Отражение

Вопреки моим ожиданиям станция мелкой С* кишела людьми. Они ходили вдоль перронов и переходов, а на ярмарке неподалеку от станции немногочисленные покупатели бродили между прилавками приезжих торгашей. Адрес завода у нас был, но карты нам не дали нормального маршрута. Мы наугад пошли параллельно железнодорожным путям в сторону Москвы, попутно спрашивая ориентиры у местных. Первое, что мне бросилось в глаза – странное кафе. Двухэтажное прямоугольное обветшалое здание из красного кирпича было обито дешевым листом белого рельефного металла, как на маленьких придорожных киосках. И посреди этого безобразия упиралась в здание дверь из тяжелого железа темно-золотого цвета, вся грязная и потертая, а по бокам от нее расположились две колонны, наполовину утопленные в фасад здания; нелепый карниз, который ограничивал еще более нелепый фронтон, завершал это безобразие. Все в одном грязном темно-золотом цвете. Это было настолько неожиданно и странно, что я сейчас же захотел заглянуть внутрь, узреть внутренности сего архитектурного чудовища и, не смотря на возражения брата, дернул за ручку двери. Она не поддалась. Очень жаль. Не могу объяснить, чем именно меня зацепило это чудное произведение модерна, но гравюра внутри фронтона с наступающим на горло эллину лакедемонянином меня впечатлила. Нет, не отсылками к истории и не своей неуместностью, а моими реминисценциями… Мне явно вспомнилось, как отец душит мать. «Прекрасная» картина. Чувство беспомощности, затмевающее страх, и беспредельная жалость к жертве. Осознать, что мать – жертва. Что палач – отец. Как найтись ребенку в такой ситуации? Какой сделать вывод? Как пережить? Да мыслимо ли это?..

Вкусив загородного чистого воздуха вместо давно прошедшего завтрака, мы пошли дальше искать наш таинственный завод. С каждым десятком метров людей становилось все меньше, и, когда мы свернули на улицу, идущую параллельно железнодорожным путям, стало совсем безлюдно. По две стороны улицы усердно прятались за заборами различного стиля частные дома, и на фоне этих глухих деревенских построек сильно выбивались из общей картины многоэтажки в паре сотен метров.

Впереди нас оказалась одинокая старушка, а сзади совсем никого не было. Она стояла совсем одна посреди дороги и держала за спиной свою трость. По бокам улицы тянулись одинокие постройки, а дорога уходила вдаль и заканчивалась возвышением, на котором проложили шоссе перпендикулярно к дороге, по которой мы шли; снующие туда-сюда в дали машины были слабо различимы. Мне сразу пришла на ум картина «Созерцатель» Кравцова, которую в свойственной ему манере описал Достоевский. Только передо мной был не «мужичонко в лаптишках», а маленькая пожухлая старушонка в выцветшем бледно-розовом пальто, в непонятной красной вязаной шапке и со старой грязной тростью за спиной. Не было снега и леса, хотя было очень холодно для августа и деревья вокруг домов заменяли последнее. Взгляд старушки уперся куда-то вдаль. Совершенно бесцельно она созерцала будто бы свою молодость, свою былую жизнь в этих местах, а не дорогу впереди. Теперь она больше пребывала на одиноком потерянном островке под названием «Старость», чем в реальной жизни. Мне очень захотелось с ней поговорить, развеять ее одиночество, свой страх. Да, она меня взволновала. Даже не шелохнулась, когда я ее окликнул:

–Бабуля! Ай, старая, подскажи нам, как в местах этих живется?

–Да как живется. Хорошо живется, – почти сразу ответила старушка, совсем не удивляясь вопросу от незнакомца. Артур был раздражен моим настроением.

–Вы давно тут живете?

–Да-к, поди тридцать лет, сынок. Тридцать с небольшим.

–И хорошо тут?

–Тридцать… – протянула она. – Детей вырастила, сейчас разъехались…одна совсем, – моих вопросов она будто и не замечала дальше.

–А чего одна?

–Редко теперь бывают. Вон-с гуляю, хожу, ноги надобно мять.

–Живете – то здесь?

–Здесь, недалеко, а по дороге хожу каждый день, дважды туда и обратно.

–И как здесь?

–А тебе почем, милок?

–Да жилье присматриваем с братом для семьи, – я показал на Артура.

–А-а-а, много здесь молодых, – протянула она и было совсем расслабилась, потом долго рассказывала о новых постройках, о суете молодых матерей и слишком шумном для ее ушей шоссе. Мне казалось, она развеялась и успокоилась, а потом неожиданно заключила:

–Помру скоро. Все мои померли. И я помру.

Я вздрогнул. Так и не понял, своих ли одногодок и товарищей она имела в виду или несчастье в семье какое, а спросить не решился. Ей на вид было не больше шестидесяти, но выглядела она очень плохо… Вся иссохла, темные глаза впали, рот втянут и взгляд совсем уж блеклый, но какой-то блаженный, умиротворенный, как у людей глубоко религиозных.

Позади старушки неожиданно показались странного вида развалины, походившие на сгоревший храм, огороженные черным обуглившимся забором.

–Что это сзади? Храм был? – спросил я после минуты неловкого молчания. Она обернулась.

–А-а-а, да. Стоял тут приход раньше. Да погорел, – и уперла блеснувший взгляд, будто наблюдая, как горит огонь, в черные скорее от сырости и старости, чем от огня, развалины. Какой еще приход… Я не совсем сведущ в религиозных вопросах, но обычно он при храме всегда, а храма я не видел и близко в окрестностях. Пора было прощаться:

–Ясно, бабуль, ну спасибо тебе, пойдем мы.

–Бог с тобой. Бережись любостяжания, ибо жизнь человека не зависит от изобилия его имения.

Я опешил. Это была цитат из Евангелия. К чему она? Это меня напугало. И я сразу понял, чем. Прасковья Кирилловна – родная тетка и благодетель семьи нашей. Вспомнить и забыть. Вот где я видел такие же стеклянные глаза. Всюду таскалась с карманной библиотекой на религиозную тематику. Более умопомраченного религией человека я не встречал в жизни. Никогда не интересовался самой теткой, потому как любой контакт с ней непременно превращался в проповедь, но сказать, что она не оставила следа в моей жизни, не могу. В моей или отца – даже не знаю. Отец испытал в детстве сильное религиозное влияние и, хотя прямо не заявлял о вере в бога, но, кажется, именно отсюда многочасовые насильственные беседы о недопустимости лжи, предательства и прочих «ужасных» пороках … Любовь ближнего к ближнему для отца проявлялась в любви к вину и к насилию. Как это по-настоящему человечно!

Долго еще бабка стояла и смотрела нам вслед. Созерцала нас. Было в этом что-то фаталистическое. Будто на нас была печать скорой беды, как на бледном лице Вулича, и эта старуха предостерегала нас. Почему все случилось перед этим злосчастным заводом впереди и как там оказался этот приход…

–Ты слышал? – спросил я Артура, нагнав его.

–Что слышал?

–Да бабку эту юродивую.

–Ну да, слышал, и что?

–В смысле «что»? Ты цитату в тему нашего поиска бабла не заметил?

–Ой, не неси пурги. Я нашел нужный адрес, пока ты трепался, – кинул брат раздраженно и ускорил шаг.

Когда я обернулся, ее уже не было. Так как сворачивать было некуда, я решил, что она зашла в ближайший из домов.

Мое мистическое настроение оказалось только моим; Артур был явно зол на меня. Здание, которое мы искали, оказалось трехэтажным, кирпичным, с мансардной крышей и пристройкой в виде апсида посредине, но скорее полутрапецией, чем полукругом, с отдельным входом и маленькими окнами. В целом вид был и не особо выделяющийся, и немного странный одновременно. Меньше всего это напоминало завод. Территория была обнесена коричневым забором из дешевого профнастила. Заглянув через него, мы не обнаружили никаких признаков жизни. После звонка директору, который должен был нас ожидать, оказалось, что это спрятанное в глуши здание – всего лишь офис. Скромный капитальный офис с отдельной территорией вокруг. Сам завод был совершенно в другом месте, в пяти километрах от этого офиса и в еще большей глуши. Мы вернулись к станции вокзала – по пути я все высматривал эту зловещую бабку, которой и след простыл.

Идти нужно было снова вдоль железнодорожных путей, но в противоположную сторону от Москвы, параллельно старому серому забору с двумя красными полосками по всей длине, тянущемуся вдоль путей. Шли мы по мощеной красной брусчаткой дорожке очень долго. Кажется, эта улица называлась Октябрьской. По нашей стороне, слева, в тени деревьев спряталось страшное двухэтажное здание из старых черных досок, с красной железной крышей и с маленькими одинаковыми окнами, по периметру обнесенное черным кованым забором. Походило оно на какой-то интернат из фильма ужасов. Неестественно вытянутое, грязные окна, покосившееся набок будка охранника… Картина вызывала отвращение. Пока мы шли по брусчатке, я постоянно оглядывался на него. Погода не добавляла красок. Небо было необыкновенно серым и, казалось, даже вечерним. Хотя с нашими блужданиями мы вышли на завод только к двум после полудня, был будто глубокий вечер. Постоянно моросило, и дул легкий холодный ветер. В этих дневных сумерках мы дважды терялись. Нам нужно было найти переезд тех самых путей, вдоль которых мы шли, но первый же переход через них оказался тупиком, упирающимся в какой-то гаражный кооператив. Нужный нам съезд оказался больше похож на дыру в заборе, чем на поворот. Перейдя пути и обогнув неприметную пятиэтажку, мы вышли на идущую в глубь леса асфальтированную – к удивлению, – узкую дорогу, по которой и двум машинам тяжело будет разъехаться. Через несколько сотен метров мы уперлись в четырехэтажное здание из рыжего кирпича идеальной прямоугольной формы, с небольшими одинаковыми пластиковыми окнами и длинной ангарной пристройкой, обитой тем же дешевым профнастилом, который огораживал территорию по периметру с колючей проволокой наверху. Эта пристройка, по-видимому, и являлась тем самым производственным зданием завода. Мы подошли к главным воротам в виде рольставен из листового металла, с той же колючкой наверху, что и весь забор. Я зажал кнопку неприметного звонка на входе. Ответил нам очень встревоженный голос охранника:

–Да?

–День добрый! Нам к Семен Павловичу назначено, откройте, – выпалил я скороговоркой.

Голос на той стороне закашлял, послышались короткие переговоры.

–Минуту, – спустя несколько секунд сказал глухой голос. Нам так и не открыли. Я уже собирался звонить директору, но спустя минут пять послышались спешные шаги за забором и тяжелый для такого хлипкого входа замок отворился. Дверь приоткрылась, и охранник со смуглым пропитым лицом, крепко вжавшись одной рукой в ручку, другой в рацию, высунулся в щель.

–Мы никого не ждем. Вам к кому? – он был явно удивлен и будто готовился защищаться от вторжения.

–К Семен Павловичу, мы недавно совсем созванивались, дал этот адрес, – я стал раздражаться и немного подался вперед, охранник пуще прежнего вцепился в ручку и прикрыл дверь.

–У нас, это… Нет таких, – пробормотал он отрывисто.

–Как нет? Завод по производству мед.оборудования и медицинских газов? – я сильно удивился, не хватало еще таких шуток.

–А-а-а… Совсем не так, – протянул порозовевший мужик и открыл дверь. У него за спиной оказались трое крепкого телосложения ребят. Готовились, будто мы на штурм идем. – Это вам дальше следующее здание, мы продукты питания всякие производим.

Какие еще продукты в этом захолустье… И к чему такая паника и ребята за спиной, если вы только колбасы крутите…

–Отлично. Покажи, куда двигаться, – кинул я довольно грубо. Мужик объяснил нам, куда идти, и мы направились дальше по дороге в глубь леса, вдоль синего листа забора с очень недружелюбной колючей проволокой. По правую сторону росла странного вида береза, вся черная, мокрая и, казалось, гнилая внизу до двух метров по стволу от земли вверх, и вся беленькая, чистенькая вверху, раскинувшая свои белые ветки-кисти над грязным месивом придорожного грунта. Небосклон затянуло еще сильнее. Этот серый пейзаж дополняли высокие тяжелые вековые ели впереди, раскинувшиеся непроходимой грязно-болотной горой на весь горизонт. Мрачное местечко. Завод мы благополучно прошли, как оказалось потом, и уперлись в те самые ели. Возвращаясь обратно, мы присматривались к «нашему» заводу, точные ориентиры которого мне описал по телефону уже раздраженный ожиданием Семен Павлович. Оказалось, мы прошли его вдоль полностью и как-то не заметили. Синий профнастил после сотни метров от главного входа сменялся прохудившимися кусками металла, видимо, тоже в прошлом бывшего листовым забором, тут и там прогнившим от сырости, старости и от безалаберности сотрудников. Основная дорога уходила резко влево и вниз и кончалась за несколько десятков метров до огромной стены хвойных деревьев. На этом резком повороте я приметил, что куски металла, должного быть забором, совсем неуклюже прилажены друг к другу, а в одном месте так вообще поверх дыры аккуратно положен лист ржавой железяки, который упирался в высокий ржавый столб. На колючей проволоке метрах в ста от этого места висела синяя вязаная шапка. Она свисала в сторону дороги на одной ниточке и выглядела так, будто кто-то, перепрыгивая через забор с внутренней стороны, зацепился головой о колючку и повесил туда шапку, а не себя.

Забор огораживал неприметного вида бледно-голубой ангар метров десять высотой и метров тридцать длиной. Из-за того, что мы по ошибке обошли почти по кругу всю территорию целиком, видели и длинную пристройку чуть поменьше под прямым к основному строению углом. Подойдя к воротам, я увидел двух мужчин. Первый был в камуфляже, с двумя служебными собаками без привязи и табельным оружием на поясе. Такой боевой вид охранника меня немного удивил. Второй, он же Семен Павлович – директор по науке и производству или как-то там это называется, уже не вспомнить, – седовласый коренастый мужчина лет пятидесяти, очень дерганый и властный, зато в смешных лакированных черных туфлях с невероятно длинными узкими носками. Эти туфли в сочетании с синими джинсами меня очень развеселили. Глаза его были настолько узко посажены, что я невольно пристально всматривался ему в лицо, с любопытством оценивая расстояние от переносицы до одного глаза и между обоими. Не знаю даже, это мое откровенно неприличное любопытство так его раздражало или наше сильное опоздание (хотя сроки мы не оговаривали), но он здорово нервничал. Мы спешно пожали руки, представились друг другу, он сунул было Артуру свою визитку, но потом одернул руку и всучил ее уже мне, а затем поспешно побежал за ворота, через плечо приглашая нас войти. Я спрятал визитку, и мы нырнули внутрь закрытой территории.

–Не знаете, что опаздывать на такие встречи не положено? – кинул он грубо. Сразу видно, что этот человек привык к уважительному по отношению к себе поведению и чуть ли не уничижительным приказам по отношению к другим.

–Дико извиняемся, Семен Павлович, – мне было тяжело сдержать улыбку. Так смешно наблюдать разрыв шаблона у таких людей, когда обращаешься с ними на равной ноге, – мы заплутали среди этих заводов.

–Каких заводов? Вот он стоит один, видно за километр! – он чуть подпрыгнул, обводя все рукой.

–Не правы, не правы, действительно. Молодость она такая – мечтательная, – ему очень не понравился этот мой неуместный комментарий, и он прибавил ходу.

Мы спешно прошли по небольшой и очень чисто убранной территории перед ангаром. Везде ощущалась строгость и зоркий требовательный подход Семена Павловича. Я не удивлюсь, если он контролирует на этом предприятии абсолютно каждую, даже не в своей компетенции, мелочь. Мы вошли в глухую дверь без ручки, которую изнутри открыл второй охранник в обычной синей рабочей робе, и Артур сразу засыпал Палыча, как он его потом называл, тонной вопросов. Я им не мешал и намеренно отстал. Артур и Семен Павлович скрылись за поворотом в один из цехов, а я стал осматриваться.

Сам ангар казался внутри гораздо более вместительным, чем можно было предположить снаружи. От пола до крыши – будто метров двадцать, хотя на самом деле не больше десяти. Может, так казалось из-за стен – покрытых снаружи листовым металлом балок в виде крестовин. Пол был точь-в-точь как рельефная металлическая палуба на кораблях, с вкраплениями больших квадратов из полимерного листа под неясного назначения станки. Мне доводилось работать только на столярном да токарном, а эти были непонятной, специфичной конструкции. Отовсюду торчали какие-то большого диаметра полые трубы, как те, которые используют в вентиляции, лежал металл, стояли баллоны для газа разных объемов. В общем, я ничего не понимал. Рабочих толком не было: пара-тройка седовласых мужчин, вежливо со мной здоровающихся и косо смотрящих, да два подмастерья, что-то таскающих из угла в угол. Мне вздумалось поснимать на камеру цеха, по которым я успел бегло пройтись за несколько минут, и все эти странные приблуды. Я, не стесняясь, все фотографировал, в том числе и редких рабочих, которые тут же что-то кому-то сообщили по телефону. И всего спустя пару минут неожиданно раздался громкий крик, разлетевшийся эхом по всему ангару. Я резко обернулся.

–Эй! Ты кто таков?! Перестань снимать сейчас же! – кричал бежавший ко мне красный и запыхавшийся то ли от резкой нагрузки, то ли от неожиданности увиденного охранник.

–Быстро дай сюда камеру! – и он схватил меня за другую руку, так как я резко развернулся к нему другим боком и сунул телефон в карман.

–Спокойно, мужик, я с разрешения Семен Павловича здесь, – сказал я, пытаясь освободиться.

–Стой спокойно, – он включил рацию, – У нас посторонний, основной сектор, цех переработки газа, – что-то послышалось в ответ, но неожиданно уже с двух сторон на крик сбежалось еще двое охранников. Господи, у вас охраны больше, чем рабочих, подумалось мне, и я с силой вырвал руку и оттолкнул этого суетного сторожа.

–Отойди от меня и не трогай, мужик. По-хорошему тебя предупреждаю, – я сильно разозлился, хотя и понимал весь абсурд ситуации.

–Вяжи его, Семеныч, – крикнул какой-то рыжий хлопец, и все разом двинулись на меня. Ну не хватало еще валяться мордой в пол, и еще один Семеныч… Не люблю теперь Семенов, – пронеслось в голове.

–Стоять! Это что за безобразие?! – крикнул сзади спасительный для меня голос «главного Семена» – А ну посторонись! Ты что вытворяешь здесь, Аркаша? – крикнул Палыч моему инквизитору.

–Так нарушитель, Семен Палыч, задерживаем, снимает тут ходит все! – бегая глазами по своим товарищам и ища поддержки, крикнул Аркаша. Палыч посмотрел на меня очень строго и явно раздраженно.

–Не нарушитель, со мной они, – и указал на Артура, – А ну, на пост марш все! – громко крикнул он, и все мигом отправились обратно.

–Это какого черта вы тут снимать все вздумали?! – громом он обвалился на меня, как только разошлась охрана, – Вам что, не сказано было, что снимать запрещено и от меня не отходить никуда! – сказано, естественно, не было, но, держу пари, это есть в инструкциях, которые я обязательно должен был прочесть перед приходом сюда.

–Недоразумение, Семен Павлович! Чистой воды недоразумение, прошу простить, – оставалось только кланяться, ей богу, – От вас больше ни на шаг.

–Немедленно удаляйте материальчик! – гаркнул он, очень смешно вскинув вверх указательный палец, и топнул каблуком своих туфель, от чего я не сдержал улыбки.

–Да я и не снимал ничего толком…– но оправдаться не было и шанса. Он залез носом в мою «Галерею» и жадно высматривал, как я удаляю фотографии его цехов, хотя мне не хотелось, чтобы он видел мои личные фотографии рядом, а ведь он непременно посмотрит, для «безукоризненности результата». Я с удовольствием удалил при нем фотографии, зная, что все они все равно копируются автоматически в облако и я останусь при своем, и с еще большим удовольствием наблюдал, как я с легкостью обвел вокруг пальца такого дотошного педанта.

–А теперь за мной, я покажу вам установки, – и он буквально понесся прочь, но постоянно поглядывал через плечо, чтобы я не «отстал» в этот раз. Мы пошли за ним. После небольшой и информативной экскурсии, оказалось, что они занимаются всем. Медицинским оборудованием, некоторым промышленным газом, медицинским газом, еще чем-то труднопроизносимым. Очень увлеченным оказался этот Палыч, с некоторым юношеским даже любопытством, детским, если хотите, такой и должен быть у настоящего ученого. Да, он стал бы хорошим ученым, выбери эту стезю. Мы прошли лабиринты цехов, следующие змейкой один за другим, и очутились в большом светлом помещении, совсем не похожем на предыдущие цеха, с бежевыми стенами, кажется, из гипсокартона, громадными окнами, аккуратной мебелью и светлым кафелем на полу. За столом у окна, уткнувшись в монитор, сидел совсем еще молодой парень в безразмерной толстовке, с коротко стрижеными волосами, и что-то напряженно выискивал в строках программного кода.

–Здоров, Никита! – впервые очень добродушно крикнул Палыч. Видимо, Никита был у него на хорошем счету.

–Здравствуйте, Семен Павлович, – произнес парень, не отрываясь от монитора.

–Вот наши возможные партнеры, – столь высокую оценку мы получили впервые за пару часов. Кажется, он язвил. Никита оторвался от монитора, с любопытством нас осмотрел, тут же потерял интерес и снова уперся глазами в строчки кода.

–Работяга, – произнес Пылыч с гордостью. За те пол часа, что мы пробыли там, малыш не поменял в коде решительно ничего. Даже клавиатуры не тронул. Он сосредоточенно пялился в монитор, вяло прокручивая строчки то вверх, то вниз, скосив взгляд на Палыча. Я далек от этого дела, но у парня, кажется, были другие заботы.

Семен Павлович презентовал нам одну из стоящих в помещении установок для терапии любым видом газа, и она оказалась очень футуристичной: вся в едином матовом белом корпусе, с синим ярким цифровым дисплеем, и в целом сильно отличалась от того набора труб и баллонов на подставках, что я видел ранее и ожидал увидеть здесь. Такой аппарат стоил даже на заводе полтора миллиона, хотя ни в какое сравнение не шел с тем медицинским ширпотребом, что стоит в обычной клинике. Три такие установки, которые требовались нам по минимуму – все наши деньги на руках. Это проблема. Искать деньги на стороне мы не хотели. И тут я обратил внимание на очень любопытные факты. Забор за окном был не синим новеньким профнастилом с колючкой наверху, а тем самым листовым ржавым металлом, который мы увидели, по ошибке пройдя вдоль всей территории завода. И как раз напротив окон, на которых не было ни решеток, ни сеток, торчал двухметровый ржавый столб, тот самый, к которому просто аккуратно «прилегает» кусок металла, прикрывающий ржавые дыры в заборе. Камер по всей территории завода я не видел вовсе, только одну на входе у главных ворот, направленную на сами ворота. Я отметил все это автоматически, мимолетом и не обратил внимания на подобные мысли. Артур все время после презентации установок молча слушал речи Палыча о неповторимости и исключительности их оборудования и пристально смотрел на него немигающим взглядом, который меня немного удивил. После всего этого я задал пару пустых формальных вопросов, он меня прервал и пригласил пройти за ним. Переговоры могут вестись в строго определенном месте:

–Прошу в конференц-зал, – и Палыч выпорхнул из помещения. Мы снова прошли за ним. В конференц-зале, неожиданно оказавшимся целым актовым залом на тридцать человек, оборудованным для проведения различных мероприятий, с проектором, аудио-системой и прочим – я так и не понял, где он там вместился на втором этаже под крышей, – мы пробеседовали целый час. Семен Павлович дотошно выяснял, кто мы, с каким образованием, лицензиями, намерениями и бог еще знает чем. Ощущение было, что мы пришли даже не на работу устраиваться или держать экзамен перед ним, а свататься к его дочери. Во время диалога он дал ясно понять, что, пока мы не имеем на руках нужных ЕМУ разрешений и лицензий, он не продаст нам ничего, к чему можно прикрепить ярлык «медицина». Нам это, естественно, не понравилось, так как наших делающихся лицензий, как нас заверили, должно было с головой хватить для медицинской клиники, а не то, что для покупки оборудования. Когда Артур стал выходить из себя, я попросил Палыча показать нам пакет нужных ему документов и на том закончить экскурсию. Он с радостью согласился, совершенно неожиданно достал из стола, за которым сидел напротив с лицом экзаменатора, кипу бумаг и еще долгие пол часа «размазывал» нас по документам, объясняя и доказывая – хотя мы не просили, – почему он не может нам ничего продать и почему мы такие желторотые. Надо признать, вышло весьма убедительно, мне даже понравилось. А вот Артур явно был очень зол и еле сдерживался. Затем Палыч проводил нас на выход, любезно, по-отцовски, простился, напомнив про визитку и назидательно посоветовав нам «в следующий раз не тратить время и лучше готовиться к любым деловым встречам», и скрылся за хлопнувшей дверью главных ворот. Мы с Артуром молча отошли от них на несколько десятков метров, я в раздумьях, а он с уверенным злобным взглядом, и вдруг, резко повернувшись к главному зданию завода и вперив в него бешеный взгляд, он уверенно произнес:

–Мы возьмем свое. Ни гроша не получит этот старый седой черт! Мы все украдем! – он выпалил это, чуть ли не брызгая слюной и не сводя глаз с ворот, точно пытался разглядеть за ними седую макушку Семена Павловича. Я почему-то нисколько не удивился. У меня скопом вспыхнуло перед глазами несколько кадров: отсутствие камер по периметру, огромные удобные окна совсем без решеток и хлипкий забор прямо напротив этих окон, где неприметная дорога уходит вглубь леса. Одной большой картиной мне пришло в голову все, что нам нужно сделать. Все, до мелочей.

–Как нам это сделать? – спросил Артур с тем же бешеным взглядом, и я резко, без подготовки, вывалил ему сошедший на меня дьявольски простой и глупый план. Он, казалось, и не удивился вовсе, что на его дерзкий вопрос у меня уже есть развернутый ответ. Я рассказал, что мы сделаем.

Мы выждали несколько дней, так и не перезвонив Палычу, и пошли на дело. Действующих лиц должно было быть минимум. Я знавал двух проверенных людей, которые, переехав в столицу, только и делали, что беспробудно пили и нуждались в деньгах. Встретившись с ними, мне не пришлось вдаваться в детали. Сказал, что все обернётся в одну ночь и каждому упадет по сто кусков на руки – получил согласие. Спустя неделю после нашей экскурсии мы погрузились в большой раздолбанный непонятного темного цвета фургон Левы, достаточно просторный, чтобы вместить туда три установки шириной пол метра и где-то метр двадцать в длину каждая, и четверых людей. Лева и Миша были моими старыми знакомыми, шапочными, правда, но относительно надежными; оба из российской глубинки и с темным прошлым. Лева был худощавым, казалось, иссохшим от сигарет – он постоянно курил, – высоким и молчаливым мужиком лет тридцати пяти-сорока, а Миша, наоборот, низким, коренастым, лысым и очень болтливым мужичонкой с пивным животиком. Он всегда ходил в черной, лоснящейся кожаной куртке и постоянно говорил на самые отвлеченные темы. Оба жутко пили. Знаю, выглядит очень карикатурно.

–Здоров, братва, – вваливаясь в фургон, буркнул я обоим.

–И тебе не хворать, – радостно вскрикнул Миша – Я все взял и даже немного больше, вот чего думал, там молоток… – завелся он было, но Артур его резко прервал. Мишу всегда надо останавливать. Снежный ком его болтовни сам останавливаться не умеет.

–Вы все подготовили? – очень тихо спросил Артур.

–Да говорю же, вот молоток… – опять залепетал Мишаня.

–Да, сумку вижу, там все?

–Да, – очень медленно и протяжно выдохнул дым Лева.

–Отлично! Тачку проверил? Все готово? – так же тихо спросил я. Лева кивнул, постукивая в такт по приборной панели своими желтыми толстыми ногтями какого-то ему только слышимого мотива.

–Тогда едем, – заключил я.

–Только мне очень надо кофе… – промямлил Миша опять не в тему, но от кофе сейчас и я бы не отказался.

Было чуть за полночь, на машине в ночь мы доберемся где-то за пару часов, а мне очень хотелось спать. Артур сел спереди с Левой, а мы с Мишей тряслись на полу сзади, так как заранее решили снять все задние сиденья, на всякий случай, вдруг аппаратура не влезет. Я выдал им список необходимых инструментов и инструкций за пару дней, которые, по сути, сводились к черной неприметной одежде, подготовке фургона и их готовности быть со всем необходимым к определенной дате и нужному часу на окраине столицы.

–Лысый! Схлопнись! – крикнул после получаса езды Артур. Я засмеялся.

–Что тебе не нравится- то? – спросил я, подначивая его, – Славные байки! – Миша все это время трещал о каких-то бабах и даже меня успел достать. Как его выдерживает сутками Лева, не понимаю. В ответ на мой вопрос я получил какой-то пластиковый стакан, кинутый через плечо и не долетевший мне до головы.

–Какие мы нервные. Сейчас надо спокойным быть, – сказал я назидательно, но у самого нервы натягивались с каждой минутой. Всю остальную часть пути мы провели в молчании, тихо созерцая ночную трассу, ведущую нас в бесповоротную темную неизвестность будущего преступления. Молчали все, кроме Миши, разумеется, но его треп уже воспринимался как гудение дизельного двигателя в пути: совершенно неизбежный фоновый монотонный шум, кое-где моментами «взрывающийся» на любопытный случай. Пару раз мы пропускали нужный нам съезд и делали несколько петель. Путаем следы, – совершенно бредово врывалось мне в голову. Наконец в свете фар Артур увидел тот серый забор с двумя красными полосками, и мы выехали на нужную улицу.

–Сбавь малость скорость и свет ближний вруби, – по делу неожиданно выдал Мишка.

–Держись ближе правой стороны, нам надо переезд найти, – сказал Артур и внимательно стал рассматривать забор по правой стороне. Лева молча кивал и выполнял все монотонно и аккуратно.

–Это? – лысый указал пальцем на поворот к путям, который непонятно куда вел.

–Нет, – сказал я, – вроде немного дальше.

–Вот! – обрадовался было Артур, но потом сказал, что ошибся. Мы проехали зловещий интернат, в ночном свете луны показавшийся мне особенно мерзким. Его красная крыша была теперь иссиня-черная, стены сливались с ночным пейзажем, а редкий тусклый свет вяло вырывался из пары окон. Меня передернуло. Не все здесь спят, а уже глубокая ночь. Нехорошо, – подумалось мне.

–Притормози. Оно…– и Артур указал на тусклый, бледно-зеленый, оборвавшийся на середине забор, с симметрично вырванными кусками металла по обе стороны. Лева быстро свернул в разверзшуюся оскалившуюся железным зубами пасть забора, погасил фары и медленно стал пробираться по дороге в сторону леса. Мы очень быстро доехали до первого лжезавода, хотя, казалось бы, двигались очень медленно, видимо, расстояние, пройденное нами пешком, было не таким огромным, как ранее показалось. Черные ветви-руки одинокой гнилой березы все так же свисали над дорогой, будто пытались поймать нас на пути. Мы совсем тихо проехали главные ворота, встали чуть поодаль и долго прислушивались к любым шумам за ними. Я помнил сторожевых псов и кучу охранников, но не было слышно совсем никакого движения. Выждав минут пятнадцать, мы тихо двинулись дальше. Луна ничего не освещала, ее вообще не было видно в ночном грязно-синем небе. Пока мы двигались по дороге в сторону леса, я судорожно всматривался в кромешную тьму, пытаясь разглядеть тот самый ржавый столб, который определил себе ориентиром.