Тайна Земли

Она замолчала и мы с Торренсом в изумлении уставились друг на друга.

– Но, мадам! – воскликнула я, не в силах сдержаться, – Мы проделали весь этот путь из Америки, с большими личными неудобствами и расходами, в ответ на письма вашего отца, и если он откажется помочь нам теперь, мы разорены.

– Это невозможно – совершенно невозможно, уверяю вас, мои дорогие сэры, – следить за перепиской моего отца. Он отвечает на все, что находит в бумагах, касающихся патентов. Это прискорбно, глубоко прискорбно, но ничего не поделаешь. Общественность неоднократно предупреждали в газетах, и мы не можем сделать ничего другого.

– Это действительно очень прискорбно, – сказал Торренс, – но позвольте спросить вас, мадам, если бы я смог продемонстрировать, к вашему полному удовлетворению, неоценимую пользу моего воздушного корабля, можно ли было бы побудить вас помочь в его строительстве?

– Увы, мой дорогой сэр, у меня нет средств!

Наступило тягостное молчание, в котором, как мне показалось, был виден конец всего происходящего. Мысленно я пробежался по счетам нашей наличности и примерно прикинул, как долго они еще продержатся. Как бы мы ни злоупотребляли жильем миссис Твитчем, я предвидел, что нам придется покинуть его в поисках более худшего.

– Неужели нет ничего, что могло бы побудить вас проявить интерес к нашей затее? Помните, это изобретение века. Все существующие железные дороги, все телеграфы будут считаться ничтожными по сравнению с ним, когда он будет построен и получит коммерческую значимость. Помните также, что требуемая незначительная сумма будет возвращена в десять раз в течение шестидесяти дней. Помните, моя дорогая мадам, что, отказываясь помочь нам, вы выбрасываете величайшее материальное благословение, которое только может обрести человек. Это мечта веков – кульминация всех надежд. Подумайте хорошенько, прежде чем отказываться!

Я был так взволнован, что говорил более серьезно, чем когда-либо прежде, понимая, что если мы потерпим неудачу с "Уэтерби и Харт", то станем изгоями. Но весь мой энтузиазм и все красноречие моего брата были тщетны.

– Дело не в том, что я не хочу, а в том, что я не могу, – повторила дама, которая на самом деле не казалась лишенной сочувствия или должного понимания ситуации.

– Значит, у вас нет друзей, – продолжал я, – которых можно было бы убедить принять участие в изобретении, я бы сказал, открытии, ибо это действительно скорее открытие, чем что-либо другое?

– Большинство наших друзей уже потеряли деньги из-за увлечения или слабости моего отца, и я не осмеливаюсь затрагивать эту тему ни с кем из них.

Мы встали, чтобы уйти, поблагодарив даму за ее объяснения и проявленный интерес. У двери Торренс остановился.

– Я чуть было не забыл, – сказал он, – ваш отец говорил нам о сарае, который он готов предоставить в наше распоряжение, если он понадобится нам для мастерской. Предложение еще в силе?

Дама улыбнулась и сказала, что не может отказать в такой простой вещи, особенно когда мы проделали такой долгий путь и вправе ожидать многого. Мы поблагодарили ее, попрощались и ушли.

Мы снова прошли по цементной дорожке между кустами самшита и через железные ворота. Когда мы снова вышли на открытое шоссе, Торренс повернулся ко мне и с удивительным безразличием сказал:

– Выглядит так, будто мы потерпели поражение, старина, но это не так. Эти люди только разожгли во мне решимость, и я построю воздушный корабль, несмотря ни на что.

Как я уже говорил, мой брат был необыкновенным человеком; он обладал плодовитым умом, несгибаемой волей и вместе с тем скрытностью, которая иногда раскрывалась даже передо мной. Мы шли молча; будущее выглядело черным и неутешительным, и у меня не хватало смелости обсуждать его. Когда мы достигли реки, уже стемнело, и маленькая лодка шла по Темзе среди бесчисленных огней, отражавшихся на воде длинными, дрожащими линиями. Мельчайший предмет привлекал мое внимание, и я стал размышлять о душевном состоянии пассажира, который насвистывал знакомую мелодию у моего локтя. Я смотрел через поручни на черную воду внизу и думал о том, каково это – утонуть, и сколько людей пытались сделать это в этих водах. Я представил себе их трупы, все еще лежащие на дне, и прикинул, сколько лет потребуется, чтобы распался скелет человека, после того как рыбы съедят всю плоть с его костей. Затем в тусклом свете я увидел Торренса, проходящего мимо человека, который держал румпель. Он молчал, и я не стал его беспокоить. Возможно, он не видел меня, во всяком случае, мы шли по разные стороны палубы, каждый погруженный в свои мысли. Наконец мы встретились, как бы случайно, хотя я целенаправленно пробирался к нему.

– Ну, старина! Как дела? – воскликнул он с сердечностью, которая меня поразила.

– Ничего, – ответил я, – только хотел спросить, почему ты задал этот вопрос о сарае.

– Потому что я подумал, что это может быть полезно, – ответил он.

– И для чего же, скажи?

– Для постройки воздушного корабля, если уж на то пошло. А ты думал, что он мне нужен для бильярдной?

– И как же ты сможешь построить воздушный корабль без "Уэтерби и Харт"? – поинтересовался я.

– Я не совсем готов ответить на твой вопрос. Но я и раньше преодолевал трудности, преодолею и эту. Не волнуйся, Гурт! Воздушный корабль будет построен.

Его голос был уверенным и показывал такое безразличие к серьезности нашего положения, что я смотрел на него в изумлении. Больше сказать было нечего, и мы снова разошлись в разные стороны.

Я снова приступил к тщательному изучению окружающей обстановки – реки, огней, самой лодки и, наконец, своих попутчиков. Занятый этим, я пропустил без внимания несколько остановок, как вдруг меня заинтересовал негромкий, но оживленный разговор двух мужчин, которые находились напротив меня, один стоял, другой сидел. В той части палубы, где мы находились, было почти темно, но вскоре сидящий мужчина слегка сдвинулся с места, чтобы освободить место для другого, когда они оба оказались в поле зрения тускло горящего фонаря, и я с удивлением увидел, что один из мужчин – мой брат. Незнакомец был грубым, грязным на вид моряком, и эта пара, как я уже сказал, была глубоко поглощена разговором, которым они, очевидно, были заняты уже некоторое время.

– Да, чужестранец, – сказал моряк, – ты можешь верить мне или не верить, как тебе угодно, но у меня достаточно доказательств того, что я тебе говорю, и три раза меня запирали вместе с сумасшедшими за то, что я придерживался правды и не лгал.

– И ты говоришь, что можешь это доказать? – спросил мой брат низким тоном.

– Да, и сделаю это!

– Это слишком невероятно. Ты изумляешь меня! Я не могу этого постичь! – сказал Торренс едва слышным голосом, который, как я заметил, был намеренно приглушен.

– И в самом деле, вы можете вполне считать все это таковым, и даже больше. Когда я впервые узнал об этом, то, по крайней мере, был близок к безумию, но с тех пор, как меня заперли, я больше не говорю об этом, но когда я услышал, как вы, парни, судачите о воздушном корабле, я понял, что вы из тех, кто не прочь поговорить. Для меня это неважно – я не смогу прожить долго, и мне не хотелось бы, чтобы этот секрет умер вместе со мной. Я спускаюсь вниз по реке на "Кенгуру", это судно оборудовано как больница для калек и тому подобных. Мне там очень уютно, и я сомневаюсь, что когда-нибудь прицеплюсь к какому-нибудь другому судну в поисках дома по эту сторону от Дэви Джонса.

– Но, конечно, вы позволите увидеться с вами снова, – сказал Торренс, когда мужчина сделал движение, чтобы покинуть лодку на причале, к которому мы приближались.

– Конечно, позволю. Я не забуду вас, – он постучал себя по груди, как бы ссылаясь на записку, которую, как я предполагал, дал ему Торренс. – И я тоже сдержу свое слово и докажу каждый вздох, который я сделал с вами сегодня ночью. Пока!

Мужчина поспешно покинул лодку, и на следующую пристань мы высадились сами.

Глава III

Шел снег, и земля уже стала белой, когда мы добрались до нашего скромного жилища. Всю дорогу из Грейвсенда меня поражала переменчивая натура моего брата: в один момент он был оживлен, в другой – задумчив и уныл. На мой вопрос о необычном знакомстве, которое он завел на корабле, он просто рассмеялся и сказал "чудак", полностью игнорируя обрывки подслушанного мной разговора между ними. В таком настроении я решил оставить его в покое, будучи уверенным, что если и есть что-то стоящее, то я это услышу.

Мы поспешно осмотрели свои владения, чтобы убедиться, что в наше отсутствие ничто не было потревожено, а затем, с чувством уверенности в хозяйке, снова отправились в бурю в поисках еды. Мы ничего не ели с раннего утра и были почти голодны. Найти наш небольшой ресторанчик оказалось несложно, а свет и тепло внутри ободрили даже мою унылую душу.

Усевшись в алькове за аппетитным столиком, Торренс пододвинул ко мне меню, но я умолял его выбрать ужин самому, причем выбрать самые дешевые и объемные блюда.

– Чепуха! – ответил он, – Я голоден и собираюсь съесть еще один нормальный ужин. Если нам суждено отправиться к дьяволу, какая разница, в понедельник или в субботу?

Я никогда не мог спорить с Торренсом; у него во всем был свой путь, и все же мы никогда не ссорились.

Перед нами поставили изысканный ужин и большой кувшин пива; ужин обошелся дороже завтрака.

– Не знаю, как это так, – сказал Торренс в разгар поедания огромной отбивной, – но что-то мне подсказывает, что я никогда не был рожден для голода!

После ужина мы зажгли сигары и, задернув шторы в нашем алькове, продолжали сидеть и курить за чашкой кофе. Мы пыхтели уже несколько минут, когда Торренс, сунув руку в карман, достал деньги, которые я дал ему утром, вместе со своими собственными, и, положив стопку на стол, сказал:

– Теперь слушай! Мы разделим эти деньги на две равные части, и каждый возьмет свою часть. Неизвестно, что может случиться с нами, и лучше искать удачу по отдельности, чем вместе. Если мы пойдем одним путем, то встретим одинаковые трудности, а если разделимся, то шансов на удачу будет вдвое больше, и тот, кто первым поймает ее, сможет помочь другому. Это будет стоить не дороже, чем жить под одной крышей, за исключением того, что мы заранее заплатим за наши кровати, но другие соображения с лихвой компенсируют эту потерю, которая, в конце концов, может и не быть потерей. Возможно, нам предстоит пережить очень трудное время, но в конце концов мы справимся, не сомневайся. А теперь не мори себя голодом, старик, и не затыкай рот, а копай-копай-копай. Проталкивай свою рукопись – жми на рычаги – бросайся на все, что увидишь, но не унывай, и, прежде всего, пиши регулярно и держи меня в курсе.

Сердце у меня защемило, потому что я не мог смириться с мыслью, что мне придется покинуть Торренса. Он был лидером во всем, и с самого раннего детства я всегда верил, что то, что не может сделать Торренс, не может быть сделано вообще. Я привез с собой несколько рукописей, для которых надеялся найти издателя, но теперь сама мысль об этом была отвратительна. Я не мог ответить, и Торренс продолжал:

– Завтра утром, после завтрака, я покину тебя. Не спрашивай, что я собираюсь делать, потому что я не знаю, но я отправляюсь на поиски удачи и буду во многом полагаться на свои мозги янки, которые помогут мне выйти на первое место в этой игре. Не жди меня, пока не встретишь, но я либо напишу, либо вернусь, когда будет что рассказать.

– Ты собираешься вернуться в Грейвсенд? – спросил я.

– Возможно; но не приставай ко мне с вопросами. Во-первых, тебе не стоит знать, что я делаю, а во-вторых, мне не поможет, если ты будешь знать. Ты можешь представить меня строящим воздушный корабль, или управляющим галантереей, или кем угодно, но помни, что когда бы я ни столкнулся нос к носу с удачей, ты обязательно об этом узнаешь; и я только прошу тебя делать то же самое по отношению ко мне.

Я подал ему руку, и мы заказали две порции бренди и бутылку "Аполлинариса".

Пока мы расправлялись с этим и все еще курили сигары, портьеры нашего алькова внезапно раздвинулись, в проем просунулось грубое, небритое лицо и так же быстро удалилось. Хотя это было всего лишь мгновение, я узнал в этом лице моряка, которого видел на пароходе на Темзе. Торренс нахмурился, но не выглядел удивленным.

Когда мы встали, чтобы уйти, Торренс настоял на том, чтобы оплатить счет из своей доли, что он и сделал, и тут, когда мы уже собирались выйти на шумную улицу, из одного из альковов к нам подошел тот же грубый, грязный на вид моряк.

– Еще пару слов с тобой, незнакомец, – сказал он, подойдя к Торренсу и прикоснувшись к его шляпе.

– Конечно, – ответил он, как будто никогда раньше не видел этого парня, а затем, повернувшись ко мне, Торренс добавил:

– Не мог бы ты подождать минутку, Гурт, пока я поговорю с этим человеком? – и, не говоря больше ни слова, они вошли в один из альковов.

Я развлекался тем, что рассматривал рыбок в аквариуме, стоявшем недалеко от входа, и наблюдал, как крупные хлопья снега падают на стеклянную панель двери. Сколько времени я просидел так, трудно сказать, но оно показалось мне бесконечным. Моряк предусмотрительно задернул за собой шторы, поэтому невозможно было услышать, о чем они говорят, и даже звук их голосов заглушался звоном посуды, топотом официантов и шумом прибывающих и уходящих гостей. Наконец беседа закончилась, брат вышел с довольно необычным, как мне показалось, выражением лица, и мы отправились домой.

– И что ему нужно? – спросил я, когда мы шли по тротуару.

Торренс рассмеялся, а затем, словно раздумывая, что ответить, сказал:

– О, он сумасшедший! Хочет получить ссуду в двадцать фунтов под дом и участок, которые, по его словам, принадлежат ему в Дептфорде. Моряки вообще капризны, знаете ли, и я решил немного поговорить с ним, чтобы узнать его идеи и понять, стоит ли нам рисковать, имея возможность стать владельцем его собственности. Но я убежден, что этот парень – сумасшедший.

– Если он сумасшедший, то ты, наверное, еще больший! – воскликнул я, а затем, чувствуя, что он засыпает меня чепухой, чтобы избежать расспросов, я свернул тему и начал говорить о погоде. Мы больше не упоминали о моряке, и я пришел к выводу, что Торренс просто наткнулся на какого-то беднягу, который, по его мнению, может быть ему полезен, хотя каким образом, я не мог себе представить.

На следующее утро мы расстались, и я помахал Торренсу рукой на прощание, когда он занял свое место в омнибусе с сумкой Гладстона и зонтиком. Я стоял и смотрел ему вслед, пока автобус не свернул за угол, а затем направил свои шаги в сторону Патерностер-роу.

Я не собираюсь томить себя перечислением горьких разочарований, которые я претерпел в этом квартале города, да и для определения Этлбриджей как подлинных участников чудес, о которых мне предстоит поведать, важно лишь упомянуть тот факт, что фирма "Крамб и Крампет" после долгих переговоров об условиях, долгих и утомительных обсуждений заслуг и качеств в конце концов отказалась от моей книги, равно как и от всех более коротких работ, представленных им; факт, который эти джентльмены, несомненно, запомнят, если их внимание будет привлечено к нему.

Наше жилье и так было унылым, но теперь, когда я остался один, оно казалось невыносимым. Помимо моих собственных мрачных чувств, я был вынужден разделять чувства моей хозяйки, которая постоянно досаждала мне рассказами о своих финансовых трудностях, о своей неспособности платить за жилье и о страхе, что ее выселят. Вопреки моему здравому смыслу, ей удалось уговорить меня одолжить фунт, чего я не мог себе позволить, но я сделал это, отчасти из сочувствия, а отчасти чтобы избавиться от ее назойливости.

Теперь я занялся подготовкой статьи о психологической эволюции обезьяны, которую я надеялся разместить у другого издателя и которая, если бы она была закончена, я не сомневаюсь, имела бы успех; но обстоятельства вмешались до завершения последних страниц, что заставило меня отказаться от работы, и поэтому мир должен был пострадать. Я продолжал работать без остановки больше недели, а затем стал с тревогой ожидать возвращения брата и совершил несколько долгих прогулок в том направлении, откуда, как я полагал, он должен был прийти; но я не встретил его и возвращался домой, каждый раз немного удрученный. В эти вечера я рано ложилась спать, не имея никого в компании и не имея возможности позволить себе развлечений вне дома. По истечении десяти дней я стал настолько экономным, что был вполне удовлетворен состоянием своих финансов и чувствовал себя легче душой, чем когда-либо с момента приезда. Тем не менее, я не нашел ничего, чем можно было бы заняться, кроме как писать, и будущее было неопределенным.

Воскресное утро было темным и мрачным, и, поскольку прошло уже почти две недели с тех пор, как Торренс покинул меня, я начал с растущей тревогой думать о том, что с ним стало. Я вправе был ожидать его появления, но с момента его отъезда я не видел и не слышал от него ни слова. Могло ли что-то случиться? Я не верил в это и, зная, как он не любит писать письма, списал все на то, что он занят; и я искренне надеялся, что с пользой. Тем не менее, я провел день в мрачных предчувствиях и решил отправиться в Грейвсенд на следующее утро. Однако вечером, когда я собирался идти в свою комнату, слуга передал мне письмо, и я не сразу понял, насколько я встревожен, пока не прочитал его. Письмо было следующего содержания:

"20 Узкий переулок, Грейвсенд.

Воскресное утро.

"Дорогой Гурт! Извини, но я не смогу приехать сегодня, как рассчитывал. Постараюсь приехать до следующего дня Господня. Как дела с книгой? Держи язык за зубами и не унывай,

твой, Торри".

Это было не очень-то большое письмо, но это было лучше, чем ничего, и я был благодарен за него. Я положил письмо в карман и на время оставил все мысли о Грейвсенде. Очевидно, Торренс нашел себе занятие, и я не считал его человеком, способным долго трудиться впустую, но чувствовал, что его мучает то, что он не сказал мне, в чем дело. Правда, я никогда не писал ему, что он велел мне делать под опекой Уэтерби, если будет о чем писать, но поскольку этого не было, я чувствовал оправданность своего молчания. Однако теперь я должен был скоро его увидеть и утешал себя мыслью, что все в порядке.

В течение последующей недели я ответил на несколько объявлений в надежде найти работу, так как, несмотря на испытываемое удовлетворение от своей способности экономить, бывали моменты, когда размышления о том, что я совершенно ничего не зарабатываю, настигали меня с такой силой, что я впадал в уныние и с радостью принял бы все, что сулило хоть малейшую прибыль. Но все попытки найти работу были безрезультатны; очевидно, Лондон был переполнен.

Прошла еще одна неделя без Торренса, и когда наступило следующее воскресенье, и он не пришел, я стала не только проявлять нетерпение, но и злиться. Почему он не забежал ко мне? Это, конечно, казалось странным. Если бы он так настойчиво не просил меня оставить его в покое, я бы уже давно уехала в Грейвсенд. Но я едва осмеливалась выходить из дома, боясь, что он придет и уйдет в мое отсутствие.

Через несколько дней после этого произошел случай, поставивший меня в крайне затруднительное положение. Моя хозяйка пришла ко мне со слезами на глазах и сказала, что если я не смогу собрать десять фунтов, то лишусь дома. Она заверила меня, что если я предоставлю ей хоть часть денег, то она предоставит их, но зачем вдаваться в подробности – у меня отняли гораздо больше, чем я мог позволить себе потерять; я потерял друга и подорвал свои шансы на успех, и не только хозяйка лишилась собственности, но и все ее постояльцы. Я был вынужден сразу же искать новое жилье, причем с сильно урезанными средствами. Теперь все выглядело очень скверно, и я был твердо уверен, что богадельня находится в соседнем квартале и что я могу столкнуться с ней в любой день без предупреждения. Я сразу же написал Торренсу, чтобы сообщить ему об изменениях в моем положении и обстоятельствах и настоятельно попросил его немедленно приехать для совета. По обратной почте я получил следующий ответ:

"20 Узкий переулок, Грейвсенд.

"Дорогой Гурт! Сожалею, что тебе не повезло, но не переживай из-за пустяка. Горсть золота, более или менее крупная, не стоит и внимания. Нищий может поднять ее на Лондонском мосту, не став от этого лучше, и, как я тебе уже говорил, день или два в оранжерее его величества рано или поздно не будут иметь большого значения в вечности. Я приеду к тебе через день или два и буду искать тебя в твоей новой квартире. А пока радуйся, что так дешево отделался, и не волнуйся. Я был ужасно занят.

С уважением, Т."

Мой брат всегда относился ко всему легко, но в этом письме он просто затмил самого себя. Я не сомневался, что он нашел какую-то работу.

Я снова был вынужден платить вперед за новое жилье, и мои запасы наличных тревожно уменьшались. Если Торренс не придет в ближайшее время, меня арестуют как бродягу.

Примерно через три дня после этого, когда я уже собирался отправиться в Грейвсенд, ничего не зная о брате после его письма, к двери подъехал фургон, и из него вышел Торренс.

– Ну, старина! – сказал он как можно веселее, – рад, что наконец-то нашел тебя. Но что заставило тебя переехать в такое место, как это?

Он с неприязнью посмотрел на грязный, унылый дом, который я выбрал для проживания. Я все объяснил, пока мы поднимались по ступенькам, даже назвал ему до копейки сумму денег, которая у меня осталась. Вместо того чтобы удивиться, он только рассмеялся и, повернувшись к извозчику, бросил ему деньги за проезд с солидным запасом, после чего мы вошли в дом. Расточительность брата всегда удивляла меня, но в наших нынешних обстоятельствах его безразличие к деньгам казалось непростительным.

Торренс с отвращением оглядел мою маленькую комнату.

– Мне не нравится это место, – сказал он. – Нам нужно переехать из него.

– Когда? – спросил я в изумлении.

– Сейчас! – ответил он.

– Это самое дешевое жилье, которое я смог найти.

– Наверное, так и есть! – ответил он.

– Но даже если ты зарабатываешь какие-то деньги, не будет ли неразумно их тратить? Не забывай, что я ничем не зарабатываю.

Торренс улыбнулся и сказал:

– А сейчас, Гурт, не надо читать мне нотаций, а закажи вместо этого четырехколесную машину – может быть, лучше сказать, пару, потому что я хочу перевезти все наши трофеи разом, пока они не слишком сильно пропитались этими кварталами, и… Ты что-нибудь задолжал?

Я объяснил, что уже заплатил вперед, что однажды мы уже потеряли деньги таким образом, и что я надеюсь, что он не позволит нам еще больше растрачивать наши средства; но Торренс был настроен решительно, и менее чем через час мы оказались в комфортабельном экипаже, с нашим багажом наверху. Когда водитель, собираясь закрыть дверь, на мгновение замер, чтобы принять заказ, я услышал, как мой брат совершенно отчетливо произнес:

– Отель "Мустафа"!