Она смеется, как мать. Могущество и причуды наследственности

Однако американский расизм тех лет разделил людей на гораздо более тонкие слои, чем просто черные и белые. Приверженцы евгеники утверждали, что северные европейцы превосходят население остальной части континента. При этом они снова апеллировали к работе Годдарда на острове Эллис и проведенным с призывниками тестам, которые итальянские, русские и еврейские иммигранты выполнили хуже других. То, что эти солдаты призваны из семей, лишь недавно приехавших в США, было проигнорировано.

Гарри Лафлин, работавший с Девенпортом в Евгеническом архиве, представил в Конгресс доказательства, что иммиграция несет угрозу загрязнения американскому генофонду. «Вывод таков: иммигрантов надо проверять и изучать их происхождение, чтобы не допустить притока дегенеративной “крови”», – заключил он^[250]. В 1924 г. Конгресс ужесточил правила иммиграции, приняв Закон о национальном происхождении, согласно которому в страну не допускались нежелательные национальности.

Известность «Семьи Калликак» вышла далеко за пределы Америки. В 1914 г. книга Годдарда была опубликована в Германии и имела большой успех. На протяжении многих лет немецкие врачи говорили о необходимости государственной программы по получению потомства от лучших родителей наряду со стерилизацией непригодных^[251]. Когда Адольфа Гитлера заключили в 1924 г. в тюрьму, он там прочитал книгу о наследственности и узнал о семье Калликак. Вскоре после этого Гитлер написал “Mein Kampf”, в которой, имитируя американских евгенистов, утверждал, что стерилизация неполноценных людей – «гуманнейший шаг, совершаемый человечеством».

После прихода Гитлера к власти ужасающе много немецких ученых и врачей охотно присоединилось к его кампании по изменению человечества. «Глава германской этноимперии – это первый государственный деятель, превративший положения науки о наследственности и евгеники в руководящие принципы государственной политики», – заявил генетик Отмар фон Вершуер^[252]. В 1933 г., когда Гитлер захватил власть, вышло новое немецкое издание книги «Семья Калликак». Переводчик Карл Вилкер в предисловии ясно показал, насколько важной была книга Годдарда для нацистов.

Вилкер писал: «Вопросы, которые Генри Годдард в то время лишь аккуратно затронул… привели к созданию закона, предотвращающего появление слабых и больных потомков. По-видимому, ничто так четко не показывает важность проблемы генетической наследственности, как пример семьи Калликак»^[253].

Нацисты использовали «Семью Калликак» в качестве учебного пособия. В 1935 г. власти выпустили обучающий фильм под названием «Наследственность» (Das Erbe). В его начале двое пожилых ученых объясняют своим молодым помощницам законы наследственности. На фоне кадров с цветами, птицами, скаковыми лошадьми и охотничьими собаками они разговаривают о том, как создать новые породы животных и растений. Успех селекционера зависит от правильного выбора особей для получения потомства. То же самое верно и для людей. Лучший пример негативных следствий, появившихся по причине недостаточно серьезного отношения к планированию семей, – семья Калликак, описанная в «работе американского евгениста Генри Годдарда», – говорит один из немецких ученых.

Экран становится черным, и сверху появляется заголовок «Потомки лейтенанта Калликака». Лейтенант обозначен кружком, от него вниз спускаются две ветви – 493 «высококачественных потомка» от женщины из здорового рода и 434 «потомка низкого качества» от женщины с наследственным заболеванием.

Один из ученых объясняет: «Единственного предка с наследственным заболеванием оказалось достаточно, чтобы оставить большое количество неблагополучных потомков. Это всего лишь один пример из тысяч». Испытывая сочувствие к страданиям таких людей, необходимо предотвратить их размножение «любым способом».

После того как вся родословная появляется на экране, она сменяется цитатой из Гитлера: «Тот, кто не здоров и не велик духом, не должен способствовать сохранению своих страданий в теле своего ребенка»^[254].

В том же году, когда был выпущен этот фильм, нацисты организовали выставку, посвященную уходу за пациентами с наследственными заболеваниями. Посетители могли увидеть проявления многих нарушений здоровья, которые необходимо было искоренить. Врач вступал в диалог со скептически настроенным посетителем. Чтобы убедить того в важности евгеники, доктор рассказывал историю семьи Калликак. «Это исследование было инициировано и проведено под руководством американского профессора Годдарда, – веско говорил доктор. – Об этом даже книга есть».

Посетитель соглашался и спрашивал врача, проблемы всех ли представленных на выставке «калек и идиотов» являются следствием одной и той же причины.

«Да, – отвечал врач. – Тому только одна причина: наследственность»^[255].

Гитлер продолжал эту пропаганду, приняв блок законов о «расовой гигиене»^[256]. Суды по вопросам наследственного здоровья принимали от врачей заявления о том, что человек настолько нездоров, что ему нельзя иметь детей. Большинство утвержденных решений касалось слабоумных. Психиатры разрабатывали тесты на интеллект для таких судов. В одном из тестов испытуемым давали чемодан, книги, бутылки и другие предметы^[257]. Нужно было запаковать их в чемодан так, чтобы крышка легко закрывалась. От такого чемодана могла зависеть жизнь этих людей.

В течение года после принятия первого закона о расовой гигиене суды по вопросам наследственного здоровья утвердили более 64 000 стерилизаций, а к 1944 г. Германия стерилизовала как минимум 400 000 человек, среди которых были психически больные, глухие, цыгане и евреи.

В 1939 г. Гитлер расширил свою кампанию по борьбе со слабоумием, запустив программу уничтожения детей, признанных идиотами, и тех, кто имел уродства^[258]. Их родителям говорили, что дети умерли во время операции или из-за случайной передозировки успокаивающих средств. Вскоре детей начали умерщвлять за то, что они были малолетними преступниками, или просто потому, что они евреи. Затем Гитлер ввел программу ликвидации взрослых, которые содержались в специальных учреждениях из-за слабоумия или других нарушений. Перед уничтожением детям задавали вопросы, которые были бы вполне уместны в Вайнленде, например: «Вы можете назвать четыре времени года?»^[259]

Программа, известная под названием Т-4, в итоге унесла около 200 000 жизней. Ее масштабы неизмеримо превосходили все то, что нацисты пытались делать раньше. Поэтому им понадобилось создавать новые технологии убийства – в том числе газовые камеры. Евгеническая мечта Маккима стала реальностью.

__________

Лишь некоторые – очень немногие – сразу поняли суть истории с семьей Калликак. В 1922 г. журналист и политический обозреватель Уолтер Липпман перешел в наступление на страницах журнала New Republic^[260]. Он допускал, что исходно тесты Бине могли быть полезны для выявления детей, которым нужен специальный подход в обучении. Но затем, в руках таких людей, как Годдард, они использовались для создания чудовищных фальсификаций. «Утверждение, что средний уровень умственного развития американцев такой же, как у 14-летнего ребенка, нельзя назвать неточным. Нельзя назвать неверным. Это просто вздор», – писал он.

Вздором, по мнению Липпмана, было отношение к интеллекту как к чему-то незамысловатому – вроде роста или веса, – при том что психологи еще даже не дали ему определение. До сих пор интеллект был просто объектом, который измеряют тестами. Однако тесты постоянно менялись, поскольку их создатели корректировали пороговые значения, чтобы получить результаты, соответствующие их ожиданиям. Было попросту губительно на основе этих тестов делать вывод о том, что интеллект – наследственная черта. Липпман заявлял: «Очевидно, что это не результат исследования. Такой вывод возник, потому что в него хотелось верить».

Чтобы прийти к подобному заключению, сторонники тестирования должны были бы игнорировать любой индивидуальный опыт, который мог повлиять на выполнение заданий теста, – особенно тот, что приобретается в раннем детстве, когда мозг еще формируется. И они должны были бы без какого-либо здорового скептицизма верить историям вроде той, что была у семьи Калликак.

На самом деле, предупреждал Липпман, «насчет семьи Калликак есть некоторые сомнения».

Даже если эта история соответствовала действительности, она не была столь убедительна с научной точки зрения, как утверждал Годдард. Чтобы понять, насколько сильна наследственность, Мартину Калликаку нужно было бы завести внебрачного ребенка от здоровой, но бедной женщины. Аналогичным образом официальный брак следовало бы заключить со слабоумной женщиной из богатой семьи. «Только тогда можно было бы с достаточной уверенностью утверждать, что это случай биологической, а не социальной наследственности», – говорил Липпман.

Некоторые ученые тоже подвергли сомнению историю семьи Калликак. В 1925 г. бостонский невролог Абрахам Майерсон высмеял мрачную сказку^[261] про роковую интрижку Мартина Калликака со слабоумной девушкой, после которой он «использовал свою зародышевую плазму общепринятым способом, женившись на порядочной девушке, родившей ему милых деток, от которых пошла ветвь порядочных людей – все милые, ни безнравственных, ни сифилитиков, ни алкоголиков, ни сумасшедших, ни преступников»^[262].

Майерсону казалось нелепым, что Годдард думал, будто может ставить диагнозы многим поколениям семьи Калликак на основе рассказов, собранных Элизабет Кайт. «Я не могу получить никакой достоверной информации о моем прапрадедушке, как бы ни пытался, – посмеивался Майерсон, – но девушка, оставившая в те времена столь слабый след, что мы даже не знаем ее имени, уверенно названа слабоумной»^[263].

Вероятно, главным критиком истории Калликак был биолог, проводивший значительную часть времени в лаборатории, забитой бутылками из-под молока с гниющими бананами внутри. Томас Хант Морган мало знал о психологии, однако его критика книги «Семья Калликак» оказалась наиболее аргументированной. Он лучше, чем кто-либо другой, мог видеть, сколь слабы были основания, на которых Годдард выстроил свою историю.

Морган в своей лаборатории в Колумбийском университете Нью-Йорка скармливал подгнившие бананы мухам Drosophila melanogaster^[264]. Он начал изучать их в 1907 г., надеясь найти одну из тех мутаций де Фриза, которые ведут к видообразованию. Однако Морган понял, что никакая единственная мутация не сможет создать новый вид. Но она может породить новый признак. Однажды Морган и его коллеги заметили самца мухи, у которого глаза были белыми – а не красными, как у всех остальных. Ученые ссадили белоглазого самца с красноглазой самкой, и насекомые спарились. Затем самка отложила здоровые яйца, из которых вывелись красноглазые потомки. Сотрудники Моргана скрестили этих мух друг с другом и обнаружили, что в следующем поколении у некоторых самцов были белые глаза. Казалось удивительным, что только самцы могли наследовать белые глаза, – но не могли передать этот признак своим сыновьям. В поисках объяснения Морган с коллегами сделал крупное открытие о природе генов.

У мух Моргана – так же как и у всех остальных животных – в клетках были хромосомы. Обычно все хромосомы бывают парными, но за одним исключением – несовпадающих хромосом, которые были названы Х и Y. Изучая клетки насекомых, ученые выяснили, что у самцов есть одна Х- и одна Y-хромосома, а у самок – две Х. Это открытие подтверждало вероятность того, что Х- и Y-хромосомы содержат наследственные факторы (гены), определяющие пол насекомого. Развитие белых глаз только у самцов моргановских мух могло означать, что ген, определяющий цвет глаз, расположен на Х- или Y-хромосоме.

В результате многочисленных экспериментов с мухами сотрудники Моргана выяснили, что это действительно так. Белоглазость вызвалась рецессивной мутацией гена, расположенного на Х-хромосоме. Самки с одной копией мутантного гена имели красные глаза, поскольку вторая Х-хромосома была с нормальной копией гена. А так как у самцов имелась только одна Х-хромосома, компенсировать мутацию было нечем и у них развивались белые глаза. В ходе дальнейших экспериментов в лаборатории Моргана выяснилось, что половые хромосомы могут нести мутации, связанные и с другими признаками, например такие, из-за которых тело мухи становится желтым или уменьшаются крылья. Благодаря подобным опытам стало ясно, что в хромосомах находятся гены и что в одной хромосоме может быть много генов.

Когда сотрудники Моргана определили местоположение многих генов, они поняли, что наследственность намного сложнее, чем представлялось ученым раньше. Вначале, когда только была переоткрыта работа Менделя, многие генетики считали, что один признак контролируется одним геном. Сотрудники Моргана обнаружили, что на один признак может влиять много генов^[265]. Например, они установили 25 разных генов, от которых зависит цвет глаз у мухи.

«Крайне важно, чтобы эту гипотезу поняли», – писал Journal of Heredity^[266], когда Морган в 1915 г. опубликовал некоторые свои открытия. Если гены таким сложным образом работают у мух, то у людей все должно быть еще сложнее. «Те, кто примет это, обязаны будут перестать утверждать, например, что римский нос обусловлен присутствием детерминанта римского носа в зародышевой плазме. С современной точки зрения надо говорить, что “римскость” носа получается из-за взаимодействия очень большого числа факторов».

В начале своей карьеры Морган был в хороших отношениях с Чарльзом Девенпортом и другими американскими приверженцами евгеники. Но его потрясло, когда он увидел, до чего отчаянно они цепляются за представления о наследственности на уровне римского носа даже при том, что накапливалось все больше доказательств против прежнего подхода. В книге, вышедшей в 1925 г., Морган подробно изложил, что именно неправильно в их представлениях о природе человека.

Это правда, что отдельные гены могут делать некоторый вклад в поведение, соглашался Морган. Например, Девенпорт и другие ученые собрали убедительные доказательства того, что болезнь Гентингтона вызвана одной доминантной мутацией. Однако Морган сомневался в правоте Годдарда, считавшего, что такое неопределенное состояние, как «слабоумие», может иметь простое наследование.

«Нелепо утверждать, что это состояние определяется единственным менделевским фактором», – писал Морган^[267].

Морган полагал невозможным по-настоящему приступить к изучению наследования слабоумия, пока ученые не определятся, что они на самом деле называют интеллектом. По его словам, «в действительности наши представления на эту тему очень расплывчаты»^[268]. Кроме того, ученым придется обратить больше внимания на то, как на мышление человека влияют условия среды. Проводя исследования на мухах, Морган научился с почтением относиться к возможностям среды. Его ученики обнаружили разновидность мух, которые нормально развивались, если рождались летом, но зачастую отращивали лишние ноги, если рождались зимой^[269]. Оказалось, что исследователи могут воспроизвести эти результаты в лаборатории, просто изменив температуру, при которой развиваются яйца. Таким образом, оказалось бессмысленным говорить о последствиях мутации без учета окружающей среды.

Когда Морган взглянул на родословные семей, подобных семейству Калликак, он не увидел в них неоспоримых доказательств наследования слабоумия. Вместо этого он обнаружил, что многие поколения людей были вынуждены терпеть лишения. Исследователь записал: «Совершенно очевидно, что эти люди жили в таких разлагающих социальных условиях, которые утянули бы на дно и обычную семью. И это влияние могло в значительной степени передаваться через социальное взаимодействие, а не наследоваться»^[270].

Если это так, доказывал Морган, то просто смешно пытаться улучшить человечество с помощью евгеники. «Для изучающего человеческую наследственность весьма полезна рекомендация побольше узнавать о социальных причинах недостатков», – заключал Морган^[271].

__________

К 1930-м гг. целый ряд других генетиков последовал примеру Моргана и отверг евгенику как псевдонауку и неверный подход. Евгенический архив, будучи центром исследований и социальной политики, основанных на человеческой наследственности, обрел нехорошую репутацию. В своем сообщении Конгрессу Гарри Лафлин привел статистику, которая якобы доказывала интеллектуальное превосходство уроженцев Северной Европы. Там оказалось полно вопиющих ошибок. Руководство Института Карнеги, который был основным спонсором Евгенического архива, осознало, что данные были собраны неаккуратно и субъективно, а потому не могут быть использованы для научных исследований. Даже картотека оказалась «бесполезной системой»^[272]. В 1939 г. архив закрыли, поскольку он был признан «бессмысленным предприятием целиком и полностью»^[273].

Американские евгенисты потеряли бóльшую часть последователей, когда сблизились с нацистским правительством, с энтузиазмом наблюдая за агрессивной реализацией его политики. Лафлин даже ездил в Германию для получения почетной степени. После того как Холокост развернется в полном объеме, евгенисты вроде Лафлина и Девенпорта никогда уже не смогут дистанцироваться от геноцида.

В последний раз книга «Семья Калликак» была издана в 1939 г. К тому времени эта история проникла в учебники по психологии и оттуда пугала студентов. Психологу Найту Данлэпу даже пришлось отговаривать от самоубийства одну из своих студенток, которая боялась, что унаследовала от своих родственников психическое заболевание. К счастью, рассказывал он позже, ему удалось успокоить девушку, сказав, что «у нее шансов сойти с ума не больше, чем у меня»^[274]. В 1940 г. Данлэп предпринял яростную атаку на «Семью Калликак» в журнале Scientific Monthly. «Даже в тех книгах, что написаны психологами, умеющими предсказывать последствия, семья Калликак прячется по углам страниц и выпрыгивает оттуда на не подозревающих об опасности студентов».

В 1944 г. врач Амрам Шейнфелд написал жесткую статью по случаю 30-летия выхода «Семьи Калликак»^[275]. На страницах Journal of Heredity Шейнфелд высмеял идею, что единственный мутантный ген мог пройти по одной из ветвей семьи Калликак, вызывая по пути слабоумие и другие сопутствующие заболевания. Он критиковал Годдарда за игнорирование возможности, что это якобы наследственное поведение на самом деле – лишь следствие жизни в ужасающей нищете. Единственная причина, по которой исследование семьи Калликак обрело такую известность, полагал Шейнфелд, заключалась в том, что оно «позволило верхам самодовольно занимать свое место, избавившись от необходимости делать очень многое для низов». И его последствия были ужасны не только для генетики, но и для человеческого общества в целом. По словам Шейнфелда, основная идея книги, что некоторые люди генетически лучше остальных, «помогла начаться нынешней войне».

Эти нападки, например слова Данлэпа, что «калликакская фантазия вызывает смех у психологов», уязвляли Годдарда. Новое поколение психологов создавало карикатуру на него и его идеи. После того как Годдарда выставили из Вайнленда, он отошел от евгеники. Он больше не выяснял, как не допустить слабоумия у детей, а проводил время в поисках способов помочь детям независимо от их состояния. Однажды Годдард сказал: «Если говорить обо мне, то я думаю, что перешел на противоположную сторону»^[276].

По существу же Годдард лишь немного приблизился к противоположной стороне. В 1931 г. он приехал из Огайо в Вайнленд, чтобы выступить на собрании, посвященном 25-летнему юбилею исследовательской лаборатории. По мере того как он говорил, становилось ясно, что генетические уроки Моргана ему впрок не пошли. Годдард признал, что слабоумие, возможно, зависит более чем от одного гена. Но он все еще был убежден, что это почти полностью наследственное свойство. Стерилизация слабоумных женщин с большой вероятностью предотвратит появление слабоумных детей. Годдард попал в Вайнленд в разгар Великой депрессии, и он считал, что во многом виной тому была нехватка интеллекта у американцев: большинство недавно разорившихся оказались недостаточно предусмотрительными и не сэкономили нужное количество денег. «Половина общества вынуждена заботиться о другой половине», – сетовал Годдард^[277].

Кроме того, Годдард защищал собранную им в Вайнленде информацию от все возрастающего числа критиков. «Никто не нашел, где в вайнлендских данных ошибка», – заявил он в своей речи в 1931 г. И все же в глубине души Годдард подозревал, что в них что-то не так.

Критика книги «Семья Калликак» вынудила его написать Элизабет Кайт по поводу собранных ею данных. Кайт призналась, что так и не удосужилась выяснить имя девушки из таверны. Она оправдывала это упущение тем, что была ошеломлена, узнав об аморальном происхождении ветви слабоумных Калликаков. Кайт писала Годдарду: «Больше бы за один день я не выдержала»^[278].

В 1942 г., когда Годдард опубликовал статью в защиту исследования семьи Калликак, он солгал об упущении, сделанном Кайт. Он утверждал, что знает имя женщины, но не разглашает его ради сохранения приватности. Единственным недостатком, который Годдард видел в работе, было то, что она опередила свое время. «В этом новаторском исследовании многое надо было сгладить», – писал он^[279].

На этом попытки Годдарда спасти свою репутацию закончились. Вскоре он уволился из Университета штата Огайо и опубликовал руководство по воспитанию детей под названием «Наши дети в атомном веке» (Our Children in the Atomic Age). Годдард думал о том, чтобы написать автобиографию, но не продвинулся дальше явно неевгенического названия: «Как повезет». В 1957 г. Годдард умер в возрасте 90 лет. В некрологе новостное агентство Associated Press вспомнило о двух его достижениях: создании термина «морон» и описании семьи Калликак. Некролог сообщал: «Автор пришел к выводу, что семья Калликак представляла собой естественный генетический эксперимент. Позднее другие психологи усомнились в его выводах»^[280].

Даже после смерти Годдарда история семьи Калликак продолжала жить. Генри Гаррет, психолог из Колумбийского университета, который одно время был президентом Американской психологической ассоциации, десятилетиями пересказывал эту историю. В 1955 г. он опубликовал учебник под названием «Общая психология», где картинка с родословной Калликаков занимала целую страницу. Мартин Калликак стоит во весь рост в виде гигантской статуи солдата времен борьбы за независимость. Его руки упираются в бока, правая часть тела затемнена. По этой стороне вниз тянется ряд демонических лиц.

Прямо на рисунке Гаррет написал: «Он развлекался со слабоумной девушкой из таверны. Она родила сына, получившего прозвище “старина Ужас”, у которого было десять детей. От десяти этих детей получились сотни ничтожнейших человеческих существ»^[281].

Левая половина тела Калликака оставалась светлой, ее обрамляли спокойные лица мужчин и женщин в соответствующих головных уборах^[282], ведь «он женился на почтенной квакерше», как писал Гаррет. «Она родила семерых достойных детей. От этих семерых достойных детей получились сотни людей высшего качества».

Учебник многократно переиздавался, и даже в 1960-х гг. студенты все еще рассматривали семью Калликак. В 1973 г., в год своей смерти, Гаррет выступил против конституционного права голоса, возмущаясь тем, что «голос слабоумного учитывается так же, как и голос мудрого»^[283].

__________

В 1980-х гг. любопытствующие исследователи раскрыли реальное имя Деборы Калликак^[284]. Два специалиста по генеалогии, Дэвид Макдональд и Нэнси Макадамс, углубившись в описанную Годдардом историю, установили личности родственников Эммы Волвертон^[285]. По ходу постепенно выяснялась несостоятельность всех частей годдардовской книги, заложившей основы современной евгеники и стимулировавшей одно из величайших преступлений в истории человечества.

Оказалось, что Элизабет Кайт не поняла пожилую женщину, которую опрашивала в 1910 г. У Кайт сложилось впечатление, что солдат Джон Волвертон стал отцом внебрачного сына Джона Волвертона. На самом деле оба Джона Волвертона были троюродными братьями. Иначе говоря, годдардовского естественного генетического эксперимента никогда не было.

Плохая ветвь Волвертонов оказалась отнюдь не толпой слабоумных монстров. Джон Волвертон, которого Годдард назвал Мартином «Стариной Ужасом» Калликаком, не был грязным пьяницей, опустившимся по причине избыточного употребления сидра. По архивным данным, он был землевладельцем и в итоге оставил свою собственность детям и внукам^[286]. По данным переписи 1850 г., он жил со своей дочерью и ее детьми, все из которых умели читать. Незадолго до смерти Волвертона в 1861 г. его собственность оценивалась солидной суммой 100 долл. Потомки Старины Ужаса также не соответствовали карикатурному портрету, созданному Годдардом. Среди них были банковские служащие, полицейские, бондари, участники Гражданской войны, школьные учителя и пилот армейского авиационного корпуса.

Эмму угораздило родиться в тот период, когда семья Волвертон оказалась разделена в ходе великого исхода американских фермеров в города в конце XIX в. Ее бабушка и дедушка по материнской линии переехали на окраину Трентона, где дедушка стал разнорабочим. В семье родились 11 детей, из которых шестеро умерли во младенчестве. Жизнь оставшихся пятерых была тяжелой, а порой невыносимой. По-видимому, дедушка Эммы представлял угрозу для своих детей, и их всех удалили из дома. Тетя Эммы Мэри навестила своих родителей в 1882 г., когда ей было 12 лет. Отец изнасиловал ее, и она родила ребенка, который вскоре умер. Несколько месяцев спустя деда Эммы привлекли к ответственности за инцест, но никаких записей о том, сидел ли он в тюрьме, нет.

Несмотря на то что родственники Эммы появились на свет и некоторое время росли в бедной, жестокой и необразованной семье, они это выдержали. Тетя Эммы Мэри вернулась в свою приемную семью и жила там, пока ее детство не закончилось; позже она вышла замуж. Дядя Эммы, Джордж, которого Годдард описывал как слабоумного конокрада, на самом деле был сельскохозяйственным рабочим и этим зарабатывал себе на жизнь, также он состоял в Армии спасения. Другой дядя Эммы, Джон, работал на мельнице и на производстве резины в Трентоне.

Даже у матери Эммы Мелинды жизнь в итоге устроилась. После того как в 1897 г. она вышла замуж за своего второго мужа Льюиса Дэнбери, они прожили вместе 35 лет до ее смерти в 1932 г. Позже Льюиса похоронили рядом с ней. Сводные братья и сестры Эммы, которых Годдард причислил к сумасшедшим, на самом деле совсем ими не были. Фред Волвертон участвовал в Первой мировой войне и работал автомехаником. Один из племянников Эммы стал профессиональным военным, а другой – тренером по гольфу.

К тому времени, когда выяснилась истинная история Эммы, она уже давно умерла. Ее похоронили на территории интерната. Женщина прожила там 63 года. В последние годы она работала в гимназии при интернате, где ставила пьесы силами воспитанников. Эмма шила костюмы и делала декорации. В свободное время она читала книги и журналы или писала письма друзьям. Она даже иногда выезжала из интерната в сопровождении сотрудников. Она блуждала среди динозавров в Американском музее естественной истории и кормила кусочками хлеба белок в Центральном парке.

В 1957 г., в год смерти Годдарда, Эмма, как уже говорилось выше, познакомилась с интерном Элизабет Аллен. «Эмма была высокой и сдержанной», – позже вспоминала Аллен. «Она напомнила мне чью-то пожилую тетушку»^[287].

Эмме тогда было 68 лет. Она перестала ставить пьесы, но продолжала работать, отглаживая интернатскую униформу. Койка в интернате сменилась крошечной квартиркой, где Эмма вела самостоятельную жизнь. Аллен испытала потрясение, когда та сказала ей, что она и есть Дебора Калликак. История семьи Калликак была хорошо известна психологам 1950-х гг., и Аллен было сложно поверить, что Эмма и есть тот опасный морон, которого описывал Годдард.

«Разговаривать с ней было интересно, она сообщала мне много нового, – рассказывала Аллен. – Она была тактичной и адекватной и, конечно, не соответствовала моему представлению об умственно отсталом человеке. Можно было бы сказать, что ее суждения недостаточно зрелые, но это естественно для того, кто практически всю жизнь провел в интернате».

В последние годы жизни у Эммы развился артрит. Она перестала шить и столярничать. Вместо того чтобы писать письма, она их диктовала. Но даже когда ей было за 80, прикованная к инвалидному креслу, она продолжала петь арии из пьес, в которых когда-то играла:

 
Цыганка я, цыганка я,
Я девочка цыганская,
 

И лес – мой дом,

 
Брожу я в нем,
 

Я девочка цыганская^[288].

Она никогда не бродяжничала. Эмма была рукастой и серьезно работала много десятков лет, но в итоге решила остаться, по сути дела, в тюрьме. «В конце концов, думаю, что я там, где должна быть», – сказала она Хелен Ривз^[289]. «Мне не нравится слыть слабоумной, но в любом случае я не такая идиотка, как некоторые бедняжки, которых вы можете здесь встретить». В пожилом возрасте Эмме предложили покинуть интернат, но она отказалась. Она прожила здесь до конца своих дней и умерла в 1978 г., будучи 89 лет от роду.

После того как Эмма покинула Вайнлендскую спецшколу, она никогда больше не встречалась с Годдардом. Но однажды она сказала Ривз, что назвала одного из котов Генри «в честь дорогого, замечательного друга, который написал книгу. Эта книга сделала меня знаменитой»^[290].

«Она была привязана к людям, которые проводили это исследование, как будто они были ее семьей», – вспоминала Аллен^[291]. Когда Годдард в 1946 г. прислал Эмме рождественскую открытку, Ривз написала ему в ответ, что Эмма очень обрадовалась.

«Самое приятное, – сказала Эмма, – что он подумал, будто у меня есть мозги, чтобы понять это, и, конечно, я это понимаю»^[292].