Карельская сага. Роман о настоящей жизни

Глава третья

I

За одиннадцать с лишним лет жизни в деревне Лена стала там почти своей, не пришлой. Пришлых людей на Севере сторонятся, и передается это из поколения в поколение с молоком матери. Лена начинала с простой рабочей в колхозном цехе, взятой на птичьих правах, на время, из-за отсутствия желающих возиться в сырости и мыть оборудование хлоркой. Она не капризничала и восприняла всё это как должное. Шло время. На волне гласности председатель колхоза стал искать лазейки, чтобы поселок зажил лучше, чтобы люди могли заработать и наконец зажить по-человечески. Так часть колхоза стала гордо именоваться кооперативом: из излишков молока начали делать кое-какие продукты, но не для себя, а на продажу. Лену зауважали: была она начальницей цеха, считай, главной по кооперативу.

Алексеичу вместо комнаты в колхозном рабочем бараке дали отдельную квартиру в деревянной пристройке. В ней иногда оставалась и Лена, чтобы ежедневно не тратить по сорок минут на дорогу со второго озера и обратно. Она смирилась с невозможностью провести электричество из поселка в деревню. Дмитрий Викторович, получив из разнообразных инстанций несколько отписок с резолюцией «Не представляется целесообразным», к идее поостыл. Да и вряд ли можно было ждать, что после появления в деревне электричества в нее кто-то вернется.

Даже сыновья тети Софьи и дяди Василия перебрались в город и, судя по всему, навсегда.

Перестройка больно ударила по всем окрестным поселкам. Работа постепенно останавливалась. Вместо того чтобы работать как следует, люди бросали всё и чего-то до бесконечности ждали, уставившись в экраны телевизоров, у кого они были. С экрана неслись пламенные речи об ускорении и гласности, сменившиеся совсем уж непонятными для деревенского жителя разговорами. Исчезли продукты: поселковый магазин у железнодорожной платформы стоял почти пустым. Прилавки были заставлены консервированной морской капустой и солью «Экстра», которая толком ни на что не годилась. Возвращаясь из Петрозаводска, председатель колхоза рассказывал, что городские ездят за дефицитами в Ленинград на колбаснике – так они называли поезд, связывавший два города. А электричку до деревни именуют не иначе как колхозником. Сев на нее вечером, можно было выйти на какой-нибудь станции, рядом с полями с картошкой или капустой, наворовать ее и утром вернуться на первой электричке в город. Остатки урожая убирали приезжавшие из города студенты и рабочие, с которыми частью урожая и расплачивались. А в колхозах всё больше сидели, уставившись в старенький телевизор, и тихо пили горькую. Только это были уже не колхозы и даже не кооперативы, а акционерные общества.

Как-то Дмитрий Викторович срочно вызвал Лену к себе.

– Слышала новость? Наша лесопилка остановилась. Не прикидывайся, что не заметила, она уже два дня не жужжит.

– Как? – удивилась Лена.

– Да вот так, вот так. Говорят, сбыта нет, никому их доски вместе с табуретками не нужны, все склады затарены, девать некуда. Приезжали к ним одни, я говорил с Сергеевым, предлагали продавать необработанный лес за наличный расчет. Да куда там, конечно, Сергеев взбрыкнул.

– И правильно, это куда ж годится! Лес вали, а дохода никакого. Чем людям зарплату платить?

– А так лучше? – председатель от негодования побагровел. – Так будут вообще без денег сидеть. Сергеев с людьми доской рассчитывается, станки продает. Уже и покупатель нашелся.

– Только я не пойму, Дмитрий Викторович, а что они с этим необработанным лесом делать собираются? Ну, нагрузят им лесовозы бревнами, привезут они куда следует. А дальше?

Дмитрий Викторович ударил кулаком по столу. Зазвенели лежавшие посредине очки в синем пластмассовом футляре, а с цветка в горшке, денежного дерева, отвалился и упал высохший сморщенный лист.

– Я тебе скажу, Ленка, страсть ты какая умная. И с кооперативом тогда не прогадала, и с остальным. Умная, да очевидного не видишь, того, что в стране творится.

– Чего именно?

– Да за границу этот лес пойдет, прямиком, за свободно конвертируемую валюту, а в чьи карманы она проконвертируется, понятно. Не в карманы народа, который и так без штанов сидит, а всех этих демократов, чтоб их… Такую страну развалили! Такую страну развалили! И всё равно никак не успокоятся. До нитки нас обобрать хотят! И со всей этой приватизацией!

Председатель повернулся на своем скрипучем кресле к шкафу, открыл дверцу, достал начатую бутылку коньяка и два стакана.

– Я не буду, Дмитрий Викторович, мне еще в цеху поработать надо, у нас нагреватель барахлит, сегодня механики придут смотреть. Ушлые пошли, в тот раз смотрели, сказали, всё нормально. А тут опять.

– Дело хозяйское, – председатель налил в стакан немного и залпом выпил. Он тяжело переживал всё происходившее вокруг. Ему больно было смотреть, как колхоз, который он поднял после разрухи и деятельности предшествовавшего проворовавшегося начальства, снова разваливался. И теперь всё зависело совсем не от него, не от его сил, энергии, способности уследить за прогульщиками и бракоделами. Рушилось всё. Часто отключался свет. Дмитрий Викторович звонил в район и долго ругался, что в колхозе размораживаются холодильники, портится мясо и всё молочное. Отвечали, что бригада выехала, нужно ждать.

После ожидания, продлившегося три дня, и уборки протухших туш и прокисшего молока, было принято решение купить для этих случаев бензиновый генератор. Правда, бензина тоже не было, бензовоз перестал приезжать в поселок. Но эта ситуация председателю была по зубам.

Часто отменяли электрички. Автобус до города ходил один-два раза в день, безо всякого расписания. Из соседних поселков приходили люди и устраивали у поселкового магазина стихийный рынок. Торговали, кто чем придется. Из города привозили импортные сигареты, жвачку и спирт в больших литровых бутылках.

– Хорошо, Кирюшку в город отправили, – часто повторял Алексеич. – Ему тут делать нечего, никаких перспектив, только сидеть и пить, молодежь спивается со всей этой демократией.

Через Аню Зорину, свою давнюю подругу, Лена устроила Кирилла в речное училище. Раз в неделю вместе с водителем Лена передавала для Кирилла кое-какие продукты, часть из которых шла Ане. Кирилл жил в квартире – той самой, где случился пожар. Для этого Алексеич, воспользовавшись простоем в колхозе, провел почти месяц в городе, делая в квартире ремонт. Кириллу нравилась та квартира. Как в детстве, пусть и совсем непродолжительное время от переезда до пожара, он любил садиться к окну на кухне и смотреть на краешек поблескивавшего озера.

Первый год Кириллу пришлось нелегко. Он старался вникать в учебу, показавшуюся ему неподъемной после мягких нравов и требований поселковой восьмилетки. Если в восьмилетке он, отсидев урок, другой, третий, мог претендовать на тройку, а при минимальных усилиях и на четверку с пятеркой, то в училище такое не срабатывало.

– Что, деревенщик, сдулся? – дразнил его Гаврик, рослый детина, от которого вечно несло табаком. Гаврик был на несколько лет старше всех остальных. Его боялись. Ходили слухи, что он год провел то ли в спецшколе, то ли в детской колонии. – Да тебя выкинут отсюда скоро, а меня нет. Права не имеют. Мне хоть что делай, будут тройбаны рисовать и переводить дальше.

Мне в ментовке сказали, что права не имеют. Общественная нагрузка. Хоть с чем-то в этой жизни повезло. Лепота.

Гаврик подстерегал тех, кто послабее, в туалете и, гогоча, вытрясал из их карманов мелочь. По вечерам Гаврика видели в обществе студенток педагогического института, часто пьяного. Наутро после таких прогулок у Гаврика болела голова, и он тряс карманы с еще большим озлоблением. Под горячую руку ему попался и Кирилл, лишившись денег, отложенных на мороженое и на бумагу для черчения. После этого случая Кирилл сдружился с Юрой, тихим парнем из детдома, которого Гаврик опускал с завидной регулярностью. Пожаловаться Юре было некому. Постепенно вокруг него объединилась группа ребят, собиравшихся проучить Гаврика и устроить ему темную.

Но разбираться с Гавриком не потребовалось, это сделал кто-то другой. Гаврика нашли с перерезанным горлом на Рига-чина, у забора хлебозавода. Некоторые говорили, что Гаврика замочили знакомые девок, с которыми он путался, некоторые были уверены, что Гаврик приторговывал наркотиками и обманул своего поставщика. Преподаватели в училище не очень-то и сожалели о случившемся. Видимо, у них тоже давно назревало недовольство: Гаврик любую просьбу игнорировал, а на замечание, даже безобидное, рассыпался угрозами. В журнале напротив его фамилии стояли двойки и пропуски, но, несмотря на это, в конце под страхом проверок то ли из Собеса, то ли из РОНО приходилось выводить тройку.

Кирилл любил ходить в кино. После десяти с лишним лет деревенской жизни в доме без электричества и, само собой, без телевизора дрожащая картинка видеосалона казалась ему верхом совершенства. В кино шли скучные фильмы, в зале сидели одни пенсионеры, рассматривавшие экран через толстые очки. Они ерзали на скрипучих пыльных стульях и покашливали в самые интересные моменты фильма. В видеосалоне всё было по-другому: и фильмы, и публика. Кирилл смотрел всё запоем. Боевики с Брюсом Ли, «Унесенные ветром», комедии. Они были дублированы гнусавым мужским голосом. Захлебываясь слюной, он плохо проговаривал некоторые слова.

«Прищепкой нос затыкает, боится, что по голосу вычислят, чем он занимается, с работы попрут, хотя кто теперь держится за работу, у нас рыночная экономика, свобода», – по обыкновению сетовал хозяин салона, перематывая кассету на видеомагнитофоне.

Сдав первую сессию, Кирилл вздохнул с облегчением и уехал на каникулы в деревню, в дом на озере, к маме с Алексеичем. Лена с утра до вечера пропадала на работе, как могла крутилась в цехе. Ударили морозы. Кирилл скучал: в сильный мороз в деревне делать было нечего, все сидели по домам и старались без надобности никуда не выходить. В те дни, когда Алексеич был свободен, они ходили на зимнюю рыбалку. Лед на втором озере потрескивал. Алексеич сверлил две лунки, убирал из них лед. Они с Кириллом садились друг напротив друга с самодельными зимними удочками и терпеливо ждали поклевок.

– Помнишь, как там, за болотом, в тебя дядя Матвей стрелял? – спросил Кирилл.

– Помню, чего ж не помнить, – вздохнул Алексеич. – Тогда Матвей сорвался, сейчас совсем тихий ходит. Жена, дети, тут уже не побуянишь, брат. А ты, смотри, учись, головой думай, чтобы не стать таким, каким был Матвей. И вроде не глупый он был, а творил неизвестно чего, сам не понимал, когда выпьет. Ты не пьешь там, в городе?

– Нет, не пью, – встрепенулся Кирилл, такие расспросы он не любил, особенно когда расспрашивать начинал Алексеич, которому нет-нет да и расскажешь слово за слово про распитую с Юрой бутылку пива. Оно оказалось горьким и невкусным. Кирилл так и не понял, чего приятного может находить в питье пива Алексеич. Впрочем, в поселковый магазин пиво привозили редко.

– Вот и хорошо, не пей. Учиться-то нравится?

Кирилл замотал головой, подергал удочкой и вытащил на лед небольшого окушка.

– Я тебя спросил, так будь добр, отвечай, нравится ли учиться?

– Честно?

– А как еще, брат?

– Не нравится, но я терплю, учусь, – сказал Кирилл, оглядываясь по сторонам. – Главное выучиться, а там, может, всё по-другому будет. Нам историчка говорит, что социалистическая революция победит, что коммунизм восторжествует. Только не слушает ее никто, чокнутая она какая-то.

– Правильно, что терпишь, без терпения никуда. А людей не суди, ничего хорошего в том, что творится, нету. Всё закрывается, разоряется, бросается. Даже лесопилка наша оказалась никому не нужной, а сколько сил, сколько денег туда вкладывали. И деньги обесцениваются. Может, и закончится это всё, будет как было. Просыпаешься утром и уверен, что всё будет в порядке, пойдешь на работу, заработаешь, вернешься усталый вечером.

– Ты за коммунистов, скажи, Алексеич?

– Я не за коммунистов, я за людей честных, вот я за кого, – выпалил Алексеич и задумался. – А ты, когда окончишь училище, кем будешь-то? Лена говорила, да я не уловил.

Конечно, Алексеич кривил душой. Он прекрасно был осведомлен о специальности, на которую они с Леной пристроили учиться Кирилла. Просто разговоры на политические темы раздражали его, а раздражение на рыбалке, как известно, означает конец всего предприятия. У него же, в отличие от Кирилла, отчаянно не клевало. Он подергивал мормышку на леске, и всё без толку, хотя в двух метрах от него на такую же мормышку Кирилл то и дело вытаскивал то окуней, то ершей.

– На кораблях буду ходить, на больших, каких мы на Черном море видели. Помнишь, мы туда ездили?

– Помню, конечно, помню, брат. Тебя тогда уговаривать пришлось, не хотел ехать, сопротивлялся. На самолете никогда не летал, моря боялся.

– Это я-то боялся? Ты мне сам говорил, что никогда не был на море.

– На Черном, конечно, не был, а на других был.

– Заливаешь ты, Алексеич. Не уговаривали меня, мне наоборот интересно было!

Алексеич засмеялся. Ему нравились такие короткие споры, когда в результате всё сводилось не к поиску ответа на какой-либо вопрос, а к окончательному и бесповоротному запутыванию всех нитей, версий и мнений. Мерзли и затекали руки. Приходилось переминаться с ноги на ногу, чтобы ступни не начинало покалывать. Алексеич не любил зимнюю рыбалку: ему хватало холодов и трудностей без этого. Идти соглашался он только из-за Кирилла, которому сбор грибов, ягод, рыбалка были по душе.

Каникулы летели быстро. Встреча Нового года прошла тихо, без лишней помпезности. При пустом прилавке поселкового магазина Лене удалось накрыть довольно приличный стол: часть зарплаты в колхозе председатель распорядился выдать мясными костями для холодца. Это было большое подспорье.

Привычно потрескивала печь, на столе в банке стояла толстая свеча, освещавшая своим дрожащим пламенем добрую половину дома. Пахло квашеной капустой, картошкой в мундире и мандаринами. В углу, увешанная самодельной мишурой, стояла в ведре большая еловая лапа с шишками. На хвое и шишках каплями проступала смола. Она поблескивала, добавляя всей обстановке вокруг волшебства. У соседей весело лаяла собака: тетя Софья крутилась на кухне с самого утра и периодически выносила собаке то кости, то какие-нибудь очистки. Мухтар, большая пятнистая молодая дворняга, с жадностью съедал всё без разбора. Мухтара взяли после того, как старую собаку Пальму после первого мороза сожрали подошедшие к деревне волки.

– О чем думаешь, Кирюш? – спросила Лена, когда после ударов курантов, прослушанных по радио, Кирилл прильнул лицом к стеклу и принялся что-то высматривать.

– Ни о чем, мам. Вспоминаю. Мне тут Алексеич рассказывал, как мы на Черное море ездили. Жалко, я тогда маленький был, не помню почти ничего. Помню деревья с мандаринами и как в бассейне плавал. И в море, только холодно было. Как обратно на самолете летели и меня тошнило. А больше не помню ничего. Мы ведь еще поедем туда?

– Не знаю, Кирюша, не знаю. Это всё так дорого. Тогда было дорого, а теперь и подавно.

– А если будут деньги? Если я окончу училище и буду зарабатывать?

– Тогда поедем.

– Честно поедем? Или ты сейчас так говоришь, чтобы я не волновался просто, а как заведу потом об этом разговор, так одни отмазки будут?

– Честно, Кирюш, конечно, поедем. Не думай о деньгах, если о них думать, можно с ума сойти. Все как помешались на них. Инфляция идет, всё обесценивается. Потому если уж появились деньги, их нужно тут же тратить, копить бесполезно, всё прогорит. Или очередную денежную реформу придумают, поставят в очередях стоять. Поедем, обязательно поедем!

Она потрепала Кирилла по колючим, коротко стриженым волосам, пахнувшим еловой смолой и распаренными березовыми вениками из кое-как сооруженной Алексеичем на месте старого сарая баньки.

II

– Отойдем? – на перемене к Кириллу подошел Юра и с видом затворника огляделся по сторонам. – Дело есть на миллион.

Они вышли в коридор. Там Юра снова огляделся по сторонам: несмотря на то, что Гаврика в училище не было уже давно, что его вообще больше не было, Юра почему-то в это слабо верил и продолжал в глубине души его побаиваться.

– Ну?

– Чего – ну? Тебе деньги нужны?

– Нужны, – Кирилл насторожился, – но если ты мыть машины или ларьки убирать, это без меня. Мне мамка присылает немного, так что я и без этого проживу.

– Нет, не тачки и не ларьки, это для лохов, – гордо заявил Юра, хотя подрабатывал он в основном этим. – Тут на постоянную работу можно пристроиться.

Кирилл вспомнил, как однажды выносить мусор и мыть полы в ларьках они отправились вместе. Домой он вернулся поздно вечером, усталый, заработав смешные деньги и сникерс – тогда он впервые его попробовал. Сникерс показался Кириллу приторно-сладким.

– А куда? Чего делать надо?

– Корабли.

– Лодки, что ли?

– Да нет, большие, баржи всякие, катера, – Юра понизил голос. – Мне один знакомый предложил, он там в бригаде работает, вроде как начальником. Нужны рабочие. Помогать корабли чинить. Это там, внизу, за набережной. Ну, где они причаливают.

Конечно, Кирилл знал это место. И одновременно не любил. От него по озеру вдоль городского парка и дальше иногда тянулись масляные пятна. Периодически в той стороне что-то громыхало. Кирилл посмотрел в глаза Юре: в них читалась мольба, перемешанная с отчаянием, как будто больше ему обратиться было не к кому. Так оно и было, кроме Кирилла Юра ни с кем в училище не общался.

– Так нас на работу не возьмут, там же по возрасту…

– Ничего, возьмут, только нужны сразу двое, а я никому не хочу говорить, растреплют всем, а потом снова неприятности, – грустно сказал Юра, намекая, конечно, на случай с Гавриком, о котором в училище уже успели забыть. – Решай.

– А нас не опустят? Поработаем, а ничего не заплатят.

– Нет, так не будет, Кирюх. Бригадир меня знает, я знаю его. Мне из детдома скоро выпускаться, через год. Хочу на ноги встать. На пособие не прожить. Обещают комнату дать, мне полагается. А если не дадут, у нас многие выпустились и до сих пор ждут, то найду вариант, в деревяху к дальней родне в Соломенном съеду. Только сидеть у них на шее не хочу, там в семье пьянь, у самих денег нет. Идет, работаем?

– А когда?

– Да сегодня после занятий побежим, надо показаться.

– Не знаю, Юрка. Прямо на кораблях работать?

– Короче, мне надоело, – Юра оглянулся и к ужасу своему увидел, что они с Кириллом стали привлекать к себе лишнее внимание, – я после занятий иду туда, если ты со мной, то не теряйся.

После занятий Кирилл побежал вслед за Юрой и еле успел его нагнать. С тротуаров и дорожек сходил последний весенний снег, больше напоминавший кашу из подмерзшей воды и грязи. С озера дул ветер и тянуло холодом. Низко висели тучи свинцово-серого оттенка, грозившие обернуться долгим противным дождем.

Петрозаводск построен весьма занятно. Если смотреть на него с озера, то кажется, что он высоко на скале, на самой вершине которой высится телебашня. В хорошую погоду можно рассмотреть даже ее шпиль на фоне труб тракторного завода. Улицы города чуть загибаются по мере приближения к озеру, а потом в какой-то момент образуют горку. Бежать с нее вниз, когда в лицо дует ветер, – не самая приятная затея. Но Кирилл с Юрой бежали. Кирилл бы спокойно шел, но Юра очень торопился, и эти суета, переживание, нетерпение заставляли перейти с шага на бег. «Что скажет мамка, если я начну здесь работать? Скачусь на тройки, будет ругать. Может, и не будет. Алексеич говорит, лишь бы я закончил, не бросил, а оценки не главное, на них никто никогда даже не посмотрит, – рассуждал Кирилл в те моменты, когда ветер дул особенно сильно и приходилось отворачиваться. – Была – не была, главное – устроиться. Это лучше, чем мыть машины. Денег ни у кого нет, весь день простоишь с ведром, а ничего не заработаешь. Устроюсь, поработаю, потом скажу мамке и Алексеичу».

Когда они прошли через дыру в заборе к большому сараю на берегу озера, Кирилл уже твердо решил начать работать. Если по дороге какие-то сомнения в нем еще присутствовали, то, увидев на берегу рядом с сараем на пристани баржу, он раз и навсегда отмел их от себя. «А вот и корабли, привет Алексеи-чу», – подумал он.

Внутри баржи был слышен стук молотков.

– Дядя Саша, а дядь Саша! – крикнул Юра в сторону баржи пронзительным детским голосом.

Дядя Саша появился совсем не оттуда, откуда ждал его появления Юра. Дверь сарая открылось и из-за нее показалось осунувшееся небритое лицо:

– Чего кричишь? Открыто, проходи. А, второго помощника привел! Заходите, чего встали?

Кирилл с недоверием осматривал сарай внутри. Всё было завалено какими-то замасленными деталями и агрегатами. Свернутые в рулоны поверх грязных замасленных верстаков лежали огромные листы наждачной бумаги. Дядя Саша спешно докурил сигарету и затушил окурок об край большой консервной банки, доверху наполненной такими же окурками, от которых по всему сараю распространялся довольно неприятный запах. Пачка дешевых болгарских сигарет лежала тут же на верстаке.

– Ну-с, дети мои, я пригласил вас сюда, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие! – дядя Саша закатил глаза, а Юра с Кириллом переглянулись. – К нам едет ревизор! Мы сдаем баржу, а завтра к нам пригонят подлатать пассажирскую «Комету». Пригонят, конечно, бережком, лед пока не сошел. А скоро сойдет, и работы может прибавиться.

– Что делать нужно? В чем работа заключаться будет? – неуверенно спросил Кирилл и посмотрел на Юру. Юра слегка дрожал – то ли от холода, то ли от страха. – И сколько платить собираетесь? А то, дядь, мы лучше пойдем убирать мусор из ларьков.

Дядя Саша ухмыльнулся и, взяв с верстака большую замасленную гайку, покрутил ее в руках:

– А вы, я смотрю, ребята не промах.

– Еще бы, – превозмогая волнение, выдал Юра.

– Так сколько? И если это всё будет мутно и обтекаемо, вся эта ваша работа, то мы точно не согласимся, – добавил Кирилл.

– Да, Юра, серьезный у тебя напарник. Где такого откопал? Там, в училище?

– Не ваше дело, – Кирилл шагнул вперед и посмотрел на дядю Сашу весьма сурово, насколько вообще это мог сделать семнадцатилетний подросток. – Так сколько?

Швырнув гайку обратно на верстак, дядя Саша назвал сумму.

– За месяц? – переспросил Кирилл.

Это уже больше напоминало допрос, чем беседу, тем более деловую. Юра стоял за спиной и переминался с ноги на ногу, то ли волнуясь, то ли просто уповая на то, чтобы в сарае за мастерскими оказался туалет, желательно теплый. Кирилл же переходил в наступление и уже шествовал по территории неприятеля, пробираясь всё глубже и глубже в тыл. Он отступил бы в любой другой ситуации, попятился назад по примеру Юры, но только не в этой, когда всё находилось только в его руках. Да и, проявив изрядную долю настойчивости, он ничего не терял.

– Примерно за половину месяца, но только если будете хорошо работать и к работе замечаний не будет. И еще рот на замке придется держать, нас крышует милиция, а работаем мы за наличку. Сделаем кораблик, двигатель и всё остальное проверим, а перед сдачей нужно сделать уборку, причем хорошую. Все масляные пятна убрать, все сиденья на «Кометах» протереть. Да и здесь, когда разбираем агрегаты, помощь иногда ваша будет требоваться.

Кирилл обернулся и посмотрел на Юру. Юра неуверенно кивнул.

– Но днем мы учимся…

– Я знаю, Юра говорил, да и не дурак я, – дядя Саша пожал плечами. – Работать по вечерам будете, иногда по ночам, когда судно сдавать надо и сроки поджимают. Зовут-то тебя как?

– Меня? Кирилл.

– Кирилл, значит, надо запомнить. И когда, работнички, думаете приступать?

– А когда надо? – оживился Юра.

– Завтра вечером приходите, пока освоитесь, пока что. Да, и еще, найдите себе одежду похуже, тряпок притащите, всё остальное есть. Чего молчите? Согласны?

– Согласны, – хором ответили Юра и Кирилл.

– И чтобы цыц, никому ни слова, а то такого получите у меня, уши откручу. Ни одна живая душа не должна знать. Тихо работаем, рот на замке.

Получив согласие и пригрозив, дядя Саша тут же потерял к ним всякий интерес и занялся своими делами. С пристани притащился рабочий в на редкость грязном комбинезоне и попросил закурить.

– Чего ты молчал всё время? Я, что ли, говорить должен за тебя? – вскипел Кирилл, когда они вышли из сарая и направились обратно. – Откуда ты этого мужика знаешь?

– Муж нашей воспиталки из детдома, мужик нормальный, только выпивает по выходным, а после праздников просохнуть не может и жену поколачивает.

– На тюленя похож он, мерзкий, – поморщился Кирилл.

– Зато не кинет, зелень вовремя заплатит. Думаешь, чего его жена в детдоме работает и не уходит? У нас зарплаты копеечные, а год назад задерживали, половина персонала поувольнялась. А она сидит, по ней не скажешь, что в деньгах нуждается, – когда Юре удавалось подобрать какой-нибудь веский аргумент, он поднимал указательный палец вверх и покачивал головой. – Загребает потихоньку, а ей стаж идет. Дочка у них модная, с плеером ходит. Конечно, в грязи копаться не хочется, но и мы мани можем заколотить в этой лавочке. Это серьезная работа, не по мелочи. И к кораблям ближе.

Заветной мечтой Юры было стать когда-нибудь капитаном корабля. Он щедро делился своими мечтами, как будет стоять на палубе, сколько гудков давать будет, как обойдет камни и будет подниматься по шлюзам на Беломорско-Балтийском канале, по которому однажды плавал, будучи совсем маленьким. Над Юрой потешались. Почти все в училище стремились побыстрее его окончить и податься кто в бизнес, кто охранником в банк, кто в челноки, о баснословных заработках которых ходили легенды. «Ближе к деньгам надо быть, а ты – капитаном! Да развалится к тому моменту флот, это же совок. Фирменная машина, при деньгах, в кафе ходить, а ты, Юрка, дураком останешься, лохом». Слушая всё это, Юра больше и больше уходил в себя. В детдоме общаться тоже было не с кем. Одни были заняты только разборками и непонятной дележкой денег на стороне, другие собирались компаниями, прогуливали школу и нюхали клей, выдавив его из тюбика в полиэтиленовые пакеты. В коридорах детдома частенько попахивало растворителем, но воспитатели делали вид, что ничего не замечают.

В Кирилле Юра увидел родственную душу, причем почти сразу, с первых недель пребывания в стенах училища. Кирилл не стремился отыскать деньги на импортные джинсы, не любил жвачку и пусть и получал в основном тройки и четверки, но учебой все-таки интересовался, вникал в нее. Как и Кирилл, Юра не гнушался едой из столовой, как это делали другие, более сытые речниковцы. Даже за девочками они ухаживали вместе – за подругами Яной и Таней, десятиклассницами из школы недалеко от Голиковки. С ними они познакомились в видеосалоне. Пока все они, гогоча, смотрели невнятную американскую комедию, пошел затяжной проливной дождь. У Кирилла с Юрой были зонты: и тот и другой экономили деньги и почти всегда ходили пешком. Таня сразу решила, что пойдет под зонтом с Кириллом. Яна и Юра долго мялись, Юра дико краснел и стал заикаться. Таня грезила театром и мечтала сниматься в кино. Идя с ней рядом под зонтом, Кирилл слышал, как Яна рассказывала о планах поступать на биолога или, на худой конец, стать ветеринаром. Юра в ответ отвечал что-то нечленораздельное и выглядел довольно глупо, хотя Яну это забавляло.

Между Таней и Яной было сходство такое же, как между Юрой с Кириллом. Они дружили, словно назло всем, разыгрывая из себя неприступных зазнаек, маменькиных дочек, а наряду с этим ходили и по дискотекам, и в видеосалон за рынком, менялись кассетами – словом, жили самой обыкновенной жизнью.

Ближе к весне Таня с Яной засели за подготовку к экзаменам, выпускным и вступительным, и выходили гулять всё реже. Как-то Кирилл набрался смелости и позвонил Тане по оставленному ею телефону. Трубку снял ее папа, который сообщил, что Таня очень занята, сидит за учебниками, и гулять ее отпустят только в воскресенье. У Юры с Яной складывалось всё примерно так же.

Таня пригласила Кирилла к себе домой на день рождения. Он упорно отказывался и согласился только тогда, когда поздно вечером его в пустой квартире разбудил телефонный звонок и на том конце провода отец Тани попросил Кирилла не выпендриваться и быть мужиком. Кирилл долго думал, что дарить, даже спрашивал у мамы, которая звонила ему почти каждое утро с телефона в цехе. Лена удивилась тому, что у Кирилла появилась девушка, долго охала, забыв про насущные дела. Ее голос заглушал шум оборудования. Из всего разговора Кирилл понял: лучший подарок – книга, и что, идя в гости, нужно чисто одеться и сидеть за столом ровно, выпрямив спину. «Да-да», – ответил Кирилл и прилег еще немного поспать.

Отправившись после занятий в знакомый с детства книжный магазин, куда он часто приходил с мамой, Кирилл застал закрытую дверь и доски на окнах, скрывавшие разбитые, торчавшие огромными осколками стекла. В другом книжном магазине, кроме учебников и дешевого бульварного чтива, напечатанного на плохой бумаге, не было ничего. Когда Кирилл спросил что-нибудь про театр или балет, продавщица посмотрела на него подозрительным взглядом и тут же проверила, закрыт ли ящик кассового аппарата. «За рэкет меня принимает, неужели я и вправду похож?» – спросил сам у себя Кирилл. Его вопрос к самому себе, должно быть, читался на его лице: пожилая женщина, листавшая детективы, вздохнув, сказала: «Да кому это теперь всё нужно-то! Это за углом можно спросить, там, где самовары скупают».

Под вывеской «Куплю-продам золото, серебро, СКВ, самовары» скрывалось помещение бывшей дворницкой, доверху набитой всяким хламом. В проходах между добром сновал молодой человек в кожаной куртке и с довольно характерной наружностью: «Надо чего?»

– Может, есть книги, театр, балет, – замялся Кирилл, – в подарок надо.

– Че, ненормальный? Нет, балет тебе в натуре? – заржал бугай. – Балет-минет!

– Но…

– Да ладно, здесь посмотри, с квартиры какого-то блатного деда сегодня притаскивали, если не выбросили еще.

Выбор был невелик, да и не понесешь же в подарок старую растрепанную книгу. Она выглядеть должна хотя бы прилично. К книгам Кирилл был приучен с детства: читать аккуратно, корешок не перегибать, смотреть картинки и при этом не дергать за страницы. Правда, вся библиотека Лены сгорела в пожаре, и восстановить ее она даже не пыталась – это было никому не нужно. Но в их деревенском доме на видном месте всегда лежал с десяток книг. Читали их днем: портить зрение при свете свечи Лена не позволяла.

Увидев старую книгу про театр, вполне подходившую для подарка, Кирилл спросил: «Почем?» Парень назвал сумму, равную цене пачки «Мальборо». Кирилл отсчитал деньги и вышел. Отчего-то ему стало очень страшно, будто бы побывал он не в грязной комиссионке, а в месте, где творится что-то мерзкое и противозаконное, которое может коснуться и его. Он успокоился, лишь когда вышел на широкий проспект и, на ходу заворачивая книгу в пакет, отправился в сторону дома.