Читать книгу: «Таможня даёт добро», страница 3

Лодка, прикинул Роман, должна пройти метрах в десяти от судна. До воды недалеко, метра два с половиной от силы невысокий, до воды недалеко, метра два от силы – но если просто спрыгнуть вводу, всплеск наверняка привлечёт внимание людей на палубе. Правда, там сейчас довольно шумно – матросы на корме возятся с якорной цепью, перекрикиваются грохочут кувалдами, зычно распоряжается боцман – такая какофония способна заглушить звуки и погромче… Но нет, рисковать не стоит – лучше спуститься тихо, по канату, а потом плыть наперерез лодке. Главное, чтобы его не заметили на воде – но тут уж ничего не поделать, надежда на то, что полубак закроет пловца от посторонних взглядов. Лодка всё ближе, до неё не больше тридцати метров – всё, тянуть больше нельзя… Роман воровато огляделся, ухватил кончик троса, уложенного возле лебёдки аккуратной бухтой и вывесил за борт. Секунда, другая… лодка приближалась, он видел, как мальчишка-гребец сгибается и разгибается, орудуя вёслами. Канат коснулся воды – пора!

– Эй, Рамон, ти куды? Скупатьися хочешь, або в ухилянты подався? Ни, мы так не домовлялися!

* * *

Матросы на корме гремели цепями, поэтому Роман не услышал, как подошёл Микола. Он обернулся – и уткнулся взглядом в тризуб на груди под распахнутой камуфляжной курткой, висящий на плече автомат и гнусную ухмылку. Думать было некогда, говорить не о чем – он прыгнул на украинца с места, оттолкнувшись обеими ногами, выставив руки перед собой. Удар пришёлся в диафрагму – бандит, явно такого не ожидавший отлетел и с размаху приложился затылком о лебёдку. Что-то хрустнуло, тело бандита обмякло – потерял сознание, свернул шею, проломил череп? Разбираться было некогда; Роман выдернул из штанины «Беретту», уткнул ствол в грудь, напротив сердца, и навалившись сверху, трижды нажал на спуск. Выстрелы прозвучали глухо – вряд ли за грохотом на корме кто-то мог их услышать. Тело бандита дёрнулось, изогнулось в конвульсии и замерло; Роман запихнул его между лебёдкой и люком, туда, где прятался от шторма, старательно укрыл брезентом. Шлюпка уже поравнялась с форштевнем, всё, тянуть больше нельзя, сейчас или никогда!

По канату Роман спустился на руках, упираясь подошвами в борт. Пистолет, который он забыл спрятать в карман или назад, под штанину, больно впивался в ладонь, и из-за этого он едва не сорвался и не полетел в воду. Но обошлось – бесшумно соскользнув с троса, он оттолкнулся ногами от борта, моля небеса о том, чтобы не привлечь к себе внимание всплеском, рябью на «лунной дорожке», протянувшейся от маяка. И снова обошлось: гребец заметил его и подработал вёслами, развернув лодку так, чтобы борт её заслонял пловца от парохода. Роман сначала закинул внутрь пистолет (тот загремел по доскам на днище лодки) и перевалился сам, изо всех сил вжимаясь в планширь. И только тут понял, что лодочник может и не согласиться забрать его с собой. И что тогда делать – прыгать за борт и топиться, не дожидаясь, когда это проделают с ним побратимы убитого бандита?

V

– Так ты, значит, журналист? – спросил шкипер. Он и в самом деле напоминал мультяшного капитана и, похоже, не только внешне. – Ну и угораздило же тебя, парень…

Роман сидел в кают-компании – небольшой, не слишком просторной, с поперечными деревянными брусьями (бимсы, кажется? Кто их разберёт…) на потолке, отделанной с явной претензией на роскошь. Судовладелец, кем бы он ни был, не жалел на обстановку средств: панели из тёмного, с благородным красноватым оттенком дерева, бронзовые подсвечники и уголки на особой, «штормовой» решётке, уложенной на столешницу – чтобы не ездила по ней при качке посуда… В буфете сияет начищенное серебро; на каждой кружке, на каждом подстаканнике, на каждом серебряном графине – силуэт шхуны с трапецевидными парусами на трёх мачтах… И надписи, «Квадрант-II», русскими буквами и латиницей. Латинский алфавит использовался в языке, на котором говорили и жители Зурбагана (так, оказывается, назывался город на берегу бухты) и команды судов, прибывающих в порт Зурбагана и уходящих оттуда. Куда, откуда, зачем? – объяснения были слишком невероятны, Роман предпочёл оставить их осмысление на потом. Пока он понимал одно: все эти корабли, откуда бы они ни являлись – и их пароход в том числе – находили дорогу по свету маяка. Вроде бы, ничего удивительного, маяки для того и ставят, чтобы они указывали путь мореходам – но уж очень выделяли здесь это слово, выговаривали его именно так, Маяк, с большой буквы – и это несомненно, означало что-то очень, очень важное…

Всё это Роман выяснил в течение последних полутора часов, заодно с именем шкипера – Михаил Христофорович Осетинов, гражданин Российской Федерации, в настоящий момент пребывающий вдали (да ещё и в какой дали!) от родных берегов. Что до названия судна, то его он узнал ещё до того, как спустился в кают-компанию – прочёл сначала на корме шхуны, а чуть позже – на спасательных кругах, висящих на леерах.

Скверные ожидания, с которыми Роман карабкался в лодку, не сбылись. Никто не собирался гнать его прочь, или выдавать бандитам. Мальчишка (на плече его оранжевой, расстёгнутой на груди рубашки действительно висело нечто вроде аксельбанта, только не из плетёного шнура, а из чего-то вроде толстой, широкой тесьмы) поприветствовал гостя на том же, похожем на эсперанто, языке. Роман, как мог, ответил – две-три фразы он успел подслушать у матросов парохода, добавил несколько слов на английском, испанском и французском. Юный лодочник (или бакенщик?) взялся за вёсла и направил свою лодочку ко входу на внутренний рейд, прочь от парохода. Там по-прежнему лязгал металл, и суетились на корме люди – побег Романа пока оставался незамеченным. Он жестами показал, что готов сесть за вёсла; мальчишка кивнул, и тогда Роман отвязал привязанную к пайолам пару длинных вёсел и стал по вставлять их в уключины. С первым он справился легко, а когда взялся за второе, то рукоятка первого, чья лопасть болталась в волнах, чувствительно угодила ему по лбу. Какими, кажите, словами отреагировал бы любой русский человек на такую коллизию? Именно их и произнёс Роман – и едва не вывалился из лодки, услышав в ответ: «Русский? С Земли?»

Придя в себя после секундного ступора – «Как? Откуда? Почему?..» – он уселся на переднюю банку и принялся грести. Лодка прошла мимо броненосца – он высился из воды мрачной, чёрной скалой, и лишь редкая цепочка огоньков окаймляла палубу и мачты, – и направилась, подгоняемая ударами теперь уже четырёх вёсел, вглубь бухты. По дороге и Роман, и его спутник говорили без умолку, обильно пересыпая речь специфическими сугубо российскими словесными конструкциями, которыми юный бакенщик (или всё же лодочник?) как выяснилось, неплохо владел. Однако, матюги не несли в его исполнении характера нецензурной брани – мальчишка нахватался их от кого-то и теперь вставлял к месту и не к месту, стараясь сделать свою речь понятнее для нового знакомого.

Бухта оказалась куда больше, шире, чем казалось с палубы парохода. В темноте Роман затруднился бы точно определить расстояния, как и скорость, с которой они двигалась – но был уверен, что прошло не меньше трёх четвертей часа, прежде чем нос лодочки ткнулся в высокий, выкрашенный чёрной краской борт. Он вскарабкался по верёвочному, с деревянными ступеньками трапу – и испытал невыразимое облегчение, услыхав сначала на знакомом псевдо-эсперанто, а потом и на русском: «Проходи, парень, будь как дома!..»

* * *

– Значит, ты журналист… – повторил шкипер. – Из огня, значит, в полымя угодил – от исламских боевиков прямиком к украинским бандитам?

Роман пожал плечами.

– Да, не повезло. Застрял в Алеппо и не успел добраться до российской базы в Тартусе. Вот и пришлось уходить морем, на Кипр…

Шкипер покачал головой.

– А не боязно? Я сам, правда, там не был, сказать не могу – но в газетах прописано, что лютые они, чуть что, головы режут…

Старомодная манера шкипера изъясняться словно вышла из книг или фильмов середины прошлого века.

– Такая работа, Христофор Бони… простите, Михаил Христофорыч…

Романа так и тянуло назвать собеседника именем-отчеством героя известного мультика. Тот и правда, напоминал Врунгеля – седоватая щетка усов, нос картошкой, белый китель с воротником-стойкой, туго застёгнутый под подбородком на все крючки. Даже трубка имелась – она дымилась в бронзовой пепельнице, распространяя по кают-компании аромат дорогого табака.

– Ничего-ничего, паря. – добродушно отозвался «Врунгель». – Меня часто так называют, привык. Если удобно – зови Христофором Бонифатьевичем, но тогда и я уж буду называть тебя Рамоном, как тут прописано. Не против?

И ткнул пальцем в корочку с красным крестом, лежащую на столе.

– Значит, в Сирию тебя по работе занесло? Что ж, повезло, живых остался. Вот и здесь – сбежал от бандитов и прямиком к соотечественникам, то есть к нам, на «Квадрант»! Выходит, везучий ты, Рамон батькович, а это дорогого стоит… Не думал, как дальше жить, чем заниматься?

– Когда мне было об этом подумать? – удивился Роман. – Я меньше суток, ничего не понял, ни в чём ещё не разобрался. Вот пойму, разберусь – тогда и можно будет думать, а пока…

– А пока – оставайся-ка ты на «Квадранте». – Врунгель тяжело поднялся со стула. А он в возрасте, подумал Роман, седьмой десяток разменял, и не вчера… – Ночевать тебе где-то надо, не на пристани же, между бочками? Есть-пить опять же, в портовых кабачках, даром не накормят. Парень ты крепкий, толковый, свой опять же, русский – а у меня как раз матроса не хватает…

– Случилось что-то? – осторожно осведомился Роман. – С мачты сорвался, погиб, утонул?

– Бог с тобой! – Врунгель замахал руками. – Жив-здоров, правда, не сказать, чтобы цел. Я его, поганца, списал на берег за буйство и неумеренное пьянство. Я понимаю, в пору, во время стоянки грех не выпить – но когда пьяного на борт не свои доставляют, хоть и с побитой рожей, а полиция, со связанными руками и бумажкой о штрафе? Ты не подумай, – поспешно добавил он, – сухого закона у нас нет, но меру знать всё же надо, иначе одно свинство выходит и урон репутации!

– Я вообще-то не употребляю… почти… – поспешно сказал Роман. – По праздникам, или там коктейль на каком-нибудь мероприятии, а так – воздерживаюсь.

– Коктейли у нас не в ходу, уж извини. – ухмыльнулся Врунгель. – Но свою чарку в обед каждый имеет. Ты, вот что, парень: сейчас тебя накормят, а потом ступай к боцману. Он тебе одёжку выдаст – робу, штаны парусиновые, башмаки, койку укажет в кубрике. Наутро поставят тебя к работам – пока не освоишься, что-нибудь попроще, медяшку, что ли, драить… Как пробьют шестую склянку, заглянешь ко мне, за авансом – двадцать пять талеров, как одна копеечка! – а после обеда съедем на берег. По лавочкам в порту пройдёмся, а то у тебя даже бритвы с помазком, и тех нет. Тут, знаешь ли, станки не в чести, не говоря уж об электробритвах, обходятся на старинный манер, опасными. Справишься?

Роман ответил, что да, справиться, хотя и без особой уверенности. Придётся, не ходить же заросшим? Щетина уже сейчас раздражающе колола шею, надо срочно что-то с этим делать…

– Вот и хорошо, вот и славно. – Врунгель кивнул. – Прошвырнёмся по городу, а как стемнеет, заглянем к мамаше Гвинкль. Эль у неё отменный, за ним и побеседуем, обстоятельно, не торопясь…

Сна не было ни в одном глазу. Со стороны пролива в бухту шла волна, мягко, словно на огромных качелях, раскачивая уснувшую шхуну. В кубрике, низком, подпалубном помещении, Роману вместо обещанной койки выделили гамак их простёганной в два слоя парусины – боцман назвал её мудрёным словом «канифас» – обшитой по краям парусиновой же тесьмой с железными люверсами. В люверсы был пропущен тонкий просмоленный канат, которым гамак полагалось цеплять к бимсу – и устраиваться в ней, подобно дачнику, предающемуся послеобеденному отдыху между двумя яблонями. Или вишнями, или какими-нибудь ещё представителями плодово-ягодной флоры, мрачно думал Роман, копошась в парусиновых объятиях этого предмета судовой меблировки. Дачнику-то хорошо, он привычный, небось, не раз безмятежно засыпал в провисшем, покачивающемся ложе на дачном ветерке – а каково новичку, одолеваемому разными мыслями? Повозившись с полчаса, Роман понял, что заснуть не получится. Да и не хотелось ему спать – слишком многое надо было обдумать, и лучше бы снаружи, на свежем воздухе.

Он встал, натянул парусиновые штаны (джинсы, футболка, и пистолет остались в деревянном сундучке, выданном боцманом вместе с прочим «казённым» имуществом) и полез по крутому, с латунными поручнями, трапу на палубу. Обуваться не стал – приятно было ощутить голыми подошвами тёплые, не успевшие остыть за вечерние часы доски. Хотелось лечь, заложив руки за голову, глядеть на звёзды и думать, перебирая мысленно всё, что с ним произошло за этот безумный день. Так Роман и сделал; сон не шёл, тогда он встал, потянулся, разминая затёкшие суставы и, встав у лееров, попытался разыскать «свой» пароход. Или тот уже ушёл? Вроде, перед побегом он не замечал приготовлений к отправлению…

Парохода он не нашёл, как не всматривался в темноту. Внешний рейд тонул во мраке, и лишь огоньки на бакенах «зоны прибытия» да фонари на мачтах судов, стоящих на бочках, еле-еле проглядывали сквозь спустившийся на бухту туман. Оставался единственный вариант: подняться повыше, воспользовавшись верёвочными лесенками, поддерживающими с боков мачты – кажется, они называются ванты? Сказано – сделано; ступеньки приятно щекотали голые ступни, палуба внизу мягко покачивалась. Роман устроился на перекрещенных деревянных брусьях, укреплённых на середине мачты, ухватился за снасти, пожалев мельком, что нет ремня или куска каната, чтобы обвязаться за пояс – и принялся наблюдать.

Пароход вскоре обнаружился на прежнем месте, в километре от броненосца. Некоторое время Роман гадал, обнаружили уже там труп бандита, а заодно и его побег – или до сих пор пребывают в неведении? Больше наверху делать было нечего, и он сполз по вантам на палубу. Постоял у лееров, любуясь картиной ночного Зурбагана – так назвал этот город «Врунгель». К своему стыду он не сразу понял, где он уже слышал это название, а когда всё же вспомнил, то принялся гадать, что это – случайное совпадение, или город основан неведомыми поклонниками литератора Александра Грина? Но если это так – то как они оказались на другой планете (а это именно другая планета, незнакомый рисунок созвездий ясно на это указывал) и, к тому же, как-то исхитряются затаскивать сюда корабли из родного мира? Или он вообще в другом измерении? И вообще – всё, что случилось представляется фантастикой, а шкипер «Квадранта», как и все остальные, кого Роман тут встречал – команда парохода, похожий на Хемингуэя тип, мальчишка-бакенщик, даже украинские бандиты – не видят в происходящем ничего, заслуживающего удивления…

Ветерок со стороны пролива наливался ночной свежестью, стало зябко, и он полез вниз, в кубрик, позавидовав попутно матросам шхуны – те соскальзывали по поручням трапа на ладонях, не касаясь ногами ступенек. Интересно, сколько пройдёт времени, пока он сам научится такому, подумал Роман – нет теперь уже Рамон, так ведь его представил новым сослуживцам Врунгель? Он поворочался, устраиваясь в койке-гамаке и не заметил, как провалился объятия в глубокого, без сновидений, сна.

VI

Стрелки наручных часов показывали шесть утра. Роман, поднятый с койки зычным рыком боцмана и частым, медным бряканьем рынды, торопливо натянул штаны и выскочил на палубу. Посетив установленную на полубаке парусиновую будку гальюна, он вскарабкался на салинг – так именовались перекрещенные брусья, с которых он ночью наблюдал за бухтой. Парохода на месте не оказалось, на его месте покачивалась в волнах рыжая от ржавчины бочка, за которой белели бакены «зоны прибытия». Дальше, километрах в полутора, Роман обнаружил ещё один составленный из бакенов круг. Пока он гадал, зачем он понадобился – дублёр первого, или что-то другое? – в круг зашло судно, длинный, очень низкий пароход с высокой, густо дымящей трубой, без мачт, с единственным большим гребным колесом на корме. Двигался пароход, как заметил Роман, точно по прямой, соединяющий круг и высящуюся на утёсе башенку маяка – и не успел молодой человек навести на него одолженный у Врунгеля бинокль, как судно исчезло в прозрачном вихре, оставив после себя лишь рябь на воде.

Что ж, теперь хотя бы стало ясно, куда деваются суда, прибывающие в бухту через «зону прибытия» – вот через этот самый круг они и уходят, спеша по своим делам в неведомые миры под неведомыми звёздами… Понаблюдав ещё с полчаса за «зоной отбытия» – за это время через неё прошли два парусника и нечто вроде грузовой баржи с рядами вёсел по бортам, – Роман спустился на палубу. Судовой колокол брякнул, подавая сигнал к приёму пищи, и он вдруг осознал, что проголодался, прямо как волк…

* * *

Если Роман рассчитывал, что Врунгель пригласит его завтракать в кают-компанию – то тут ему пришлось испытать разочарование. Вслед за матросами он спустился в кубрик. Гамаков там уже не было, вместо них с подволока (так называется потолок подпалубных помещений) свешивался на канатах длинный дощатый стол. Койки же сразу после побудки убрали в особые, устроенные вдоль бортов ячейки, именуемые «коечные сетки». Он осведомился у одного из матросов, зачем это нужно, ведь парусина за день наверняка пропитается влагой, и придётся спать на мокром? Ответ поверг его в недоумение – оказалось, что свёрнутые в тугие коконы койки призваны защищать людей на палубе от пуль и картечи. На вопрос – а что, тут и такое случается? – матрос поглядел на него странно и не ответил.

Беседовали они по-русски; матрос говорил с сильным акцентом, напоминающим выговор жителей Португалии. Роман собрался, было спросить, где тот научился говорить по-русски, но матрос дожидаться не стал – затянул узлы коечной сетки и порысил в кубрик, посоветовав собеседнику не зевать.

Совет был хорош – в этом Роман убедился, увидев, как торопливо соседи по столу вычерпывают из маленького горшочка масло. Густо-жёлтое, кажется топлёное, оно полагалось к каше, напоминающей овсянку, но с ореховым привкусом. Кроме горшочка, на столе имелась миска с колотым тёмнобурым сахаром и большой жестяной кофейник. Матросы по очереди наливали густой ароматный, щедро сдобренный корицей и перцем напиток в жестяные кружки, каждая с выцарапанным на боку именем владельца.

Своей кружки, как и ложки у новоиспечённого матроса не было; и то и другое вручил ему боцман, пробурчав под нос на зурбаганском что-то вроде «будешь должен». Роман не ответил – уминал за обе щёки вкуснейшую, сдобренную маслом, корицей, сахаром и кусочками сухофруктов кашу. Кофе тоже был с пряностями, корицей и перцем; некоторые матросы сыпали в чашки соль и добавляли кусочки масла.

В общем, на кормёжку грех было жаловаться – кормили вкусно, обильно, от пуза. Удивляло отсутствие хлеба или хотя бы сухарей. Вместо них на столе стояла большая жестяная миска, полная тёмно-коричневых кусочков – это оказался горький, очень вкусный, с лёгким привкусом миндаля, шоколад. Матросы рассовывали лакомство по карманам, и Роман с удовольствием последовал их примеру. Неизвестно, когда тут обед, а шоколад штука питательная…

Завтрак тем временем подошёл к концу. Матросы один за другим потянулись на палубу, переговариваясь, обмениваясь сальными шутками, на ходу ковыряя щепками в зубах. Роман пошёл, было, за ними, но не тут-то было: боцман тормознул его, ткнув заскорузлым, пожелтевшим от табака пальцем сперва в заваленный грязной посудой стол, а потом в таз, полный желтоватых и серых комьев размером с кулак. Серые при ближайшем рассмотрении оказались обычной пемзой, а в жёлтых Роман после некоторых колебаний опознал куски морской губки. Всё было ясно без разъяснений: морская служба начинается для него не с вахт и авралов, не с работы с парусами и канатами, и даже не с загадочной медяшки, о которой обмолвился давеча Врунгель – а с банальных обязанностей уборщика и посудомойки.

Пемзой, как выяснилось, следовало отскребать жирные пятна со стола. Губкой же нужно было мыть посуду – совсем, как дома, на кухне, предварительно брызнув на неё из пластиковой бутылки с моющим средством, пахнущим цитрусами, судя по этикетке, производства компанией «Эколюкс» в городе Армавир Краснодарской губернии. Это вселяло некоторый оптимизм, как и браслет с электронными часами, который Роман подметил на запястье боцмана. Выходило, что «Квадрант» бывает на Земле, или, во всяком случае, получает оттуда товары – а значит, и у него есть шанс вернуться домой… Хотя, после того как пароход с бандитами и беженцами остался позади, он воспринимал происходящее, как увлекательное приключение, и нисколько не жаждал его прервать. Конечно, домой рано или поздно захочется, но стоит ли торопить события – тем более, что как говаривал кот в мультике «Возвращение блудного попугая», «нас и здесь неплохо кормят». В самом деле: пока что жаловаться было не на что; матросские обязанности, хотя и начавшиеся с мытья посуды, ничуть Романа не напрягали. Да что там – дома люди отдают немалые деньги, чтобы ненадолго оказаться в такой роли; ему же всё это преподносят на блюдечке, пообещав ещё и заплатить! Конечно, «Квадрант-2» куда как скромнее огромных парусников вроде «Седова» или «Крузенштерна, на которых дома устраивают туры с «эффектом присутствия», и вряд ли здесь ему вручат нарядный сертификат, удостоверяющий, что его владелец в течение недели был настоящим матросом на настоящем парусном судне – но разве в этом дело?

С посудой, как и с очисткой стола, Роман справился сравнительно быстро, сказался год срочной службы, где ему не раз приходилось отрабатывать наряды на кухне. На этом гигиенические процедуры не закончились: на смену пемзе пришла плоская, метр в поперечнике плита из песчаника; её Роман на пару с другим матросом таскал на канате по палубе, отскребая с тиковых досок грязь. После этого палубу поливали (скатывали, как выразился напарник) забортной водой из шлангов, драили швабрами в виде пучка канатов, насаженных на длинную ручку и, наконец, «лопатили» – тёрли особыми деревянными лопатами, обшитыми по нижней кромке кожей, избавляя доски от остатков воды.

На этом утренняя приборка закончилась, и пришло время обещанной «медяшки». Загадочная эта процедура заключалась в чистке разного рода латунных и бронзовых предметов при помощи куска сукна и белого порошка, который Роман поначалу принял за зубной, но на поверку оказавшийся толчёным мелом. Результат контролировал боцман, безжалостно заставляя всё переделывать, если обнаруживал на поверхности металла даже крошечное пятнышко. В результате порученная заботам Романа пара латунных труб с воронками, служащих, как объяснил Врунгель, для передачи команд в машинное отделение, засияли на утреннем солнце так, что на неё больно было смотреть. Боцман, принимая работу, что-то пробурчал на зурбаганском и одобрительно кивнул. Роман, не дожидаясь, пока он тот отыщет для него новое дело, сбежал на полубак, намереваясь отмыть руки от ядовито-зелёных пятен – и тут матрос, стоявший на крыле мостика, закричал, тыча зажатым в руке биноклем, в сторону выхода с рейда.

– Вот, Сергей Дмитрич, прошу любить и жаловать: Роман, он же Рамон, наш с тобой земляк. Вчера на борт «Квадранта» забрался – встрёпанный, не в себе, утверждает, что сбежал от самых натуральных работорговцев! Ты когда-нибудь слышал о таком – работорговцы в Зурбагане? Куда этот мир катится…

Мужчина, к которому обращался шкипер – коренастый, широкоплечий, среднего роста, с ёжиком русых волос – поднялся на шхуну с подошедшего к её боту судна. Двухмачтовое, с дощатым, выкрашенным шаровой краской корпусом и низкой рубкой, оно казалось совсем крошечным, меньше даже баркаса, на котором Роман сбежал из Латакии. Борт посудинки был на метр ниже борта «Квадранта», и новоприбывшему пришлось карабкаться по верёвочному трапу. Вслед за ним на шхуну запрыгнула большая собака – «Врунгель» потрепал её по лохматой башке, как старую знакомую. Псина в ответ лизнула шкиперу ладони.

– От работорговцев, говоришь? – новоприбывший критически оглядел Романа. Молодой человек стоял за спиной шкипера – босой, голый по пояс, с изгвазданной зелёными пятнами суконкой в руках. – Он что же, вплавь от них сбежал, в одних портках?

– Не… – Врунгель помотал головой. – Штаны мы ему тут выдали. А на шхуну его Кнай доставил, мальчишка-фитильщик – помните, он месяц назад гостил вместе с Тирреем на острове? Так вот, Кнай говорит, что подобрал его на внешнем рейде, возле большого парохода.

– А зачем к тебе привёз?

– Услышал, как он матюкается, подумал, что наш.

– Ясно. – гость кивнул. – И ты, Бонифатьич, сразу его зашанхаил? Был ещё в позапрошлом веке такой способ пополнять команду… – пояснил он уже Роману, – Матроса напаивали в припортовом кабаке до изумления, доставляли в таком состоянии на судно, и пока тот не проспался, выходили в море. И приходилось бедняге служить, пока не ухитрялся сбежать в каком-нибудь порту…

– Ну почему – зашанхаил? – обиделся шкипер. – Он, вроде, не против…

– Не против. – подтвердил Роман. – Мне даже нравится, только непонятно тут всё, странно. Например – как мы сюда попали?

– Придёт время, всё поймёте. – пообещал гость. – Документ какой-нибудь имеется?

Он внимательно изучил корочки с красным крестом.

– Роман Меркадер… это же надо такое придумать! Ладно, пусть пока будет так. Не против, юноша?

Роман пожал плечами – пусть будет. Немного царапнуло обращение – на глаз гость был ненамного старше чем он, лет тридцати, может, немного больше, а туда же, «юноша»…

– Вот и договорились. – гость кивнул и протянул документ владельцу. – Значит, бумаги в порядке, да и кому они тут, в сущности, нужны?.. Ты уж извини, Бонифатьич, я у тебя твоего рекрута заберу.

– Да я разве ж против? – шкипер развёл рукам. – Ты начальство, тебе виднее. Забирай, конечно, мы и так в город собирались – прикупить ему кой-какое барахлишко, в «Белом дельфине» посидеть.

– Вот со мной и посидит. И закупить всё, что нужно помогу, и город покажу, ну и на вопросы отвечу – у него их, надо полагать, море? Заодно и сам расспрошу, каким ветром его к нам занесло? Не каждый день наши соотечественники объявляются в Зурбагане, надо разобраться. Нравится такой план, парень? – спросил он у Романа. Тот торопливо закивал в ответ. – Тогда собирайся, у тебя полчаса. А мне пока с Михаилом Христофорычем надо десятком слов перекинуться. И вот ещё что. – он критически оглядел романов наряд. – У тебя земная одежда сохранилась?

– Да, джинсы, футболка и кроссовки.

– Вот их и надень. В Зурбагане и не к такому привыкли, удивляться не станут. А матросские шмотки оставь на шхуне, пригодятся…

VII

– Что это за хреновина?

Роман недоумённо вертел в пальцах кожаный браслет из толстой кожи с кольцом для большого пальца и вставкой в виде медного, испещрённого мелкими углублениями диска. Рассмотрел и так, и эдак, надел на руку, продев в кольцо большой палец – вставка при этом оказалась у его мясистого основания, с внутренней стороны ладони.

– Это гардаман или, как его ещё называют, платан. – отозвался Сергей. – Им пользуются при починке парусов, когда делают швы, чтобы проталкивать иглы сквозь сложенную в несколько раз ткань. Видишь этот кругляш – в него упирают тупой кончик иглы, как в обыкновенный напёрсток. Незаменимая вещь для матроса парусного судна. Если собираешься остаться на «Квадранте», тебе тоже такой понадобится – если, конечно, не хочешь ходить с исколотыми ладонями.

И со значением покосился на собеседника. Роман спрятал вздох – это была третья за последние полтора часа попытка завести разговор о его планах на будущее. Пока он увиливал, отделываясь фразами вроде «там видно будет» – или, как сейчас, неопределённым пожатием плеч.

– Ну, хозяин барин, хочет живёт, хочет – удавится… – не стал настаивать Сергей. – А гардаман всё же купи, как и прочий матросский приклад – набор парусных игл, пару мотков суровых ниток для починки парусов, складной нож со свайкой, кусочек пчелиного воска… Ну и нож, конечно, раскладной, со свайкой и шилом. Какой ты будешь матрос без ножа?

С покупками покончили быстро. В лавчонке, куда они заглянули, едва сойдя на пирс с борта «Штральзунда» – так называлась посудина, на которой Сергей прибыл в Зурбаган, – было всё, необходимое в матросском быту. Вдобавок к перечисленным аксессуарам приобрели клеёнчатый шлюпочный плащ, просмоленную шляпу-зюйдвестку, в точности как те, что носили матросы с парохода, и две пары рукавиц из толстого спилка – пригодится работать с канатами, пояснил Сергей, без них руки до костей обдерёшь…

Роман хотел заплатить за покупки из своего аванса – Врунгель не обманул и перед отбытием на берег выдал двадцать пять увесистых золотых кругляшей с корабликом на реверсе. На аверсе имелась надпись латиницей и римская единица. Сергей эту попытку решительно пресёк – «найдёшь ещё, на что потратить, а у меня здесь неограниченный кредит.» Роман сложил покупки в специально для этого приобретённый парусиновый мешок с плечевыми лямками и просмоленным репшнуром, затягивающим горловину, и вслед за провожатым покинул заведение.

Следующие часа полтора они бродили по городу. Глаза у Романа разбегались – Зурбаган не походил ни на один из городов, которые ему приходилось видеть когда-нибудь. Он весь был словно составлен из кусочков разных мозаичных картин: припортовые кварталы с домами, выстроившимися вдоль причалов, словно на полотнах Душана Крадлеца сменялись рядами пакгаузов, в проездах между которыми громоздились штабеля бочек и досок. Вместо них возникали торговые улицы с многочисленными витринами, одесские (или, может, парижские?) бульварами с каштанами и чугунными столбами газовых, погашенных по дневному времени фонарей.

Пройдя ещё немного, они попали в лабиринт узких, взбирающихся ступеньками в гору, переулков, заставленных домишками с узкими, на два-три окна, фасадами и миниатюрными, утопающими в зелени палисадниками. Круглые, обкатанные морем булыжники под ногами сменились тёсаными гранитными брусками, гравием, кое-где даже дощатыми тротуарами. По улицам, улочкам, переулкам катились экипажи, при взгляде на которые Роман припомнил слово «фиакр», открытые ландо, телеги, гружёные разнообразным барахлом. Раза два опались почти лондонские кэбы с парой высоченных колёс и кучером на высоком сиденье за спиной седока. И пешеходы, парочки, группки, одиночки, разнообразно одетые, спешащие, неторопливо прогуливающиеся, глазеющие на витрины магазинов и лавочек…