Ветер богов

16

Подполковник Имоти появился именно тогда, когда пришла его пора появиться. «Они вышколены, словно дворовые, и каждую сцену встречи со мной разыгрывают, как в домашнем театре провинциальной учительницы русского языка», – генерал Семенов оттянул вспотевшими пальцами влажный ворот кителя, наблюдая, как рослый, статный, с могучими плечами циркового борца подполковник замер со склоненной головой, ожидая повелительного окрика или жеста.

Этот полурусак-полуяпонец почему-то особенно не нравился командующему. Возможно, потому, что, соединив в себе русскую безалаберность и бесшабашность с азиатской хитростью и японской невозмутимостью, сей мерзавец оставался наиболее сложным для общения и лучше любого другого офицера штаба Квантунской армии воспринимал всю тыловую подноготную белого офицерства, одинаково презирающего и великого вождя Сталина со всей его энкавэдистской сворой, и императора Хирохито со всем его придворным самурайским полуидиотизмом.

– Подполковник Имоти занимается женщиной, которая стреляла в вас, генераль, подполковник Имоти… – злорадно улыбнулся Судзуки.

– Весьма тронут. – Атаман понимал, что расстаются они еще меньшими друзьями, чем встретились. Но что поделаешь: японцы сами загоняют его в безысходность.

– Подполковник Имоти знает, что вы хотите видеть эту женщину.

– Не было у меня такого желания, в соболях-алмазах, – отрубил атаман. Однако никакого впечатления на японцев это не произвело.

– Господин Имоти говорит, что вы можете встретиться с ней, генераль, – не кланялся, а раскачивался, словно стебель на ветру, тощий Судзуки. – У подъезда вас ждет машина.

Вежливым жестом дворецкого Имоти указал на дверь.

«Они желают окончательно убедить меня, что убирать атамана Семенова не в их интересах, – понял командующий. – Пока что, до поры до времени – не в их… Но если уж они решили столь демонстративно отмежеваться от покушения, то отказываться от визита к этой даме-террористке нельзя!»

У подъезда их ждал некий драндулет, по очертаниям своим немного напоминавший американский джип, но явно азиатского происхождения. Прежде чем сесть в него, Семенов подозрительно осмотрел машину, словно приценивался, не доверяя посреднику.

– Что-то японцы становятся раздражительными, – сочувственно проворчал подполковник, уступая Семенову место рядом с водителем и с трудом втискивая свое грузное тело на заднее сиденье. – Это от неопределенности.

– Вы себя к японцам больше не причисляете? – удивился командующий, обратив внимание, что машины Фротова у здания нет. Очевидно, Имоти специально убрал ее вместе с водителем и адъютантом, чтобы не путались под ногами.

– Меня постоянно раздирают противоречия, – Семенов не раз ловил себя на мысли, что русский язык Имоти значительно чище его казачье-станичного говора, от которого он так и не избавился, даже дослужившись до генеральских эполет. – Та часть моей души, которая воспринимает меня как японца, начинает с подозрительностью посматривать на ту часть, которая все еще воспринимает меня как русского.

– Русскому, истинному русскому этой вашей заушистой словесности не понять, – улыбнулся Семенов.

– Тогда я скажу проще, господин генерал. Как полурусский я сочувствую вашему белому движению, и в этом вы полностью можете положиться на меня, на мою поддержку.

– Сабельно, подполковник, сабельно… – Имоти уже знал, что в этом «сабельно» заключен весь смысл высшей похвалы атамана.

– Но как полуяпонец я должен предупредить вас, что правительство Страны восходящего солнца давно решило: все, что способен переварить японский имперский желудок, мы уже проглотили. Русская Сибирь нам не по желудку.

– Бросьте, подполковник: «не по желудку!» Ваши генералы спят и видят себя – кто во Владивостоке, кто в Омске. И я совершенно не осуждаю их за это. Что это за генерал, который не мыслит себя у ворот чужой столицы? Ну а моя программа вам известна.

– Она нам не по желудку, – спокойно продолжал свою мысль Имоти, словно бы не слышал Семенова. – Во всяком случае в эту войну. Поэтому любое ваше возмущение «маньчжурским стоянием за Амуром» не вызывает у командования Квантунской армии ничего, кроме раздражения.

Вряд ли подполковник обратил внимание, насколько вдруг вытянулось лицо командующего, воспринявшего его предупреждение как ультиматум.

– Вам специально поручили разъяснить мне это?

– Есть время задавать вопросы, но есть и время осмысливать советы. Сейчас – время осмысливать.

– Осмысливать? Сабельно, подполковник, сабельно…

Семенов оглянулся. Имоти сидел, упершись руками в колени, почти в позе Будды, и смотрел прямо перед собой, в просвет между его плечом и плечом водителя.

«Значит, недовольство японцев и в самом деле находится на том пределе, когда злоупотреблять их терпением не стоит, – проскрежетал зубами главнокомандующий Вооруженными силами Дальнего Востока. – Слишком много предупреждений. И слишком настойчиво они звучат. Но в то же время… Будь у них кто-то на примете вместо тебя, хватило бы и одного предупреждения. После него Сото нежно приласкала бы тебя порцией змеиного яда».

– В конце концов армия должна проявлять готовность сражаться, – сказал он, наблюдая, как водитель сворачивает на небольшую тупиковую улочку, в конце которой находилась японская контрразведка. О подвалах ее предпочитали не упоминать даже в среде прожженных белогвардейских контрразведчиков.

– Ваша армия?

– Моя – тоже, в соболях-алмазах.

– Ваша армия должна проявлять готовность выполнять приказы штаба Квантунской армии. Любые приказы, в любое время.

– Таким образом меня пытаются поставить на место?

– Можете поверить, что я, как отпетый полурусский, делаю это самым деликатным образом. Не хотелось бы мне, чтобы вы хоть однажды стали невольным свидетелем того, как вас ставят на место, учитывая, что делают это в ваше отсутствие.

– А почему вдруг вы столь откровенны со мной? – недоверчиво поинтересовался Семенов. – И слишком храбры, – незаметно кивнул в сторону водителя.

– Это мой шофер. Если внимательно присмотритесь к его лицу, поймете, что он тоже полурусский-полуманьчжур. Откровенность же моя происходит из сочувствия. Может, я не менее вашего желаю видеть Дальний Восток и всю Сибирь свободной страной. Свободной от большевиков и всей их прожидовской России. Если хотите, перед вами дальневосточный националист. Кстати, замечу, что если бы вам, господин генерал, все же удалось стать правителем Дальнего Востока или хотя бы Забайкалья, более удобного для японцев военного министра вам попросту не сыскать.

Семенов оглянулся. Нет, Имоти не шутил. Всего лишь пользовался случаем высказать то, чего раньше высказывать вслух почему-то не решался.

– Сабельно, подполковник. Предложение принимается. Но… так считаете только вы? Или же этот вопрос – о военном министре – уже обсуждался в штабе Квантунской?

– Японцы еще более пунктуальны и дотошны в своих планах, чем германцы. У них уже заранее разработано и предусмотрено все – вплоть до дипломатического протокола переговоров с Гитлером во время раздела Советского Союза по линии Урал – Каспийское море.

– Были бы они столь же дотошны в подготовке своей армии к войне с Россией. А то ведь на всю Квантунскую и двух автоматов не сыскать, – довольно озлобленно парировал командующий. – Долго ли с карабинами против такой автоматики навоюешься? Красные генералы в сорок первом хлебнули свое трехлинейками. Многие так и захлебнулись.

– Господин генерал! – окрысился на него Имоти. – Вы забываетесь.

– Ну, сабельно, сабельно… – признал свою горячность Семенов. – Но ведь как военный с военным.

– Так вернемся к посту министра… Вы назвали бы кандидатуру более подходящую? Если учесть, что японцы являются главным вашим союзником. Для меня это важно. Тут можете быть откровенным.

«Да уж!» – саркастически осклабился генерал.

– К разговору о союзничестве вернемся после свидания с мадам Кондратьевой.

– Мадам Лукиной.

– Лукиной? Ишь ты, соврала, мерзавка. Господь ее разопни на ее же собственных грехах.

– На ее грехах сейчас ее распинают офицеры контрразведки, – уточнил Имоти. И по-лошадиному заржал.

«Это в нем явно схамила душа полурусского», – сообразил Семенов, уставившись на подполковника.

– Сейчас все поймете, – с истинно японской вежливостью склонил голову Имоти, считая, что выразился недостаточно образно.

– Где она, в тюрьме? Так стоит ли мне встречаться с этой мерзавкой?

– Стоит – не стоит. Так вопрос не ставится. Вы обязаны встретиться.

– Как это понимать?

– Мы, японцы, говорим то, что говорим.

«Мы, японцы… – обиженно хмыкнул генерал, не привыкший, чтобы с ним говорили в таком резком, категоричном тоне. – Это-то как раз не о японцах».

А видеть сейчас Лукину, или как ее там, Семенову крайне не хотелось.

17

– Мой фюрер, сведения, полученные по ведомству адмирала Канариса, опять заставляют нас настораживаться. Слишком уж они неопровержимы.

– Верный признак неточности, – заметил Гитлер. – А то и лживости.

Он сидел в низеньком кресле у камина и бездумно смотрел в огонь. Холодный застывший взгляд его, казалось, способен был погасить неяркое пламя каминного костра, разведенного не столько для тепла, сколько для домашнего уюта. Впрочем, за окном, по склонам горы Оберзальцберг, все предвечерье гулял обычный для конца мая в этих краях юго-западный ветер, прорывавшийся с высокогорий Восточных Альп и приносивший с собой затяжные моросящие дожди да холодное слякотное омерзение бытия. То самое омерзение, из-за которого Гитлер в последнее время все острее недолюбливал Берхтесгаден.

Кейтель выдержал паузу, прокашлялся и, взглянув на разинутую, со свисающим набок языком пасть овчарки Блонди, словно испрашивал у нее разрешения продолжить несвоевременный доклад, уточнил:

– Речь идет, как вы поняли, о Западном фронте. Я и сам невысокого мнения о работе абвера, но в данном случае сведения его агентов веско согласовываются с общей обстановкой.

Задрав морду, Блонди уставилась в потолок, словно собиралась завыть, но вместо этого тоскливо потерлась мордой о боковинку кресла, в котором восседал хозяин.

– Считаете, что там назревает что-то серьезное? В таком случае говорите, что именно.

– Агентура абвера дает точную дату высадки англо-американских войск на побережье Франции.

– Точную? – коварно ухмыльнулся фюрер.

– Как они считают…

– И как скоро ожидать? – полусонно пробормотал фюрер, откровенно зевнув.

– Пятого, в крайнем случае шестого июня. Возможно, это произойдет в ночь с пятого на шестое.

– Июня?!

– Да, мой фюрер.

– А в самом деле, вас не настораживает точность этой судной даты? – в голосе Гитлера появились какие-то новые нотки, скорее всего – осуждения. – Назовите тогда уж и дату конца света.

– Для нас они могут совпасть, мой фюрер.

– Это уж точно.

– Мне хорошо известно, что, когда речь идет о столь крупных операциях, точная дата в разведданных – скорее всего откровенная дезинформация, умышленно запущенная штабом противника. Но в данном случае что-то не похоже…

– Тогда чем вы готовы подкрепить, эти сведения? Замечены крупные скопления войск и техники на побережье от Брайтона до Дувра? Появились целые флотилии десантных судов англичан? Усилились налеты вражеской авиации? Где факты, фельдмаршал?

– Мы дали разведке задание усиленно прочесать весь район Южной Англии, особенно побережье Па-де-Кале.

– Не только, не только Па-де-Кале. Мы должны исходить из того, что союзники могут произвести высадку в Нормандии. Нужно быть готовыми отражать атаки их десантов в районе Шербура или даже Сен-Брие, Морле… Англичане ведь прекрасно знают, что там у нас мощная укрепленная линия.

Кейтель дипломатично промолчал, однако Гитлер понял, что тот решительно не согласен с ним. По существу, они возвращались к незаконченному спору, разгоревшемуся еще вчера утром, когда Кейтель, высказав мнение всего штаба Верховного главнокомандования, принялся уверять его, что резервы следует концентрировать на побережье самой узкой части Английского канала, в районе, очерченном городами Булонь, Дюнкерк, Остенде.

– А я в этом не уверен, – резко возразил тогда Гитлер. – Именно на этом участке союзники как раз и не сунутся. Поскольку знают, что только там мы их и ждем.

– Но ждем мы их везде, на всем северном побережье Франции.

– Интересно, какими такими силами мы ждем их «на всем северном побережье Франции»?

– Мне трудно что-либо возразить, мой фюрер, – признал Кейтель. Однако признание его касалось разве что слишком призрачной защищенности побережья, оборона которого лишь недавно была поручена фельдмаршалу Роммелю. Поэтому начальник штаба Верховного главнокомандования тотчас же добавил: – И все же принять первый удар мы должны будем на самом узком участке Английского канала, по линии Па-де-Кале.

– Вы слишком прямолинейны, Кейтель, – холодно скаламбурил фюрер. – Вы и ваши штабисты продолжаете мыслить примитивными шаблонами обычной банальной войны. Но эта, нынешняя, война не вписывается в учебники для нерадивых курсантов кадетских училищ. Поймете вы это наконец, фельдмаршал?! Я, например, предвижу, что союзники нагло попрут через самый широкий участок пролива. Чтобы высадиться в Нормандии, в которой, в случае неудачного для них развития событий, легче будет закрепиться и можно довольно долго удерживать плацдармы.

Кейтель снял пенсне, растерянно протер стекла и, водрузив его на переносицу, уставился на фюрера.

– Очевидно, вы владеете такими данными разведки, какими не владеют офицеры моего штаба, – сухо, с чопорностью классного учителя проговорил он. – Тогда я готов пересмотреть свои взгляды на ситуацию.

– Я владею тем же, чем владеете вы, фельдмаршал! И не более того. Но, в отличие от вас, я еще владею интуицией. То есть тем, чего напрочь лишены вы… извините, – слишком запоздало добавил фюрер. Кейтель все же оставался одним из немногих генералов, с которыми фюрер не решался вести себя сколь-нибудь вызывающе. – Да, фельдмаршал, да, интуицией!

– Признаю: ваша интуиция, мой фюрер, не раз оказывала нам огромную услугу, – стушевался начальник штаба, не ожидая, что беседа может завершиться в столь острой форме и на таких тонах.

…И вот сейчас продолжение. В более спокойном тоне, но тем не менее Кейтель чувствовал, что фюрер все еще настроен весьма скептически и по отношению к дате высадки, и по отношению к выбору виконтом Монтгомери Аламейнских плацдармов.

– Где сейчас фельдмаршал Рундштедт?

– В настоящее время, – задумался Кейтель, – должен находиться в своей ставке, если только…

– Так вызовите его сюда, фельдмаршал, вызовите, – прервал его объяснения фюрер. – Что мы гадаем, находясь в тысяче километрах от Западного фронта и забыв о существовании его командующего?

18

Генерал Семенов так и не смог понять, то ли их визит – его и подполковника Имоти – в отдел контрразведки Квантунской армии оказался совершенно неожиданным для следователя, который занимался делом красной террористки Лукиной, то ли все, что он увидел, – было именно на него и рассчитано. Дабы главнокомандующий Вооруженными силами Дальнего Востока не усомнился в том, что террористка, столь бездарно покушавшаяся на него, действительно была подослана НКВД.

Войдя в камеру, он увидел, что на покрытой циновками тахте сидит совершенно обезумевшая женщина с выпученными невидящими глазами. Распухшее посеревшее лицо ее было окаймлено слипшимися кроваво-потными космами волос, платье истерзано, вся грудь испещрена кровоподтеками, и запах… запах в этой следственной келье стоял такой, словно несколько минут назад здесь одновременно занимались сексом по крайней мере сто беснующихся пар.

– Совершенно верно, – вычитал его вопрошающий взгляд подполковник, брезгливо осматривая террористку, в которой уже невозможно было узнать ту красавицу, что появилась недавно в номере командующего. – Она оказалась не из пугливых и могла выдержать любые допросы, в том числе и с пристрастием. Однако в отношении женщин мы иногда применяем такие методы, благодаря которым сохраняем их физически, но уничтожаем морально. Госпожа Лукина не учла этого.

– Сабельно, подполковник, сабельно, – понимающе кивал Семенов.

– В отношении русских женщин этот метод японские офицеры, как видите, применяют с особым рвением. К тому же вам хорошо известно, что японцы обожают сибирячек-славянок.

– Тоже не новость, – проворчал атаман, почти с сожалением посматривая на Лукину, продолжавшую сидеть в позе крайне изможденного человека, которому совершенно безразлично, что о нем думают и что с ним происходит. По тому, как Имоти в открытую говорил при Лукиной об «особых методах» японской контрразведки, Семенов определил, что судьба ее предрешена.

«А хорошая была бабенка, при ноге и всем прочем… – подумалось ему. О том, что эта бабенка могла лишить его жизни, генералу вспоминать почему-то не хотелось. – Испохабили ее эти азиаты, а можно было бы и самому „допросить“…»

– И что удалось выпытать у нее, подполковник?

– Что послана сюда со специальным заданием, извините, убить командующего белогвардейской армией. При этом действовать должна была, исходя из ситуации: застрелить, отравить, подложить мину, натравить на вас одного из офицеров. Я все верно изложил? К вам обращаются, мадам!

– Скоты, – едва слышно проговорила террористка. – Какие же вы скоты.

– Вы, сударыня, пока что не в состоянии понять, что если бы к вам начали применять сугубо японские методы пыток: например, бить палками по пяткам, садить на подрезанные ростки бамбука или на муравейник, растягивать на канатных подвесках… – то обо всем, что с вами происходило до сих пор, вы вспоминали бы, как о райском сне.

– Он прав, мадам, – проворчал главнокомандующий. – Вы должны были знать, куда и с какой целью шли.

– А почему вы считаете, что я не понимала этого? – едва выговаривала слова обреченная. Некогда красиво очерченные губы ее распухли до такого предела, что просто непонятно было, как она умудряется совладать ими при попытке произнести что-либо членораздельное.

– Тогда что же вас возмущает?

– К своей гибели я шла совершенно осознанно. Убить вас вызвалась сама, и тоже вполне осознанно.

– То есть хотите сказать, что сами попросили направить вас в Маньчжурию, чтобы убить меня? – тяжело опустился на один из двух стоявших здесь стульев генерал.

– Представьте себе… Другое дело, что НКВД давно искал такого человека… Вот я и подвернулась.

Семенов устало, по-стариковски развел руками, давая понять, что в таком случае ничем не способен помочь ей. Даже не в состоянии посочувствовать.

– Хорошо, тогда как понимать ваше стремление? – вмешался в их диалог подполковник Имоти. – У вас были личные мотивы, заставлявшие прибегнуть к покушению на генерала Семенова?

– Это уже допрос?

– Чисто человеческий интерес. Я не следователь. Обычный японский офицер, сопровождающий господина командующего.

– Личные тоже, естественно…

Имоти выждал несколько секунд, надеясь, что Лукина продолжит свое признание, однако она сочла его исчерпывающим.

– Кто-то из вашей семьи погиб в бою с семеновцами: отец, муж, сын? Хотя простите… С сыном я поторопился.

– Вся моя семья была расстреляна карателями из дивизии генерала фон Тирбаха. Особая карательная дивизия семеновской армии – позвольте вам напомнить.

Имоти взглянул на генерала, словно он мог припомнить этот случай или же попытается отрицать его.

– Скажите, а энкавэдиста никого из вашей родни не расстреляли, не посадили, не сослали? – все с той же вселенской усталостью в голосе поинтересовался Семенов.

– Нет, – с вызовом ответила террористка.

– И никто из ваших близких, односельчан или горожан от них не пострадал? Что молчите, сударыня? Мне кажется, что по крайней мере миллион русских баб должен вооружиться и двинуться на Кремль, чтобы отомстить Сталину, Берии и всем прочим за те репрессии, которые они чинили и чинят против своего народа.

– Только они?

– Не скрою, грешен. И на мне крови немало. Только ведь не я затеял всю эту бойню в октябре семнадцатого, товарищ Лукина, видит Бог, не я. И тот, кто затевал ее, прекрасно понимал, что революция, а следовательно, и неминуемая в таких случаях гражданская война – дело кровавое, братоубийственное, а потому морально грязное, в соболях-алмазах… Попробуйте-ка возразить старому рубаке Семенову.

Террористка молчала, уронив голову на оголенную, увядшую грудь, призывную прелесть которой генерал успел заметить даже в короткие минуты их покушенческого свидания.

– Кто конкретно прислал вас сюда? – спросил Семенов, явно теряя интерес к этой даме. – И откуда: из Москвы, Читы?

Закрыв руками лицо, Лукина продолжала молчать.

– Заговорит, – пообещал Имоти. – Еще два-три часа сексуальной пытки, и она расскажет все. Предложил бы и вам, господин генерал, поразвлечься, но, боюсь, побрезгуете.

Семенов метнул на Имоти гневный взгляд: как этот полуазиат вообще мог позволить себе молвить такое, и решительно направился к двери.

– Пока не трогать, – по-японски бросил Имоти ожидавшему их за дверью лейтенанту. – Никого к ней не впускать. Она еще пригодится.

– Зачем вы приводили меня сюда, подполковник? – угрюмо спросил Семенов, когда они вновь сели в машину. – Только откровенно. Чтобы убедить, что Лукину подослала не ваша контрразведка?

Несколько минут Имоти ехал молча, и генералу даже показалось, что он попросту не расслышал его слов.

– Вы с подозрительностью относитесь к Сото, господин командующий. Мы ведь уже не скрываем, что она является нашим агентом, но вы должны понять, что командование Квантунской армии обеспокоено вашей безопасностью. В течение двух лет это уже четвертая попытка покушения на вас, разве не так?

– Что конкретно вы предлагаете?

– Сото. Мы предлагаем вам Сото. В качестве служанки, любовницы, личного секретаря, телохранителя. Она сгодится на все случаи жизни. Кому придет в голову, что эта маленькая хрупкая японка прекрасно подготовлена в разведывательно-диверсионной школе, владеет множеством приемов джиу-джитсу и прекрасно читает лица своих клиентов, то есть обладает даром предугадывания их мыслей и поступков?

– Так ведь можно же было сказать об этом попроще, в соболях-алмазах, а не подсовывать ее, как подстилку.

– Мы попроще не можем, господин командующий, – рассмеялся Имоти. Рассмеялся впервые за все то время, пока они знакомы. – Иначе развеяли бы легенду о нашем особом, японском коварстве.

– Вы правы, – обреченно вздохнул генерал. – Я уже должен был смириться со всем. В том числе и с коварством.

– Для начала влюбитесь в Сото. Не грешите против истины, это ведь совсем несложно.

– Весь ужас в том, что сей этап собственного «усмирения» я уже, кажется, прошел.

– Почему заявляете об этом столь неуверенно?

– Уже хотя бы потому, что слишком много здесь всего такого… неуверенного, – повертел рукой Семенов. – Мне подсовывают какую-то бабенку… Причем подсовывают нагло… И я должен проглатывать это молча… В конце концов, в соболях-алмазах!

– Когда вы собираетесь выразить какую-то очень важную мысль, господин командующий, вам не нужно тратить много слов, достаточно произнести это свое «в соболях-алмазах». И всему штабу бессмертной Квантунской императорской армии все станет ясно, – рассмеялся подполковник.

– А ведь бывают случаи, когда больше и сказать-то нечего. Кстати, до меня… Эта самая Сото… С кем она была?

– Ну, это уже откровенная ревность, господин генерал!

– И все же. Генерал Судзуки? Нет?

– Успокойтесь, нет.

– Ну хотя бы замужем?..

– Ее муж был истинным самураем. Служил на Филиппинах. Когда его попытались взять в плен, совершил обряд харакири.

– Ишь ты. А ее родители?

– Теперь у нее уже не осталось никого. Последняя из древнего самурайского рода.

– Ишь ты, в соболях-алмазах…