. Ему, очевидно, было холодно, и он накинул на себя плед. Странно, что он решил заснуть после столь необычного разговора со мной. Впрочем, все это нужно проверить.

Через пятнадцать минут мы совершили посадку в Амстердаме. Стюардесса принесла мою куртку и с улыбкой протянула ее мне. Я подумал, что мне еще удастся вернуться в Москву. Вторая стюардесса прошла дальше. Она наклонилась, чтобы разбудить заснувшего в углу пассажира. Чуть приподняв плед, она вскрикнула. Мой «доброжелатель» лежал, чуть изогнувшись, он спал вечным сном. В левом боку у него торчал нож. Кто-то всадил его по самую рукоятку, под сердце. Профессиональный удар убийцы. Я вскочил, с ужасом глядя на мертвого. Кто и почему убил его?

Стюардесса продолжала кричать. Из кабины пилотов выбежал командир корабля.

– Передайте в полицию, – приказал он чуть дрогнувшим голосом, – у нас на борту убитый.

Я все смотрел на лежавшего в углу человека. В девять часов вечера, у вокзала, сказал мне он. Речь идет о моей жизни. Получалось, что речь шла и о его жизни. Я смотрел на мертвого и понимал, что такое начало путешествия не сулило мне ничего хорошего.

За несколько дней до начала
Москва. 3 апреля

Они договорились с Романенко встречаться в заранее условленных местах, понимая, как важно не обнаруживать их связи. Дронго ждал руководителя следственной группы на квартире, расположенной в отдаленном районе Москвы. Каждый раз, начиная подобное расследование, Дронго снимал небольшую конспиративную квартирку, – его дом оставался вне подозрений. Романенко приехал с опозданием на пятнадцать минут. Раздевшись и пройдя в комнату, он с порога заявил:

– Вы были правы. За вашей квартирой установлено наблюдение. Я попросил ФСБ проверить, кто дежурит в автомобиле, стоящем перед вашим домом. Оказалось, частная охранная фирма «Чагчаран». Их пока не трогают. Вы убеждены, что поступили правильно, решив открыть все карты Бергману?

– Конечно, убежден. Сегодня уже третье апреля. Найти за месяц человека, скрывающегося в Европе, практически невозможно. Даже Интерпол может оказаться бессилен, если у Труфилова документы на чужое имя. А я не сомневаюсь, что так оно и есть. Мы все-таки имеем дело с бывшим военным разведчиком, а не с дилетантом. Значит, он выехал из Москвы под своей фамилией, а уже затем, по прибытии, пройдя регистрацию на границе, оказался в Шенгенской зоне с другим именем.

– Да, мы все проверили, – озабоченно вздохнул Романенко, усаживаясь за стол, – он вылетел из Москвы в Амстердам, а потом его след затерялся. Куда он направился, где скрывается все эти месяцы, один бог знает. Точно известно одно: он пока не выезжал за пределы Шенгенской зоны. Вернее, не выезжал человек с паспортом на имя Труфилова. Возможно, он улетел куда-нибудь в Африку или в Азию под другой фамилией.

– Не думаю. Судя по всему, деньги у него есть. И он понимает, что прятаться нужно среди европейцев или, в крайнем случае, в Северной Америке. Другие варианты исключены. В Африке или в Азии труднее затеряться. Кроме того, я ознакомился с некоторыми подробностями его биографии по материалам, которые вы мне дали. Этот господин работал ранее в странах Европы, знает немецкий и английский. Зачем ему страны Азии? Не исключены еще Австралия, ЮАР и Канада. Это страны, где он будет чувствовать себя достаточно уверенно. Но все же вероятнее Европа, где у него непременно должны остаться связи и знакомства. Если бы мы посмотрели его личное дело из ГРУ, стало бы куда легче.

– Нам его не дадут, – вздохнул Романенко, – мы трижды запрашивали Министерство обороны, ссылались на неотложность розысков, объясняли, что Труфилов уволен из ГРУ почти десять лет назад. Все безрезультатно. Я подозреваю, что они вообще никому не выдают подобных сведений. Мы получали только биографические данные, которые и без того известны. Их даже можно понять. Наверняка среди людей, с которыми общался Труфилов, были и граждане стран Шенгенской зоны, и ныне действующие агенты. В любом случае из ГРУ мы получали только вежливые отказы.

– Именно поэтому я пошел на вариант с Бергманом. Руководство компании «Роснефтегаз» может оказаться более заинтересованным в получении нужных нам сведений. И боюсь, будут куда настойчивее вашей организации.

– Вы хотите сказать, что они могут получить секретные материалы из ГРУ? – изумился Романенко. – Конечно, в нашей стране царит бардак, но не до такой степени.

– До такой, – печально отозвался Дронго, – За последние десять лет я уже ничему не удивляюсь. Мы обязаны предполагать самое худшее. Я думаю, что агентурные данные они, конечно, не получат, но подробности работы Труфилова за рубежом могут поиметь. Во всяком случае – адреса людей, с которыми он общался.

– А если они его уберут до того, как мы его найдем?

– Что мешало им сделать это раньше? Труфилов не мальчик. Он понимает степень риска, на который идет. Но надеюсь, что мы окажемся на финише вместе и я получу ценнейшего союзника в лице бывшего майора военной разведки. В конце концов, он просто обязан бороться за собственную жизнь.

– Надеюсь, что вы правы. А что делать с этими типами, которые дежурят у вашего дома?

– Ничего. Уберите оттуда сотрудников ФСБ, чтобы они не спугнули «дежурных». Иначе я не смогу действовать.

– Уже убрал. В агентстве работают бывшие сотрудники МВД и КГБ, я не хотел подставлять наших людей.

– Разумно, – согласился Дронго. – Как, вы сказали, называется это агентство?

– «Чагчаран». Что-то восточное. Сейчас наши выясняют, откуда такое экзотичное имечко. Странно… Мы проверяли, президент компании некто Артемьев, бывший сотрудник милиции, уроженец Перми…

– Чагчаран, – повторил Дронго, – а этот ваш Артемьев не был в Афганистане?

– Кажется, был. Его там ранили, но легко. После возвращения продолжал службу в милиции. А почему вы спрашиваете?

– Я, кажется, понял. Чагчаран – небольшой городок высоко в горах, на перевале Шутурхун. Это совсем недалеко от туркменской границы. Возможно, он там и был ранен. Или в горах погиб кто-нибудь из его друзей.

– Странно, что нам не пришло в голову проверить афганские названия. Мы считали, что это кавказское слово, обозначающее силу или волю. Два похожих слога – «чаг» и «чаран»…

– На какие деньги бывший «афганец» и сотрудник милиции открыл частное охранное агентство? – спросил Дронго.

– Их кредитовал банк «Роснефтегаза», – пояснил Романенко. – Все сходится. Он, очевидно, лично обязан кому-то из руководства компании. Теперь отрабатывает полученные кредиты.

– И много людей в агентстве?

– Человек сорок. Почему вы спрашиваете?

– Мне нужны точные данные. Адрес агентства. Где живет сам Артемьев, его биографические данные. У него есть охрана?

– Есть. Один телохранитель и водитель, выполняющий по совместительству роль телохранителя. По нашим сведениям, все его сотрудники вооружены. Есть официально оформленное разрешение на ношение оружия. Вам нужно быть очень осторожным. У вас, кстати, есть оружие?

– Есть, но я стараюсь обходиться без него. Странно, что, имея такую структуру, как агентство Артемьева, они использовали Чиряева и его людей. Гораздо легче поручить исполнение приговоров бывшим сотрудникам КГБ или МВД, чем уголовной шпане.

– Может быть, были какие-то мотивы?

– Все может быть, – согласился Дронго. – Но нужно выяснить эти мотивы. Что связывало бывшего майора ГРУ и вора в законе Чиряева? Почему Чиряев мог так легко оказывать давление на Труфилова? Что общего было у этих людей? Вы не проверяли? Труфилов и Артемьев не служили вместе?

– Проверял. Никогда не служили. Артемьев был обычным командиром роты, на западе страны. А Труфилов находился на востоке. Они никогда не встречались друг с другом. Во всяком случае, это следует из наших документов. Я думаю, что им можно доверять. На Артемьева нам выдали полное досье. Он был обычным старшим лейтенантом, и ничего секретного в его службе не было. После ранения лечился, потом пошел на службу в милицию. Будучи уже заместителем начальника РУВД, оставил работу в милиции в звании подполковника. Вышел на пенсию по выслуге лет. Через полгода открыл свое агентство. Вот, собственно, и все. Женат. Двое детей. Более точные данные мы получим к вечеру, но, кажется, один из его сыновей работает сейчас в милиции. Могу вас обрадовать: его супруга – сотрудница научно-исследовательского института «Роснефтегаза».

– Этого следовало ожидать. Он же не сам принял решение о наблюдении за моей квартирой. И вряд ли его наняли как частного детектива. Ему дали конкретное указание, и он выполняет это указание. Остается узнать, кто дал ему такой приказ?

– Это очень рискованно, – озабоченно заметил Романенко, – вы понимаете, что его люди имеют право ношения оружия? Для вас сложно подобраться к Артемьеву. Может, лучше мне вызвать его на допрос?

– Он вам ничего не скажет, и мы только потеряем время. Давайте договоримся, Всеволод Борисович. Вы попросили меня найти и доставить Труфилова в Москву, я согласился вам помочь. Но как именно действовать, я буду решать только сам. Не беспокойтесь, постараюсь не нарушать Уголовный кодекс и действовать в рамках закона, – лукаво пообещал Дронго.

– И я должен вам верить? – улыбнулся Романенко.

– У вас есть альтернатива?

– Нет. Поступайте, как считаете нужным. Наши телефоны вы знаете. Если понадобится наша помощь, мы готовы ее оказать. Вечером я привезу вам все материалы по Артемьеву. Вы просили помощников. Я отобрал двоих. Как вы и просили – мужчину и женщину. Завтра вечером я могу их с вами познакомить.

– Спасибо. Хорошо бы они приехали по отдельности и даже не знали, что работают в одной группе.

– Хорошо, – Романенко поднялся. – У вас есть еще какие-нибудь пожелания?

– Что говорит Бергман?

– Ничего. На допросах Ахметова он улыбается. А вчера в коридоре тихо сказал мне: «Вы затеяли рискованную игру, Всеволод Борисович. Очень рискованную». Вот я и боюсь, что мы, не желая того, можем вас подставить. Когда я шел к вам неделю назад, я даже не думал, что вы закрутите такую интригу, вызвав огонь на себя.

– У нас слишком мало времени, – заметил Дронго. – За меня не волнуйтесь. И в следующий раз, когда приедете ко мне, отпустите водителя за два квартала от нашего дома, а не на соседней улице.

– Откуда вы знаете, где я его отпустил? – изумился Романенко. – Неужели вы следили за моей машиной?

– Конечно, нет. Но я так подумал. Вы опаздывали и наверняка решили сойти на соседней улице, чтобы успеть на встречу. Разве я не прав?

– Господи, – улыбнулся Романенко. – Иногда мне кажется, что все слухи о вас совсем не преувеличены. Может, мне правда не стоит так волноваться и вы действительно справитесь с невыполнимым? Я и впрямь попросил водителя остановиться на соседней улице.

Начало
Амстердам. 12 апреля

Самолет продержали в аэропорту больше шести часов. Всех пассажиров переписали, всех сидевших в нашем салоне допросили, у одной женщины случилась истерика, один мальчик, по-моему, описался. В общем, все было как обычно и бывает в таких случаях. Но убийцу не нашли. На борту самолета не оказалось ни Эркюля Пуаро, ни комиссара Мегрэ, и чуда не произошло. В реальной жизни среди двухсот человек убийцу можно найти тогда, когда знаешь точно, что он двести первый. Сталинская логика, по которой следует сажать десять невиновных, чтобы не упустить одного виноватого, явно не подходит голландской полиции. С их точки зрения, лучше отпустить убийцу, который абсолютно точно находится среди пассажиров, чем причинять неудобство двум сотням ни в чем не повинных людей. Не сомневаюсь, правда, что все фамилии прибывших попали в компьютер, который будет теперь следить за передвижением каждого по Европе. Единая компьютерная сеть, разработанная для стран Шенгенской зоны, – это штука почище сталинского контроля. Достаточно где-нибудь в странах зоны совершить одно правонарушение, например, проехать на красный свет, и вы уже никогда больше не получите визу. Оказаться в списке подозреваемых в убийстве, да еще и совершить какое-то правонарушение, с точки зрения добропорядочных европейцев, – это уж чересчур. Впрочем, у них свои причуды. В бывшей Стране Советов до сих пор не могут понять, как может человек в здравом уме честно платить налоги. У каждого свой менталитет, и ради справедливости стоит отметить, что в Прибалтийских республиках налоги собираются немного лучше, скажем, чем в среднеазиатских, где они почти не собираются. Или идут в карман самим налоговикам.

Полицейские были достаточно вежливы, но чувствовалось, как их выбила из колеи очередная неприятность с «русской мафией». Несмотря на то, что убитый не был русским, а среди остальных две трети являли собой полный интернационал – от негра, говорившего по-русски лучше меня, до корейца, проживающего в Хабаровске, для европейцев мы все – «русские», как для нас европейцами – на одно лицо – являются граждане Люксембурга, Андорры и Лихтенштейна. Только вот американцев с ними не спутаешь – эта публика более бесцеремонная, шумная и напористая.

Нас допрашивали почти до вечера. Правда, разрешали пользоваться буфетом и кафе, но продержали до семи часов вечера. Особое подозрение вызывали у местной полиции мужчины, сидевшие в нашем салоне. Эксперты были уверены, что убийство совершено мужчиной, с такой силой убийца загнал нож в сердце несчастного. Рядом с убитым сидел тот самый тип, с зализанными волосами, который вышел за нами в туалет. Он уверял, что у него болел живот и он трижды выходил в туалет. Видимо, во время его отлучек убийца подошел и ударил ножом несчастного. И сразу прикрыл тело пледом. Отпечатков пальцев, конечно, не нашли. Убийца был не настолько глуп, при современных методах дактилоскопии проверить двести человек – не проблема.

Но отпечатков не было. Поэтому соседа убитого задержали, попросив его остаться для беседы с комиссаром, остальных же отпустили, переписав данные, в частности, где каждый из нас будет останавливаться. И конечно, менять адрес, который вы дали в полиции, никому не рекомендовалось. Иначе мы могли создать сами себе большие проблемы. Широкомордого, который следил за мной, тоже допрашивали. Я обратил внимание на его мощные руки – такой вполне мог ударить ножом в сердце так, что жертва и не вскрикнет. Но Широкомордого допросили и отпустили даже раньше меня. Выяснилось, что у него, кроме визы, есть еще и командировочное удостоверение, он представитель какой-то фирмы. Может, я ошибался и мне только показалось, что он за мной следит? Но вряд ли… А тот, убитый, – его напарник? Сам ли он убрал его? Или это сделал кто-то третий? Вопросов куда больше, чем ответов. Знаю только, что голландская полиция мне немного помогла, как и это неожиданное убийство в самолете. Теперь мне не нужно ничего придумывать, чтобы сообщить моим преследователям, где именно я собираюсь оставаться во время допроса. Я говорил достаточно громко, чтобы все пассажиры могли слышать, какой адрес я называю.

Этого-то мне и нужно. Я не имею права уходить из-под наблюдения моих господ преследователей. Представляете, какая у меня сложная задача? Знать, что за тобой наблюдают, видеть, кто тебя «пасет», но делать вид, что ничего не подозреваешь. Валять дурака! Только в этом случае можно надеяться на успех моей миссии.

Меня отпустили очень поздно. Амстердамский аэропорт славится своим сервисом, но мне некогда было прохлаждаться в его шикарных помещениях. Я быстро вышел из аэропорта, сел в первое попавшееся такси и попросил отвезти в «Гранд-отель». Это недалеко от вокзала. Собственно, я сразу заявил, что буду жить именно в этом отеле. Там всегда останавливается много туристов из стран СНГ. Сейчас, правда, после августовского кризиса, там наверняка будет гораздо меньше гостей…

Я сижу в такси, которое везет меня в центр Амстердама. Я уже несколько раз бывал в Голландии. Как давно это было, словно в прошлой жизни. События до девяносто первого года воспринимаются теперь как совсем другая жизнь, другая эпоха. В последние годы я стал верить в разного рода гороскопы. Ведь действительно Нострадамус предугадал множество событий, которые произошли и в прошлом, и в нынешнем веке. Я всегда относился с большой долей иронии ко всякого рода предсказаниям. В конце семидесятых мне показали один из катренов Нострадамуса, где было сказано, что в «северной стране» власть захватят безбожники, и их правление будет длиться семьдесят три года и восемь месяцев. Я тогда еще посмеялся над этим «гаданием». Получалось, что Советский Союз или власть в Советском Союзе рухнет летом девяносто первого. Всем это предположение тогда казалось бредом, дикостью. Вторая сверхдержава мира, тысячи боеголовок, самая сильная в мире сухопутная армия, десятки танковых дивизий, готовых в считаные сутки оказаться у берегов Ла-Манша, самые мощные спецслужбы в мире, огромная партия, власть которой казалась безграничной, – да разве кто-нибудь в мире мог предположить, что великая империя рухнет за несколько лет! Что колосс, выдержавший стальной натиск дивизий Гитлера, сумевший восстановить свое хозяйство после такой разрушительной войны, запустивший в космос первый спутник и первого человека, – что подобный колосс окажется даже не глиняным, а бумажным. Достаточно было разрешить говорить правду весной восемьдесят девятого во время Первого съезда Советов, как через два года вся система рухнула. Рухнула, оставив под обломками миллионы человеческих судеб от Камчатки до Калининграда.

Да, как ни крути, Нострадамус оказался прав… Но он сказал еще несколько неприятных вещей, например, что в августе девяносто девятого на Париж упадет огромный метеорит. Честно говоря, я верю астрономам, которые уверяют, что таких метеоритов пока что не просматривается. Но выяснилось, что впервые за две тысячи лет все планеты Солнечной системы именно в августе выстроятся в форме креста и в центре будет находиться наша Земля. Именно летом девяносто девятого. Неужели конец света все-таки состоится? Хотя я почему-то думаю, что Париж все-таки выстоит. И человечество не погибнет. Правда, три девятки – это перевернутые три шестерки, пресловутый знак дьявола. Впрочем, и до августа мне еще нужно дожить. Я думаю, что мой крест поближе. Но даже если меня и не будет, то останутся мои родные, мать, моя дочь, и мне хотелось бы, чтобы прекрасный месяц август не принес им новых неприятностей.

Я еду и смотрю в окно такси.

Голландцы умудрились отвоевать у природы узкую полоску земли и построить на ней свою страну – страну тюльпанов. А мы, граждане бывшего Советского Союза, умудрились потерять все, что имели, потерять самую большую страну в мире, разодрав ее на части и перессорившись друг с другом.

…Я поступил в политехнический, и мне нравилась моя будущая профессия. Меня назначили старостой группы. В деканате, видимо, считали, что я самый дисциплинированный студент, потому что я почти не прогуливал и хорошо учился все четыре года. А перед тем, как должен был получить диплом и назначение на работу, меня вдруг пригласили в КГБ. Разговор получился длинный. Сначала меня долго расспрашивали, потом говорили о геройских заслугах моего отца. К тому времени, когда я кончал институт, он уже серьезно болел. Сказывались его раны, да и вся нелегкая жизнь.

Но когда мне неожиданно предложили поехать на учебу в Москву, чтобы потом стать офицером КГБ, я сначала опешил. Мне казалось, что во мне нет ничего такого, что могло бы прельстить этих товарищей из нашего местного управления. Оказалось, что есть. Тут сыграла роль и судьба моего деда – латышского стрелка, и судьба отца – профессионального разведчика, который несколько лет провел за рубежом нелегалом. Я, конечно, обещал подумать, но твердо решил отказаться. Вернувшись домой, я узнал, что отца увезла «Скорая».

Домой он больше не вернулся. Операция уже не могла его спасти. В последний день я был у него в больнице. Он посмотрел на меня тем самым пронзительно-спокойным взглядом, каким иногда смотрел на людей, тихо прошептал:

– Жизнь, Эдгар, – это сложная штука. Живи так, как тебе подсказывает твоя совесть. И береги мать.

Больше он не сказал ничего. А через месяц я уже уезжал в Москву, на учебу в Высшую школу КГБ. Тогда мне казалось, что это правильное решение, что отец одобрил бы мой выбор. Уже закончив школу и вернувшись в Ригу, я начал понимать, что отец был прав. И далеко не все, что нам говорили про нашу историю, правда. Да, тысячи латышей были сосланы в Сибирь, погибли в сталинских застенках, когда маленькую Латвию «присоединили» в сороковом году. Для коммунистов это было освобождение, для националистов – оккупация. И у каждого была своя правда.

Конечно, я вступил в партию. В семидесятые годы офицер КГБ не мог не быть членом партии. Но я не просто носил при себе партбилет – исправно платил членские взносы и посещал партийные собрания, я приобретал определенный опыт, имея доступ к информации. В те годы я узнал о позорном прошлом наших националистов, запятнавших себя предательским сотрудничеством с фашистами. Для меня любой, кто работал на гитлеровскую Германию, однозначно являлся предателем своего народа. Но и коммунисты были далеко не ангелами и не всегда действовали в интересах латышей. Но нам приходилось жить и служить режиму, зная несколько больше, чем остальные советские граждане.

…В центр города мы попали только в девятом часу. Может быть, «Гранд-отель» действительно классная гостиница, но мне так не показалось. Мой номер, расположенный в новом корпусе, представлял собой маленькую комнатушку, где к столику невозможно было пробраться, а окно заслоняла стена какого-то здания. Фантастическими были только цены: триста-четыреста долларов за право жить в центре города, имея не такие уж роскошные условия.

Размышления о том о сем не сбивали меня с главной мысли – я собрался идти к вокзалу. Тот, кого убили в самолете, назначил встречу на девять часов вечера. От гостиницы до вокзала ходу минут десять – можно особенно не торопиться. У меня даже осталось время, чтобы купить по дороге сандвич с сыром, ужин мне, видимо, не светил.

Конечно, я рисковал. Я понимал, что могу глупо подставиться, скажем, вызвать подозрение у голландской полиции. Ведь я ничего не знал об убитом, о его связях. Но и сидеть в отеле я не мог. Моя «свита» обязательно появится завтра. Эти люди ни за что не оставят меня одного. Я могу оторваться от наблюдения сейчас или никогда. И я решился!

Улица, которая вела к вокзалу, как бы отсекала центральную часть города от знаменитого «розового» квартала. Вообще-то его нужно бы назвать «красным» из-за алых занавесок, которые задергивали проститутки, когда в их номер входили мужчины. Это было зрелище, бьющее по нервам новичков, впервые попадавших в подобные места. Представьте себе обилие полураздетых женщин за стеклами комнат-«аквариумов», похотливых лиц. Особенно откровенно вели себя негритянки – они вертели языком, подмигивали, извивались в свете неоновых ламп, как жирные змеи в ожидании жертвы.

До начала девяностых годов жрицами любви были в основном негритянки и женщины из Индонезии. Встречались и крашеные блондинки европейского типа, спрос на которых был всегда достаточно устойчив. После развала стран так называемого соцлагеря в Амстердам ринулись тысячи «ночных бабочек» из восточноевропейских стран, что привлекало сюда толпы молодых оболтусов, которые ходили глазеть на низкопробное зрелище. Меня всегда поражала цена унижения – какие-то жалкие пятьдесят гульденов (около тридцати долларов)! За эти деньги вы могли открыть дверь, войти в комнату любой из женщин и получить от нее купленное по дешевке подобие наслаждения. То ли из-за брезгливости, то ли потому, что нам нельзя было посещать такие места и я подсознательно внушил себе отвращение к представительницам второй древнейшей профессии и их дружкам-наркоманам, болтающимся в кварталах, но при одной мысли, что я могу воспользоваться их услугами, меня бросало в дрожь.

Я не был прописным ханжой. И даже дважды в своей жизни пользовался услугами проституток. Но это было в Риге и в Москве. Один раз, когда я еще учился в институте и мы поехали к кому-то на дачу, вызвав девочек «по договоренности». В другой раз в Москве, в гостинице «Россия», где девица деловито обходила все номера, ища «клиента». Позвонила и ко мне в номер, и наше недолгое общение закончилось моим грехопадением.

С трудом вспоминаю ее лицо, но помню лишь чуть расплывшееся тело и наглый взгляд. Кажется, ее звали Белла. Такие особы любят называть себя короткими именами – вроде кличек. Девица действовала с профессиональным напором. Протянула мне презерватив, а когда все закончилось, прошла в ванную и приняла душ. Да, она заранее взяла пятьдесят рублей – по советским меркам очень много – и удалилась, даже не спросив, как меня зовут. А зачем?..

Амстердамский «розовый» квартал вызывал стойкое ощущение гадливости – продажная любовь напоказ.

Вот отдернулась очередная занавеска, самец ушел, самка готова к новому совокуплению. Она похотливо потягивается.

У центрального входа в вокзал почти безлюдно. Несколько бродяжек толпятся бесцельно у дверей. Они никому не мешают, и им никто не мешает, редкие прохожие просто обходят экзотическую группу. Чуть подальше, прислонив к стене свои велосипеды, целуется молодая парочка. Наверное, студенты. Я перехожу трамвайную линию. Подхожу к стоянке такси, здесь пусто. Тоже обычная картина: машины такси ждут клиентов, не наоборот – как недавно еще в нашей стране. Впрочем, теперь их еще меньше, такси не пользуется спросом из-за дороговизны.

Гостиница «Виктория». Здесь тоже пусто. Заходи и селись. Без всякой брони или предварительной заявки от всяких могучих организаций… Ко мне так никто и не подходит. Может, и не подойдут… Снова ловлю себя на мысли, что продолжаю, как обычно за рубежом, сравнивать «их» и «наши» порядки. Теперь это неактуально, но почему-то охватывает ностальгия по старым временам. В них было все – и хорошее, и плохое. Крушение назревало давно. Но разве мы предполагали, что все рухнет так скоро и так страшно?..

Я принимаю решение подойти прямо к центральному входу. Если меня решили убрать, то уберут прямо здесь, у вокзала, и никто не сможет меня защитить. Ни тут, ни в другом месте. Что-то, во всяком случае, прояснится. Я не думал, что убийства начнутся в самолете. По моим расчетам, это могло быть только в Голландии. Но я ошибся. В чем еще я ошибся?

Я вхожу в здание вокзала. Сворачиваю налево, к туристическому офису. Он уже давно закрыт. Я смотрю на билетные кассы и поворачиваюсь, чтобы выйти из здания. И тут за своей спиной слышу голос:

– Хорошо, что вы пришли, господин Вейдеманис. Мы должны обсудить с вами некую общую проблему.