Остров обреченных

– Я приказываю вам замолчать! – рявкнул Николя де Роберваль. – Не смейте в моем присутствии высказывать эти свои гнусности!

– Теперь все мы убедились, что эта девица неисправима! – взорвался адмирал. – Если она останется здесь, то будет мутить народ, позорить род Робервалей своими рубищами нищенки и в конце концов все же угодит туда, куда непременно должна угодить – то есть на костер. Так лучше и в самом деле увезти ее из Парижа, из Франции. А там, авось, поумнеет.

Робервали и епископ переглянулись. В зале наступила такая звенящая тишина, что, казалось, под сводами его вот-вот запоют ангелы. Однако все ждали не их пения, а окончательного решения хозяина замка.

– Когда уходит эскадра? – спросил Николя де Роберваль.

– Через трое суток. Как только я прибуду в Гавр.

– Маргрет должна отбыть вместе с вами.

– В таком случае немедленно снаряжайте карету и отправляйте ее под охраной гвардейцев. Пусть только доставят ее на корабль – там она сполна познает и что такое крест простолюдина, и что такое истинное сопереживание.

Поняв, что судьба ее решена, Маргрет все же нашла в себе мужество смерить адмирала презрительным взглядом и, не спеша, преисполненная достоинства, направилась к выходу. Только теперь Роберт де Роберваль, появившийся в этом доме после нескольких лет скитаний по морям и портам, обратил внимание, насколько красива фигура его племянницы, за которой он, как и любой другой мужчина, будет иметь теперь право поухаживать. И встревоженная герцогиня Алессандра не могла не обратить внимания на то, каким плотоядным взглядом провожал адмирал ее дочь до самой двери. И как потом, когда Маргрет уже вышла, продолжал смотреть на дверь, словно бы мысленно провожая девушку длинной мрачной прихожей.

– Но вы, Николя, понимаете, – неожиданно обратился адмирал к своему брату, – что на борт она может взойти лишь как дочь пэра Франции и племянница командующего эскадрой; которая сама, по собственной воле, решила ступить на землю Новой Франции…

– Эта земля будет называться Новой Францией? – совершенно некстати удивилась герцогиня.

– Но только вы, Алессандра, названия этого не слышали, ибо сие есть личная тайна короля. Так вот, она должна ступить на корабль как особа, приближенная к королю, как символ Франции. Иначе моряки попросту растерзают ее. Мне и так придется жестко пресекать все их заигрывания. А чего от них ожидать? Моряки в океане. В Великом Океане, где они несколько месяцев вообще не будут видеть женщины. Понятно, что эти ублюдки звереют. Кстати, с ней обязательно должна быть гувернантка. Только не из молодых – смазливых. Ну, и, конечно же, ваша дочь должна быть обеспечена всем необходимым для длительного путешествия.

– Сейчас же отдам необходимые приказания, – заверил его Николя.

– Утром карета должна тронуться в путь.

– Как?! – неожиданно сдали нервы у отца Маргрет. – Уже утром?!

– Не стану же я из-за нее задерживать всю эскадру, – проревел Роберт де Роберваль. – У меня приказ короля.

Герцогиня Алессандра попыталась что-то произнести, но в очередной раз астматически задохнулась и, сжав пальцами горло, бросилась к двери. И никто из братьев Робервалей не поспешил за ней, не нашел ни слова, чтобы хоть как-то успокоить ее.

8

Приготовления к отъезду продолжались весь остаток дня и всю ночь. Однако саму Маргрет к ним не допускали. Этим занималась ее гувернантка – пятидесятилетняя корсиканка Бастианна, и еще несколько слуг.

Попытка юной герцогини хоть ненадолго оставить замок, чтобы в последний раз пройтись его окрестностями, а значит, и окрестностями Парижа, тоже немедленно была пресечена двумя вооруженными стражниками. Поняв, что отец превратил ее в узницу замка, Маргрет выставила из отведенных ей двух комнат охранника, закрылась и до утра никого к себе не впускала и на обращения не откликалась.

Что только она ни пережила за эту ночь: слезы горестной обиды и прощания с Парижем; негодование по поводу жестокости отца и дяди и презрительную жалость к бессилию матери; тоску по возлюбленному, который вот уже вторую неделю не подает о себе никаких вестей, и бунт души, жажду отмщения… Единственное, о чем она старалась не думать, так это о предстоящем путешествии на край Земли. Она, конечно, понимала, что даже представить себе не может, насколько долгим, трудным и совершенно невероятным оно в действительности окажется. Но в то же время как натура твердая и по складу характера своего авантюрно-романтическая Маргрет уже загоралась предчувствием увлекательного, преисполненного приключениями и риском путешествия.

Уже поздно вечером Бастианна пересказала то, что услышала от гонца, посланного ею в Сен-Дени, к родительскому дому Роя. Тот сообщал, что прошлой ночью в дом к спившемуся, болеющему отставному полковому лекарю д’Альби ворвались трое, которые заявили, что они из полиции, и потребовали сказать, где сейчас находится его сын. При этом они твердили, что Рой уличен в черной магии и противных Господу медицинских экспериментах и за это должен предстать перед судом инквизиции.

Маргрет сразу же поняла, что это и есть те люди, которые,  независимо от того, кем они были на самом деле, посланы в Сен-Дени ее отцом. Что еще раз подтверждало то, о чем хорошо знали и в замке, и далеко за его пределами: герцог де Роберваль слов на ветер не бросает; каждую свою угрозу он непременно пытается воплотить в жуткую реальность. Единственное, что ее утешало, что шевалье д’Альби сказал этим людям, будто бы Рой отбыл в Гасконь, к родственникам своей матери, чтобы оттуда перебраться в Испанию.

Поверили наемники его словам или нет – это уже особого значения не имело. Главное, что отец не направил их в Гавр, а значит, у Роя д’Альби есть несколько дней, чтобы попытаться осуществить их общий план и наняться матросом на один из кораблей эскадры адмирала Роберта де Роберваля. А ведь если бы ему это удалось, тогда все не так уж плохо складывалось бы в этой ее мерзкой житейской ситуации, в положении изгнанницы.

Маргрет, конечно же, ни за что не согласилась бы уплывать к каким-то неведомым землям, через весь океан, а тем более – на судне, которым будет командовать ее дядя. Но так уж странно складывалась ее судьба. По какому-то роковому стечению обстоятельств она сама подготовила для себя эту ловушку… уже хотя бы тем, что предложила Рою наняться на какой-либо корабль эскадры адмирала де Роберваля. Ей-то и в сонном бреду не могло примерещиться, что она тоже окажется «матросом» адмиральского корабля. Да, еще сегодня утром… даже предположить… Но именно так все и произошло. Само провидение влечет ее в океан вслед за возлюбленным. Такое не может быть случайностью. Такое – нет. Это рок. Они сотворены друг для друга, и Господь, вмешиваясь в волю и деяния людей, ценой каких-то невероятных жертв и лишений самих возлюбленных все же дарует ей, Маргрет де Роберваль, возможность, которую до сего времени, очевидно, не даровал ни одной другой женщине: оставив замок, уйти в океан вместе с человеком, с которым тайно обручена.

И если это так, если все исходит от Господа, а не от сатаны, значит, ни епископ, ни отец с матерью не правы! Господу угодно, чтобы они – Маргрет и Рой – были вместе!

Если бы она точно знала, где именно Рой д’Альби пребывает в Гавре и на какой корабль нанимается, то, конечно же, нашла бы способ убежать, прежде чем ее доставят в порт. Она сумела бы вырваться из-под опеки стражников то ли по пути в Гавр, то ли в самом городе. Но зачем все так усложнять? Она не может раскрывать инкогнито Роя. Адмирал не должен заподозрить, что «нищий студент» оказался в команде его эскадры. И потом… каково же будет удивление Роя, когда он узнает, что его герцогиня тоже плывет в Канаду. И если к тому же удастся попасть на одно и то же судно. Во всяком случае там, в Канаде, они смогут наняться на какую-либо службу, построить себе дом… Конечно же, они долго и смертельно будут тосковать по Франции, по Парижу. Но ведь, в конце концов, они с Роем окажутся там не одни. Таких, как они, аристократов, коим выпало сотворить Новую Францию на далеких канадских берегах, окажется сотни. Что же касается ее и Роя д’Альби, то когда-нибудь они обязательно вернутся во Францию… счастливыми и состоятельными.

* * *

Тройной стук в дверь. Это опять Бастианна. Когда ей исполнится пятьдесят, они уже целую неделю будут в море. Несмотря на столь почтенный возраст, выглядит эта, некогда жгучая брюнетка, все еще довольно молодо и даже смазливо; седина ее еще только несмело пробивается сквозь коротко, по-мужски стриженые волосы, а фигура сохранилась настолько, что на улицах Парижа мужчины порой ускоряли шаг, стремясь поскорее поравняться с ней, наивно полагая увидеть, если уж не девушку, то, по крайней мере, женщину лет тридцати.

– Я узнала: кучером у нас будет Клод – отставной бомбардир, вместе с которым ты чуть было не перестреляла половину наших слуг.

– Отставной бомбардир?! – грустно обрадовалось Маргрет. – Это хорошо. Кажется, ему можно доверять. В Гавре мы попытаемся задержать его при себе, пусть поищет Роя д’Альби.

– Так он в Гавре? – подбоченясь, передернула плечами непомерно грудастая Бастианна.

– Где же еще?!

– И ты молчала?

– Но я вынуждена была скрывать это от всех, и от тебя – тоже.

– Я давно знала, что женщины, когда они влюбляются, хоть немножко, но все же мудреют. А вот у мужчин все наоборот, они… Э, да ты, никак, плачешь? – прервала она себя на полуслове.

– Мне страшно, Бастианна. Море, корабль, сотни полупьяных матросов, пираты…

– О да, особенно пираты… – беззаботно рассмеялась Бастианна. – Хотелось бы мне увидеть их в морском сражении.

– Кого? – не поняла Маргрет. – Наших моряков?

– Почему моряков? Пиратов, конечно же!

Маргрет умолкает, промокает платочком слезы и почти с ужасом смотрит на гувернантку.

– Послушай, тебя что, совершенно не огорчает, что нам придется покинуть Париж, выйти в океан и плыть к какому-то далекому неведомому острову?

– А почему меня это должно огорчать? Париж мне давно осточертел. Как и ваш замок, вы уж простите меня, герцогиня. – Они всегда обращались друг к дружке то на «ты», то на «вы», в зависимости от настроения.

– Но такого не может быть.

– А я тебе говорю: совсем не огорчает! – еще более решительно раскачивает свое туловище Бастианна, по-прежнему пытаясь разговаривать с Маргрет так, как привыкла разговаривать с ней, когда та еще была девчонкой. Каждое слово произносит полушутя-полуигриво, словно бы поддразнивая свою воспитанницу и приглашая порезвиться-позабавиться.

– Вдруг мы пристанем к какому-то дикому острову. И нам придется жить там, как туземцам или как в тюрьме.

– «Как на острове» и «как в тюрьме» у меня прошла большая часть жизни, проведенной в замке де Робервалей, герцогиня. Здесь вам и остров, и тюрьма, и всякая, какая только возможна, дикость. Вплоть до туземцев.

– Ну, я-то подобным образом рассуждать не могу.

– Вы – нет. Это я буду так рассуждать. И потом, стоит ли пугать морем и островом меня, корсиканку, все предки которой выросли на острове, у самой кромки моря? Это, наверное, из-за меня ты окажешься в океане. Это моя судьба: кончить дни свои на каком-то из необитаемых островов и быть повешенной на одной рее с пиратами.

– Господи, Бастианна!.. О чем ты?

– О своей судьбе.

– Никогда бы не подумала, что приговор Робервалей ты воспримешь с таким спокойствием.

– С таким же спокойствием я приму и приговор королевского суда, – смеется Бастианна. – Ты кто? Ты – дочь герцога. А я – дочь корсиканского пирата. Его тоже звали Бастианном. Бастианн Безбожник… Когда-то это имя гремело на всю Корсику. Моего отца боялись и уважали. Под его командованием находилось три пиратских корабля. Но все знали, что на корсиканцев он не нападет; богатых мавров, сицилийцев, генуэзцев, французов – этих да, этих он не жалел.

– И что же с ним в конце концов произошло?

– То же, что и со всеми остальными людьми его ремесла. Для того, чтобы попасть на Небеса, пирату сначала следует попасть на морское дно. Не знаю, где и когда это произошло, но что прошел он именно этот путь свой судный, – в этом можно не сомневаться.

– Почему же ты никогда раньше не рассказывала о нем?

– Дочери герцога? О том, что я – дочь пирата? Если бы твоя матушка или твой распутный папенька узнали об этом, они выставили бы меня на следующий же день.

– А как же ты попала к нам?

– Как попала, как попала… А черт его знает, как я попала?! Да еще к вам. Однажды, когда отец уже, очевидно, сгинул в морской пучине где-то возле Геркулесовых Столбов, на наш поселок напали солдаты, прибывшие с французской эскадрой. Он считался пиратским – и это была святая правда. Вряд ли у нас отыскалась бы семья, в которой бы кто-нибудь да не выходил в море под пиратским флагом, не продавал душу этому богоугодному ремеслу. Даже если при этом выдавал себя за правоверного рыбака. Так вот, французы решили раз и навсегда уничтожить это пиратское гнездо. Всех мужчин, которые не были в море или не успели уйти в горы, они перебили. Старух и детей – тоже. Ну а мне было семнадцать. Меня и еще около двадцати девушек и молодых женщин они взяли с собой на борт.

– Зачем?!

Бастианна как-то загадочно и в то же время снисходительно улыбнулась и, ничего не ответив, вышла на балкон. Ночь была теплой и душистой. Яркий полумесяц нимбом охватывал крест на вершине собора, образуя символ новой веры. На старой мельнице томно рыдала сова, в которую, как гласит молва, воплотилась душа какой-то парижской блудницы.

– Ласковая ночь, дарованная нам для ласковых мужчин, – сладострастно потянулась корсиканка.

– А что, разве и в таком, в твоем, возрасте женщина все еще мечтает о мужских ласках? – настороженно поинтересовалась Маргрет, на несколько минут забыв о том, что готовит им обеим гаврское утро.

– Дочь моя, только в этом возрасте мы, женщины, и начинаем по-настоящему бредить этими самыми мужскими телами и мужскими ласками. Потому что только в этом возрасте начинаем по-настоящему ценить то, что даровано нам Господом от утех земных. Ибо только в этом возрасте каждого мужчину воспринимаешь как последнего в твоей жизни и воздаешь ему за труды его, тоже… как последнему в твоей жизни, и прощаешься с ним как с последним мужчиной в твоей распроклятой жизни, – с тоской и горечью. И стоит ему только оглянуться и позвать…

– Вот как? – изумленно выдохнула Маргрет. – Я даже предположить не могла, что это длится так долго, что эта страсть…

– О страсти вам лучше потолковать с герцогиней Алессандрой, «красавицей в мавританском стиле». Впрочем, не будем об этом. Одно только плохо, в этом моем возрасте…

– Что именно?

– Сказать?

– Конечно.

– Честно? Как женщина женщине?

– Я тебя не выдам.

– Да что тут выдавать? А главное кому? Так вот одно в «нашем» – моем возрасте женском плохо: что мужчины наши, увы, стареют вместе с нами. И, что самое страшное, многие даже значительно раньше нас. А все остальное, как и в твои девятнадцать.

Она обняла Маргрет, и они рассмеялась, как две юные заговорщицы; и старая сводница-луна столь же каверзно и греховно ухмылялась им в ответ.

– Ладно, заговорилась я тут с тобой. Пойду прослежу, чтобы не забыли погрузить на повозки все, что нам понадобится в дороге. Герцог поначалу распорядился дать нам карету и всего лишь одну повозку для багажа. Я настояла, чтобы дали две. Как думаешь, если утром попросить третью, удар его не хватит?

– А по-моему, двух достаточно.

– Нет, все-таки попрошу третью. Из вредности своей корсиканской. К тому же потребую, чтобы дали тебе денег, драгоценностей. Ну, пусть не в виде приданого, а просто так. Надо же тебе с чего-то начинать на той, далекой, невесть кем, когда и для чего сотворенной земле! Герцогиня, правда, небольшую шкатулку с драгоценностями уже дала. Но для нас с вами, Маргрет, этого мало, – вновь воинственно подбоченилась Бастианна. – Если уж завоевывать Новый Свет, то завоевывать, как подобает парижанкам.

Бастианна вернулась в комнату и направилась к двери, но Маргрет попыталась остановить ее.

– Ты же так и не рассказала, зачем вас захватил французский корабль, и что там с вами происходило, а главное, каким образом оказалась в нашем доме. Я уже несколько раз спрашивала тебя об этом, но всякий раз ты отмалчиваешься.

– И не стану рассказывать.

– По-че-му? – притворно обиделась Маргрет.

– Потому что тебе этого пока что не понять.

– Мне уже девятнадцать, Бастианна. Я обручена, и мы с Роем уже даже… – приложила она палец к губам.

– Вот об этом тебе, бесстыдница, лучше помолчать, – вполголоса усовестила ее корсиканка. – Даже со мной. Пока что, – тут же спохватилась она. – А вот на корабле расскажешь поподробнее. Уж что-что, а я такие истории люблю. Кстати, о том, что происходило со мной, тоже узнаешь на корабле. Потому что, только побывав на палубе неделю – другую, увидев совершенно озверевших без женщин, осатанело мечущихся в тоске от борта к борту мужчин, в состоянии будешь понять, что они вытворяли с нами там, в море, после того как корабли отошли подальше от берегов Корсики.

9

Шпиль собора освещался уже не месяцем, а яркими лучами утреннего солнца, когда трубач на привратной башне протрубил свою прощальную мелодию, ворота замка открылись и карета изгнанницы выкатилась на устланную древним булыжником мостовую, ведущую вдоль крутого берега речушки на север, к развилке дорог, одно из ответвлений которой уводило к Парижу, другое – на север, в сторону Гавра.

Поскольку Маргрет из замка изгоняли, герцог запретил устраивать какие бы то ни было проводы, и даже матери ее разрешил попрощаться только в виде благословения на далекий и нелегкий путь, которое молодая изгнанница получила и из уст епископа Роже. Сам же герцог Николя де Роберваль лишь сквозь зубы процедил:

– Когда станешь благоразумной и поведешь себя в Новой Франции, как подобает дочери пэра, герцога де Роберваля, через три года я, возможно, сумею простить тебя и даже решусь принять в своем замке. Но не раньше.

– Три года – слишком малый срок, чтобы я… сумела простить вас, герцог де Роберваль, – холодно ответила Маргрет, поправляя наброшенную на плечи черную дорожную накидку. – А потому советую запастись терпением.

Если при прощании мать и сумела сдержать слезы, то только потому, что слез этих у нее уже не было. Алессандра проплакала всю ночь, и лицо ее распухло так, что в ближайшие две недели показаться на глаза своему возлюбленному маркграфу де Мовелю она вряд ли решится.

Чтобы подчеркнуть, что лично он провожать дочь не собирается, герцог ушел со двора, поднялся на выходящий к воротам балкон и только тогда приказал выпустить обоз юной герцогини. Не решаясь ослушаться грозного мужа, Алессандра, сама помнившая о любовном грехе своем, робко последовала за герцогом. Однако Маргрет простила ей это. Ей, все еще остающейся в этом мрачном замке, она могла только посочувствовать.

– Вам-то за что такое наказание, досточтимая донья Бастианна? – сочувственно спросил Отставной Бомбардир, помогая замешкавшейся служанке сесть в карету.

– Это для Маргрет – наказание, – беззаботно ответила корсиканка. – Меня же спроси, за что мне такое… помилование.

Усевшись на переднее сиденье, чтобы герцогине оставалась вся задняя часть кареты, она сияла от радости. Едва осмотревшись в уютной, оббитой шерстяной тканью карете, она тотчас же приоткрыла окошечко, чтобы лучше видеть окрестности. Маргрет почувствовала, что корсиканка действительно истосковалась по дороге, по воле, по морю; что она и в самом деле прирожденная путешественница, и никакими дальними странствиями ее не запугаешь. И эта бесшабашность Бастианны, ее уверенность в себе постепенно передавались Маргрет.

– Ей вы, душегубы! – прикрикнула корсиканка на вооруженных конных слуг, которые сопровождали их обоз. – Не пылите тут. И вообще, держитесь подальше, чтобы герцогиня, а уже тем более я, видели ваши полупьяные личика как можно реже.

Всадники тотчас же разделились, и двое из них ускакали вперед, двое стали держаться позади обоза. Карета тронулась в путь. Замок, разные места, Париж, все это уже оставалось в прошлом. Не прошло и часа, как у какой-то деревушки все четверо слуг вновь оказались у кареты.

– Клод! – прокричал старший из них. – Нас догоняет группа всадников, человек пять.

– Всего лишь? – ответил тот. – С возницами повозок нас семеро. И все вооружены. Кстати, герцогиня, для вас я тоже кое-что припас.

Приоткрыв рундук своего передка, он на глазах у выглянувшей из кареты Маргрет извлек оттуда аркебузу. По странному готическому узору на ложе ее Маргрет сразу же определила, что это и есть та самая, из которой только вчера она училась стрелять. Теперь она приняла это оружие у Отставного Бомбардира, – она так и решила называть Клода – как ценнейший дар. – И еще, вот, пистолет, – не переставал удивлять ее Клод. – И мешочек, в котором тридцать зарядов к аркебузе и десять к пистолету.

– Вы что, на войну собрались? – изумилась Бастианна. – Или, может, вздумали вместе с герцогиней захватить корабль, чтобы поднять черный флаг?

– Начну с корабля и черного флага, – пообещала Маргрет. – И еще подумаю, взять ли тебя в команду. Клод, ты согласен захватить один из кораблей адмирала де Роберваля и поднять черный флаг? – О приближающихся всадниках она старалась не думать. Это ведь могли быть и случайные проезжие.

– Если вам понадобится лучший из бомбардиров Франции, можете рассчитывать на меня.

– Что это вы так веселитесь, словно собрались на королевскую охоту, а не в изгнание?! – изумился старший стражник, худощавый, аскетического вида сержант лет тридцати пяти. – Мне два года пришлось прослужить в гарнизоне крепости на одном из Нормандских островов. Так это было то же самое, что два года провести в тюремном подземелье.

– Это потому, наш сержант, что рядом с вами не оказалось нас, – озорно просветила его Бастианна.

Тревога оказалась ложной. Это в сопровождении вооруженных слуг проезжал какой-то молодой дворянин. Узнав от возницы задней повозки, что с обозом в Гавр направляется молодая герцогиня да Роберваль, прыщеватый, похожий на хорька, повеса решил засвидетельствовать герцогине свое почтение. Но когда, склонившись с коня, он приоткрыл дверцу кареты, в грудь ему уперся ствол аркебузы.

– Это в-вы, г-герцогиня? – заикаясь, спросил дворянин, опешив от такой встречи.

– Я, как видите, мсье.

– Позвольте представиться: виконт де Визель.

– Можете считать, что уже представилось, виконт. Закройте дверцу и уводите своих воинов. Моя служанка терпеть не может, когда рядом с каретой кто-то пылит.

– Прошу прощения, герцогиня. Я удивлен, что, кроме слуг, вас никто не сопровождает. Ни одного аристократа.

– Сейчас герцогиня выстрелит, виконт, – жестко предупредил наглеца Отставной Бомбардир. – Двоих своих женихов она уже застрелила.

– Странно, что она сразу же не пальнула, – невозмутимо поддержала его неистовая корсиканка.

Поверил им виконт или нет, этого Маргрет знать уже было не дано. Но она видела, как побледнело лицо парня и как, отшатнувшись от все еще наставленного на него ствола аркебузы, он пришпорил коня.

* * *

Гостиница, в которой они остановились на ночь, называлась именно так, как и должна была называться гостиница, приютившая изгнанницу: «Одинокий путник». Маргрет заказала себе лучший номер, какой только мог выделить ей хозяин – тощий, болезненного вида англичанин, и, поужинав прямо в номере и, взяв себе в провожатые только Клода, отправилась бродить по городку. Узнав об этом, хозяин опешил:

– Как?! Молодая леди, на ночь глядя, отправляется бродить по незнакомому городку, взяв себе в провожатые всего лишь одного слугу?!

– Если бы вы знали, кто эта леди, вы удивились бы еще больше, – успокоила его Бастианна. – Или, наоборот, вообще и надолго перестали бы удивляться.

Англичанин передернул подбородком и на какое-то время застыл, уложив этот свой костлявый подбородок на не менее костлявое плечо. Однако поинтересоваться, кто же именно посетил его гостиницу, не решился. Тем более что он видел, что те четверо стражей, которые сопровождали обоз, тоже хотели сопровождать Маргрет, но Бастианна так прикрикнула на них: «Не сметь! Она – свободный человек, и это последний город Франции, с которым герцогиня имеет возможность достойно попрощаться!», что они мгновенно успокоились и, выпив еще по полбутылки вина, уже за счет герцогини, завалились спать.

Вооруженный заряженными пистолетами и тесаком, Отставной Бомбардир деликатно держался в нескольких шагах от Маргрет. Каким-то образом ему удавалось тенью следовать за ней, ничем особо не напоминая о себе.

Ночь выдалась светлой, лунное сияние голубоватым половодьем затапливало узкие улочки городка, освещало его площади, придавало таинственности и без того таинственным храмам. Маргрет жадно всматривалась в очертания строений, в силуэты памятников; прислушивалась к гортанному пению подвыпивших завсегдатаев трактиров. Знакомство с этим шумным, вольнолюбивым городком странным образом соединялось с прощаньем с Францией, и это придавало ее ночной прогулке какой-то особой, ностальгической чувственности.

Ей почему-то чудилось, что и там, в далекой Новой Франции, судьба ее сложится как-то по-особому; что и там, среди сотен искателей приключений, загнанных туда солдат и жаждущих поправить свои дела поселенцев, она будет чувствовать себя отвергнутой. А ведь еще ее ждали одиночество, тоска, какие-то не только ей, но и вообще до сих пор никому из французов неведомые условия жизни…

«Все твои самые страшные предчувствия будут связаны только с плаванием на корабле, – пыталась успокоить себя герцогиня. – Но и там ты окажешься не в одиночестве, а в окружении нескольких сотен людей. И рядом будет Бастианна. А, возможно, если тебе очень уж повезет, то и Рой д’Альби. Ну а в Канаде… В Канаде люди адмирала определят какое-то более-менее подходящее местечко и прямо на берегу заложат город- порт; соорудят памятник королю Франциску Первому и обязательно построят собор, очень похожий на знаменитый Нотр-Дам де Пари…»

Увидев в столь поздний час девицу, офицер конной гвардии остановил своего коня и нагнулся, чтобы получше разглядеть ее.

– Не теряйте времени, мсье, вы и так слишком задержались, – решительным тоном охладила ее любопытство герцогиня. – Задержкой на службе это уже не объяснить.

– Возможно, мне стоит провести вас?..

– Герцогиня де Роберваль – тотчас же подсказал Клод.

– …Герцогиня.

– Спасибо, мсье. Мне достаточно и одного рыцаря.

– Какая храбрость! – не удержался гвардеец.

К гостинице Маргрет вернулась к полуночи. Зайдя в трактир, она уплатила хозяину за то, чтобы он выпроводил двух засидевшихся выпивох, и заказала вина и мяса. Еще около часа они сидели вдвоем с Отставным Бомбардиром, как два закадычных друга, и Маргрет была уверенна, что это и есть ее официальное прощание и с городком, и с Парижем, и с самой Францией.

Однако события последующих дней развивались совершенно не так, как ей представлялось.

Началось с того, что утром она непростительно долго для изгнанницы задержалась в постели.

Номер ее был обставлен в аристократическом стиле, со старинными вычурными светильниками, венецианскими креслами и мавританским туалетным столиком. Это был номер, достойный герцогини де Роберваль, дочери пэра Франции; и Маргрет вдруг окутала та великосветско-аристократическая нега, которая требовала от нее властности и своеволия, своеволия и властности. А широкая семейная кровать, с периной и горой подушек, была тем последним всплеском домашней роскоши, который следовало прожить так, чтобы прочувствовать и запомнить каждую минуту, каждое свое движение, каждый вздох. И когда вошедшая в номер Бастианна не то чтобы испуганно, а как-то слишком уж раздосадованно сообщила, что прибыли люди адмирала де Роберваля, которые требуют, чтобы она немедленно поднималась и трогалась в путь, Маргрет не придала этому известию никакого значения.

– Пошли-ка ты к черту адмирала, его людей и их эскадру, – настоятельно посоветовала она Бастианне. – И никому не позволяй тревожить меня.

– Но это не спальня в родовом замке, герцогиня, – как можно вежливее напомнила ей Неистовая Корсиканка, – а местечковый отель, и нам действительно пора в путь. Коль уж мы решили отправляться в Новый Свет с эскадрой адмирала.

– «Пора» будет тогда, когда решу я, – разнеженно объяснила ей Маргрет. Но в то же мгновение дверь отворилась, служанку грубо оттолкнули, и в номере возник какой-то верзила в синем плаще поверх панциря.

– Вам приказано вставать! – рявкнул он. – Нам пора двигаться. Эскадра не станет ждать, пока вы будете нежиться по заезжим дворам всех городков – от Парижа до Гавра!

– Вы кто такой?! По какому праву врываетесь в спальню дамы, в спальню герцогини?! – С холодным презрением поинтересовалась Маргрет.

– Я не врываюсь. Но мне приказано. Вы теряете слишком много времени…

– Я спросила, кто вы такой.

– Я – лейтенант Гарден. Вторая рота Вермского полка. Адмирал де Роберваль приказал встретить вас и доставить в порт Гавра.

– Так вот, лейтенант, я поднимусь, когда захочу, и тронусь в путь, когда у меня возникнет такое желание. А вы можете возвращаться к своему адмиралу и доложить, что вас попросили не беспокоиться.

– Извините, но…

– Извините, «госпожа герцогиня»… – поправила его Маргрет.

– …Но мне приказано вернуться с вами.

– Когда вы понадобитесь, господин лейтенант, вас позовут.

– Но, черт возьми!..

– Бастианна.

– Да, госпожа герцогиня, – в демонстративном реверансе поклонилась гувернантка.

– Позови Отставного Бомбардира и его людей. И пусть они спустят этого наглеца с лестницы.

Буквально через минуту Клод и двое других возниц, вооруженные пистолетами и ножами, стояли у двери ее номера. Поняв всю опасность происходяшего, лейтенант подозвал тех четверых солдат, что сопровождали его, но тогда вмешались и четверо стражников, сопровождавших Маргрет из Парижа. Возможно, они остались бы безучастными, но кто-то из солдат лейтенанта успел нагрубить одному из стражников, и еще там, во дворе, у них чуть было не дошло до схватки.

У двери номера герцогини тоже, очевидно, разгорелась бы настоящая битва, но перепуганный хозяин отеля потребовал, чтобы все они, кроме Отставного Бомбардира, с которым он уже раззнакомился, оставили второй этаж, а еще лучше – вообще убрались из его гостиницы. В противном случае он немедленно пошлет слугу за городской стражей.

Сообразив, что все здесь против него, Гарден приказал своим солдатам покинуть отель, но пригрозил, что, если через полчаса Маргрет не спустится вниз и не сядет в карету, он поднимется вновь и силой заставит ее подчиниться.

– Как вы смеете так обращаться с герцогиней де Роберваль, лейтенант?! – чопорно возмутился хозяин-англичанин. – Перед вами – дочь герцога, пэра, одна из высокороднейших леди Франции.