После этого я встал, ещё раз поклонился Государю и советнику и, более не задерживаясь, поспешил на корабль идущий до Чхон. Не попрощавшись ни с матушкой, ни с наставником Яо, ни с верным Ибонаки. Не собрав даже бэнто²⁶ в дорогу. Со мной были лишь старая отцовская катана, лук, да кошель с большим запасом рё²⁷, неизвестно как попавший мне за пазуху. Не иначе Мити побеспокоилась? Корабль, управляемый коротконогим капитаном, явно наполовину чхонцем, гордо именовался «Удачным Путешествием». «Интересно, – подумал я, всходя на качающуюся под ногами грязную палубу, – Вещее ли оно, это название?» Кое-как закутавшись в своё кимоно, я помолился милостивой Аматэрасу и грозному Такэфуцу-но Ками²⁸, и уснул».

ГЛАВА 3

Яромилыч не глядя по сторонам неспешно ковылял по оказавшемуся довольно длинным проулку. Домишки здесь стояли все какие-то одинаково унылые, безликие, народ на улице не наблюдался, а на всякую живность, копошившуюся в грязи, смотреть не хотелось. Жучка, по первости, отвлекалась на чумазых поросят, пускавших в лужах пузыри, но вскоре бросила это занятие, поскольку ответного внимания не получала. При виде псинки, свиненыши спешно заныривали поглубже и подальше, и уже оттуда, с безопасного расстояния, нагло посверкивали своими маленькими хитрыми глазенками. Встретив такое отношение в очередной раз, Жучка повернулась к врединам спиной, пару раз шваркнула задними лапками, забросав поросят землей, и гордо ушла. Если бы она повернулась, то могла бы увидеть, что поросята с благодарностью подставили грязные спинки под земляной дождь.

От скуки Яромилыч решил заглянуть за первый попавшийся забор, чтобы хоть одним глазком полюбопытствовать, а как тут в Синебугорске народ приусадебное хозяйство ведет. Увидев невысокий плетень, дед сунулся через него и чуть не упал от увиденного. Какая-то молодка задрав подол исподней рубахи под самые подмышки до белых грудей, то и дело садилась голым, весьма надо сказать упитанным белым задом, на выкопанные грядки, что-то при этом приговаривая. Отпечатки на земле – Яромилыч оценил – получались что надо: глубокие и впуклые. Завороженный непривычным зрелищем, дед не удержался, и крикнул:

– Что, баба, ворожишь?

Молодка, взвизгнув, спустила рубаху обратно, да ещё и с переполоху присела на грядки, словно хотела спрятаться.

– Та ни, диду, – ответила она. – Яка там ворожба?! Цэ я по старому обвычаю силу збираю. Потиркаюсь маленэчко у грядку та пошепчу: «Грядка, грядка, отдай маю силу в обратку».

– И що, чи помогаэ? – удивился Яромилыч, вспомнив сурожанский говор.

– А як же! – молодка перестала стеснятся, поднялась, и подошла к плетню ближе, – А ще у нас на Суроже такий обряд е: капусту когда саджаэшь, тоже так гузкой сидаэш у землицу поглубче, та тройчи разкоу говорыш: «Вирастай капуста, як маэ гузна!» Яна така и будэ, якая гузка. Ось у менэ дюже гарна вирастаэ, чоловик мой усегда нахваливаэ!

Молодуха, похоже, так вдохновилась рассказом, что опять стала задирать подол рубахи, чтобы показать, как этот хитроумный обряд проводится. На божий свет снова показались две упругие увесистые половинки, слегка запачканные землей, плавно перетекающие в тонкую верткую талию. «Да что она, раздеться догола собралась что ли?» Перегнувшись через плетень он шлёпнул расшалившуюся молодку по розовому оттопыренному заду. Та смешливо взвизгнула в ответ:

– Дзякую, диду!

– Не за что, токмо ты больше того, не озоруй больше! Ну хоть подол завороти обратно, бесстыдница!

А та и не думала подчиняться, все так же стоя к деду спиной, она дотянула подол подмышки, голышом наполовину, как и прежде:

– Чого ж бесстыдница? Я у собе на городе, що хочу, то и роблю, а вот ты подглядываешь! Спросил, чим я занятая, так топерь смотри, як бабы силу собирають!

И она снова отпечатала на грядке вместительную ямку.

– Я ешче и не так могу! – пообещала дивчина, и начала поворачиваться.

– Ой, верю, верю! – вскричал старик, и спешно кинулся прочь, подгоняемый заливистым смехом черноокой дивчины.

Поскольку в проулке смотреть было не на что, а за заборы он теперь заглядывать опасался, Яромилыч принялся размышлять о том, как удачно он обзавелся в Синебугорске помощниками. Ох, чуяло сердце, понадобятся они ему. За этими думами он и не заметил, как прошел мимо сидевшего на завалинке толстого увальня с отвисшим носом. Увалень громко чавкая, сосал петушка на палочке и то и дело облизывал липкие пальцы. Хрюкнув не хуже давешних поросят в лужах, он радостно прогнусавил:

– Гы-ы! Одноногий побирушка с шавкой! Уроды-ы!

– Что? – Яромилычу показалось, что он ослышался.

– Да он ещё и глухой! Вот урод! Иди отсюда, здесь не подают! – Увалень небрежно помахал в сторону своим леденцом.

Старик понял, кого он имеет неудовольствие лицезреть. Рябуха, точно жаба на нересте, вольготно развалился на скамейке, отвесив пухлые щеки. На вид ему было лет шестнадцать, но наверное на деле все же меньше. Переросток, так сказать.

– Молодой человек, вас родители не учили вежливости? – попробовал усовестить его дед.

– Ложил я на родителей, а тебе и подавно срал за пазуху! Понял? Отвали, старый бздун!

Яромилыч неторопливо огляделся по сторонам. Никого. Что ж, отлично. Подойдя к Рябуху на пару шагов, он сделал вид, что на что-то засмотрелся за его спиной, а потом, кивнув в ту сторону, спросил:

– Это не тебя зовут там?

Рябуха перекатил петушка из-за одной щеки на другую сторону, лениво повернулся и тут же полетел кубарем со скамьи, опрокинутый ударом палкой. Яромилыч, кипя праведным гневом, стоял над ним и ждал, что последует дальше. Палочка была заведена для нового удара, который дед собирался нанести, как только засранец разразится матюками. Но тот вместо этого лишь натужно сипел, хватая себя за горло, и не делал ни малейшей попытки подняться. Из распахнутого рта торчала деревяшка от сосульки, которой он подавился.

– Ну что, оставить тебя здесь подыхать? – спросил Яромилыч.

Толстый балбес отрицательно замотал головой, умоляюще протягивая руки, и что-то отчаянно хрипя.

– Помочь, говоришь?

Теперь Рябух закивал, тыча пальцем себе в рот.

– Ладно, сейчас помогу. Вставай.

Оболтус с трудом поднялся, пот градом катил по его жирному щекам.

– Повернись.

Как только Рябух повиновался, дед от всей души жахнул негодяя палкой по толстым ягодицам. Петушок выпорхнул изо рта и обиженный рев разнесся далеко-предалеко, немедленно подхваченный всеми окрестными псами. На шум из-за ближайшего забора выскочил всклоченный мужичок в полосатой рубахе, к которому Рябух и кинулся, тыча пальцем в деда:

– Батянюшка родненький, этот гад меня ударил! Сволочь!

Отец ловко отвесил ему затрещину, от которой детинушка укатился за калитку, и поклонился Яромилычу:

– Спасибо тебе, старче! Давно его надо было проучить, да все боятся люди. Может теперь хоть дойдет до него хоть что-то. Некоторых, сам знаешь, добрым словом не научишь, они за слабость это почитают, а вот кулак у них в почете. Э-хе-хе…

Ещё раз поклонившись, он запер за собой калитку и вскоре оттуда донеслись звуки, которые дед однозначно истолковал, как соприкосновение кожаного ремня с чьей-то задницей. Удовлетворено вздохнув, он продолжил свой путь. Переулок в конце-концов закончился и Яромилыч, как ему и сказали мальчишки, свернул налево. Здесь уже начиналась, хотя и замызганная всяким мусором, но настоящая мостовая. Дед поцокал по ней. Дома тут стояли получше прежних, покрупнее, подобротнее, сразу видно, что дальше от ворот и поближе к середке народ заселялся все зажиточнее и зажиточнее. И народ кое-какой на улицах был, хоть и немного. Одни чинно сидели на завалинках, другие шествовали по своим делам. В стороны от мостовой убегали небольшие тропинки, закоулки и даже улочки меж домов. Спокойно пройти удалось совсем немного. Вдруг, откуда-то с одной из таких улочек на Яромилыча налетел какой-то человек. Он пошатнулся и непременно бы упал, если бы не ухватился за деда, как рак за добычу. Бережно поддержав его, Яромилыч молвил, упреждая извинения со стороны страдальца:

– Да ничего, ничего.

Извинений, однако, не последовало. Впрочем, достаточно было повнимательнее рассмотреть человека, чтобы понять, почему. Перед Яромилычем стоял безумец. Самый обыкновенный юродивый, мелко сотрясаемый внутренними бесами. Был он весьма и весьма грязен, одежда же представляла собой невообразимое рваньё, скверно пахнущее и засаленное до неприличия, Редкая бороденка юродивого коряво топорщилась, руки так и ходили ходуном, лицо искажалось, глаза смотрели в разные стороны, а ноги отбивали топотуху.

– Бе-е-е! – радостно изрек безумец вместо благодарности, и показал длинный язык.

– Чего тебе, сирый? – спросил Яромилыч.

– Отдай золото! – вдруг взвыл тот, – Верни мои сокровища!

– Будя, будя, – ласково молвил дед. – Иди-ка вон, посиди на лавочке.

– Золото! Золото! Отдай мое золото!

Старик был готов пожалеть несчастного сумасшедшего, но черт возьми, до чего же тот оказался назойлив! Вместо того, чтобы проследовать к ближайшей лавке, возле чьего-то забора, куда и указывал Яромилыч, он заходил юлой вокруг деда, непрерывно теребя его за рукава и лопоча на разные лады одно и то же:

– Золото! Где мои гривны? Верни все до полушечки! Все восемнадцать тысяч пятьсот!

Жучка точно также юлой вертелась вокруг юродивого, пытаясь попасть ему под ноги, но безумец выделывал такие коленца, что скамеечка ещё ни разу не смогла этого сделать. На них уже начали озираться редкие прохожие. «Придётся дать» – вздохнул старик. Будь дело в Зибунях, он давно бы уже накостылял наглому попрошайке палкой по загривку, чтобы неповадно было уважаемых людей задирать! Мало ли, что человек Божий! Дома никто бы и слова не сказал. Но здесь, в столице, кто его знает, чем оно обернется. Стукнешь юродивого, а тебя за это – на годик в острог…

Порывшись в сумке, дед выудил гривну и дал её болезному:

– На-ка, вот, сходи покушай.

Юрод оскалился радостно и мигом сунул монетку за щеку.

– Бе-е-е!

Это, должно быть, означало у него благодарность, а может и прощание, потому как получив желаемое, он немедленно отстал, зайчиком попрыгав туда же, откуда и появился. Жучка замела землю ему вослед, а Яромилыч незаметно сплюнул в ту же сторону.

Едва зайдя за угол, откуда старик не смог бы его разглядеть, юродивый припустил со всех ног. Меньше чем через четверть часа он добрался до улицы, где обитали только обеспеченные жители города – бояре и купцы – и вошел в один из особняков, куда, видимо, имел свободный доступ. Дюжие молодцы на воротах даже отворили калитку ему навстречу, и не подумав останавливать. Скинув в сенях нищенское облачение, он умылся из стоящей здесь же кадки, шумно фыркая и разбрызгивая воду вокруг, утерся белейшего льна рушником, поднесенным румяной прислужницей, и переменив платье, поспешил по лесенке на второй поверх. О его приходе доложили загодя, пока он приводил себя в надлежащий вид, и хотя час был не приемный, хозяин терема немедленно его допустил, ибо сведения, которые доставлял этот его помощник всегда были первостепенной важности.

В вошедшем в горницу молодце, с незапоминающимися чертами лица, но вполне пригожем, хотя бы и с точки зрения той же прислужницы, вряд ли бы кто сейчас смог признать давешнего безумца. Соломенные вихри были расчесаны на пробор, борода уложена, лицо раскраснелось после рушника, свежая наглаженная рубаха чуть ли не хрустела. Но вот обычной самодовольной улыбки сегодня, как отметил ожидавший его появления хозяин жилища, не наблюдалось. Да и движения вон какие-то дёрганые.

Грузный боярин в златошитом облачении, развалившийся в кресле из красного дерева, украшенного перламутровыми вставками, выпростал из прорези долгого рукава свою холеную белую руку, протянув её посетителю для поцелуя. Тот почтительно встал на одно колено и приложился к тяжёлому золотому перстню. «Ничего, – подумал молодец в который уж раз, – когда-нибудь и у меня будет такое же. И это мне будут лобызать руку, а не я…». Боярин указал ему на скамью подле себя и первым соизволил спросить:

– Ну, что у тебя, Проворко?

Он немного пришепетывал, и прозвучало это как «Ну, фто у тефя, Профорко», но те, кто с ним общались достаточно долго волей-неволей приучались понимать его речь. И не фыркать в воротник, когда боярин особенно потешно коверкал какое-то слово. Насмешек боярин не терпел.

Провор настолько хорошо соответствовал своему имени, что оно казалось прозвищем. Впрочем, никто не мог поручиться, что знал настоящее имя этого человека. Он принадлежал той незаменимой породе людей, что могут, за подобающую цену, помочь богатым и знатным людям в затруднительном положении. Внешности он был самой обыкновенной, простой сухощавый парень среднего росточка с незапоминающимся лицом. А меж тем, ему не составило бы труда без верёвок и кошек вскарабкаться в окно хоть на третьем поверхе, оторваться от пешей или конной погони, превратить в смертоносное оружие любой предмет, будь то миска или скамья, или без оружия одолеть вооружённого противника. Он метко стрелял их лука и метал ножи, топоры, камни – да всё, что можно с толком метнуть. Все его наниматели неизменно оставались довольны.

На этот раз дело Провору досталось совсем пустяшное – проследить, не объявится ли в городе одноногий старик с зибуньским говором. С такими-то приметами и не найти?! Для начала Провор договорился со всеми начальниками привратной стражи, чтобы те велели своим подчиненным глядеть в оба, да и сами бы не дремали. Золота было не жаль – за все платило Общество. Однако на одних только стражей он полагаться не стал. Мудрые глаголют: «Хочешь сделать хорошо, сделай все сам».

Одним из важных навыков Провора было умение менять личность. Для того, чтобы «работать» в толпе, Провор избрал обличье юродивого. В захолустье, где все друг друга знают и местные дурачки наперечёт, это бы не сработало, а в таком здоровущем городе, как Синебугорск, лучше личину и не выдумать. От дурачка, нездешней силой битого, добрые люди никаких пакостей не ждут. Что убогий может сделать? Ну, рожу скорчит, но, облает (матюгами или попросту – по-пёсьи), ну, тряпьё задерёт и задницу покажет. А меж тем у гугнивого полудурка и ножик припасён, которым умеючи можно кольчугу пробить, и удавка из кручёной шелковинки (насмерть задавить или обездвижить – это уж по обстоятельствам), и ещё много чего полезного при себе имеется. Опять же, если ты нарядишься квасником или там разносчиком калёных орехов, твою рожу могут и запомнить. А к уличным дурачкам стараются не приглядываться. Противно смотреть на слюнявого, сопливого, косоротого, да и… хрен его знает, вдруг у него чёрный глаз? Вот то-то. Юродивый может полдня ошиваться возле ворот нужного ему дома, и никто не заподозрит в нём соглядатая. Разве что собрат по тайному ремеслу. Но тут надо меру знать и не переигрывать…

Трудно было бы в одиночку уследить за всеми двенадцатью воротами Синебугорска. Но, во-первых, со стороны Зибуней можно было прибыть от силы лишь через трое из них. А во-вторых, за годы работы у Прохора выработалась знакомая всем ворам и сыщикам чуйка, которой он доверял. Она подсказала ему сократить до двух ворот. Так вот он и метался уже второй день между ними то туда, то сюда, надоев, наверное, всем торговкам, ибо, по старой памяти, не гнушался утащить с прилавка калач, или там, копченого леща. Он мог, конечно, купить себе перекус… но мелкие хищения помогали поддерживать образ убогого бродяжки. Да и не стоило забывать старые полезные навыки.

Провор был «ловчилой». Год назад он так о себе и заявил бы, случись кому спросить его о том, чем тот добывает себе на хлеб. Среди хитрованистого народа, живущего исключительно за чужой счет, ловчил было немного. И Провор с гордостью мог сказать о себе, что он ловчила не из последних. Однако, теперь все изменилось.

Своей работе Провор всегда отдавался целиком, вкладывая в очередную «разработочку» (так он называл заказы) всю свою душу. Но те, кто полагал, что она составляет смысл его жизни, глубоко, очень глубоко заблуждались на этот счет. Он просто работал, проводя время в ожидании, когда же Велес, дедушка всех хитрованов, укажет ему где и когда лучше свернуть с этой дорожки, дабы начать новую безбедную жизнь, в каком-нибудь новом качестве. С его-то недюжинными задатками и быть лишь тем, кто разгребает чужой навоз?! Нет уж! Вот придет его время…

И время это пришло, не подвел Хозяин Тайн. Пару раз в руки Провора попали любопытные грамоты со странными печатями в виде вписанного в круг треугольника, внутри которого, в свой черед, был вписан человеческий глаз. Потом ему довелось обнаружить, что некоторые из его заказчиков носят перстни с таким же знаком. Несколько осторожных, тщательно продуманных вопросов, заданных нужным людям, и вот уже от грамот и людей потянулась ниточка к разным, весьма значимым событиям в столичной жизни. Что-то могло пойти так-то и так-то, развивайся бы эти события своим чередом, но нет, задействовались какие-то рычаги, и все выходило по другому, так, как было нужно владельцам таинственных перстней. Что там говорить, его, Провора, «разработочки», как он однажды подсчитал, трижды оказывались напрямую связаны с этими делами. Вывод был однозначным – в городе действует какое-то тайное общество! Даже не общество, а – Общество!

Когда подозрения окончательно переросли в уверенность, он решил все поставить на кон и, заявившись к одному из носителей перстня со знаком, напрямую заявил, что знает об их существовании и, более того, хочет вступить в ряды общества. Этим представителем Общества и был боярин Хитрово, всесильный глава Пыточного Приказа, сейчас вальяжно развалившийся перед ним. Главы Общества посовещались и решили принять к себе ретивого ловчилу в качестве начинающего, «подмастерья». Существовало и другое название, жутко не нравившееся Провору – «профан». Было в нем, как ему казалось, что-то такое издевательское. Над ним провели обряд посвящения, жуткий и мрачный. Вслед за другими «профанами» он талдычил какую-то чушь: «Клянусь, во имя Верховного Строителя всех миров, никогда и никому…». Провор до сих пор вспоминал об том обряде с содроганием.

Хитрово стал его, как это было принято называть в Обществе, «мастером», или попросту говоря, наставником. Сам себя думный боярин предпочитал называть хозяином, хотя в строгом распределении Общества, он, как уяснил себе Провор, тоже считался чьим-то «подмастерьем», и до уровня настоящих хозяев, тех самых глав, пока ещё не дотягивал. На вершине, в этом не было ни малейшего сомнения, вообще сидел один человек. Хитрово, в конце-концов, подтвердил это, после многочисленных его вопросов. Главного называли «Верховный Генерал-Инспектор». Провор с трудом запомнил это мудреное именование. Кто был этим «Инспектором» он, естественно, даже не догадывался. В Обществе все обращались друг к другу как к брату, – «брат Всегор», «брат Любомир» – но Провор весьма сомневался, что кто-то мог запросто назвать «братом» самого «Инспектора».

Цели и задачи Общества были ему не понятны, да никто особо и не спешил объяснить их новичку. И честно говоря, Провору было на все это глубоко плевать. Главное, что цель и задача имелась у него самого – власть. А для этого следовало прорваться через всех этих «хранителей зданий», «верховных командоров» и «великих зодчих» на самый верх, или хотя бы как можно ближе к нему. Все эти тайные знаки, мастерки, угольники, отвесы, дурацкие обрядовые молоточки, смешные передники, вызывали в нем раздражение. Он что, каменщик, что ли?! А ненароком подслушанные им мутные разговоры «старших мастеров» о необходимости переустройства мира согласно Божественному промыслу, разве это не бред?!

Не нравилось Провору ещё и то, что «братья» отзывались о богах вообще с пренебрежением, хотя и свято веруя в какого-то единого Бога, «Строителя», и «Созидателя». Нет, в целом и это было ему безразлично, пусть люди верят во что хотят. Но они ведь вместе со всеми Богами смеялись ещё и над Велесом! Дедушкой всех воров, кидал, ловчил и так далее! Этакая наглость не укладывалась в его голове. Ну да ладно, главное пробиться на верх. А там поглядим.

После вступления в Общество в жизни Провора изменилось немногое. Он все так же выполнял чьи-то заказы по всему городу, строил каверзы и ловушки, воровал грамоты, подкупал кого нужно. Вот только теперь за спиной у него стояли могущественные покровители, Общество, щедро помогавшее своему «брату» прямым доступом в княжескую скарбницу. А в таком разе, чего же не облегчить себе работу, позолотив руку исполнителям, – тем же начальникам привратной стражи. Правда, дела теперь стали делиться на свои и чужие, чего раньше никогда не водилось. Раньше все дела были чужими, и Провор просто работал над ними. Если хотел. А если не хотел, то заворачивал заказчика с его предложением.

Свои же дела, это те, которые требовались Обществу, и от которых он отказаться уже не смог бы. Выискивание старика было как раз одним из таких поручений. Некоторое время тому назад Провору уже пришлось поработать над этой «разработочкой». Чтобы остановить некоего пронырливого старикашку «старшие мастера» потребовали выяснить у ханьских купцов, правда ли, что у них имеется некий деревянный человек «Ши Жен», движимый то ли волшбой, то ли диковинными зельями, то ли каким-то хитроумным устройством. И если таковой имеется, то не продадут ли его? Выспрашивать следовало осторожно ибо, если деревянный человек и впрямь существовал, его необходимо было достать в любом случае, даже если ханьцы откажутся от продажи. Ши Жен существовал, – Провору показали как он движется, – но для продажи не предназначался. В ту же ночь сарай, где обретался Ши Жень, сгорел дотла. Деревянного человека, правда, там уже не было – среди ханьцев отыскался парень с пониманием, жадный до дармового золота и не слишком щепетильный. Из переговоров «мастеров» Провор уразумел тогда, что Ши Жен будет выряжен дедом и отправлен на задание, дабы перехватить искомого старикашку. И вот теперь его послали высматривать у ворот, что означает лишь одно – деревянный человек не справился…

Работа оказалась плёвой. Вычленив старика в толпе, Провор уже не выпускал его из виду. Это был единственный одноногий, что встретился ему, и теперь надо было улучить возможность, чтобы послушать его речи. Когда дед болтал с какими-то мальцами во дворах, стало окончательно ясно – это он. Зибуньское «ёканье» выдавало его с головой. Однако это было ещё не все. Хитрово говорил про какую-то книгу, и теперь следовало приблизиться к старику вплотную, дабы выяснить, имеется ли в его сумке нужная вещь. Разыграв на улице представление «юродивый и прохожий», Провор успел незаметно ощупать суму, висевшую у деда на плече. Что-то похожее на книгу там несомненно имелось. Теперь можно было и поторопиться с донесением. Следить, куда направляется старик ему не было никакой необходимости. Дед выспрашивал у мальцов про Ярыгин «Красный мухомор», так что это было очевидно.

Провор присел на краешек скамьи, и начал рассказывать.

– Я его заметил потому как шум начался в толпе. Гляжу в ту сторону, а там дед, подходящий под описание. Спрашиваю: «чего за шум-то»? Отвечают, «а вон у иноземца спроси». Был там один из приезжих, богатый, толстый, и орет, как резаный. Сам-то я к нему в обносках своих лезть не стал, а начальника тамошней стражи направил, чтобы узнал, в чем дело. Пока старик в толпе застрял, – сами знаете, каково у нас возле ворот-то, – жду, чего служака мне в клювике принесет. Тот быстренько обернулся. Оказалось, что богатей этот, Луи-Мария-Андрэ, по прозвищу Франфрукт-на-Рейне…

– Это город, – поправил его Хитрово.

– Луи-Мария-Андрэ?

– Нет. Франфрукт это город. И вообще, правильно говорить «Франкфурт». На речке он стоит. Не помню на какой.

– Может, э-э, на Рейне?

– Да какая разница!

– И впрямь. Ну так вот, этот Луи-и-так-далее увидел у старика в руках редкую собачку породы «бульонка»…

– Болонка!

– Э-э?..

– Не важно, продолжай.

– В общем, он захотел её купить, а собака его укусила.

– И все?

– Да, собственно, это все. Я понял, что ловить тут нечего, старина Луи никак со стариком не связан, и в пыточную тащить его не обязательно.

– Не стоит так отзываться об уважаемом торговце Луи-Мария-Андрэ, который даёт в городскую скарбницу налогов на две тысячи гривен в год, – мрачно молвил боярин, и с Провора разом слетела всяческая шутливость.

Собравшись, он быстро изложил остальную суть дела: кто, что и где. Боярин позвонил в колокольчик, на звон которого в горницу вошел Бориска, его правая рука и личный охранник.

– Нужно направить княжескую младшую дружину в «Красный мухомор». Срочно! Он там.

Судя по тому, что охранник не стал уточнять, о ком идет речь, ему и так все было известно. Коротко кивнув, он исчез за дверью, подгоняемый напоминанием: «Срочно!» Следом за ним Хитрово отпустил и Провора, предупредив, чтобы тот сейчас не брал ни от кого никаких новых дел, и был всегда под рукой.

Чтобы добраться до Ярыгиного подворья, старику понадобилось ещё с полчаса. «Да уж, „недалеко“, – невесело думал он, вспоминая слова мальчишек. – Их „недалеко“ по сравнению с нашим ни в какое сравнение не идет. Сколько ж тогда по их меркам считается большим расстоянием?..» Вообще-то, дорога сюда вела другая, более удобная и расположенная напрямую от ворот, но Яромилычу «повезло» добираться кружным путем. Хотя, с другой стороны, встреча с мальчишками, это все ж таки был счастливый случай.

Припомнив диковинное название двора Ярыги, Яромилыч подивился было тому, почему ж Грибан не сказал о нем? Постоялый двор Ярыги, и все, и про название молчок… А потом сообразил – ну, конечно же, станет ли тот, чье имя «Грибан», говорить про «Красный мухомор», не опасаясь быть осмеянным! Пока Яромилыч улыбался этим мыслям, ноги вынесли его прямо ко двору. За невысоким забором, сделанным скорее просто для красоты, нежели для охраны, возвышалось бревенчатое сооружение покрытое обычной дранкой, но выкрашенной в красную краску с белыми пятнами, ни дать ни взять – мухомор. В подтверждение сложившегося образа, присутствовала и качавшаяся на двух цепях дубовая вывеска с соответствующим названием.

«Надеюсь, тут подают пиво, а не настойку на мухоморах, которой балуются бермяки на Севере!» – усмехнался про себя дед.

Двор оказался небольшим, уютным местечком, где гостевал и столовался разный приезжий люд, лошади и повозки которых стояли тут же возле пристройки, которая здесь была за конюшню и хозяйственный сарай. Яромилыч прошёл через калитку, пересёк замощенную площадку перед входом и остановился у двери. Потрогав гладкие липовые доски, старик немного постоял, прислушиваясь ко внутренним ощущениям. Деревянная нога вела себя спокойно. Вроде, всё тихо. Дед поправил сумку, перекинув её за спину, подхватил на руки Жучу, тут же принявшуюся барахтаться, и… снова замер на пороге, с содроганием припомнив вдруг «Кровавую Лапу». «Ну да, ничего, Заяц наведет там порядок» – подумалось ему. Потянув за тяжёлое и местами вытертое до блеска медное кольцо на двери, Яромилыч вошел внутрь, набрав побольше воздуха в лёгкие.

И совершенно, как оказалось, напрасно. Внутри вкусно пахло готовкой и хмельком. Не сказать, что здесь было так уж чисто, красиво, и опрятно, но зато постояльцы чинно сидели за столами, негромко переговариваясь, никто не шумел. Наблюдалось и несколько корчемных голей – рваных, немытых, нечесаных мужичков, пропившихся до последней нитки, постоянно обретающихся при корчме и надеющихся лишь на одно – что им вдруг да и перепадет дармовая выпивка. Ни грошей, ни закуски им не требовалось вовсе, лишь бы было чего выпить. Но и голи вели себя вполне пристойно, тихо гужуясь в отведенном для них углу.

Дед осмотрелся. Грибан обещался здесь быть, однако его вострая голова нигде не просматривалась. А ведь обещал быть. «Может, бродит где по делам? Не сидит же он в ожидании меня. Или вообще ещё не приезжал» – задумался Яромилыч. Ответ пришел сам собой. Увидев нового посетителя, из-за стойки показался хозяин местечка, он же по совместительству и корчмарь – Ярыга. Невысокого росточка мужичок, коренастый и широкий, коротко остриженный, с вислыми черными усищами и разбойничьего вида бородой от уха до уха. Внимательно осмотрев деда, он двинул ему навстречу, подхватил за локоть железными пальцами, и отвел к столику, находящемуся в самом темном углу. Причиной того, что старик безропотно пошёл с ним, было то, что Ярыга, приблизившись вплотную, незаметно шепнул ему:

– Ты – Яромилыч из Зибуней?

После этого оставалось только кивнуть и идти, куда он укажет. Усадив старика, Ярыга сел напротив и некоторое время смотрел ему в глаза.

– Тебе письмо тут, – наконец заговорил он. – Один наш общий знакомец передал. Вот, держи. От себя добавлю, хоть ты ещё и не читал его, – лучше здесь не задерживайся. Худого не подумай, я со двора не гоню. Просто тебе ж лучше будет. Какие-то шустрики насчет тебя любопытствуют.

Яромилыч обернулся через плечо, глянув в сторону понуро сидящих голей. Перехватив его взгляд Ярыга отрицательно мотнул головой:

– Эти нет, это, можно сказать, свои.

– Тогда кто, разбойники? – спросил дед, надеясь, что это как-нибудь связано с его перевоплощением в Воруй-ногу.

– Да нет, другие. Попройдошистей, что ли. Скользкие такие морды…

Кто-то из постояльцев окликнул Ярыгу и он пошёл глянуть, в чем дело, оставив старика читать послание. Развернув бересту, Яромилыч углубился в разбор корявого почерка Грибана. Тот писал сбивчиво, явно второпях.

«Творится что-то очень странное, Яромилыч. Я прожил здесь неделю, и с первого же дня, сразу после того, как я рассказал Ярыге, что ожидаю тебя, за мной начали следить. Похоже, кто-то подслушал и вот теперь постоянно ходит за мной, примечают, с кем я встречаюсь в городе. Замучили, чтобы не сказать хуже! Дошло уже до того, что я начинаю подозревать любого, кто оказывается со мной за одним столом, рядом в очереди или за спиной, что он здесь не просто так, а по мою душу. Точнее – по твою. Мои приятели, из тех, кого выследили эти сволочи, во время наших встреч, рассказали, что к ним приходили из княжеской охранки и выспрашивали, не знаком ли им некий одноногий старик с зибуньским говором? Тутошние нас, оказывается, по говорам отличают. Комарьевцы „окают“, мшанцы „акают“, а мы, зибуньцы, будто бы „ёкаем“. Чтоб у них потроха ёкали! Брехуны! Ну да это не важно. Главное, я надеюсь ты и сам понял, кого ищут. В общем, я тебя предупредил, и теперь ворочу назад, от беды подальше, чего и тебе советую. Грибан»

25. Замужние женщины покрывают зубы черным лаком (яп.).

26. Корзинка с едой (яп.).

27. Старинная денежная единица (яп.).

28. «Бог Доблестного Удара Мечом» (яп.).