Ладно, начало разговора было еще милое. Роза своим певучим голосом поинтересовалась, а не влюбился ли я? Надо же! Похоже, только я один не обладаю экстрасенсорными способностями. Как она это вычислила?

Почему ты так решила, спросил я. А она объяснила, что просто я давно им не звонил, вот и всё. И она рассудила, что у меня появилась не просто девушка или жена, а любимая женщина. Даже далекая и невидимая Роза чует мою грусть…

Ах, Полина, Полинушка моя… не моя… ничья… своя… Что ж меня так тянет к тебе? Бесишь меня уже. Бесишь меня, сука! Своими недотрогами, своими незвонилками, своими невстречалками. Засунь себе свои философствования, куда я тебе совал, а я их пропихну поглубже и прибью к донышку.

Вот я и позвонил в «Романтиз». Мне была нужна любовь. Дайте одну. С крыльями нет? Эх, жалко. Что ж, давайте без крыльев. И заверните покрасивее.

После моих тупых отшучиваний по поводу влюбленности Роза предложила мне, как очень важному клиенту, эксклюзивную услугу. Оказывается, среди их и без того эксклюзивных предложений есть еще более эксклюзивное. Она спросила, не желаю ли я девственницу.

С верхних этажей они там, что ли, все свалились? От них я такого подхода к работе не ожидал. Видимо, существует серьезный спрос, раз родилось подобное предложение. Вообще, это сомнительное удовольствие. Никакой радости.

Зашитая, спросил я со стебом. Нет, природная, опровергла Роза.

Да что там «Романтиз» – не микроволновку изобрели. Я и раньше знал о такой особой нише рынка сексуальных услуг. В интернете полно объявлений о продаже девственности – от самих девочек. Хотя я слышал, бывает, что рекламу распространяют и их матери. Иху мать! Стоит недорого – от 300 баксов. Верхний предел ограничен лишь девичьими фантазиями, можно и лям просить, был бы покупатель. Какую цену загибают за целку в «Романтизе», я не интересовался.

Я просто заказал Сонечку. Старую добрую… вернее, молодую и корыстную, не вчера дефлорированную Сонечку.

А может быть, вы желаете сестер-близняшек? Роза продолжала меня удивлять. Наверное, они там полагали, что теряют хорошего клиента. Уверена, вы это оцените, заметила она.

Нет, я уже куражил позавчера с девятью близняшками, а важность степени родства между телками в групповухе стремится к нулю.

Просто! Пришлите! Сонечку! В единственном экземпляре! Девственность не восстанавливать!

* * *

Дверь не успела открыться полностью, как в нее влетела Сонечка и запрыгнула на меня. Она обняла мою шею руками, обвила ногами бедра и принялась меня рьяно целовать, будто дождалась парня из армии.

А я запустил пальцы в ее глянцевые русые волосы.

Ее тонкое тело приятно устроилось на моем, и мне показалось, что первые капли анестетиков побежали по невидимым трубочкам капельниц в мою кровеносную систему.

Это потому, что я представил, будто обнимаю Полину. Хотя это было странно, ведь Сонечка внешне не похожа на нее. У Сонечки нет пышной груди – но есть великолепно очерченные стальные сисечки, которые мне безумно нравятся. У нее нет толстых, сочных, постоянно притягивающий взгляд губ Полины – но есть аппетитные губки, сегодня выкрашенные довольно интересно: будто кисточкой и сразу всеми акварельными красками, неуклюже растекшимися в неровную волнистую радугу, модница. А еще у нее нет в голове мыслей о вселенской матрице – вот это, пожалуй, ее огромный плюс. И скоро я влезу в эту голову настолько глубоко, насколько мне позволяет моя анатомия.

Она разбрасывалась словами о том, как сильно по мне соскучилась, и хлопотно обцеловывала мое лицо.

Наконец она сползла, и мы, романтично держась за руки, зашагали в спальню.

Войдя, Соня весело запрыгнула на кровать и принялась раздеваться, стоя на ней.

Она болтала без умолку, с нежностью, с радостью. Сначала мне было даже приятно ее слушать. Она упрекала меня, что я негодяй, бросил ее. Что сначала я звал ее в гости три раза в неделю, потом два, потом один, а теперь совсем обнаглел – уже две недели не дарю ей радость секса. Да, да, именно я – ей, а не наоборот, как указано в негласном договоре с «Романтизом».

Соня жаловалась, что честно соблюдает все условия и уже устала дрочить, посматривая порнушку, и что она готова спать со мной иногда бесплатно, втайне от агентства, конечно.

Приятно. Она добрая девочка. И часто ты развлекаешься одна? Каждый день! Узоры на пальцах почти стерлись!

Сонечка изящно снимала с себя лифчик и трусики и скороговоркой рассказывала про Амалию, для рекламы магазина белья которой она с недавнего времени снимается. Представляешь, что эта дура придумала?! Я узнала – чуть не рухнула. Позавчера замутила в салоне акцию – голым клиентам белье бесплатно, прикинь! Вот ты ржешь, а там охренеть не встать че было. Телки голые – прикинь, голые, совсем! – ломились в магазин, будто там золото дают. А Амалька, конечно, самое дешевое всё выставила, дорогое убрала. И эти телки растащили всё. Просто всё до последних трусов. Но она такая довольная осталась, хоть и ни копейки не заработала. Сказала, зато реклама какая. Она ведь журналистов, блогеров вызвала на этот цирк позырить. Вот ненормальная.

Прислушалась, сука, к советам специалиста. Похвально.

Раздевшись, я расслабленно уселся на кровать, вытянув вперед ноги. Соня забралась на них и, поглаживая мои бедра – прелюдия такая, – продолжала искать во мне червоточину, из-за которой я стал к ней так невнимателен и холоден.

Ну что ты, Эдюлька, подвывала она, из-за чего ты расстроился? Я не расстроился. А почему же ты про меня забыл? Я не забыл. Может, ты надулся, потому что я не отрезала себе волосы для тебя? Нет. Ну, я же видела, что ты обиделся, и сейчас вижу. Вон как скривился, хе. Я не обиделся. Я больше не буду жадиной, Эдюлька, где твои ножницы? Там же, в комоде?

Соня лихо вскочила с моих ног, спрыгнула с кровати, выдернула из ящика ножницы и звонко защелкала ими в воздухе, ослепляя меня своей непринужденной улыбкой.

Я тоже улыбался и просто молча смотрел – и это значило, что я ее не останавливаю.

Мне нравилась Сонечка. Она всегда была в несмываемом образе весны. И она невероятно сексапильная.

Я наблюдал, как она, поигрывая ножницами, кривлялась передо мной голышом, и уже предвкушал, как буду трахать саму Весну. Буду как огромный голодный тигр набрасываться на молодую косулю, растерзывая ее вкусную тушку под ее же стоны, похожие на мольбы о помощи, и удивляться, почему она всё никак не сдыхает под моим бешеным напором на протяжении получаса.

А хочешь, я в следующий раз оденусь каким-нибудь персонажем, как тогда? Хочу. Я надену костюм подружки того клоуна-злодея и макияж такой сделаю, побуду девчонкой-хулиганкой, хочешь? Хочу.

А хочешь, я сделаю бодиарт? Хочу. Там художница одна есть, так классно на теле рисует, линии такие разноцветные, или картинки, или нарисует меня как леопардицу, буду такая – ррррр, хочешь? Хочу.

А хочешь, я буду… Хочу.

Чик!

И тонкий хвостик отделился от ее светлой головушки.

Она осторожно подбиралась ко мне на четвереньках, передвигая худыми конечностями. И наползала на мое настроенное на жаркую расправу с ней тело.

Видишь, я не жадина. Я больше не буду так, Эдюлька. Ты простишь меня? Простишь? Я снова хочу быть твоей хорошей девочкой. Чтобы ты меня обнимал, гладил и любил. И не пропадал так надолго. Ты ведь больше не обижаешься, а? Ну сладенький мой. Не молчи. Скажи что-нибудь.

– Заткнись.

27

Я так и не понял, что хотел от меня Алик.

Он пьяным голосом выл в трубку что-то невнятное и бессвязное. Наверное, он нажрался от нечего делать и теперь ему стало скучно. По крайней мере, какие-то его слова были о том, что ему хочется со мной поговорить о душе, о жизни, о смерти, о Вселенной, о профессоре. Вот о ком – о ком, а об этом столетнем хрене, испортившем такую прекрасную девушку, да так, что она не хочет меня любить… сука!.. нет, о нем я сейчас говорить не хочу.

Но Алик продолжал докапываться. Похоже, он перебрал с алкоголем, раз стал таким надоедливым нытиком. Я объяснил ему, что приехать и вступить с ним в пьяную полемику по какому-нибудь высосанному из большого пальца ноги философскому вопросу я не могу, мне некогда, потому что у меня сейчас состоится важная встреча. И это была правда. Поэтому: давай, пока.

Алик начал снова что-то жалостно мямлить, но я уже повесил трубку.

Я подошел к зеленым воротам и надавил на кнопку звонка. Через несколько секунд услышал приближающиеся шаги во дворе.

– Сейчас, подожди, там кто-то пришел, – доносился до меня из-за ворот хриплый голос Вали.

Тут же щелкнул замок, и дверь открылась.

Валя, стоя с мобильником у уха, увидел наконец гостя – меня. Его лицо, покрытое двухдневной серой щетиной, стало как будто капельку живее.

Как правило, он был скуп на эмоции.

– А, это Эдик пришел, – пояснил он в трубку. И тут же пробурчал мне: – Почему не позвонил, не предупредил? Она скоро вернется, ты дождешься? – И снова в телефон: – Хорошо, хорошо… Да, я всё ему передам. Давай, давай, пока.

Он убрал мобильник.

– А это что за машина? – с подозрением проворчал Валя. – А твоя где?

– Продал. А эта – фирмы моей, на ней теперь катаюсь.

– Простая какая-то для тебя. А что за девушка за рулем?

– Водитель мой.

– Ты теперь с водителем ездишь? А сам что? Выпиваешь, наверное, много?

– Да нет, устаю просто, только вчера ее нанял, – оправдывался я.

Наконец его допрос закончился, он пропустил меня во двор и запер железную дверь.

– Ты чего такой грязный? – бросил я, глядя на его пыльную одежду.

Валя опустил голову, словно перепроверял мои наблюдения, и, убедившись, что его неопрятный вид – железный факт, затянул:

– Да я… Это моя рабочая… Знаешь, вот беседку же здесь делаю, – он указал на небольшую деревянную постройку в глубине двора. И двинулся к ней, приглашая меня посмотреть.

Валя всегда любил труд. Я многому у него научился.

Мы подошли к красиво возведенному заборчику метровой высоты, вкруговую ограждающему деревянные кресла и столик. Рядом, на земле, лежала уже собранная для беседки крыша.

– Это я пока так, заранее, для вида стулья сюда поставил, чтобы представлять, как всё это будет. Осталось только вот… – он махнул рукой в сторону крыши.

В этот момент я разглядел на его руке часы. Это были не те часы, которые я ожидал увидеть на его запястье. Это были его старые, «Слава» или «Ракета», не помню, а не те Longines, которые он получил недавно в подарок. Я почему-то не смог оставить это без внимания – и тут же выпалил:

– А что с новыми часами, – тыкнул указательным пальцем в сторону его кисти, обозначая, что я его спалил, – не ходят?

Валя машинально глянул на свои часы.

– Да, – стыдливо протянул он, – они просто неудобные немножко… И я же работаю тут постоянно… чтобы не поцарапать там, знаешь… На выход только, может, куда-нибудь… У тебя-то как дела, расскажи, – перевел он тему.

Я взмахнул руками:

– Всё хорошо.

– Точно? – недоверчиво пыхнул он. – Ни в какие неприятности не влез?

– Нет. С чего ты взял?

– Ну, машину неспроста ж продал, значит, деньги срочно понадобились, да?

– Нет, – успокаивал я, – машину продал, потому что бампер погнули, не хотел ремонтировать.

Не про все же повреждения ему рассказывать.

Мы с Валей пытались быть друзьями, но из этого ничего не получалось.

– Так а как ты крышу ставить собираешься? – Теперь я перевел тему на его быт, чтобы он не буравил дальше мои дела. – Она же тяжелая.

– Да, здесь один я не смогу. Вдвоем можно.

– Давай я вызову ребят, – я тут же рванулся рукой в карман за телефоном. – Щас приедут поставят быстро.

– Да не, не, не нужно! – остановил он меня. – Не надо никого сюда звать. Я сам как-нибудь… веревку подвяжу, потяну… Тарасова вон через забор крикну, придет поможет.

Я всё еще держал мобильник в руке, готовый отвлечь Дину от ее ногтей, чтоб вызвала сюда бригаду плотников, грузчиков и уборщиков, лишь бы не испытывать все-таки прокравшееся в меня чувство вины после его слов «вдвоем можно».

«Мне просто некогда, дел много», хотел сказать я, но не сказал. Не смог.

– Не нужно, не нужно, – настойчиво убеждал меня Валя, подтверждая слова гневной мимикой.

Я нехотя оставил эту идею.

Валя – настоящий мужчина. В этом я всегда хотел быть похожим на него.

– Смотри, испачкался уже, – заметил он, указав на мой локоть. – Пойди в дом и отряхни с водой.

Глянув на рукав, я увидел пыльное пятно и молча пошел к дому.

Пока я оттирал в ванной одежду, случайно задел на раковине какой-то флакончик. Он упал на пол и закатился под ванну. Скрежет перекатывания завершился легким глухим ударом.

Я нагнулся поднять. Флакон лежал возле какой-то картонной коробки, видимо, спрятанной в этом мало напоминающим тайник месте. Любопытство заставило меня засунуть руку поглубже и вытянуть коробку на свет.

Я открыл ее.

Там были сложены деньги. Несколько пачек, связанных бумажными банковскими лентами. На лентах были напечатаны даты их скрепления: «май», «апрель», «март», «февраль», «январь», «декабрь» прошлого года… всего шестнадцать пачек. По сто тысяч рублей.

Я узнал эти деньги.

На меня накатила злость.

Я сложил всё аккуратно, как было, и вернул коробку на место. Мне захотелось уйти. Мне нужно было это переварить.

Я выскочил во двор.

– Всё, Валя, мне срочно пора бежать, – прогудел я и, не подходя к нему, чтобы не прощаться ближе, двинулся в сторону ворот.

– Уходишь уже? Подожди, я провожу! – успел услышать я хриплый голос и остановился.

Он подошел. Его лицо было серьезным.

– Послушай, ты ведь уже не подросток, мне уже скоро шестьдесят, чего ты всё со своим «Валя, Валя»? – он поморщился. – Нормально трудно, что ли?

– Ну хочешь по отчеству буду – Григоричем? – нервно усмехнулся я и открыл дверь.

– Ой, да ладно тебе, – скривился он, – как маленький, честное слово.

Лада сидела в машине. Увидев меня, она тут же запустила мотор и зажгла фары.

– Ладно, пока, увидимся, – удирал я.

– Давай, удачи, – проводил он, махнув рукой на прощание.

Я сел в машину, буркнул: «Поехали», и мы выкатили на дорогу.

Я был в неожиданном смятении, оттого что всё не так, как я себе представлял. Что моему плану здесь не следуют. Мои наставления здесь никому не нужны. Мой голос здесь не считается. Потому что он слышится не грозным суровым ревом, а тонким детским лепетом.

– Куда ехать? – спросила Лада, неспешно катя нас по улице.

Я ничего не ответил. Даже не посмотрел в ее сторону. Хотя я и нанял ее водителем, только чтобы любоваться ею, как Диной, но сейчас я был далек от мыслей об удовольствии, тем более эстетическом.

Почему они так? Почему не… А, и так всё понятно. И обижаться тут вообще не к месту.

Лада послушно держала руль ровно, никуда не сворачивая. Ждала, пока я что-нибудь не озвучу. Потом тебя похвалю. А сейчас мне хотелось успокоения. Хотелось избавиться от возникшей подавленности.

– Разворачивайся, – бросил я. – Поехали обратно.

Я еще не убедил себя до конца, что поступаю правильно, но чувствовал это. Что надо вести себя иначе – не так, как я хочу и как мне удобно, и слезть с возведенного мной же пьедестала самомнения. Потому что так – фальшиво.

– Приезжай часа через два, – отпустил я Ладу.

Подошел к воротам и снова позвонил в звонок.

Когда Валя открыл дверь, я, преодолевая ком стыда и стеснения в горле, как можно увереннее произнес:

– Пап, давай вместе поставим крышу.

Его лицо, покрытое двухдневной серой щетиной, стало как будто капельку добрее.

– Ну давай, надо бы тогда тебе какие-нибудь старые вещи дать, чтобы свои не пачкал.

И мне стало не 30, а 5: минус 25 лет от проявления родительской заботы.

– Подожди, щас в гараже посмотрю.

Он говорил так, будто только что ничего особенного не произошло, будто это нормально. И, наверное, он прав: это – нормально.

Он до сих пор ездит на своей «тойоте королла» и не хочет пересаживаться ни на что другое, что бы я ему ни предлагал. Даже часы, которые я ему подарил, ему оказались не к руке. Хотя я теперь понял, что когда покупал и дарил их, думал о себе, о том, какой я хороший и внимательный сын, а не об отце и его предпочтениях и о том, что он не отличает марки швейцарских часов от названий телефонов. А деньги, которые я им с мамой присылаю каждый месяц, они не тратят потому, что для их образа жизни, к которому они привыкли и который для них комфортен, это много. И тратить их они не могут так легко, как я, потому что отношение к деньгам у них иное. Они им никогда так легко не доставались.

Если бы я спросил у него, что такое счастье, то отец ответил бы, что счастье – это здоровые дети, живые родители, любимая женщина рядом, друзья и любимое дело. Я знал, что он так сказал бы. Он так говорил и когда мне было 15, и 10, и 5…

* * *

Мне 5. Мы переезжаем в другой город. В котором больше улиц, больше домов, больше магазинов.

Почти на все сбережения, вырученные в основном от продажи дома, родители покупают двухкомнатную квартиру на краю города – в котором больше людей, больше машин, больше денег.

Мама, раньше работавшая медсестрой, устраивается продавцом в магазин детских товаров. В котором почему-то продавалось всё подряд: от косметики до видеомагнитофонов. Отец не меняет своего ремесла – и находит место в небольшой портняжной мастерской. Он уходит на работу в 6 утра, когда я еще сплю, и возвращается в 11 вечера, когда я уже сплю.

Мне 10. Портняжная мастерская закрылась. Отец уходит в мелкую коммерцию. Он торгует на рынке сигаретами. Покупает коробки по 50 блоков, а продает блоки по 10 пачек. Стоит на открытом воздухе там в любую погоду, каждый день, кроме понедельника – это выходной, с 7 утра до 15.

В какой-то день отец возвращается поздно. Весь в крови. Я обрывками слышу их с мамой разговоры. Его побили конкуренты. Мать говорит, что лучше уйти из этого непонятного им бизнеса. Но отец остается. От безысходности. Больше он не появляется с ранами. Или я этого больше не вижу.

Мне 15. Уже год мы живем в пятикомнатном доме со своим садом, в пригороде. Мама не работает. Отец всё так же торгует на рынке сигаретами. Уже несколько месяцев его постоянный компаньон не возвращает большую сумму, которую взял у отца якобы для ведения совместного бизнеса. И уже совершенно ясно, что возвращать не собирается. Почти каждый день в семье ведутся об этом разговоры. О том, что придется начинать чуть ли не с нуля. Что через два года я окончу школу и потребуются деньги для оплаты университета, а за такой период нет никакой возможности накопить нужную для этого сумму.

Я говорю, что не пойду учиться в универ, а пойду работать – так же, как и отец, на рынок. Или займусь торговлей мобильными телефонами, сейчас это перспективно.

Но отец отвергает мои попытки помогать ему в обеспечении семьи. Он говорит, что не хочет, чтобы я был таким же работягой, как он, без высшего образования, что желает, чтобы я работал в кабинете с бумагами, а не руками и инструментами, что он обязательно что-нибудь придумает и найдет деньги для оплаты обучения.

Мне 20. Я учусь на факультете строительства, транспорта и машиностроения. На юридический или экономический не хватило денег.

Лишь поступив в университет, я стал замечать, что есть очень богатые семьи, дети из которых приезжают на занятия на крутых тачках, и очень бедные, дети из которых ходят всю зиму в одном свитере. В школе это было не так заметно.

Мне нравится проводить время в ночных клубах, где полно молодежи, но это происходит нечасто. Я беру флаеры для бесплатного входа в клубы – их раздают школьники и студенты на улицах, потому что тратиться еще и на вход непозволительно. В один замечательный день с таким флаером я езжу по городу – ищу какую-нибудь маленькую типографию. И нахожу. Ее владелец, печатающий в основном этикетки для консервов для двух-трех местных производителей, говорит, что сможет напечатать мне флаеры такого же качества за цену намного ниже, чем в любой другой типографии города. С этим коммерческим предложением я объезжаю все ночные клубы и рестораны города, соглашается только один. Через месяц еще один. Через месяц еще три… Я поставляю в развлекательные заведения города печатную продукцию и вскоре скапливаю половину суммы, необходимой для покупки подержанного отечественного автомобиля, вторую половину дает отец – и у меня появляется первая собственная машина.

Мы с другом находим пустующее старое здание и решаем устроить в нем стихийный ночной клуб: для простых молодых людей, не для мажоров. Арендуем его на три дня, организовываем уборку и приглашаем всех кого знаем… и диджея с оборудованием. Мероприятие проходит слишком круто. Прибыль ощутимая. Мы становимся местными звездами. Мне нравится это состояние. И я хочу еще. И хочу больше денег.

Типографию, с которой я сотрудничаю, выкупает крупная рекламная фирма, и больше я не могу делать там дешевые заказы.

Через три месяца, когда мы расходимся с другом – потому что вести бизнес с другом нельзя, – я прихожу к отцу и прошу у него деньги в долг для организации ночного клуба. Конечно, он мне отказывает. Я говорю, что мне не нужен университет, что я не хочу тратить время на учебу, а потом искать деньги на взятку, чтобы устроиться на работу, на которой я буду впахивать по 10 часов и получать копейки. Мы с ним сильно ругаемся. Я ухожу из универа и из дома. Переезжаю на съемную квартиру.

Даю взятку, чтобы не служить в армии. Даю взятку, чтобы мне выдали диплом о высшем образовании.

Местные обнальщики предлагают мне снимать деньги в банках по чекам и получать за это процент. Я соглашаюсь. Но делаю это не сам, а через знакомого алкаша: 20% гонорара его, остальное мое. Через время, поняв, что всё безопасно, я справляюсь самостоятельно.

Вскоре я запускаю постоянный ночной клуб. Впоследствии арендуемое под него помещение будет мной выкуплено.

Я знакомлюсь с банковскими работниками, участвующими в махинациях по обналичиванию денег, закрепляю с ними отношения, приглашая и спаивая в своем заведении, и придумываю собственный план. Потом будут еще много схем.

Я открываю еще один клуб. А позднее – ресторан «Бомонд».

Мне 25. Мы с отцом не находимся в ссоре, поскольку спустя несколько лет эмоции остыли, да и к тому же он знает о моих успехах. Но мы почти не видимся и не разговариваем без необходимости.

Мне 30. У меня есть всё. Даже депрессия.