Ромашковый чай

Лика с трудом преодолевала желание обвить тонкими руками изящную гибкую талию подруги. Дарина, к тому же, как на зло, обожала короткие майки, которые не скрывали милую вертикальную ямочку на животе. Лика рядом с ней не чувствовала, кто она: женщина или мужчина. Она ощущала, что рядом находится безумно притягательное существо, хорошее даже не нежной кожей, не мягкими волосами, не стройными хрупкими плечами, а тем самым магнетическим свойством, которое может увидеть только она, Лика. Этот магнетизм сквозил в движениях рук Дарины, когда она гребнем проводила по волосам, в изгибе губ, когда она слушала своего уличного музыканта. Она не знала, чего именно хотела с ней сделать: поцеловать, крепко сжать, спрятать, чтобы её никто другой не видел… но она боялась испугать подругу. Дарина была всего месяцем моложе, но казалась ей маленькой девочкой. Маленькой мудрой девочкой, надо сказать.

Она хотела сеять мир вокруг себя, хотела, чтобы вокруг было много-много друзей. Хотела гулять ночами дружной толпой, подпевать ребятам с гитарами, общаться и считать свою компанию самой лучшей и дружной.

– Я хочу, чтобы мы все вместе проводили время, – говорила она Лике. – Я люблю тебя (при этих словах Лика помрачнела, потому что речь шла не о такой любви), люблю своего парня (укол ревности) и даже его друга немножко люблю, так.. ну, ты понимаешь?

– Понимаю.

В итоге, ей удалось уговорить всех троих выбраться на окраину горда под предлогом набросков для пейзажа. Ну не пойдёт же она одна. Парни взяли свои гитары, шашлычницу и котелок.

За гордом был редкий лес, овраги. Художница разложила походный мольберт на вершине одного из холмов. Митька, так звали того самого друга, который подпевал Гоше, возился у костра, Лика и Гоша устроились у подножья соседнего холма: отсюда открывался красивый вид – рисующая девушка. Длинные-длинные светло-русые волны, длинная юбка и до одурения плоский животик.

– Я не знаю, что там за пейзаж получится у неё, но, по-моему, всё равно прекрасней будет этот портрет, – сказал Гоша, прижимая глаз к фотоаппарату. – Она невероятна.

Лика сама не отрывалась от этой картинки: синее небо, белые облака и белая юбка. Чуть только выбился из-за плотных облаков луч и упал на неё… Дарина, как тогда у окна, превратилась в сверкающий золотом силуэт. Очень красиво, и очень жутко. И пока плотные, как накрахмаленные простыни, облака снова не затянули солнце, не было видно ни лица её, ни одежды. Солнечная энергия распределялась по всему её телу, и Лика видела это!

Она вздрогнула и оглянулась на Гошу: а видит ли он? Парень спокойно курил и, прищурившись, рассматривал Лику.

– Ты опасный человек, Лика, от тебя нужно держаться подальше.

– Мне кажется, и от тебя тоже, – ничуть не удивилась и не разозлилась она. Ещё некоторое время они молчали.

– Ты ведь тоже это чувствуешь? – невозмутимо спросила она так, будто они оба знают то, чего не могут знать другие.

– Ну, наверное, да. Именно то.

– А ты не боишься, что мы так её просто сожрём? На двоих-то не хватит.

– Что ты предлагаешь? – он закурил вторую.

– Предлагаю тебе исчезнуть с горизонта. Вместе мы её погубим.

– Ты и одна её погубишь, так что лучше исчезни ты.

– Не дождёшься. Я её подруга.

– А я её парень. И она меня любит.

С этим аргументом не поспоришь. Лика хотела было сказать «А я люблю её», но вспомнила, что это считается ненормальным. В обществе.

Митька приготовил шашлык, заварил в котелке чай, который взяла с собой Дарина, и сидел себе на брёвнышке – напевал, обняв гитару. Так, как будто ему никто на всём свете не нужен. Щурился, поглядывая на облака и улыбался.

– Эй, чего ты нас не зовёшь? – подбежал Гоша и хлопнул его по плечу. – Дарин, солнышко моё, тебе долго ещё там?

Дарина сложила мольберт и бегом спустилась по холму к ребятам, подхватив длинный подол.

Они мало знали друг друга, у них не было общих интересов, общих знакомых, интересного прошлого, поэтому они заговорили о планах на жизнь.

– Веселиться, – отрезал Митька, махнув шевелюрой. – Песни, девочки, алкоголь.

– Писать пейзажи и немножко – портреты, – засмеялась Дарина. – Ну, вы и так уже поняли…

– Записывать альбомы, давать концерты, рубить бабло, раздавать автографы, и чтоб девчонки ссались от меня, – гордо улыбнулся Гоша так, будто всё это было у него уже в кармане.

– А я буду президентом, – отшутилась Лика. На самом деле, она просто ещё не решила этот вопрос, а бурлящую в ней энергию надо было срочно куда-то направить. Вдруг её озарило:

– Давай, Дарин, я помогу тебе стать знаменитой… ой, нет, не так… помогу всем увидеть твои картины. Я отлично умею продавать. Хозяин киоска, где я продаю цветы, планирует расширяться, потому что клиентов поток большой, как никогда…

– А что ты для этого делаешь, – заинтересовался Гоша?

-Я улыбаюсь.

– Ну.. это даже не смешно! – разочарованно ухмыльнулся он. – Все продавцы улыбаются, даже, когда их всё бесит, и немногие на это ведутся.

– Ты не понял. Я по-другому улыбаюсь…Одними глазами. Как… знаешь, как что…? Как ты улыбаешься, когда поёшь, а вокруг собирается толпа. У тебя голос противный, надо сказать, а толпа смотрит на тебя, и ты для них – бог.

Митька было захохотал, стуча кулаком по траве, но быстро угомонился. Дарина поёжилась.

– Голос противный? – Гоша вскинул брови.

 -А разве нет? Постой, я тебе сейчас отдала должное – похвалила твоё обаяние. А голос у тебя, и правда, никудышный. Лучше бы ты молчал.

– Ой, а сама чего… красавицу из себя строит тут… Да твои покупатели, если бы видели тебя не крашенную, обделались бы от страха и никогда бы не появлялись.

Дарина вся согнулась, обхватив себя руками, будто у неё болью свело рёбра. Зубы застучали, плохо попадая друг на друга. Митька забеспокоился.

– Нет-ничего-со-мной-такое-бывает, – выговорила она, напрягая челюсть. – Когда-мне-холодно.

– Ничуть не холодно, – удивилась Лика, поправляя широкополую шляпу. Шляпу она носила теперь всегда: берегла лицо.

С Дариной такое уже случалось – отметила про себя Лика. Особенно, когда они были все вместе и Лика с Гошей сцеплялись между собой. Дарина нервничала, начинала комкать бумагу со своими набросками. Она не умела громко психовать: расшуметься, хлопнуть дверью, но её заметно начинало поедать внутреннее беспокойство. Успокоить бы, но это могло смотреться по-дурацки снисходительно. Да и не до того было Лике: у неё-то от таких стычек с Гошей напротив прибавлялось сил и настроения. Как ни странно – у него тоже.

СВЕТЛАЯ ПЕЧАЛЬ

***

Когда у Гоши появилась другая барышня, Лика узнала об этом первой – увидела их на улице после работы. Гоша поддерживал девочку за спину, она откинулась, насколько это было возможно. Фото получилось достойным обложки любовного романа. Лика сначала несдержанно торжествовала, снова и снова прижимая палец к сенсору мобильного. «Пусть будет много доказательств того, что он гад» Потом задумалась: как лучше сообщить печальное известие подруге? Так, чтобы без лишней радости. А ведь она всегда-всегда знала, что не принесёт он Дарине счастья…

Дарина округлила глаза.

– Нет-нет, не может такого быть!

– Ещё как может! От мужчин ещё не такого можно ожидать!

Она хотела бежать, позвонить, найти его, спросить… чего спросить? На фото явно не появившаяся неожиданно сестра и не «просто подруга». Просто подруг так не целуют… Спросить: как он мог?

Нет-нет, ни в коем случае не должна была эта сцена предстать перед ним. Не должен он видеть и слышать её эмоций, растёртых по щёчкам слёз, возгласов и резких движений. Потому что – всё должно достаться ей, Лике! Она схватила за руку ринувшуюся к двери подругу, притянула к себе и стиснула «Не пущу тебя. Не пущу тебя. Не пущу»

Дарина дёрнулась и затихла. Она плакала прямо на груди у Лики. Лика гладила её спину. И по мере того, как затихала «девочка, которая умеет радоваться солнцу», по мере того, как пустели её глаза, Лика шире расправляла плечи, по которым шло бодрящее тепло – к самому сердцу.

***

Ей помогали прийти в себя долгие прогулки по городу в одиночестве, только с альбомом и карандашом. Любимый ромашковый чай и рассветы.

Лика не решалась больше наблюдать – как она это делает. Пусть Дарина одна совершает этот странный магический ритуал. Главное, что энергии хватает на двоих. Лика уже отдавала себе отчёт в том, что понемногу забирает у подруги солнечную энергию, поэтому старалась делать это осторожно – не отнимать слишком много.

Это почти не требовало усилий, достаточно было сосредоточиться и рассмотреть свет, струящийся из её глаз, от всего её лица, слегка напрячь ладони и очень чётко представить себе, как свет устремляется к ней и ладоням становится тепло. Свет поднимался по рукам к груди и заполнял Лику радостью и уверенностью в себе. А когда она выходила из дому, казалось, что весь мир падает к её ногам. Мужчины очарованы её красотой, женщины – детской невинностью, старики – вежливостью. И даже те, кто ей откровенно противен, видят в ней «хорошую девочку».

Это был такой же свет внутри, как то, что помог ей однажды подняться над землёй как «летающий мальчик». К Дарине она чувствовала то же, что и к нему. Она также наслаждалась ею и тем, что тянула из неё и сохраняла в себе. Ей казалось, что это и есть любовь: нуждаться в ком-то, брать у любимого человека то, что давало ей силы, и наслаждаться.

Дарина страдала, но страдала как-то неправильно. Лика точно помнила, что страдают иначе, но объяснила это тем, что у неё в своё время повод был посерьёзнее. А эта девочка переживала свою драму как-то легко, поэтично, красиво. Под музыку застывала рядом с мольбертом, плавно поднимая голову и вглядываясь во что-то там, наверное, очень важное за окном. Так, будто эта её грусть – и есть тот самый итог, ради которого всё затевалось. Светлая-светлая грусть. Она ложилась на свою постель, сжимая плеер в откинутой, как под капельницей, руке. Музыка, как лекарство, вливалась в неё через тоненький шнур наушников, тянувшийся по руке вверх. Она лежала вся такая печальная, разметав волосы и не замечая откинувшийся вверх подол платья. Лика зажмурилась, долго не решаясь обнаружить своё присутствие в затянутой сумерками комнате. Мучилась от ощущения совсем не дружеской какой-то любви. Она не была полностью уверена, что питает к ней чувства – как к девушке. Но тогда почему в этом пацане она так явно видела соперника? Тогда почему этот парень так раздражался от её присутствия рядом с Дариной? Или это у него к ней была не та самая естественная тяга как к женщине, а что-то ещё. И он тоже посягает на солнечную энергию? В любом случае – сейчас Дарина с ней, а он где-то затесался. И пусть бы не появлялся совсем… Как же хорошо стало!

– Даринушка, – тронула она сочувственно руку подруги. – Бедная моя… Тебе плохо, да?

– Ты знаешь… нет, – приподнялась Дарина. – Мне и самой это странно. Я как будто наслаждаюсь его отсутствием, отдыхаю от него. Когда он был рядом, мне было здорово. Но только теперь чувствую, как он меня… опустошал. А сейчас, когда его нет, я могу писать новые картины, грустные картины, понимаешь? Такие, что люди, которые будут их видеть, ощутят эту мою грусть…

– И облегчение? И новые жизненные силы?

– Наверное, и это… Я хочу отдать свою энергию творчеству, а не кому-то.

Лика быстро опустила ресницы, отвела ладонь, тянувшуюся к плечу подруги, замешкалась.

– А давай ты завтра придёшь ко мне в магазин и будешь писать цветы? – изменившимся бодрым голосом предложила она. – У нас теперь новое помещение: просторное и светлое, не то, что был киоск два месяца назад.

Она пришла после учёбы, устроилась в уголочке с небольшим альбомом. Пока Лика с грациозно, ничуть не раздражающей, а добавляющей серьёзности, медлительностью выбирала цветы, составляла букет, покупатели начинали краем глаза поглядывать, как девушка с длинными волосами колдует карандашом над бумагой. Без красок цветы были живее настоящих.

– Простите, а портреты вы пишите также хорошо?

Дарина смущённо улыбнулась.

– Вот, взгляните, – вмешалась Лика.

У неё на столе стоял в рамке портрет уверенно смеющейся девушки. Мужчина помедлил, рассматривая то рисунок, то красивую продавщицу.

– Вы. Да? Очень хорошо.

– Давайте я угадаю, – Лика пристально посмотрела ему в глаза. – Вы хотите подарить своей второй половинке не только цветы, но кое-что более романтичное… Как же ей повезло со спутником. Вы прекрасно понимаете женщин!

«Пусть она знает, какая она хорошенькая, – подумал он. – Сделает причёску, перестанет таскать на себе этот дурацкий халат…» Подумал и не узнал собственных мыслей, как будто их кто-то подумал за него – в его голове.

– Если мы придём с женой, вы напишете её портрет? Сколько это будет стоить? – обернулся он к Дарине.

Лика опустила пристальный взгляд: Есть.

Есть. Один есть. Потом были ещё. Дарина уже спешила к Лике после пар – как на работу. Магазинчик стал самым популярный в этом районе города – своим необычным «дуэтом»: художница и флорист, как называли себя восемнадцатилетние девочки. Кто заглядывал сюда из любопытства, кто из любви к прекрасному, некоторые шутники пытались подарить девушкам только что купленные букеты. Зайти и не купить – нельзя, но и не зайти – невозможно, что-то притягивало. А Лика физически ощущала это «что-то», использовала в своих целях и просто играла. Управляла этим, и думала, что – умело. Хитро улыбалась, когда их с Дариной называли феями. Феей она себя чувствовала только снаружи. А внутри – ведьмой, и это ей жутко нравилось:

«Если уже сейчас я понемногу могу управлять людьми, их эмоциями и мыслями, то чего я достигну, став старше, набравшись ещё сил и опыта! Видя милую оболочку, они сами того не ведая, будут по щелчку делать то, чего я желаю. И при этом тянуться ко мне и умиляться моей невинной улыбке прилежной умненькой девочки… А где-то и – беспечной дурочки… Там уж я разберусь по ситуации. Способности есть, надо только направить их в нужное русло…»

БОРЬБА ЗА ЧУЖИЕ СИЛЫ

И тут опять появился он. Лика хотела гневно топать, взбеситься, раскричаться. На этого ублюдка её сила не распространялась. С ним уже, с этим полу цыганом, она воевала на равных. Она чувствовала, что проиграет, если позволит хоть немного ярости выплеснуться. Нужно было сохранять самообладание, холодность, надменность, с безразличием разойтись на безопасное расстояние…

Дарина ахнула и побледнела, как невеста в старом романе. А чего ещё можно было ожидать? – разозлилась Лика.

Гоша был какой-то странный, не похожий на себя. Кожа близка к серому цвету, круги под глазами, щёки осунулись и смуглые пальцы похудели. Глаза впали и стали как будто ещё черней. Он исподлобья посмотрел на Дарину:

– Солнышко…

Она и так уже дрожала, а от этого слова даже всхлипнула. Лику саму чуть не затрясло. Всегда бесило, когда он так говорил. Как будто не просто так.

– Он тебя бросил, – зашипела она, сжимая локоть подруги. – Он с другими гулял…

– Мне кажется, ему очень плохо, – сомневаясь, вздохнула Дарина.

– Ну и пусть! Ну и пусть ему будет плохо!

– Солнышко, пойдём, поговорим?

Неужели она снова будет жалеть его, смотреть с наивным восхищением и внимательно выслушивать обо всех его бесконечных тупых проблемах? Он опять будет хамовато жаловаться на тяжёлую его творческую жизнь, растворяясь в её понимающих глазах, а она – радоваться, что даёт ему силы. И он опять оживёт, уйдёт эта серость с лица, глаза заблестят, как два угля. Лучше бы он совсем посерел, растаял, сгинул, – Лике даже стало жарко от этих мыслей.

Глаза Дарины заволокло слезами.

– Конечно, поговорим…

***

Она вырубилась раньше обычного. Весь вечер была обессиленная, тихая какая-то. Секс что ли у них там случился? – предположила Лика. – Но тогда бы она загадочно улыбалась, порхала… Не понравилось? Значит, больше не пойдёт к нему.

Но на этом любовные свидания не закончились. Напротив – они стали отнимать Дарину у её творчества.

– Брось его, брось его, я тебя прошу, – твердила Лика – Тебя изматывает этот роман.

– Да я и сама порой хочу с этим всем покончить, – призналась, наконец, Дарина. – Хочу, но не могу. У меня сейчас нет сил делать даже наброски, нет желания… И уж тем более, работать над чем-то серьёзным. И на учебе завал. Но мне его жалко.

– Что его жалеть то? – обалдела Лика.

– Ну как… он талантливый, ему бы на сцене выступать, а куда он пробьётся, парень из простой семьи…

– Что за чушь? Причём здесь ты?

– Он говорит об этом, и уже так не переживает, уверенней становится.

– И часто он тебе так плачется?

– Что плохого в том, что я его поддерживаю? Ты ревнуешь… Да ты просто ревнуешь! Злишься, что я теперь больше времени с ним провожу, чем с тобой. Ну так почему бы тебе не найти себе кого-то? Зачем ты меня мучаешь? Нет своей личной жизни – в мою лезешь. Так от нашей дружбы совсем ничего не останется! – она раскраснелась, распалилась, голос стал выше на тон, сбивался.

– Дарина никогда так не выходила из себя, – подумала Лика, после чего одна закрыла ладонями лицо и ушла, а другая сложила перед собой руки, расправила спину и как будто успокоилась. Заряд, пробежавший от груди ко лбу, распределялся по всему телу мельчайшими частицами. Хотелось встать и идти – бодрой и смелой походкой.

«Это так странно, но от ссор я испытываю скорее удовлетворение… Можно передать гнев и боль, заполнить ими пространство вокруг, не испытав внутри себя… Противник станет отвечать и откроет себя, выбросит всё, что есть в нём… Случится столкновение двух разных (ледяной и горячей) энергий и взрыв. При взрыве выделится новое, приятное, горьковато-сладкое, горячее. А возьмёт себе тот, кто умеет забирать. Я умею.

Ну, тут, конечно, без актёрского мастерства никак. И это я, кажется, тоже могу. Главное – верить в эту боль и в этот гнев, верить в то, что они разумны и логичны, что они должны здесь быть, так, чтобы поверили все. Внешне быть расстроенной, взбешённой, оскорблённой настолько, насколько внутри – невозмутима и умна.

Мерзкий музыкант владеет этим в совершенстве… с такими лучше не сталкиваться, по крайней мере – на первых порах»

Лика поняла, что она практиковала это и прежде, ещё когда жила в деревне. Просто не задумывалась о том, почему ей становится так хорошо, когда на неё кричат, срывая с лица все маски. Мать потом мучилась от угрызений совести, а она строила печальную мину и праздновала триумф.

Вокруг непременно должна твориться драма. Сцены ревности, борьбы с несправедливым отношением, громкие голоса и слёзы – особенно горячее энергетическое поле. Жить в этой стихии нельзя, но нужно регулярно попадать в неё, чтобы заряжаться и побеждать в обычной жизни. А потом обворожительно улыбаться, эффектно поправляя шляпку. В противном случае она боялась слиться с «серой массой».

Комната подруги была завалена скомканной бумагой. Неделю лил дождь, она сидела в квартире, на учёбу не ходила под предлогом плохого самочувствия. Дарина почти всё время лежала, но не спала. Даже ночью Лика слышала, как она там ворочается. Время от времени к ней заходил Гоша, заботливо приносил фрукты, рассказывал, что и у него в институте всё плохо, возмущался тем, «какие дела творятся», целовал её и уходил. Улыбчивей она не становилась, плотнее запирала дверь и молча слушала дождь. Окно не развешивала.

Лика осторожно вошла, попыталась приоткрыть штору.

– Не надо, – злобно оборвала её Дарина.

– Ну а как же твоё творчество? И мечта научиться изображать дождь так, чтобы было слышно стук капель по воде и запах мокрой земли и деревьев…?

– Это неинтересно, – не глядя на неё, ответила подруга. – Это всё – ерунда.

– Как-то на тебя не похоже, – удивилась Лика и тихо взяла с полу комок бумаги. – Дарина, расшевеливайся уже! Тебя так и отчислят, если ты в институт ходить не будешь. Да и меня уже спрашивали сегодня в четвёртый раз по поводу портретов…ещё одна девушка хочет, подружка той, которая в прошлый раз приходила. Помнишь?

Она развернула лист.

– Я не могу! – крикнула Дарина.

Бумага была исчерчена короткими серыми штрихами поверх серых неуклюжих силуэтов, напоминающих деревья. Лика вздрогнула от внезапного выкрика.

– Не можешь…?

– У меня карандаш падает из рук, когда я вижу, что получается. Это отвратительно! Я разучилась… Или никогда не умела… И зачем мне это нужно, это глупости такие…

– Дарин, у тебя вообще-то есть талант. И тебе уже платили за портреты. Скоро ты могла бы зарабатывать неплохие для студентки деньги. И все в этом городе шли бы именно к тебе. Я об этом могу позаботиться. Уже идут! Уже получается хорошо…

– Они идут к тебе, Лика! К тебе. И даже не за цветами… Я не знаю – зачем. Мне иногда кажется, что ты – ведьма. И это ты со своими способностями… я бы даже сказала сверх способностями! – она горько усмехнулась, – Можешь зарабатывать деньги и успех у людей и всё, что тебе там нужно. Только при чём же здесь я? Ты и без моих рисунков бы что-нибудь придумала, я не сомневаюсь в тебе! Я рисовать больше не буду никогда.

– Может, это просто осень? – Лика постаралась быть мягкой и положить руку на плечо Дарине. Та отбрыкнула её и кинулась в сторону.

– Может, к психологу? – не унималась Лика. – Ты творческая личность, сейчас у тебя какое-то расстройство, оно уже в депрессию переходит или чёрт знает во что! Но тебе нужно перестать нервничать. И сделать перерыв, не рисовать. Я не знаю… А потом с новыми силами…

– Нету у меня сил, нету, и уходи от меня. Не заходи в эту комнату. Никогда не заходи!

Было немножко сострадания и капелька чувства вины. Но действительно хотелось уйти. Куда-то подальше от этой психопатки. И пока Дарина прижимала подушку к затылку, валяясь на кровати лицом вниз, Лика ровненько складывала свои платья в чемодан. С удивлением она заметила, что вещей у неё гораздо больше, чем в тот день, когда она заселилась в эту квартиру. Неплохих таких вещей, подобранных со вкусом и делающих её образ бесподобным. И сил больше, и уверенности в себе, и определённости, и желания «покорять этот мир». Она твёрдо решила поднакопить денег и на следующее лето поступать учиться. Куда – точно ещё не решила. Не знала до конца, какая сфера её интересует, но знала, что будет руководителем, потому что это точно – её, а для этого нужно получить образование.

Она собирала вещи, потому что теперь уже точно могла жить одна, не рассчитывая на то, что Дарине присылали из деревни родственники. Материально она могла обеспечить себя, хоть даже пока это и жизнь в съёмной квартире. Оставалась нужда ещё в чём-то, но этого чего-то становилось здесь всё меньше, и казалось, что толку от этого почти никакого: Дарина отдалялась от неё как могла.

Договорившись с хозяевами нового жилья, она перетащила в такси чемоданы и, не заходя к Дарине (Сама сказала не заходить!), оставила записку: «Всего хорошего. Послушай моего совета. Пока. И – спасибо за всё»

ЕЩЁ ОДНА ПОТЕРЯ

***

«Она потом ещё звонила мне, просила вернуться. Как-то неестественно просила, как будто хотела, чтобы я отказалась. Если бы я знала, что это был наш с ней последний разговор… Она сказала «мне очень жаль, что так получилось». Она думала, что я одна-одинёшенька, что мне некуда пойти, она чувствовала себя виноватой за то, что прогнала меня. А ведь она меня не прогоняла… Я сама. Но я притворилась обиженной, не желающей обсуждать эту тему, сказала «что теперь поделаешь». Её мучила совесть, и это было даже приятно! Возможно, ей было в сто раз хуже, чем мне, но она пожалела меня и этим будто отдала последнее… Если бы я знала, если бы я знала… Она была самой лучшей подругой. Она была ангелом. Как и летающий мальчик. Кажется, я обкрадываю ангелов, чтобы стать сильнее. Кто я тогда? Ведьма? И что с этим делать дальше? Они же были такие весёлые и так любили жизнь! Я не умею так радоваться простым вещам, как они. Я не умею летать, не умею писать картины, от меня вообще никакого толку… Со мной рядом только умирают.»

Она узнала о том, что случилось, слишком поздно, когда подругу уже похоронили. Дарина совсем свихнулась. Она ушла без зонта в проливной ливень, ушла в другой конец города, отключилась, пролежала без сознания целую ночь на скамейке и так и не пришла в себя.

От неё долго не было звонков, и в один солнечный осенний день Лика решила заглянуть в гости – на чашечку ромашкового чая. Октябрь уже засыпал все парки ярко-красными листьями и теперь ласково-прощально грел сквозь голые ветки деревьев. Светло-золотистые волосы подпрыгивали и бились о красную ветровку, каблуки быстро-быстро цокали по тротуару. Это был их с Дариной парк – недалеко от её дома. Лика хотела сделать сюрприз: явиться нежданно-негаданно, крепко обнять подругу…

– Здесь теперь живу я, – проворчала низкая тётка с толстыми щеками.

– А девушка? Она съехала? Куда, можете дать адрес?

– Хозяева сказали: померла.

– Чего? – недовольно переспросила Лика. – Я имею в виду Дарину! Она художница, такая – с длинными волосами…

– А я знаю, с какими она была волосами?!

– Да нет же! Ну Дарина не могла… это вы про другого кого-то говорите…

– Точно, художница! В комнате какие-то бумажки остались с рисунками… А больше ничего, приезжали из деревни какие-то люди, забрали всё, убивались тут…

Лика ворвалась в квартиру. Не может такого быть, это бред, чушь, шутка какая-то. Не пахло ни чаем, ни красками, только – мясом и противным дешёвым жареным маслом. Застиранной занавеской было задёрнуто окно, у которого Дарина по утрам «радовалась солнцу».

– Я отдам эти рисунки, только не приходите больше и сейчас не топчитесь тут везде.

Лика села у стены и закрыла руками голову. Это правда. И это уже не в первый раз у неё, но опять – больно. И не просто больно, а разрывающе больно. От того, что не поговорили о чём-то и от того, что она так и не научилась рисовать дождь… нет, «писать дождь». Так, чтобы, глядя на картину, люди могли почувствовать светлую грусть и запах мокрых деревьев, мокрого тротуара, серого прохладного низкого неба…

– Вот, забирайте, – тётка ткнула ей куда-то в шею стопку листов. Лика схватила их, прижала к груди, как самое ценное в этой жизни, и выбежала из квартиры. Она пешком прошла несколько улиц, не отрывая ношу от груди и не заглядывая в неё, и плакала, как ребёнок, приоткрыв рот и морща всё лицо. Слёзы сносило с щёк встречным ветром.

Дома она, всхлипывая, разложила на диване рисунки и уселась перед ними на полу. Так было много эскизов её портретов, много набросков Гошиного изображения. Он на бумаге интереснее, чем в жизни: видимо она его таким видела. Был набросок, сделанный на пикнике: Гоша и Лика болтают, она придерживает обеими руками шляпу, а в стороне пацан с гитарой, которому совсем не интересно, о чём говорят эти двое. Лика даже заулыбалась сквозь слёзы: Дарина видела этот день по-особенному, она тогда была счастлива и любила их всех. Почему они не хотели просто отдыхать и цеплялись друг к другу? К ней тоже цеплялись, ревновали, выводили из себя… А она была хрупкая слишком для этого, какая-то не от мира сего. Вот и всё. Лика заметалась по комнате: вот и всё, вот и всё… Она не знала, как именно это произошло, но ей и не нужны были эти подробности. Она знала сама, она ясно представляла Дарину в виде наполненного светом сосуда. Солнечный свет то набирается в неё, то рассеивается: он выливается на бумагу, когда по ней скользит тонкая кисть руки с карандашом, понемногу струится из добрых глаз, когда она с сочувствием или нежностью смотрит на кого-то, и отчаянно расплёскивается, когда она плачет, кричит, теряет равновесие. И вот этого сияния становится совсем мало, карандаш падает из рук, оттого, что нечем наполнить рисунок. А это – смысл её жизни, очень странной жизни. Она не понимает, что происходит, она не понимает, зачем вообще всё нужно, и, кажется, что все вокруг хотят довести её до истерики, и невозможно сдержаться, сосуд падает, и из него вытекают последние капли солнечного света. Всё, жизненных сил больше нет. Сосуд лежит пустой, холодный, ветер толкает его и разбивает о землю. Именно так она видела гибель «девочки, которая умела радоваться солнцу» во сне. Лика тянула руки к этим ослепительным каплям солнца, растекающимся маленькой лужицей по асфальту, старалась собрать их, впитать в себя, они были ей так нужны… Тогда она просыпалась. И как это было с «летающим мальчиком», не ощущала конца, а только – новые силы и начало чего-то прекрасного. Она ругала себя за это, называла чудовищем и бессердечной тварью, но не могла просто лежать на диване и скорбеть. Она снова улыбалась, захватывая всех в своё волшебное поле и очаровывая.