Кожа для барабана

– Быть в курсе событий, – повторил Куарт.

– Именно так.

– По приезде в Севилью должен ли я посвящать в дело также местное церковное руководство?

Кардинал Ивашкевич повернулся к нему:

– Единственным руководителем в этом деле для вас является монсеньор Спада.

В этот момент наконец дали ток, и большая люстра на потолке осветила комнату, заставив сверкнуть бриллиантовый крест на груди поляка и перстень на руке, которой тот указывал на директора ИВД:

– Вы будете информировать его. И только его.

Электрический свет немного смягчал угловатые черты его лица, однако упрямая линия тонких твердых губ даже теперь не стала выглядеть менее жесткой. Эти губы никогда не целовали ничего, кроме крестов, пастырских перстней, камня и металла.

Куарт утвердительно кивнул:

– Только его, ваше высокопреосвященство. Но ведь севильская епархия имеет своего главу – архиепископа. Каковы будут указания на этот счет?

Ивашкевич сплел пальцы рук под золотым наперсным крестом и принялся рассматривать ногти больших пальцев:

– Все мы братья во Христе, Господе нашем. Так что желательны нормальные, спокойные отношения и даже сотрудничество. Но повиновение не вменяется вам в обязанность. Мадридская нунциатура и местное архиепископство уже получили надлежащие инструкции.

Прежде чем ответить кардиналу, Куарт повернулся к монсеньору Спаде:

– Возможно, вашему высокопреосвященству неизвестно, что я не пользуюсь симпатией со стороны архиепископа Севильского…

Это была правда. Два года назад, вскоре после визита папы в андалусскую столицу, Куарту довелось крепко схлестнуться с его преосвященством – главой севильской епархии, доном Акилино Корво по поводу недостатков работы по обеспечению безопасности высокого гостя. С тех пор утекло немало воды, однако волны, порожденные той бурей, еще не утихли.

– Мы в курсе ваших проблем с монсеньором Корво, – сказал Ивашкевич. – Но архиепископ, будучи человеком Церкви, сумеет подчинить свои личные антипатии соображениям высшего блага.

– Все мы плывем на ладье святого Петра, – позволил себе заметить монсеньор Спада, и Куарт понял, что, несмотря на всю опасность партнерства с Ивашкевичем, у ИВД в этой игре неплохие карты. Помоги мне разыграть их, говорили глаза его начальника.

– Архиепископ Севильский уже поставлен в известность – из уважения к его сану, – продолжал поляк. – Но данные вам полномочия освобождают вас от какой бы то ни было зависимости по отношению к монсеньору Корво. Вам надлежит собрать всю необходимую информацию, используя для этого любые средства.

– Законные, разумеется, – снова вставил монсеньор Спада.

Куарту пришлось сделать над собой усилие, чтобы не улыбнуться. Пристальный взгляд Ивашкевича скользнул с него на архиепископа, затем опять уперся ему в глаза.

– Да, – подтвердил инквизитор после секундной паузы. – Разумеется, законные.

Рука с перстнем поднялась, указательный палец коснулся брови; и в этом, казалось бы, невинном жесте Куарту почудилось предостережение. Вы там поосторожнее с вашими школярскими шуточками, говорил он. Хорошо смеется тот, кто смеется последним, а я никуда не тороплюсь. Один неверный шаг – и вы в моих руках.

– Вам надлежит помнить, отец Куарт, – продолжал между тем кардинал, – что ваша миссия носит чисто информационный характер. И потому следует соблюдать абсолютный нейтралитет. Позже, в зависимости от того, что за материал вы нам представите, мы решим, какие конкретные шаги предпринять. Покамест, что бы вы там ни обнаружили, избегайте любого шума и огласки. Конечно, с Божьей помощью… – Он вгляделся во фреску с изображением Тирренского моря и, словно прочтя в ней скрытое от других послание, утвердительно кивнул. – Помните, что в наше время истина не всегда делает нас свободными. Я имею в виду истину, ставшую достоянием всех.

Он резким, повелительным движением протянул руку с перстнем: губы плотно сжаты, темные глаза угрожающе устремлены на Куарта. Но Куарт был хорошим солдатом, который сам выбирал себе хозяев, так что он выждал на секунду дольше необходимого и лишь затем, опустившись на одно колено, прикоснулся губами к алому рубину перстня. Кардинал поднял эту же руку над головой священника и медленно осенил его крестом, то ли благословляя, то ли грозя. После этого, не говоря ни слова, он вышел из кабинета.

Куарт выдохнул сдерживаемый в легких воздух и, встав, отряхнул колено. Когда он повернулся к монсеньору Спаде, глаза его были полны вопросов.

– Что вы думаете о нем? – поинтересовался директор ИВД. Он снова взял в руки нож и с озабоченной улыбкой указывал им на дверь, за которой скрылся Ивашкевич.

– Ufficiale или ufficioso, монсеньор?

– Ufficioso.

– Мне бы очень не хотелось попасться ему в руки лет эдак двести-триста назад, – ответил Куарт.

Улыбка архиепископа стала шире:

– Почему?

– Ну, скажем так, он весьма жесткий человек.

– Жесткий? – Архиепископ снова взглянул на дверь, и Куарт увидел, как его улыбка медленно угасла. – Не будь это грехом против человеколюбия по отношению к одному из братьев во Христе, я сказал бы, что его высокопреосвященство – законченный сукин сын.

Они вместе спустились по каменной лестнице на Виа-дель-Бельведере, где ожидала официальная машина монсеньора Спады. У архиепископа был назначен визит к «Кавалледжери и сыновьям», неподалеку от дома Куарта. Портные семейства Кавалледжери на протяжении вот уже двух столетий одевали всю аристократию курии, включая и самого папу. Их ателье находилось на Виа-Систина, рядом с площадью Испании, так что архиепископ предложил Куарту подвезти его. Они выехали из Ватикана через врата Святой Анны и сквозь затемненные стекла машины видели, как вытянулись при ее приближении швейцарские гвардейцы. Куарт усмехнулся; ему это показалось забавным, поскольку он знал, что ватиканские швейцарцы недолюбливают монсеньора Спаду: расследование, проведенное ИВД с целью выяснения наличия гомосексуализма в гвардии, закончилось полудюжиной увольнений. Кроме того, время от времени – так, развлечения ради – архиепископ устраивал небольшие проверки системы внутренней безопасности: например, заслал в Апостольский дворец своего агента, одетого в мирское платье и снабженного флаконом серной кислоты, якобы предназначенной, чтобы испортить фреску «Распятие святого Петра» в капелле Паулина. Благополучно добравшись до означенной фрески, агент подтащил к ней скамейку, взобрался на нее и при помощи полароида запечатлел собственную широко улыбающуюся физиономию на фоне знаменитого произведения искусства. Монсеньор Спада отослал эту фотографию, сопроводив ее достаточно едкой запиской, полковнику Швейцарской гвардии. Это случилось уже месяца полтора назад, но головы все еще летели.

– Его назвали Вечерня, – проговорил монсеньор Спада.

Автомобиль свернул направо, затем, прокатив под арками Ангельских врат, налево. Куарт взглянул на спину шофера, отделенного от собеседников метакрилатовой перегородкой, прозрачной, но не пропускающей звуков.

– Это все, что о нем известно?

– Мы знаем, что, возможно, он священник, хотя, может быть, и нет. И что он имеет доступ к компьютеру, подключенному к телефонной сети.

– Возраст?

– Неизвестен.

– Это почти ничего, ваше преосвященство.

– Сам знаю. Но это все, чем мы располагаем.

Архиепископский «фиат» выехал на Виа-делла-Кончилиационе. Дождь стихал; на востоке, над холмами Пинчо, в тучах наметился просвет. Куарт поправил складку брюк и глянул на часы, хотя в данный момент время не имело никакого значения.

– Что происходит там, в Севилье?

Монсеньор Спада рассеянно смотрел в окно. Ответил он не сразу, не меняя позы:

– Там есть церквушка эпохи барокко… Старая, маленькая, ветхая. Храм Пресвятой Богородицы, слезами орошенной. Ее начали реставрировать, но деньги кончились, и все остановилось на полпути… по-видимому, это место находится в одной из важнейших в историческом плане частей города: в Санта-Крусе^[10].

– Я знаю Санта-Крус. Это бывший еврейский квартал, перестроенный в начале века. Совсем рядом с собором и резиденцией архиепископа. – При воспоминании о монсеньоре Корво уголок рта Куарта саркастически изогнулся. – Очень красивое место.

– Да уж наверняка, потому что угроза разрушения церкви и приостановка реставрационных работ вызвали целую бурю страстей: муниципалитет хочет завладеть этой землей, а одно из семейств, принадлежащее к высшей андалусской аристократии, да к тому же связанное с неким крупным банком, вспомнило о своих древних правах на нее и подняло тучу вековой пыли.

Пока архиепископ говорил, «фиат», оставив слева замок Сантанджело, выбрался на набережную Тибра и покатил по направлению к мосту Умберто I. Куарт искоса бросил взгляд на круглую желтовато-коричневую стену замка, символизировавшую для него временное бытие Церкви, которой он служил. Клемент VII, бегущий, подоткнув сутану, чтобы укрыться за этой стеной, пока ландскнехты Карла V предают Рим огню и мечу…^[11] Memento mori. Помни, что ты смертен.

– А что же архиепископ Севильский? Странно, что не он занимается этим делом.

Директор ИВД не отрывал взгляда от серой полосы Тибра за усеянным дождевыми каплями окном.

– Он – сторона заинтересованная, так что доверять ему не приходится. Наш добрый монсеньор Корво пытается сделать свою игру. Тут, конечно, речь идет о земных интересах Матери нашей Святой Церкви… В общем, картина такова: храм Пресвятой Богородицы, слезами орошенной, разваливается на куски, а в ремонте его никто не заинтересован. Похоже, что церквушка представляет большую ценность как развалина, чем как действующий храм.

– В ней служит кто-нибудь?

Ответу архиепископа предшествовал медленный вздох:

– Да, как это ни удивительно. Там есть священник, уже довольно пожилой и, как нам сообщили, склонный конфликтовать по поводу и без повода. Подозрения относительно личности Вечерни падают на него либо на его викария: это молодой человек, которого вот-вот переведут в другую епархию. Как мы выяснили, все их просьбы наш друг Корво, – монсеньор Спада чуть усмехнулся, – аккуратно пропускает мимо ушей. Так что, пожалуй, имеется достаточно оснований полагать, что мысль таким вот необычным способом обратиться напрямую к его святейшеству пришла в голову кому-то из этих двоих, если не обоим вместе.

– Наверняка это они.

Директор ИВД приподнял руку:

– Возможно. Но это нужно доказать.

– А если я получу доказательства?

– В этом случае, – лицо архиепископа помрачнело, голос прозвучал тише и суровее, – им придется горько пожалеть о своем неуместном увлечении информатикой.

– А что насчет тех двух смертей?

– Как раз в этом и заключается проблема. Не будь их, данный конфликт стал бы просто одним из многих: участок земли, несколько спекулянтов и большая куча денег в перспективе. Во время кризиса, при наличии подходящего предлога, церковь можно было бы просто снести, а деньги, вырученные за землю, употребить к вящей славе Божией. Но из-за этих двух случаев все становится гораздо сложнее. – Глаза монсеньора Спады с желтоватыми белками в коричневых прожилках наконец оторвались от созерцания пейзажа за окном: «фиат» застрял в пробке, одной из тех, что вечно образуются вблизи проспекта Виктора-Эммануила. – В течение недолгого времени погибли два человека, имевшие отношение к храму Пресвятой Богородицы, слезами орошенной: муниципальный архитектор, занимавшийся обследованием церкви, с тем чтобы доказать ее аварийное состояние и затем распорядиться о сносе, и священнослужитель, секретарь архиепископа Корво. Похоже, он регулярно появлялся там, чтобы давить на приходского священника от имени его преосвященства.

– Не могу поверить, что все это правда.

Глаза Мастифа обратились на Куарта.

– Что ж, привыкайте понемногу к этой мысли. Ведь с сегодняшнего дня этим делом занимаетесь вы.

«Фиат» по-прежнему торчал посреди огромной пробки, заблокированный со всех сторон; шум моторов и рев гудков перекрывали все остальные звуки. Архиепископ, наклонившись к окну, взглянул на небо.

– Пожалуй, можно пройтись пешком. Время у нас есть, так что приглашаю вас на аперитив в то кафе, которое вы так любите.

– В «Эль Греко»? Это прекрасная идея, монсеньор, но ведь вас ожидает ваш портной. А ваш портной – не кто-нибудь, а сам Кавалледжери. Даже его святейшество не осмеливается заставлять его ждать.

Снаружи донесся хрипловатый смех прелата, уже успевшего выбраться из машины:

– Это одна из моих редких привилегий, отец Куарт. В конце концов, даже его святейшество не знает о Кавалледжери кое-каких вещей, которые знаю я.

Любовь к старым кафе была в крови у Лоренсо Куарта. Без малого двенадцать лет назад, когда он только что прибыл в Рим в качестве студента Грегорианского университета, кафе «Эль Греко», с его двухсотпятидесятилетней стариной, его невозмутимыми официантами и его историей, связанной с именами великих бродяг XVIII и XIX веков, от Байрона до Стендаля, покорило молодого священника с того самого мгновения, как он впервые вошел под белокаменную арку. Теперь Куарт жил в двух шагах от кафе, в мансарде, снятой Институтом внешних дел в доме номер 119 по Виа-дель-Бабуино, с небольшой, уставленной цветочными горшками террасой, откуда открывался вид на церковь Тринита-деи-Монти и на широкую мраморную лестницу на площади Испании, всю в обрамлении цветущих азалий. Особенно он любил читать в «Эль Греко»; в часы, когда там почти не бывало посетителей, устраивался с книгой под бюстом Виктора-Эммануила II, за столиком, за которым, как говорили, во время оно сиживали Джакомо Казанова и Людвиг Баварский.

– Как отреагировал монсеньор Корво на гибель своего секретаря?

Монсеньор Спада внимательно изучал алый цвет чинзано в стоявшем перед ним стакане. В кафе было мало народу: один-два постоянных посетителя читали газеты за столиками в глубине зала, элегантная дама с многочисленными сумками покупок от Армани и Валентино говорила по сотовому телефону да несколько английских туристов фотографировали друг друга на фоне прилавка с образцами подаваемых в «Эль Греко» блюд. Присутствие дамы с телефоном, казалось, досаждало архиепископу, потому что он окинул ее критическим взглядом, прежде чем наконец ответить Куарту:

– Он был просто в бешенстве. Прямо-таки рвал и метал. И поклялся не оставить от церкви камня на камне.

Куарт покачал головой:

– По-моему, это уж чересчур. Ведь здание не может иметь собственной воли. И тем более намеренно причинять вред.

– Надеюсь, что так. – В глазах Мастифа не было и тени юмора. – Я действительно надеюсь. Для всех лучше, чтобы это было так.

– Может, монсеньор Корво просто ищет предлог, чтобы снести церковь и покончить с этим делом?

– Несомненно, случай с его секретарем – вполне подходящий предлог. Но есть и еще кое-что. У архиепископа имеются какие-то личные счеты с этой церковью или с ее священником. А возможно, с обоими.

Он умолк, разглядывая картину на стене: романтический пейзаж из тех времен, когда Рим еще был городом папы-короля, с аркой Веспасиана на переднем плане и куполом собора Святого Петра в глубине; все остальное пространство занимали крыши и фрагменты крепостных стен.

– Эти две смерти были… гм… естественными? – задал вопрос Куарт.

Его собеседник пожал плечами:

– Это смотря какую смерть считать естественной. Архитектор сорвался с крыши, а на секретаря рухнул обломок камня из-под купола.

– Впечатляющее зрелище, – отозвался Куарт, поднося стакан к губам.

– И кровавое, полагаю. Ему крепко досталось, этому секретарю. – Монсеньор Спада поднял вверх указательный палец. – Представьте себе арбуз, на который свалился десяток килограммов каменного карниза. Чвак!

Это звукоподражание помогло Куарту представить себе случившееся более чем отчетливо. Именно от этой воображаемой картины, а не от горечи вермута он непроизвольно поморщился.

– А что говорит испанская полиция?

– Несчастные случаи. Потому так зловеще и выглядит эта строчка: церковь, которая убивает, дабы защитить себя… – Монсеньор Спада нахмурился. – Теперь благодаря дерзости этого хакера его святейшество тоже оказался в курсе событий и весьма обеспокоен ими. ИВД надлежит рассеять это беспокойство.

– Почему именно нам?

Архиепископ коротко рассмеялся сквозь зубы, но не ответил сразу. Даже в своей одежде священнослужителя он выглядел кем угодно, только не священником. Куарт окинул взглядом гладиаторский профиль архиепископа, всегда напоминавший ему старинное изображение центуриона, распявшего Христа, его мощную шею, покоящиеся на столе огромные руки. Мастиф, со своей грубоватой внешностью ломбардского крестьянина, владел ключами от всех тайн государства, насчитывающего три тысячи служащих Ватикана плюс столько же епископов за его пределами и являющегося центром духовного притяжения для более чем миллиарда жителей Земли. Рассказывали, что во время последнего конклава он раздобыл медицинские документы всех кандидатов на трон Святого Петра, с тем чтобы изучить уровень холестерина в крови у каждого и прогнозировать по мере возможности, насколько долгим или кратким будет правление нового папы. Что же касается Войтылы, директор ИВД предсказал резкий поворот вправо, когда бюллетени с его именем еще курились черным дымом^[12].

– Почему именно нам?.. – произнес он наконец, повторяя вопрос Куарта. – Потому что теоретически мы являемся наиболее доверенными людьми папы. Любого папы. Однако власть в Ватикане – это кость, за которую грызется целая свора собак, и в последнее время ведомство Ивашкевича накачало себе немало мускулов за наш счет. А ведь прежде мы сотрудничали в дружбе и согласии. Надсмотрщики Господа, братья во Христе… – Жестом левой руки он словно бы отмел эти набившие оскомину общие места. – Вы знаете об этом лучше, чем кто бы то ни было.

Куарт действительно знал. До скандала, разрушившего весь финансовый аппарат Ватикана, и поворота польской команды к ортодоксии отношения между ИВД и Священной конгрегацией по делам учения о вере были самыми сердечными. Но теперь с либерализмом было покончено, и внутри курии шло яростное сведение счетов.

– Плохие времена, – вздохнул архиепископ.

Он снова устремил глаза на картину на стене. Потом, отпив немного из своего стакана, откинулся на спинку стула и пощелкал языком.

– Обратите внимание, – движением подбородка он указал на микеланджеловский купол^[13] в глубине картины, – умирать там имеют право только папы. На этих сорока гектарах стоит самое могущественное государство на Земле, но структура его точно повторяет средневековую модель абсолютной монархии. Трон, который держится сегодня благодаря религии, превращенной в зрелище, телевизионным репортажам о путешествиях папы и прочим действам. А подо всем этим – самый темный, самый реакционный интегризм: Ивашкевич и компания. Его черные волки. – Он снова вздохнул и – почти с презрением – отвел глаза от картины. – Теперь борьба идет не на жизнь, а на смерть, – мрачно продолжал он. – Церковь не может функционировать без авторитета; весь трюк состоит в том, чтобы поддержать его бесспорность и абсолютность. А в этом деле Конгрегация по делам учения о вере является таким ценным оружием, что ей отводится все более важная роль начиная еще с восьмидесятых годов, когда Войтыла приобрел привычку каждый день взбираться на гору Синай, чтобы поболтать с Богом. – Наступила небольшая, исполненная иронии пауза, во время которой глаза Мастифа неторопливо обозревали окружающую обстановку. – Его святейшество непогрешим даже в своих ошибках, а воскрешение инквизиции – надежное средство заткнуть рот инакомыслящим. Кто помнит теперь о Кунге, Кастильо, Шиллебеке или Боффе?.. Ладья святого Петра всегда преодолевала исторические рифы, замуровывая непокорных в глухое молчание или попросту выбрасывая их за борт. Мы используем наше всегдашнее оружие: интеллектуальную дискредитацию, отлучение и костер… О чем вы думаете, отец Куарт? Вы что-то молчаливы сегодня.

– Я всегда молчалив, монсеньор.

– Да. Верность и осторожность, не так ли?.. Или мне следует употребить слово «профессионализм»? – шутливо-недовольным тоном продолжал прелат. – Вечно эта проклятая дисциплина, в которую вы заковали себя, как в кольчугу… Бернард Клервоский и его мафиози-тамплиеры легко нашли бы с вами общий язык. Уверен, что, попади вы в плен Саладину, вы скорее дали бы перерезать себе горло, чем отреклись от своей веры. Не из набожности, разумеется. Из гордыни.

Куарт рассмеялся.

– Я думал о его высокопреосвященстве кардинале Ивашкевиче, – ответил он на предыдущий вопрос. – Костров больше нет. – Он одним глотком допил оставшееся в стакане вино. – Как и отлучений от Церкви.

Монсеньор Спада яростно фыркнул:

– Существуют другие способы отделываться от неугодных. Даже мы не раз пользовались ими. Да и вы сами тоже.

Архиепископ замолчал, внимательно вглядываясь в выражение глаз своего собеседника, будто жалея, что слишком уж перегнул палку. Но, как бы то ни было, он сказал чистую правду. На первом этапе, когда ИВД и Конгрегация еще не раскололись на два противоборствующих лагеря, Куарт собственноручно предоставил черным волкам Ивашкевича гвозди для нескольких распятий. Мысленным взором он снова увидел запотевшие очки и близорукие испуганные глаза Нелсона Короны, капли пота, стекающие по лицу этого человека, который неделю спустя лишился своего сана, а еще через неделю его уже не было в живых. С тех пор минуло четыре года, но воспоминание не потускнело.

– Да, – повторил Куарт. – И я сам тоже.

Монсеньор Спада уловил тон, каким были произнесены эти слова; его глаза в коричневых прожилках пытливо всмотрелись в лицо подчиненного.

– Все еще не забыли Корону? – мягко спросил он.

Куарт кое-как изобразил улыбку.

– Откровенно, монсеньор?

– Откровенно.

– Не только его. И испанца Ортегу. И того, третьего, Соузу.

Это были трое священников, связанных с так называемой теологией освобождения и несогласных с реакционной политикой, проводимой Римом. Во всех трех случаях ИВД сыграл роль черного пса Ивашкевича и его Конгрегации. Корона, Ортега и Соуза, выдающиеся деятели прогрессивного движения, работали в самых бедных приходах, в трущобах Рио-де-Жанейро и Сан-Паулу. Они считали, что человека нужно спасать на земле, не ожидая, когда он попадет в Царствие Небесное. Получив соответствующую установку, ИВД взялся за дело: принялся собирать компромат на своих «подопечных», нащупывая, где можно будет нажать поэффективнее. Ортега и Соуза сдались довольно быстро. Что же касается Короны, бывшего чем-то вроде народного героя нищих кварталов Рио и бельмом на глазу у политиков и местной полиции, то пришлось вытащить на свет божий некоторые незначительные ошибки, допущенные им в работе с молодыми наркоманами; этим делом в течение нескольких недель скрупулезно занимался Лоренсо Куарт, не оставляя без внимания ни одного «говорят, что…» и «точно не знаю, но…». И даже тогда бразильский священник отказался «исправиться». Яростно ненавидимый ультраправыми, через семь дней после лишения сана и изгнания из епархии, сопровождавшегося появлением его фотографий на первых полосах газет, Нелсон Корона был убит эскадронами смерти. Его тело со связанными руками и размозженным пулей затылком было найдено в сточной канаве неподалеку от церквушки, в которой он служил. «Коммунист и педераст», – было написано на доске, повешенной ему на шею.

– Послушайте, отец Куарт. Этот человек пренебрег обетом послушания и главной задачей своего служения, посему и был призван задуматься над своими ошибками. Вот и все. Потом это дело перешло в другие руки – не из наших рук, а из рук Ивашкевича и его Святой конгрегации. Вы только выполнили приказ. Только облегчили поставленную задачу. Так что никакой ответственности за случившееся на вас не лежит.

– Несмотря на все уважение, которое я испытываю к вашему преосвященству, должен возразить: нет, лежит. Корона мертв.

– Нам с вами известны и другие люди, которые также мертвы, – финансист Лупара, чтобы далеко не ходить за примерами.

– Корона был одним из наших, монсеньор.

– Из наших, не из наших… Мы не «наши» и ничьи. Мы сами по себе. Мы отвечаем перед Богом и папой. – Архиепископ сделал явно преднамеренную паузу. – Папы ведь умирают, а Бог – нет. Именно в таком порядке.

Куарт взглянул на дверь, словно желая отмежеваться от всего этого. Потом опустил голову.

– Ваше преосвященство правы, – скучным голосом произнес он.

Архиепископ медленно сжал огромный кулак, как будто собирался ударить им по столу, но так и не поднял его. Казалось, он был в бешенстве.

– Послушайте, временами я просто ненавижу вашу проклятую дисциплинированность.

– Что я должен ответить на это, монсеньор?

– Скажите мне то, что думаете.

– В подобных ситуациях я предпочитаю не думать.

– Не будьте идиотом. Это приказ.

Куарт помолчал еще мгновение, потом пожал плечами:

– Я по-прежнему думаю, что Корона был одним из наших. А кроме того, человеком справедливым.

Архиепископ разжал кулак и приподнял руку:

– Со своими слабостями.

– Возможно. Его проступки – не более чем проявления слабости, ошибки. А ошибки совершаем мы все.

Паоло Спада иронически рассмеялся:

– Только не вы, отец Куарт. Только не вы. Я уже десять лет начеку – все жду вашей первой ошибки, и, когда вы ее совершите, я в тот же день доставлю себе удовольствие назначить вам наказание: вам придется надеть власяницу, получить пятьдесят ударов бичом и сто раз прочесть «Аве Мария». – В голосе его вдруг послышались нотки раздражения. – Как это вам удается всегда оставаться таким дисциплинированным и добродетельным?.. – Он помолчал, провел рукой по жесткой щетине волос и, покачав головой, снова заговорил, не дожидаясь ответа: – Но вернемся к тому злосчастному делу в Рио. Вам известно, что временами Всемогущий пишет не слишком-то ровно. Просто этому парню не повезло.

– Не знаю, возможно. На самом деле это меня не очень беспокоит, монсеньор, однако факт остается фактом. Объективно: это дело моих рук. И может быть, когда-нибудь мне придется держать ответ за него.

– В тот день Господь будет судить вас точно так же, как и всех нас. А до этого момента, и только в вопросах, связанных с работой, безусловное отпущение всех грехов даю вам я. – Он поднял свою громадную ручищу коротким жестом благословения.

Куарт, не таясь, открыто усмехнулся:

– Пожалуй, мне понадобится нечто большее, чем это. А кроме того, может ваше преосвященство с уверенностью сказать мне, что, случись все сегодня, мы и теперь действовали бы так же?

– Вы имеете в виду Церковь?

– Я имею в виду Институт внешних дел. Мы с такой же легкостью поднесли бы эти три головы на блюде кардиналу Ивашкевичу?

– Не знаю. Честно говоря, не знаю. Стратегия складывается из технических действий. – Прелат внимательно взглянул на собеседника и, нахмурившись, сменил тему: – Надеюсь, все это не имеет никакого отношения к вашей работе в Севилье.

– Нет, не имеет. По крайней мере, я так думаю. Но вы просили меня говорить откровенно.

– Послушайте, Куарт. Мы с вами – профессиональные священнослужители и родились не вчера. Ивашкевич либо купил, либо запугал всех в Ватикане. – Он огляделся по сторонам, как будто в любой момент поляк мог появиться в кафе. – Ему осталось только наложить свою лапу на ИВД. Из всех, кто наиболее приближен к его святейшеству, нас защищает лишь один человек – Азопарди, Государственный секретарь, с которым мы вместе учились.

– У вашего преосвященства много друзей. Вы многим оказывали услуги.

Паоло Спада саркастически хмыкнул:

– В курии никто не помнит услуг, зато все отлично помнят обиды. Мы живем при дворе, полном евнухов и сплетников, где никто не поднимается вверх без помощи другого. Если ты упал, все наперебой стараются добить тебя, но, когда нет ясности, никто и шагу не сделает из страха перед возможными последствиями. Вспомни, как умер папа Лучани: нужно было измерить температуру тела через задний проход, чтобы установить время кончины, но никто не осмелился сунуть термометр ему в задницу.

– Однако же Государственный секретарь…

Мастиф тряхнул своей черной щетиной:

– Азопарди – мой друг, но лишь в том смысле, какой это слово имеет у нас. Ему приходится думать и о самом себе, а власть Ивашкевича велика.

Он помолчал несколько секунд, как будто мысленно положив на одну чашу весов власть Ежи Ивашкевича, а на другую – свою собственную и ожидая результата без особого оптимизма.

– Вот взять хотя бы этого хакера, – снова заговорил он наконец. – Это ведь, в общем-то, мелочь. В другое время им бы и в голову не пришло сваливать на нас то, чем следовало бы заниматься архиепископу Севильскому, поскольку, собственно говоря, речь идет о его взаимоотношениях с верующими своей епархии. Но при нынешнем положении любая муха превращается в слона. Стоило его святейшеству проявить интерес к этому делу – и оно стало очередной ареной для наших внутренних разборок. Потому-то я и выбрал своего лучшего сотрудника. Прежде всего мне нужна информация. То есть надо расстараться и представить отчет вот такой толщины. – Он раздвинул большой и указательный пальцы сантиметров на пять. – Пусть видят, что мы не сидим сложа руки. Его святейшество будет доволен, а поляк не сможет ни к чему придраться.

В кафе вошла группа японских туристов. Они стояли в дверях, разглядывая колоритный интерьер; некоторые, заметив священников, заулыбались и приветствовали их учтивыми поклонами. Монсеньор Спада рассеянно улыбнулся в ответ.

– Я ценю вас, отец Куарт, – продолжал он, – поэтому хочу, прежде чем вы отправитесь в Севилью, объяснить вам, какова наша ставка в этой игре… Не знаю, всегда ли вы искренни в этом своем образе хорошего солдата, но мне кажется, что да; во всяком случае, вы никогда не давали мне повода усомниться в этом. Я приметил вас еще в ту пору, когда вы были рядовым слушателем Грегорианской академии, а со временем полюбил вас.

Возможно, в один прекрасный день вам придется дорого заплатить за это, потому что, если я когда-нибудь рухну, вы, скорее всего, рухнете вместе со мной. Или даже раньше. Вы ведь знаете, когда приходится жертвовать фигурой, первыми кандидатами оказываются пешки.

Куарт невозмутимо кивнул.

– А если мы выиграем? – поинтересовался он.

– Нам никогда не удастся выиграть на все сто. Как говорил ваш земляк святой Игнатий, мы избрали то, что у Господа в излишке, а иным нежеланно: бурю и битву. Все наши победы – не более чем отсрочка до следующей атаки. Потому что Ивашкевич будет кардиналом, пока жив: князь Церкви согласно протоколу, епископ, которого невозможно лишить сана, гражданин самого маленького государства в мире – и благодаря таким людям, как мы с вами, самого неуязвимого. И не исключено, что когда-нибудь, в наказание за наши грехи, он станет папой. Нам-то с вами не грозит добраться до ранга papabili^[14], а возможно, не быть даже и кардиналами. Мы не аристократы, мы рабочие лошади; но у нас есть власть, и мы умеем бороться. Поэтому мы опасные противники, и поляку, несмотря на весь его фанатизм и надменность, это известно. Им не удастся смести нас с дороги, как иезуитов и либеральные секторы курии, на благо Дела Господня, интегристской мафии и иных прочих. Мы верно служим, но не стоит дергать нас за усы. Бывают мастифы, которые, погибая, успевают прихватить с собой и своего убийцу.