Школа называлась трудовой, Мария Александровна, как и некоторые другие педагоги, долго раздумывала над тем, какой вид труда нужно преподавать. До революции в епархиальной школе и в женской гимназии преподавали рукоделие – вышивание, а в мужских школах никакого трудового обучения не было вообще. А теперь необходимо придумать какой-то урок труда.

В бывшей Саровской школе поначалу этот урок вылился в приведение в порядок помещений и двора школы, а что потом?

Беседуя по этому вопросу с Варварой Степановной Травиной, Мария Александровна рассказала о своём затруднении, и та посоветовала ввести обучение учеников четвёртого и пятого классов первой ступени, где нужно было организовать уроки труда, переплётному делу.

– Кстати, – сказала она, – и моей библиотеке поможете, а то многие книги совсем растрепались, а новых пока нет.

Предложение пришлось по душе и Марии Александровне, и другим педагогам из её школы. Но пока нашли преподавателя, пока обзавелись необходимыми инструментами, прошло несколько месяцев. Только в марте месяце приступили к занятиям по переплётному делу, и эти уроки, к немалому удивлению некоторых учителей, сразу же завоевали любовь учеников. То ли преподаватель попался толковый, то ли заинтересовала ребят сама новизна дела – вернее, и то и другое вместе. Уроки эти все посещали с большой охотой, и уже через полтора месяца многие, в том числе и Алёшкин, вполне овладели начатками этого дела.

Во время болезни Пигуты, пожалуй, и дисциплина, и аккуратное посещение сохранялись только на уроках труда. К концу учебного года Боря и многие из его товарищей уже могли сшить и обрезать любую, даже самую растрёпанную книжку, а также приклеить к ней корки. Дальнейшее овладение этой специальностью откладывалось до следующего учебного года.

А болезнь Марии Александровны прогрессировала: рвота становилась всё тяжелее, всё более и более изнуряла больную, и дошло до того, что она не смогла принимать уже никакую пищу. Одновременно боли в животе настолько усилились, что бабуся – чрезвычайно терпеливый человек иногда не могла сдержать громкого крика. Врачи решили прибегнуть к болеутоляющим средствам. Лекарства эти готовились в аптеке по специальному рецепту, выписываемому Яниной Владимировной ежедневно. На рецептах ставилась надпись «cito» (по латыни), что означало «срочно». Посылали с рецептом обычно Борю, и глупый мальчишка, являясь в новую аптеку, подходил к аптекарю без очереди, а затем, когда тот вызывал:

– Кто тут от Пигуты?», – он важно проходил мимо длинного ряда ожидающих больных и торжественно нёс домой пузырёк с какой-то коричневой жидкостью. Один раз он даже попробовал её, но она оказалась невероятно противной, горькой.

Не понимал он тогда, что его любимая бабуся последними силами борется за жизнь именно из-за него. Ему казалось, что вот она ещё немного попьёт этой противной жидкости, поднимется с постели, и они, как и раньше, пойдут вместе в свою школу.

А положение больной с каждым днём становилось всё хуже и хуже. Для поддержания её сил врачи были вынуждены прибегнуть к искусственному питанию при помощи питательных клизм. Само собой разумеется, что продукты для этого добывала и направляла для приготовления Янина Владимировна Стасевич. По её предложению Поля переселила Борю к себе на кухню.

Всё происходящее Еленой Болеславовной как будто совершенно не замечалось. Наконец, по предложению Рудянского Янина Владимировна сообщила Неаскиной, что положение её матери безнадёжно, и что печальный конец может наступить каждый день. Это сообщение было встречено как вещь совершенно неожиданная и непредвиденная: в ответ на него она обрушилась с обвинениями на обоих врачей, и прежде всего на Стасевич. Дочь истерично и громко плакала на весь дом, и не стесняясь того, что её может услышать больная, кричала, что безграмотные врачи уморили её мать, что надо было давно отправить больную в Москву, и что если бы ей сказали раньше о серьёзности заболевания, то она бы это сделала. (На какие средства? С кем?..) Она выкрикивала много всяких обидных слов в адрес тех, кто приложил не только все силы и знания, но и отдавал значительные материальные средства, чтобы поддержать жизнь больной.

Затем Елена спешно написала о тяжёлом положении всем ближайшим родственникам Марии Александровны, в том числе и дяде, а от него узнал о болезни матери и её сын, Дмитрий Болеславович Пигута.

Правда, сообщение о болезни матери от дяди Дмитрий получил почти одновременно с письмом Лёли. В последнем содержалось множество беспомощных жалоб и упрёков как в адрес лечащих врачей, так и в адрес самого Мити, хотя он не мог знать не только о её тяжёлом положении, но даже и о болезни: в своих письмах она ему об этом не сообщала. Почти одновременно с письмами Дмитрий Болеславович получил от Лёли и телеграмму, в которой она требовала его немедленного приезда, так как мать находится при смерти.

Эти тревожные вести в Кинешму пришли в конце мая. Но в то время выехать из одной губернии в другую советскому служащему было не так-то просто, а у Дмитрия Болеславовича этот вопрос ещё осложнялся и поведением жены. Зная, какие огромные расходы вызовет эта поездка, она против неё категорически возражала, ссылаясь на то, что Дмитрий там уже ничем помочь не сможет, что при кончине матери будет родной человек – старшая дочь.

Наконец, потратив почти две недели на получение соответствующего разрешения по службе и добившись-таки согласия Анны Николаевны, Дмитрий Болеславович в первых числах июня 1919 года выехал в Темников. Согласие своё на эту поездку жена дала ему только с тем непременным условием, чтобы он никого из родственников, живущих сейчас с матерью, ни к себе, ни куда-нибудь поближе – в Иваново или в Кинешму не привезёт: ни сестры Лёли, ни воспитывавшихся там детей. Она категорически предупредила, что если только муж не выполнит этого требования, то она вместе с сыном немедленно от него уйдёт.

Дмитрий согласился на всё, он очень хотел застать мать в живых, он так торопился, что не заехал к отцу в Рябково и даже к дяде в Иваново. И всё-таки опоздал…

Он прибыл в Темников пятого июня, то есть на следующий день после смерти своей матери.

Мария Александровна Пигута, урождённая Шипова, скончалась 4 июня 1919 года, имея 63 года и 10 месяцев от роду, от тяжёлой внутренней болезни, по-видимому, рака желудка (как свидетельствовал документ, выданный лечившим её врачом Алексеем Михайловичем Рудянским). Кончина её произошла в 12 часов дня, было воскресенье. В этот день часов в одиннадцать Боря принёс из аптеки очередную порцию лекарства, забежал на минутку к бабусе, поставил пузырёк на обеденный стол, который теперь был всегда придвинут к её кровати, и уже собрался выбежать из комнаты, но она его окликнула.

Последние дни ей как будто стало немного легче, боли или под действием лекарств, или ещё почему-либо, мучили её меньше, она не так сильно стонала и больше обращала внимание на окружающее. Остановив внука, она спросила:

– Боря, ты почему не в школе?

Боря удивился: «Ну и бабуся, совсем беспамятная стала…», – и он громко сказал:

– Да ведь сегодня воскресенье, ты что же хочешь, чтобы мы и в воскресенье учились? А потом, у нас всё равно через два дня каникулы начинаются. Да ты меня опять не слушаешь! – добавил он обиженно, увидев, что она в изнеможении вновь откинулась на подушку и закрыла глаза.

– Бабусь, ну я пойду, ладно?

Больная на его слова чуть заметно кивнула головой, мальчик выбежал из комнаты и помчался на двор. Последнее время ему всё труднее было находиться с бабусей: в её комнате стоял очень тяжёлый запах, она часто стонала и почему-то иногда засыпала во время разговора, и потом, самое главное, в её комнате надо было говорить полушёпотом.

Вначале это казалось даже интересным, но через 2–3 минуты становилось невтерпёж. У него был звонкий громкий голос, и начав что-нибудь рассказывать больной, он увлекался, забывал о полушёпоте, и прибегавшая Поля немедленно его выдворяла. Так понемногу он привык к тому, чтобы заглядывать к бабусе только на минутку.

А сегодня Поля не велела уходить далеко от дома до обеда, мальчик решил докончить сражение с зарослями крапивы, начатое ещё несколько дней тому назад. Добыв из-под крыльца, где он прятал всё свое дреколье, как говорила Поля, саблю и ещё какую-то палку, изображающую пику, Боря с воинственным криком побежал в угол двора. Сражение началось. Его сабля, как ему казалось, блистала молнией, головы его многочисленных врагов так и летели во все стороны!

Увлечённый битвой и своими воинственными криками, он не сразу услышал голос Поли:

– Боря, Боря! – сквозь слёзы звала она, – иди скорей, бабуся умирает…

Он бросил саблю и со всех ног рванулся к крыльцу. И вдруг его движения стали медленными и неуверенными, отчего это произошло, он не сумел бы объяснить. Его ноги как будто налились свинцом, сделались тяжёлыми и неповоротливыми, и он шёл всё медленнее и медленнее. Мальчику стало страшно…

Поля рассердилась:

– Да иди ты скорей, чего так тащишься?! Бабуся тебя звала, наверно, проститься хочет, может, ещё успеешь! Скорее! – крикнула она и побежала в дом.

Однако Боря шёл всё так же медленно. Он думал. Он уже знал, что бабуся, сколько бы ни пила этой противной жидкости, уже не встанет, не пойдёт с ним в школу. Взрослые, не стесняясь, говорили об этом, причём и мальчишка где-то в глубине души тоже ждал, что бабуся умрёт… Но, во-первых, он не думал, что это произойдёт так скоро, ведь только час назад она разговаривала, а во-вторых, он не предполагал, что смерть приходит так просто, так неожиданно.

В горле у него защемило, защипало в носу, и из глаз потекли слёзы. Он не вытирал их, а так с текущими по щекам, оставляющими на его пыльном лице светлые дорожки, капающими на рубашку слезами и вошёл в столовую.

Там было много людей. Сначала он не разглядел их. Увидел только бабусю, которая лежала на кровати, желтовато-белая, со спокойным и каким-то не своим лицом, со сложенными на груди руками. В них уже был кем-то вложен образок. Глаза её были закрыты.

В углу столовой, в ногах бабусиной кровати стояла на коленях Поля и громко плакала. Боря понял, что бабуся умерла. Слёзы по его лицу потекли сильнее, и чтобы скрыть их, он отошёл к окну и отвернулся. Изо всех сил старался мальчишка сдержаться, чтобы не заплакать громко, навзрыд, слёзы вытирал рукавом, а за его спиной не стихал плач Поли, кто-то ещё всхлипывал, а кто-то даже и высморкался. Это его возмутило: разве можно, когда бабуси уже нет, когда она уже никогда не поговорит с ним?! Он обернулся, успел увидеть: сморкался Алексей Владимирович Армаш. Захотелось крикнуть: «Не мог дома этого сделать?!»

Тут он разглядел, что в комнате ещё и Рудянский, и Янина Владимировна, и Маргарита Макаровна, и Варвара Степановна, и Анна Захаровна…

«Когда же они успели все прийти? Или раньше знали? – обиделся Боря. – Почему же мне раньше никто не сказал? Я бы не ушёл от бабуси, я бы сидел около неё. Как же так? Неужели я теперь её так никогда и не услышу? Она же не попрощалась со мной…»

Алексей Владимирович снял очки и протирал их платком. Платки в руках и красные глаза были у всех, кто находился сейчас здесь, мальчик сообразил: все плачут потому, что все жалеют его бабусю. И тут же услышал капризный голосок Жени, вертевшейся около тёти Лёли, сидевшей на стуле недалеко от кровати с лицом, закрытым платком:

– Мам, мам, пойдём отсюда, я не хочу здесь, здесь плохо…

И Боря как-то вдруг понял, как, в сущности, была одинока его любимая бабуся дома: он, кроме огорчений, пожалуй, ей ничего не доставлял; от дочери и внучки она тоже, кроме обид, ничего не имела. Её дочь не смогла найти друзей среди друзей своей матери, и сейчас они стояли обособленно, и никто из них не подошёл к Елене Болеславовне с ласковым словом участия, никто её не утешал. Боря снова отвернулся к окну, слёзы у него высохли, он задумался: «Как же теперь буду жить я? С тётей Лёлей не останусь ни на один день. Я убегу! А куда?..»

* * *

В таких маленьких городках, каким был Темников, и дурные, и хорошие вести распространяются с большой скоростью, и уже к середине дня пятого июня о смерти Марии Александровны знал весь город. И только теперь, пожалуй, выяснилось, как уважали и любили эту маленькую старенькую женщину в Темникове. Целый день в гостиную приходили люди, которых в доме никто не знал, чтобы проститься со старой учительницей, учившей когда-то или их самих, или их детей, или даже просто знакомых.

Похороны Марии Александровны Пигуты состоялись 6 июня 1919 года. Этот день Боре запомнился на всю жизнь.

Им с Юрой Стасевичем выпала большая честь посыпать дорогу на кладбище ёлками. В то время в Темникове, как и во многих городах России, существовал обычай, правда, применявшийся только при наиболее богатых похоронах. Весь путь от церкви или от дома (смотря по тому, где находился гроб с покойником) до кладбища усыпался мелкими еловыми веточками, и эта зелёная дорожка служила как бы ориентиром, по которому двигалась похоронная процессия.

Похоронили Марию Александровну Пигуту в северо-восточном углу кладбища между тремя берёзками. Над могилой поставили простой деревянный крест, который в будущем предполагалось заменить гранитным памятником. Однако этого сделано не было. Сын её уехал из Темникова на второй день после похорон, а дочь выехала из этого города года через три. Знакомые и друзья её постепенно перебрались в другие места, так и осталась её могила в безвестности.

И когда её внуку, Борису Яковлевичу Алёшкину, более чем через сорок лет довелось побывать на темниковском кладбище, то он не смог найти и следа этой могилы. Только три берёзы, превратившиеся за это время в огромные старые деревья, склонив свои длинные ветви почти до самой земли, как бы указывали место, где была похоронена его любимая бабуся. Рядом с одной из берёз, на замшелом пеньке он присел и, глядя на то место, где, по его мнению, должна была быть могила, предался воспоминаниям…

Завещать Марии Александровне было нечего, и её сын, взяв с собой старенькую шкатулку матери с пожелтевшими бумагами, кроме писем и записок от Болеслава, хранившихся ею со времен её молодости, в одной из стареньких тетрадок обнаружил несколько листочков с выписками из произведений её любимых авторов, написанных её рукой. Над ними была коротенькая надпись: «Мои заветы». Эти заветы Борис Яковлевич читал уже после Великой Отечественной, в которой участвовал, приобретя профессию своего деда и матери, врачом-хирургом. Они сохранились в его памяти до сих пор.

Перед тобой лежит широкий новый путь. Прими же мой привет негромкий, но сердечный: Да будет, как была, твоя согрета грудь Любовью к ближнему, любовью к правде вечной!

Да не утратишь ты в борьбе со злом упорной Всего, чем ныне так душа твоя полна, И веры, и любви светильник животворный Да не зальёт в тебе житейская волна!

Подъяв чело, иди бестрепетной стопою, Иди, храня в душе свой чистый идеал, На слёзы страждущих ответствуя слезою И ободряя тех, в борьбе кто духом пал.

И если в старости, в раздумья час печальный Ты скажешь: «В мире я оставил добрый след И встретить я могу спокойно миг прощальный», Ты будешь счастлив, друг: иного счастья нет.

Алексей Плещеев, 1855 г.

* * *

Люби, пока любить ты можешь,

Иль час ударит роковой,

И встанешь с поздним сожаленьем

Ты над могилой дорогой…

Н. А. Некрасов

* * *

Любите будущее,

Стремитесь к нему,

Работайте для него,

Приближайте его,

Переносите из него в настоящее,

Сколько можете перенести…

Н. Г. Чернышевский

Да, именно этими заветами руководствовалась в жизни Мария Александровна Пигута. И хотя она далеко не всегда была счастлива, окружающим её людям она отдала всё, что могла. Пусть же память о ней будет светлой для всех, кто её знал и любил…

А все ли из окружавших бабусю любили и знали её по-настоящему? Воспоминания вернули Алёшкина далеко в прошлое. Он так и сидел под берёзами, перебирая в памяти то, что произошло много лет назад.

Ему вспомнилось, как в день смерти бабуси он принял твёрдое решение: «Убегу в Сибирь, буду искать своего родного папу. Как только похороним бабусю, так сразу и убегу. Сапоги у меня есть, есть новые штаны и рубаха. Хлеба на дорогу попрошу у Поли, она даст, она добрая. А если меня будут заставлять жить с тётей Лёлей, я им прямо так и скажу, что она меня ненавидит и что я её так же. И всё!»

Приняв это решение, мальчик немного успокоился и, увидев, что все взрослые, включая тётю Лёлю, ушли от бабуси в гостиную и о чём-то между собою разговаривают, тихонько выскользнул на кухню.

Надо сказать, что почти все собравшиеся в столовой захватили кончину Марии Александровны, была при ней и Елена Болеславовна, но никто, кроме Поли, не вспомнил про Борю. Определив по движению губ умирающей, что она зовёт внука, Поля и побежала его позвать. Елена Болеславовна даже не обратила внимания на его появление в столовой.

Без сомнения, все, кто был там тогда, кое-что знали о неладах в семействе Пигуты, знали и о трудном, тяжёлом характере её дочери, но не предполагали, что её чёрствость может дойти до того, что даже общее горе, потеря самого родного человека, не заставит её превозмочь свою неприязнь к племяннику и приласкать его. Все эти добрые люди были поражены. Однако в силу своей благовоспитанности, а может быть, и интеллигентской мягкотелости никто из них не решился сказать Неаскиной ни одного слова. Никто из них не подошёл и к Боре, чтобы как-то утешить его. И только один человек по-настоящему выразил ему своё участие, понимая, каково теперь придётся бедному мальчишке: бабуси нет, матери нет, отец – жив ли? Это была прислуга, горбатенькая Поля.

Поля же занялась и первыми хлопотами по приготовлению к похоронам. Денег в доме почти не было, о чём она прямо и сказала всем друзьям покойной. Те, собравшись в гостиной, обсудив предстоящие расходы, собрали необходимую сумму. Каждый внёс сколько мог, и к вечеру в руках Иосифа Альфонсовича Стасевича, взявшего на себя главное руководство печальной церемонией, нужные деньги были. Поля тем временем сбегала к Анне Никифоровне Шалиной и вместе с нею обмыла и убрала покойницу. Сбегала она и в церковь Иоанна Богослова, где умершая числилась прихожанкой, сообщила о смерти Пигуты и попросила прислать чтецов. Ведь тогда до похорон у гроба покойного специальные люди круглые сутки читали различные выдержки из Евангелия.

Священник, хорошо знавший покойную, попенял Поле, что они не пригласили его к больной, чтобы причастить её перед смертью, исповедовать и соборовать, и только заверения Поли о том, что смерть наступила неожиданно, помогли ей. Чтецы за соответствующую плату были посланы.

Кстати сказать, Поля уже давно предлагала Марии Александровне причаститься и исповедоваться, но та, относившаяся к церковным обрядам весьма пренебрежительно, категорически от этого отказывалась. Однако похоронить её решили по всем правилам православной Церкви.

В приготовлениях к похоронам Елена Болеславовна никакого участия не принимала, она заперлась вместе с Женей в своей комнате, никого к себе не пускала, и сама из комнаты не выходила. Без неё мать положили в гроб и установили его на большом столе в гостиной. Боря же, бесцельно бродя по квартире, видел всё происходившее вокруг, как во сне. Запомнилось ему и то, как гроб бабуси, стол и пол вокруг него завалили охапками сирени, приносимой почти каждым из приходивших попрощаться с покойной. От цветов шёл одуряющий запах, и этот запах на всю его жизнь связался у него со смертью самого дорогого ему существа – бабуси. С этих пор аромат сирени ему остался неприятен навсегда.

Дмитрий Болеславович Пигута приехал в Темников 5 июня, когда тело его матери уже лежало в гробу. Он любил свою мать и вот – даже не успел проститься с нею! Подойдя ко гробу, он прижался к холодному лбу и, не обращая внимания на присутствующих, громко зарыдал. Все поторопились выйти, оставив сына наедине с телом матери. Но одиночество его длилось недолго. Услышав о приезде брата, Елена вышла из своей комнаты, прошла в гостиную, и через несколько минут раздался её возбуждённый голос: что-то горячо и зло она пыталась доказать. Дмитрий, с трудом сдержавший рыдания, сдавленно произнёс:

– Я выслушаю тебя, сестра, ты ведь старшая, но не здесь, не у гроба! Пожалуйста!

Через некоторое время брат и сестра вышли в столовую, где находились Иосиф Альфонсович, Шалина, Поля и Боря.

Дядя Митя подошёл к Боре, погладил его по голове, поцеловал и, обернувшись к присутствующим, вытирая покрасневшие глаза, заявил, что он очень благодарен всем за заботы о его бедной матери, но что теперь все дальнейшие заботы о похоронах он берёт на себя.

И Стасевич, и Шалина были обижены таким заявлением, но, понимая, что инициатором его явилась Елена Болеславовна, а также и то, что горе Дмитрия Болеславовича, глубокое и неподдельное, его потрясло, и он не мог полностью отвечать за свои слова, промолчали.

Между прочим, через несколько лет Боря узнал, что Елена действительно жаловалась брату на друзей Марии Александровны, которые якобы нахально оттёрли её от участия в похоронах матери, конечно, промолчав о том, что она сама устранилась от этого, просидев до приезда брата в своей комнате. Чувствуя, что Дмитрий не одобрит её поведения, она поспешила выставить виновниками других.

* * *

С появлением дяди Мити Боря успокоился, оставил всякие мысли о побеге. С непосредственностью ребёнка, забыв о только что понесённой тяжёлой утрате, он стал с интересом наблюдать за происходящими событиями и даже принимать в них посильное участие.

Боря решил: раз дядя Митя здесь, то он, конечно, заберёт его к себе, а ненавистная тётя Лёля с капризулей Женей останутся в Темникове. Но всё произошло совсем не так, как предполагал этот несчастный мальчишка. Не оправдал его надежд дядя Митя, и Боря ещё надолго остался в Темникове…