Точка Лагранжа

«Привет, Виктор, привет, mademoiselle Лидия! Или лучше обращаться к вам «Юля», как делали это ребята из нашего отряда?

Я ещё раз посмотрел ваш фильм «Москва-Кассиопея», на этот раз на русском – видите, моё владение вашим языком всё лучше и лучше! – и, пожалуй, мне тоже нравится идея называть вас именно так. Если вы не портив – напишите, пожалуйста.

Я всего два дня, как во Франции, потому и не писал вам. Отец брал меня с собой во Французскую Гвиану – это, если вы не знаете, заморский департамент нашей страны, расположен в Южной Америке. Здесь, поближе к экватору, построили космодром Куру – и с него несколько дней назад был осуществлён запуск по программе «Space trampoline» – у вас его называют «космическим батутом». Пока на орбиту отправился только спутник связи, но отец полон оптимизма: он уверяет, что уже через месят состоится первый запуск грузового контейнера с частями для строящейся орбитальной станции. Жду не дождусь этого дня!

Отца посылали на Куру, чтобы изучить, как идёт подготовка к отправке на орбиту первых двух космических буксиров «краб» – надеюсь, вы не забыли, как ловко мы управлялись с ними на тренажёрах? Теперь эти крошки пройдут испытание настоящим космосом – и, надеюсь, и мы с вами однажды усядемся в их ложементы по-настоящему!

Хочу похвастать: я побывал на настоящем авианосце «Клемансо» – с Куру нас перебросили туда на вертолёте. На авианосце сейчас почти нет военных самолётов, зато на его широченной палубе – её называют «флайдек» – стоят огромные решётчатые тарелки, антенны космической связи. На «Клемансо» развёрнут подвижный ЦУП со станцией космической связи, и мы провели там целых три дня. Отец говорил, что у вас, в СССР нет авианосцев. Что, правда? Если да, то это очень хорошо, ведь авианосец – это военный корабль, и лучше, когда вместо них строят космические ракеты и орбитальные станции, верно? Я очень рад, что и французский авианосец служит теперь делу освоения космосом, а не пугает несчастных негров и всяких там арабов своими истребителями-бомбардировщиками!

А теперь главная новость: через неделю или немного позже я приеду в Советский Союз! Отец отправляется в ваш Центр Подготовки, в городе под названием «Kaliningrad» – к сожалению, я так и не научился выговаривать это слово без запинки. Может, вы мне поможете?

Отец сопровождает новейшие тренажёры космических буксиров, наших с вами любимых «крабов» – и будет там, у вас монтировать и налаживать их. Заодно, он сдаст меня на попечение «юниорского» учебного центра – и поверьте, я жду этого даже больше, чем новых космических запусков! Ведь там я увижу и вас, и Юрку «Kashchei» (ещё одно непроизносимое русское слово!), которому пишу с этой же почтой. Так что надолго не прощаюсь, скоро мы все увидимся и будем, как и в Артеке, работать вместе. Из частной школы в Париже, где я учился раньше, мои документы уже забрали. Мама ещё весной собиралась отдавать меня в частный пансион в Тулузе, чтобы я был поближе к отцу (космический центр, в котором он работает, как раз там и располагается!) но теперь-то я даже слышать об этом не хочу – только «юниорская программа, только так «Kaliningrad»! Мама пыталась возражать, но отец занял мою сторону – заявил, что это будет лучше для моей дальнейшей карьеры. Так что теперь я жду – не дождусь, когда стану, как и вы, советским школьником!

Жалею только об одном: что с нами не будет нашего командира, Алекса, не будет. Несправедливо получилось – он, автор и вдохновитель проекта остался в стороне, а мы, те кто просто помогали ему устраивать présentation – отобраны и получили места в космической программе.

Боюсь, без его прежней, способной справиться с чем угодно команды у нас не получится. Что там у вас говорят: может, можно будет что-нибудь придумать? Очень на это рассчитываю и готов, если надо, сделать всё, что понадобится.

В любом случае – он ведь тоже из Москвы? Так что надеюсь, мы, все пятеро, сможем встретиться!

С любовью, ваш добрый друг

Шарль-Франсуа д'Иври,

Париж, 19 августа 1975 г.

Рost scriptum

А вас, mademoiselle Julia, целую в щёчку. Надеюсь, наш командир Алекс не рассердится на меня за эту вольность – я-то помню, как он смотрел на тебя всю смену. Уж можешь мне поверить, я ведь француз, да ещё и парижанин, а в Париже в таких вещах разбираются!

Ну-ну, не сердись – а если всё же рассердишься, то скоро сама сможешь отвесить мне пощёчину за эту вольность. Клянусь честью древнего рода д'Иври, я пальцем не пошевельну, чтобы тебе помешать!»

III

Лето, а вместе с ним и школьные каникулы, мои первые в попаданческой ипостаси, быстро катились к финалу. Я по-прежнему успешно отбивался от бабулиных попыток законопатить меня на дачу, однако с дедом за город выбрался, и даже дважды. Сезон утиной охоты начинается в середине августа и продолжается до декабря, и поехали мы не в Запрудню, а в Завидово, к дедову куму дяде Игнатию. Московское море с его обширными прибрежными мелководьями, густо поросшими осокой и камышами – идеальное место для охоты на утку с подхода или с лодки. Здесь к дичи можно подобраться на небольшую дистанцию, пригодную для прицельного выстрела – особенно в вечернее время, когда утки сбиваются в стайки и перелетают к местам кормёжки. Правда, в сумраке, да ещё и среди зарослей водной растительности, отыскивать подстреленную птицу непросто, но у нас на этот случай есть универсальное средство – Бритька. Ретриверская сущность проявляется в полной мере – мы с дедом не потеряли ни одной утки, без чего не обошлись прочие охотники, и в итоге наша плоскодонка была буквально завалена битой птицей.

Уже в Москве, когда мы сдавали всё это богатство бабуле, оно не помещалось в холодильник, и пришлось прибегать к помощи соседок. Впрочем, они привычные – дед всегда, возвращаясь с удачной охоты делится с соседями добычей, и половина подъезда неделю, не меньше, наслаждается блюдами из настоящей дичи – таких ни в одном московском ресторане не подадут, между прочим…

Ближе к концу августа пришло время готовиться к школе. Признаюсь честно: из списка книг, заданных на лето для прочтения, я не открыл ни одну, понадеявшись на накопленный в прежней жизни багаж. Впрочем, не припомню, что в «той, другой жизни» я хоть раз исполнял летом рекомендации этого списка, а если что и читал – то фантастику и приключения из библиотеки госплановского дома отдыха «Тучково», куда, что ни год, возила нас с двоюродной сестрой бабуля. Этим летом, однако, обошлось без Тучкова – мне было чем заняться в Москве, а когда до первого сентября осталась неделя с небольшим, времени и вовсе стало не хватать.

Что ещё? Мама убедила отца взять один день посреди недели за свой счёт, и мы целиком посвятили его шопингу – здесь это импортное словечко ещё не в ходу. Стандартная, знакомая любому школьнику семидесятых программа, сводящаяся, как правило, к посещению Центрального «Детского Мира», что на Лубянской площади – сейчас она носит название «Площадь Дзержинского», и Железный Феликс привычно смотрит на москвичей со своего постамента.

Посещение этого главного детского магазина страны вызвало у меня очередной приступ ностальгии. На моей памяти «Детский Мир» внутри перестраивали раз пять – причём на результаты последней перепланировки, уже в десятых годах двадцать первого века я, помнится, так и не удосужился взглянуть. А здесь всё в точности, как отложилось с детства: и главный зал игрушек на первом этаже, и любимые мной прилавки с модельками в одной из боковых линий, и обширные отделы канцелярских принадлежностей, в одном из которых я застрял на полчаса, несказанно удивив родителей скрупулёзностью в подборе учебного инвентаря. А в особенности, настойчивыми отказами иметь дело с перьевыми ручками – только шариковые, не нужно мне это ваше изощрённое издевательство над пальцами и разумом! Оказывается, ещё год назад в школе запрещали пользоваться этим полезнейшим изобретением, и теперь-то, задним умом я понимаю почему – наверное, с отказа от перьевых, чернильных ручек и закончилось чистописание. Но что поделать, прогресс не стоит на месте, и через какие-нибудь четверть века текстовые редакторы вообще искоренят это понятие из нашей жизни. А пока мы приобрели большой набор разноцветных ГДРовских ручек, включая несколько двух- и трёхцветных. На моей памяти это был страшенный дефицит – а тут лежат себе свободно, и не очень-то их даже покупают.

К ручкам прилагались три коробки «кохиноровских» карандашей, треугольники, лекала и линейки из прозрачного цветного пластика и – о, ужас! – логарифмическая линейка. Этот аксессуар значился в списке, который нам продиктовали на последнем уроке алгебры в прошлом году, и я тогда совершенно упустил этот факт, просто записал его на листок вместе с остальным прочим. А вот мама ничего не упустила и не забыла, и теперь я держал в руках новенькую логарифмическую линейку, с ужасом осознавая, что придётся заново учиться пользоваться этой кошмарной штукой – ведь карманные калькуляторы, даже простейшие, на четыре арифметических действия, проходят здесь по разряду дорогой экзотики. Хотя в продаже имеются, в двух-трёх специализированных московских магазинах.

За канцпринадлежностями (учебники мы покупать не стали, ограничившись набором атласов и контурных карт – остальное должны были выдать в школе, в первый же день) последовал второй этаж, где мне приобрели новый комплект школьной формы – для этого мама предъявила на кассе талончик, по которому форма досталась нам примерно за треть цены. Дополнительно купили форменные брюки, но уже за полный прайс – государство субсидировало только один комплект. А так же несколько белых рубашек и – о чудо! – джинсы «Левайс», из самого настоящего «денима», с пятью карманами, тёмно-жёлтой строчкой и медными заклёпками. Оказывается, в «Детском Мире» имелся целый отдел, торгующий заокеанской продукцией – цены кусались, но всё же были вполне по карману, да и особого ажиотажа по поводу американских штанов я что-то не заметил.

Завершился поход за покупками тоже традиционно – в кафе-мороженом «Космос», где мы употребили под кофе по три разноцветных шарика в «фирменных» вазочках из нержавейки, а я не упустил случая поглазеть на стены второго этажа кафе, выложенные сплошь синими, зелёными и бесцветными стеклянными шариками. Помнится, в более нежном возрасте, классе в четвёртом-пятом, шарики эти были у нас во дворе желанными сокровищами – их выменивали, выдумывали с ними всякие игры и всё время гадали, откуда они берутся и для чего нужны. И только во времена куда более поздние, я случайно узнал, что шарики эти – всего лишь сырьё для производства стекловаты и стекловолокна. Шарики эти перевозят вагонами, подобно гравию или песку, а на месте засыпают в бункера особых машин-экструдеров. Там они плавятся, превращаясь в полужидкую раскалённую массу, которая проходя через фильеры, превращаются в желанный полуфабрикат – те самые волокна из тончайших стеклянных нитей, которые идут потом на изготовление, стеклоткани, стеклотекстолита и разного рода утеплителей.

…Слыхали, наверное, недоброе пожелание особым, отборным упырям по случаю их смерти – «земля стекловатой»? Так это как раз про эти милые нити…

Всё это я и сообщил тут же, в кафе отцу – я хорошо помнил, что в «том, другом» детстве он не смог утолить моё любопытство касательно происхождения шариков. Как же он удивился, услыхав от меня объяснение сейчас!

Первый день в школе, в новом, по сути, классе. Что характерно – ни следа ностальгии, даже в том урезанном варианте, что одолевала меня в первые дни попаданческого бытия. И это странно, потому что именно с последними двумя классами, девятым и десятым, связаны самые тёплые, самые радостные воспоминания о школьных годах.

Объяснение тут одно: перегорело. То, что ещё как-то воспринималось тогда, сегодня уже неактуально. Я просто живу – а ностальгические воспоминания лишь дают материал для некоторых размышлений и переоценки происходящего вокруг. Если хотите – запасной, резервный взгляд, позволяющий лучше оценивать и людей и события. Очень помогает, кстати, тем более, что происходит это порой неосознанно, само собой, без какого-то специального усилия.

Есть, пожалуй, ещё одно соображение, не менее важное. За эти три месяца накопилось слишком много различий между предыдущим вариантом моей юности и этим, сегодняшним. Достаточно, чтобы воспринимать «здесь и сейчас» не как второе прочтение «той, другой» реальности, не как чистовую редактуру первого варианта моей жизни – а как нечто отдельное, лишь внешне напоминающее мой прежний опыт. Который, как выяснилось, приложим к «здесь и сейчас» только с большими оговорками. Не то, чтобы я начинаю с чистого листа – но послезнание не ведёт меня, как вело оно сотни книжных попаданцев, определяя целиком и полностью их поведение, пусть авторы порой и не отдавали себе в этом отчёта. Я из этой колеи выскочил – правда, никакой моей заслуги тут нет. Просто… жизнь вокруг другая, при всей своей внешней схожести – а значит и жить надо своим, теперешним умом, не хватаясь то и дело за костыли послезнания.

Не в меньшей степени это относится и к людям – к тем, кто в «том, другом» прошлом были моими друзьями, приятелями, недругами. Я уже сформулировал – и не раз имел случай убедиться! – что здесь люди… немного другие. Уж не знаю, что послужило тому причиной – может, отсутствие висящей над головой угрозы ядерного всесожжения вкупе с душным, давящим ощущением, свойственным обитателям осаждённой крепости: «кругом враги и завтра война!» Может, дело в том, что не случился здесь Никитка-кукурузник с его «догнать и перегнать США по мясу и молоку», что в наше время многие считали начальной точкой засилья массовой потребительской психологии? И, как следствие, крушения нравственных и идеологических опор, на которых стояла и росла наша страна – а стоило им пойти трещинами, то рано или поздно всё посыпалось. Говоря проще – неужели здешние люди куда ближе нас к образу строителя коммунизма, о котором мы читали в передовицах «Правды», рассуждали на комсомольских собраниях, по которому тосковали, листая Ефремова и Стругацких? Не уверен, но очень на то похоже…

Итак – первый день нового учебного года. Обязательные букеты гладиолусов в руках всех, от первоклашек, до моих новых одноклассников. Новые сумки, портфели – у некоторых старшеклассников в руках новомодные плоские чемоданчики «атташе-кейс», которыми они и гордятся до чрезвычайности. У меня, кстати, тоже мог быть такой – отцу пару недель назад выдали на работе фирменный кейс, и он заодно добыл ещё один, для любимого отпрыска. И чрезвычайно удивился, когда я предпочёл супермодной новинке (да ещё и с эмблемой Проекта, что и вовсе круть неимоверная) позаимствованный у дедова двоюродного брата в Завидово немецкий маршевый ранец с парой широких кожаных ремней, массивными железными пряжками ремней и крышкой, крытой рыжей коровьей шкурой. Что поделать, привык я к рюкзакам и ранцам, ношу, продев в лямку только одно плечо – руки свободны, удобно же! И даже в свои солидные шесть десятков предпочитал именно их – а тут такой раритет, валявшийся у дяди Игнатия на чердаке ещё со времён войны!

В ремешках, продетых в петли на крышке ранца, в штатном варианте», крепящие скатанную плащ-палатку, я продел мешок со сменной обувью, сшитый, по моей просьбе бабулей из брезента – чем и завершил образ. Одноклассники удивлённо взирали на ранец, кое-кто даже пытался острить – слишком непривычно он смотрелся на фоне тёмно-синей щегольской школьной формы и красных галстуков. Кстати, мы все, как один, галстуки надевать не стали, хотя некоторые (я, к примеру), еще не успели отпраздновать пятнадцатилетие. Ну, не принято это в старших классах. Засмеют.

Между прочим, мои прогнозы касательно состава нового девятого «Б» (такое название носит теперь наш класс) сбылись лишь отчасти. Кулябьева с Черняком нет, вместе с ними отсутствует ещё несколько человек, которых, я точно это помнил, продолжали учёбу вместе с нами. Осторожные расспросы помогли выяснить, что все они пошли в разные техникумы – Генка Симонов а авиастроительный, Таня Бочкарёва – в индустриально-художественное училище, на отделение бутафории, а Саня Федотов так и вообще в библиотечный техникум, чем всех нас несказанно удивил. Его закадычный приятель Лёня Данелян так объяснял Санин выбор: «он там один из двух на курсе парней, остальные сплошь девчонки. Цветник, лафа, пользуйся – не хочу!..» Я ухмыльнулся и вместе с остальными одноклассниками пожелал Федотову успеха в его начинании.

Лена Титова тоже здесь – она, оказывается, только вчера приехала с родителями из Паланги, где провела весь август, и едва успела забрать у тётки, маминой сестры, Джерри. Несчастный эрдель, брошенный хозяйкой на полтора месяца, весь вечер скакал по квартире, разбил две тарелки и чашку и унялся лишь за полночь, забравшись к Ленке под бочок. Что ж, собака есть собака, и она требует внимания – а потому мы договорились сразу после школы (разумеется, намерен её проводить) пойти и погулять с нашими хвостатыми питомцами. То-то будет радости!

Первый учебный день вышел, как всегда, несколько скомканный. Домой мы шли, тяжко нагруженные полученными книгами – вот где пригодилась вместительность германского ранца, куда кроме моих учебников вместилась ещё и половина Ленкиных. Их, ясное дело, нёс тоже я – нашу парочку провожали завистливые шепотки одноклассниц, насмешничать над такими вещами в девятом классе уже не принято. Так что проводить спутнице на этот раз пришлось до двери её квартиры, после чего я решительно отклонил предложение зайти, выпить чаю, и поспешил домой за Бритькой. Знаем мы эти чаепития – за столом, да за обсуждением летних каникул не на один час застрянешь.

А так беседа состоялась сначала во время неспешной прогулки по бульвару на улице Крупской, а потом и на «собачке» – обширной площадке, напоминающей пустырь, которую спокон веку облюбовали местные собаковладельцы. Сейчас тут пусто – не время, народ всё больше на работе. Джерри с Бритькой носились, как оглашенные, двумя мохнатыми молниями – одна чёрно-рыжая, другая палевая. Это сперва вызывало недовольство бабушек, выгуливавших внуков на соседней детской площадке, но когда выяснилось, что собаки дружелюбны, безопасны и охотно играют с детьми, вызывая у тех ответные восторги – сменивших гнев на милость. Так что никто не мешал нашему сеансу обмена впечатлениями в стиле «Как я провёл каникулы у бабушки».

Как я и ожидал, расспросы крутились вокруг Артека и «космической смены». Мои попытки перейти к обсуждению удобств жизни в Советской Прибалтике (три раза ха!) потерпели сокрушительную неудачу.

А чего, собственно, скрывать? Решительно нечего – и я выложил собеседнице всё, как было. И о красотах «Лазурного», и о тренажёрах орбитальных «крабов», и ребятах-иностранцах, с которыми мы прожили этот месяц бок о бок, и о забавной коллизии с именами «юных космонавтов» из Калуги.

Когда дело дошло до победы моего фантпроекта и последовавшего за этим фиаско, Ленка схватилась за щёки. «Как же так! – возмущалась она, – Это же несправедливо, ты всё придумал, а отобрали других!» Пришлось напомнить, что отбор проводился всё же не на праздничный утренник, а для серьёзного дела, в котором дисциплина и способность к самоконтролю играют далеко не последнюю роль – а вот с этим у меня, как выяснилось, проблемы. О том, что на авантюру с Пушкинским гротом я пошёл сознательно, предпочтя бонус в виде «юниорского» отряда космонавтов (о котором я ничего на тот момент не знал и даже не догадывался) сохранению положения отца-командира, я благополучно умолчал.

Повествование завершилось вполне резонным вопросом: «И как же ты теперь дальше?» Ленка умница, и понимает, что смириться с нынешним своим положением мне будет непросто – вернее сказать, было бы непросто, если бы я был тем самым четырнадцатилетним, полным амбиций подростком, за которого она меня принимает. Но мне-то, спасибо тому, кто организовал этот попаданство, лет раза эдак в четыре, побольше – если не в телесном, то в интеллектуальном и эмоциональном плане уж точно. Хотя, как раз эмоции в последнее время всё чаще и чаще дают сбой, пытаясь вырваться из-под контроля рассудка. Гормоны, будь они неладны…

Кстати, о возрасте. О грядущем в середине сентября моём пятнадцатилетии вспомнил не я, а Ленка – я ещё на её дне рождения имел неосторожность об этом рассказать и даже пригласить кое-кого из гостей к себе. А именно: Таню Воронину, голенастую, похожую на обиженного журавля, интеллектуалку Олю Молодых и, разумеется, Андрея Полякова. Теперь – хочешь, не хочешь, а придётся соответствовать.