Опасная фамилия

9

Стива перебрался со всем семейством из Москвы в Петербург лет десять назад. И ни разу не пожалел об этом. Столица всегда освежала его после московской затхлости, здесь в нем просыпались энергия и жажда деятельности. Москва, несмотря на свои cafes chantants и омнибусы, была все-таки стоячее болото, а Петербург физически приятно действовал на Степана Аркадьевича. Он молодил его. В Москве он поглядывал иногда на седину, засыпал после обеда, потягивался, шагом, тяжело дыша, входил на лестницу, скучал с молодыми женщинами, не танцевал на балах. В Петербурге же он всегда чувствовал десять лет с костей. Светское общество приняло его благосклонно, перед ним открылись двери всех лучших домов.

Но важнее всего, что Стива получил место в Министерстве путей сообщения. Должность его была достаточно высока, чтобы не быть обременительной. Кроме солидного жалованья, она приносила такой легкий и значительный доход, что Стива мог наконец ни в чем себе не отказывать, щедрой пригоршней черпая удовольствия столицы.

Сойдя с поезда на Царскосельском вокзале, он подумал, что неплохо было бы прогуляться до службы. Погода стояла чудесная, он чувствовал себя молодым и полным сил, мир казался таким ярким и солнечным, что для скуки в нем не осталось места, а вот для развлечений и счастья – сколько угодно. Он не заметил, как ноги сами повели его по набережной реки Фонтанки не в правую сторону, где возвышалось здание министерства, а налево, к Вознесенскому. На проспекте, в одном из доходных домов, Стива содержал квартирку, в которой поселил юную балерину, очаровательную, свежую, отзывчивую и аппетитную, как московский калач. Балерина была столь благодарна за опеку своему благодетелю, что он имел право навещать ее в любой час. Даже не захватив вина и конфет.

Стива перешел мост и тайком улыбнулся. Он уже воображал маленькие шалости, до которых с годами стал большой любитель. Что же до службы, то Стива резонно предположил, что его зять и помощник, Миша Вертенев, все сделает, везде успеет, а ему останется после обеда подписать только бумаги. В самом деле, раньше обеда, а вернее, уж после него, и появляться незачем. И так все устроится. Что удивительно, относясь к службе как к досадной помехе жизни, полной развлечений, Стива умудрялся быть у высшего начальства на лучшем счету. К тому же со всеми начальниками пребывал на дружеской ноге и чуть ли не на «ты». Так что мог себе позволить приходить, когда ему вздумается.

Он уже видел дом, который манил куда больше, чем строительство железных дорог. Стива прибавил шаг. Он посматривал по сторонам, отмечая симпатичных барышень и прилично одетых господ, чтобы не пропустить какую-нибудь новую моду. Остановившись у перекрестка, чтобы перейти проспект, Стива оглянулся, сам не зная для чего, как это бывает порой на шумной улице. Что-то случилось с его зрением. Ему показалось, что ясный день почернел, звуки стихли и он оказался под стеклянным куполом, отделившим его от прочего мира. Увиденное было столь невероятно и невозможно, при том совершенно реально, что его пробрал озноб. Сердце бешено заколотилось, и в глазах у него потемнело.

Стива схватился за горло, боясь, что ему не хватает воздуха. Наваждение длилось только миг. Окружающий мир обрел привычные очертания. Только Стива не мог понять: действительно видел то, что так напугало его, или это подсознание выкинуло с ним фокус, и все ему только пригрезилось. Он старался разглядеть в толпе то лицо, но оно исчезло. Мелькали лица прохожих, ехали пролетки. И не было никакого повода верить своим глазам. Но Стива был уверен, что видел натуральный призрак средь бела дня.

Происшедшее столь сильно подействовало на него, что он забыл, куда шел, и повернул в другую сторону. Все еще находясь под воздействием страха, ощущая, как колотится сердце, Стива пытался договориться с собой, найдя хоть какое-то объяснение. Вот только все доводы, разумные и верные, бледнели, как только память возвращала ему увиденное. Нет, положительно это был призрак.

Вместо того чтобы успокоиться, Стива убедил себя в этом настолько, что не мог и подумать о возвращении на службу. Ему требовалось оказаться в каком-нибудь шумном, людном месте, где подают ранние, но обильные обеды. Сейчас ему особенно захотелось супа Мари-Луз с крошечными пирожками, что сами таяли во рту, каких в Петербурге отродясь не делали. Не было здесь московского заведения Дюссо, и этим столица сильно проигрывала Первопрестольной, по мнению Стивы. Но сейчас он готов был и на толстобокие финские пирожки с наваристым бульоном. Лишь бы забыть этот озноб.

10

Дожидаясь у парадных дверей, Каренин перебирал в голове множество вариантов: с чего начать и как получше объяснить то, что предстояло ему предъявить. Он слышал, что полиция бывает крайне подозрительна в подобных ситуациях. Начинать с оправданий, заранее доказывать свою невинность – только возбуждать еще худшие подозрения. Не зная человека, с которым ему предстояло войти в непростые отношения, Серж помнил цепкий взгляд, что поймал на вокзале. Такой характер нельзя настраивать против себя, но и нельзя показывать ему свою слабость. Они ведь едва знакомы. Чудо, что он вообще согласился приехать. Так и не найдя нужного подхода, Серж подумал, что будет ориентироваться по обстановке.

Ванзаров приехал на обычном извозчике, дал мелочь и спрыгнул легким, тигриным скоком. Он был все так же элегантен, от заколки для галстука до ботинок.

– В чем причина такого нетерпения, господин Каренин? – спросил он, приветственно приподняв шляпу.

Вопрос Сержу показался трудным. Начало явно не задалось.

– Прислуги в доме нет, все на даче в Петергофе с моим сыном, только что швейцар остался, – начал он и понял, что слишком торопится, слишком много говорит ненужного, а Ванзаров смотрит на него без всякого выражения, словно ждет, когда он выдохнется или сделает глупость. Неприятное и тревожное чувство.

– Благодарю, что не заставили рвать звонок, – только и ответил Ванзаров.

– Вот сегодня на вокзал приехал, прямо с дачи жену встречать, только вот с вокзала приехали…

Серж болтал еще что-то, и от этого ему становилось нестерпимо стыдно. Он видел, что ведет себя как нашкодивший гимназист, который перед учителем выгораживает проступок, сбиваясь на глупые объяснения. Такой растерянности он давненько не испытывал.

– Я уже понял, что вас не было дома, – сказал Ванзаров. – Так значит, говорите, прямиком с дачи на вокзал?

– Именно так, – согласился Серж. – Но только, видите ли, в чем дело…

– На вокзал вас жена телеграммой вызвала.

– Телеграммой, да… Но откуда вы знаете?

– Подслушал на перроне, – сказал Ванзаров, улыбнувшись чистой и невинной улыбкой. – Надеюсь, не в обиде?

– Нет, нисколько… Видите ли, я прежде должен кое-что пояснить…

– Может быть, пройдем в дом, и вы покажете мне, что случилось?

Серж заторопился, резко отворил дверь и сам же в нее вошел первым. С каждым шагом, приближавшим его к тому месту, он все менее владел собой. Как ни пытался держать себя в руках, выходило плохо. Ему все казалось, что Ванзаров его уже в чем-то подозревает и, чего доброго, – обвиняет. Ванзаров же шел по мраморной лестнице, заложив одну руку в карман брюк, вертя головой и, кажется, с интересом изучая дубовый потолок и массивные подсвечники по стенам.

Каренин почувствовал, как ладонь его вспотела, когда он взялся за дверную ручку кабинета, быстро дернул на себя, пропуская гостя, и постарался незаметно отереть о брючину.

Ванзаров встал посреди кабинета, разглядывая стену.

– Это и есть ваше чрезвычайное обстоятельство? – указал он на широкое пятно, вылезшее на обоях.

Серж поначалу не понял, о чем его спрашивают, но, увидев, что пропало, не сдержался и застонал.

– Еще и это! Да что же такое!

– Ценная картина? Рубенс? Рембрандт? Айвазовский?

– Простите, столько всего сразу… Немыслимо… Картина? Нет, картина ценная для меня. Это портрет моей матери в молодости. Писана в начале семидесятых годов тогда известным художником, а ныне почти забытым. Не в этом дело…

– Ваша матушка умерла примерно лет двадцать назад.

– Ох, полиция, уже успели о моей семье справки навести! – Отчего-то Сержу стало и противно, и мерзко, что посторонний человек взял и влез в то, что составляло и его боль, и его тайну.

Ванзаров повернулся, имея вид чрезвычайно серьезный.

– Уверяю вас, господин Каренин, что у меня не было ни времени, ни желания совать нос в ваши дела.

Сержу показалось, что прочли его мысли, словно раздели донага.

– Как это возможно? – только спросил он.

– Только наблюдения и выводы. Портрет написан лет двадцать пять назад. Вам около тридцати. Кольцо, которое вы, а не она подарили вашей жене, было подарено лет восемь-десять назад, когда вы вступили в брак. Значит, вашей матушки к тому времени уже не было в живых как минимум лет десять. Чтобы юноша сделал девушке такой подарок, он должен был вырасти без матери, но помнить ее, – то есть вы потеряли мать в возрасте семи-восьми лет. Получаем, что умерла она примерно двадцать лет назад.

– Извините, – сказал Серж, убедившись, что болтали о новом таланте сыска не напрасно. Господин этот как в воду глядит.

– Думаю, что смогу ее найти, – сказал Ванзаров. – Во всяком случае, раму от нее.

– Для меня это не так важно…

– Ну, отчего же, раз приехал. Вон, уголок торчит. Позвольте извлечь… – Не дождавшись разрешения, Ванзаров подошел к канапе, на котором хозяин кабинета частенько полеживал с сигарой, и вынул из-за спинки золоченую раму. – Что и следовало ожидать…

Посередине пустой рамы свисала веревка, на которой картина когда-то держалась на стене. От самого полотна остались пустое место и неровные обрывки. Ванзаров рассматривал их, чуть прищурившись, отчего кончики усов его настороженно приподнялись.

– Прошу вас, это не имеет значения, – попытался отвлечь его Серж.

– У вас украли более ценную картину?

Серж приоткрыл дверь в спальню и щелкнул электрическим выключателем.

– Загляните сюда…

Ванзаров повел носом не хуже гончей, бережно вернул раму туда, где она стояла, и зашел в проем. Пробыл он в спальне немного дольше, чем рассчитывал Серж. Когда же вернулся, затворив за собой дверь, по лицу его невозможно было понять, о чем он думает.

– Лучше бы у вас украли все картины, – только сказал он.

– Что мне делать? – от бессилия спросил Серж.

– Где ваша жена?

– Она еще не знает, я попросил ее не выходить из будуара. Из него можно попасть в спальню. Дверь ее закрыл на ключ… Это чудовищно, я просто не знаю…

– Возможно, – оборвал его Ванзаров. – Что там трогали?

– Даже близко не подходил. Только по стенке до той двери добежал…

– Как сюртук с тела оказался у вас на рабочем столе?

Серж машинально оглянулся. Действительно, забыл, что бросил сюртук на стол.

– Я ничего не трогал, – повторил он. – Когда вошел сюда, сюртук висел на спинке кресла. Я его снял, не понимая, откуда он взялся, и с ним вошел в спальню. Потом вернулся и, кажется, бросил на стол. Уже не помня себя.

– Однако вы хорошо и четко все помните. Даже то, что «не помнили себя».

– О чем вы? – насторожился Серж.

Ванзаров дружелюбно улыбнулся, что в подобной ситуации выглядело не столько странно, сколько раздражающе тревожно.

– Кто та девушка, что лежит рядом с вашим супружеским ложем?

– Я понятия не имею! – сказал Каренин, приложив руку к сердцу.

– Не знакомы?

– Никаким образом!

– Никогда ее не видели?

– Повторяю, господин Ванзаров, я малейшего понятия не имею, кто…

– Это я уже слышал. Пожилого господина не менее шестидесяти лет, что привалился к ней ничком, опознать можете?

Серж опустился в кресло. Если бы сейчас пол провалился, или потолок упал, или случилось что-нибудь, что усугубило нелепость его положения…

– Разве сами не видите? – тихо сказал он. – Вы же выводы на лету делаете.

– Вижу, но хочу от вас подтверждение иметь, – ответил Ванзаров.

– Это мой отец, как вы уже догадались. Каренин Алексей Александрович, член Государственного совета в отставке. Награжден за службу государю орденами, Александра Невского получил незадолго до отставки. От дел отошел давно. Живет… жил напряженной интеллектуальной и духовной жизнью. И вот такой конец…

– Господин Каренин проживал с вами?

– Хотите спросить: это его дом? Да, вы правы. После нашей свадьбы с Надеждой Васильевной он оставил его нам, сам же снимал квартиру поблизости, тут через три квартала, на Гороховой.

– Вот как? Интересно, – сказал Ванзаров.

– Что же такого интересного вы нашли в этой трагедии? – Серж знал, что не должен настраивать Ванзарова против себя, но не мог удержать нахлынувшего раздражения. – Разве такая нелепая смерть может быть интересной?

– Это с какой точки зрения на нее посмотреть. Например, интересно, что вы, курящий сигары, забыли про них. На вокзале не курили, пока ехали – тоже, а тут уж было не до сигар. Но ведь так успокаивает нервы. Почему же не закурили?

Серж и сам не мог ответить на этот вопрос. Действительно, про сигары забыл так, словно не курил никогда. Стоило о них напомнить, как ему нестерпимо захотелось затянуться. Он спросил разрешения, в ответ ему предложили потерпеть. Как изощренное издевательство.

– Что же теперь делать?

– Вызывать полицию, – последовал краткий ответ.

11

Лет двадцать назад княгиня Бетси Тверская блистала на небосклоне петербургского высшего общества. Не было мужчины, который бы не пал к ее ногам, помани она пальчиком. Она жила бурной жизнью, в которой позволяла себе все, что хотела. Бетси никогда не думала о старости и о том, что за все приходится расплачиваться. Счет был предъявлен ей внезапно. Бетси стремительно слепла, и ни один врач не смог ей помочь. Кончилось тем, что она погрузилась в полную темноту. В первые недели несчастья Бетси хотела покончить с собой. Но вдруг обнаружила, что, потеряв зрение, приобрела новые качества. Теперь она умела видеть характер человека так ясно, как будто он стоял перед ней на исповеди, и могла управлять им, как куклой. Ощущение было не менее острое, чем светский флирт. Она научилась определять, что чувствует и даже что думает пришедший к ней, направлять его мысли и желания туда, куда ей хотелось. Это позволяло устраивать необыкновенные игры, переплетая и сталкивая людей. Игры эти доставляли ей столько удовольствия, что стали смыслом ее жизни. Так что в своем доме на Малой Морской улице она жила веселой вдовой. Еще она научилась различать людей по шагам.

Бетси сидела в большом кресле в гостиной и уже знала, кто пришел. В прошлый раз эту барышню представил давний посетитель ее салона Серж Каренин, пояснив, что Ани Шер его дальняя родственница, провела всю юность в Швейцарии, вернулась на родину, и он взял над ней дружескую опеку. Услышав торопливые шаги барышни, Бетси улыбнулась, предчувствуя новую игру, где роли еще предстояло раздать. Но задумка была хороша. Она уже знала, сколько получит удовольствия.

Ани вошла, и Бетси встретила ее ласково, – попросила только подойти поближе. Взяв руки девушки в свои, она, не касаясь кожи, подушечками пальцев прошла около ее лба, глаз, подбородка, мимо груди и бедер. Ани не выказала нетерпения или стыдливости.

– Вы красивы, – задумчиво сказала Бетси, демонстрируя на лице задумчивость. – Вы напомнили мне одного человека из прошлого. Вы так странно похожи… Черные волосы, блестящие глаза…

– Разве вы можете знать, как я выгляжу? – спросила Ани излишне прямо и честно для светской барышни. Она не понимала, откуда эта дама могла знать цвет ее волос.

– Для того чтобы видеть настоящую красоту, глаза не нужны. А вы поистине прекрасны. Я предлагаю вам свою дружбу… – Бетси протянула к ней обе руки, Ани с благодарностью их коснулась.

– Мне не с кем здесь поговорить, – сказала она, садясь как можно ближе к хозяйке, словно та плохо слышала. – Я совершенно чужая…

– Как же ваш опекун? Или вы ему не доверяете?

– Серж? – спросила Ани, словно не сразу понимая, о ком речь. – Он лет десять меня не видел и не особо волновался о моем существовании. Пока я ему не понадобилась.

Такая откровенность была приятной неожиданностью. Бетси уже поняла все про этот характер. Хотя Ани и так ничего не скрывала.

– Ваш опекун всего лишь типичный Каренин, взял все дурное, что мог, у своего отца. Не стоит об этом переживать… Но скажите, дорогая, что именно тревожит вас?

– Мне предстоит выйти замуж, а я не люблю будущего мужа, – ответила она.

Бетси коснулась ее пальцев и погладила их, как бы утешая.

– Дорогая моя, нелюбимый муж – меньшее из зол, что может доставить вам жизнь. Уж поверьте старой слепой старухе… – проговорила Бетси, слегка усиливая каждую «с», и сделала паузу, чтобы барышня могла ей возразить. Она очень любила это выражение, которым пробовала гостей. Но Ани молчала, что тоже было необычно. Все прочие принимались убеждать, что княгиня вовсе не старая, стыдливо умалчивая про слепоту. И она продолжала: – Вы еще убедитесь, как удобно жить с нелюбимым человеком. Относитесь к нему как надежной финансовой основе ваших желаний, да и только. И ни в чем себе не отказывайте. Вот вам пример. Мой муж собирал гравюры и не видел дальше своего носа, пока не умер в полном счастье, уверенный в моей верности. А я веселилась, как могла. И знаете, что поняла, пожив в свете? Для того, чтоб узнать любовь, надо ошибиться и потом поправиться, обсыпав свое лицо пудрой.

– Я постараюсь это запомнить, – очень серьезно ответила Ани, так серьезно, что Бетси невольно подумала: уж не глупой ли вышла девочка из швейцарского пансиона. Но от этой мысли она отказалась сразу.

– Относитесь к вашему браку как к началу приключений. Я вам помогу, введу вас в свет. Такое сокровище не должно заточать в семейном кругу.

– Пока мне смертельно скучно…

Бетси чуть шевельнулась, слушая еще далекие шаги в прихожей. Она улыбнулась своей мысли, подумав, что судьба порой переплетает свои нити так ловко и замысловато, как и ей самой не выдумать: развлечение будет исключительным.

– Вашей скуке пришел конец, – сказала она, изображая губами загадочную улыбку.

– Поверю вам на слово, – ответила Ани.

– Верьте только своим глазам… – Бетси указала ей на вошедшего.

Вместе с молодым поручиком в мундире жандарма в комнату ворвался ветерок страсти и азарта. Бетси это умела чувствовать в движениях воздуха.

12

Вячеслав Иванович послужил в армейской пехоте и много чего повидал в жизни. Кругозор его несравненно расширился на службе в полиции. Для охраны порядка ему был вверен спокойный и аристократический 1-й Адмиралтейский участок, занимавший значительную территорию в самом центре столицы. Кажется, служба должна идти неспешно, происшествий мало, – разве что заезжий извозчик задавит торопливую кухарку. Однако в полицейские отчеты пристав Цихоцкий то и дело вписывал такие происшествия, от которых у его начальства приятно стыла кровь в жилах. Убийства, грабежи и прочие посягательства на жизнь и достаток честных граждан случались с печальной регулярностью. Грабили на улицах, убивали из ревности, или бурления страстей, или по причине пьянства ничуть не реже, чем на какой-нибудь рабочей окраине, хоть на Выборгской стороне. Особенно донимали пристава квартирные кражи. Участок как магнитом притягивал охотников за столовым серебром и дорогими украшениями. Дома были как на подбор, стоило постараться, чтобы набить карманы жемчугом и золотыми колечками. Сезон краж начинался вместе с дачным сезоном, когда господа разъезжались на природу, оставляя квартиры и особняки под присмотром скучающей прислуги, что открывало перед жуликами неограниченные возможности к обогащению. Справиться с этой напастью было невозможно. Не помогали ни городовые, которые гоняли подозрительных личностей, ни личные проверки пристава.

Получив вызов из известного ему дома по Большой Морской улице, Цихоцкий подумал, что стряслась обычная неприятность. Швейцар спал и не слышал, как забрались в форточку. Хозяева вернулись с дачи и обнаружили, что в вещах изрядно покопались. Тем более что хозяина пристав знал отлично и даже старался поддерживать с ним дружеские отношения, лично поздравляя с престольными праздниками. Понимая, что найти украденное будет непросто, Цихоцкий готовил оправдательную речь, но для солидности и успокоения господина Каренина поднял в ружье весь участок, то есть всех трех чиновников. Пристава немного смущало, что вызов пришел от сыскной полиции, которая каким-то образом оказалась на месте раньше него. Прикинув возможности господина Каренина, Цихоцкий счел, что на такое нарушение правил можно закрыть глаза.

Войдя в дом, он степенно поздоровался с хозяином, выразив ему сочувствие тяжкими вздохами и сопением. Видя бледность и несколько отсутствующий взгляд господина Каренина, пристав догадался, что украли нечто ценное. И заботливо спросил, что случилось. Ему указали – пройдите наверх. Поднимаясь по знакомой лестнице, Цихоцкий прикидывал варианты: украшения жены, ценные бумаги или что-то из фамильных драгоценностей. Войдя в кабинет, пристав встревожился. Нехорошее предчувствие возникло не от встречи с сыскной полицией. Этих господ Цихоцкий знал отлично. Он никак не ожидал столкнуться лицом к лицу с самим Ванзаровым.

Слава об этом господине разошлась по участкам. Одни его бранили, другие называли выскочкой, третьи – наглым и вздорным господином. Но никто не мог отрицать, что лучшего сыщика нынче в столице нет. К тому же особое его положение и близость к высшим сферам, о которой болтали всякую глупость, приподнимали господина Ванзарова над грешной землей, ставя на высоту, не достижимую для пристава. На всякий случай полковник отдал честь господину на два чина младше него. В ответ получил дружескую улыбку, неожиданно крепкое рукопожатие и предложение заняться осмотром места преступления, только не очень усердствовать, иначе господин Лебедев голову оторвет.

Пристав прекрасно знал: если ожидался приезд самого Лебедева, значит, все чрезвычайно серьезно. Дело принимало нехороший оборот. Чиновники, толпившиеся позади, пришли к такому же выводу, вели себя тихо и несколько скованно. Цихоцкий спросил, куда пройти. Ему указали на спальню.

Цихоцкий вошел и пожалел, что не подготовил нервы к такому сюрпризу. Зрелище, представшее ему и чиновникам, потерявшим способность дышать, было немыслимо и невообразимо. Не столько само по себе, сколько невозможное в этом доме и с его владельцем. Пристав готов был год искать все украденное имущество господина Каренина, лишь бы не смотреть на такое.

Середину спальни занимало широкое супружеское ложе, застеленное и не тронутое. Между ним и стеной оставалось достаточно места, чтобы поместиться креслу с туалетным столиком. Пол застелен толстым персидским ковром. На ковер этот и смотрел весь личный состав участка. Там лежала молоденькая барышня, выставив подошвы ботинок к приставу и слегка подвернув шею. Одета в легкое платье светлой материи, на которой коряво расползлось бурое пятно. Рядом с ней, будто прижавшись в поисках тепла, запрокинув подбородок и уставив в потолок остекленевшие глаза, лежал пожилой мужчина, которого пристав знал лично. На белой сорочке старшего Каренина виднелось такое же бурое «украшение».

Самое простое объяснение происшедшего Цихорский принять никак не мог: слишком он уважал эту семью. Толкнув чиновников, Цихоцкий вышел в кабинет, где Ванзаров занимался глупейшим делом: тщательно осматривал письменный стол и ящик.

– Что прикажете нам делать?

Ванзаров не счел нужным отвлечься от разглядывания ножа для резки бумаги.

– Все, что обычно, – ответил он. – Составляйте протокол осмотра места, снимайте показания со свидетелей. И так далее.

– Каких свидетелей? – усомнился пристав.

– Господин Каренин. Пока он свидетель. Его супругу не мешает опросить. Не стесняйтесь выяснять любые подробности. В наличии имеется также швейцар преклонного возраста. И вообще, пристав, следствие ведете вы.

– Благодарю вас, – сказал Цихоцкий, желавший оставить эту честь за сыскной знаменитостью. – А как же вы?

– Я здесь дожидаюсь господина Лебедева, – ответил Ванзаров. – Ну и так, наблюдаю.

Приставу показалось, что ему еле заметно подмигнули. Он не был уверен: случилось это на самом деле или нервы разыгрались. В любом случае Цихоцкий не понял: или его приглашали в соучастники, или просто издевались.

– А вот и наш долгожданный, – сказал Ванзаров, услышав шум, доносившийся снизу. – Пойду встречу, а вы пока начните потихоньку, только тела не трогайте и лучше в спальню не заходите.

Как это исполнить, пристав решительно не понял.

Ванзаров спустился как раз, когда господин Лебедев уже вынул из портсигара короткие, грязно-черные сигарильи, предлагая угоститься ими Каренину.

– Аполлон Григорьевич, в доме и так несчастье, – сказал он. – Пожалейте живых, здесь еще дама имеется.

– А что такое? – громогласно заявил Лебедев. – Вот этот милый господин мне разрешил. Вы же хозяин дома? Вот, отлично. Вижу, сами сигарки любите, а у меня отличные. Редкие. Никарагуанские. Угощайтесь!

Серж потянулся было за черной шапочкой, торчащей из серебряного футляра, но Ванзаров предупредил, что за последствия он не ручается. Особенно за запах, который может произвести на Надежду Васильевну неизгладимое впечатление.

– Кстати, она еще не выходила? – спросил он.

– К счастью, нет, – ответил Серж.

– Раз курить не дают, пойду туда, где мне никто не будет указывать, – сообщил Лебедев, пряча портсигар и подхватывая желтый чемоданчик потертой кожи. – Где у вас тут симпатичные трупы, господа?

Впечатление, которое он производил на неподготовленные души, было неотразимым. Серж уставился на него, не в силах что-то сказать. Ванзаров легонько подтолкнул криминалиста на лестницу, отчего тот еле удержал равновесие, и что-то прошептал на ухо.

– С кем не бывает! – гаркнул Лебедев, птицею взлетев наверх. Из кабинета послышались раскаты грома, павшие на головы участковых чиновников.

Серж уселся на мраморную ступеньку и уставился в мозаичный пол.

– Давно не припомню случая, чтобы я испытывал столь полную беспомощность и растерянность перед внешними обстоятельствами, – сказал он, словно разговаривая сам с собой.

Ванзаров сел рядом с ним на холодный камень.

– Что вас больше расстроило: смерть отца или потеря портрета вашей матери?

Серж оторвался от мозаики и заглянул в холодные голубые глаза чиновника для особых поручений.

– А вы как считаете? – спросил он излишне спокойно.

– Я не спрашиваю, как вы переживаете потерю близкого человека, это вполне очевидно, – ответил Ванзаров. – Меня интересует, какие у вас были отношения с отцом.

– Разве это имеет отношение к тому, что случилось?

– Возможно, имеет самое прямое.

– Каким образом?

– Обычно в таких ситуациях вопросы задаю я, – сказал Ванзаров и улыбнулся, что показалось Сержу наглым и бесчеловечным. – Однако, учитывая ваше душевное состояние и то, что вы уже столько часов не курили, кое-что поясню. Для вас двойное убийство является чудовищным и не помещающимся в рамки человеческого понимания. Но есть другая сторона. Если посмотреть с точки зрения полицейской статистики, в этом преступлении нет ничего исключительного, редкого или загадочного. Ну, или почти нет.

– Хотите сказать, в Петербурге часто убивают и бросают трупы в чужом доме? – Серж постарался, чтобы ирония его была отчетлива.

– Это бы стало большим сюрпризом для градоначальника. Двойные убийства встречаются не часто. Другое дело, как было совершено убийство. Варианты можно сосчитать по пальцам одной руки. Или это совершил кто-то третий. Или…

Сержу бросили мячик, ему предлагалось проявить немного сообразительности, но сегодня он не в силах был его отбить. Мячик пролетел мимо.

– Это очевидно: кто-то из них застрелил другого и покончил с собой, – закончил Ванзаров.

Смысл наконец проник в сознание и вспыхнул сырой петардой. Ко всему прочему, этот господин предлагал Сержу не только версию потери отца, но еще и позор.

– Изволите предположить, что мой отец, почетный и уважаемый человек, привел в мой дом девицу, застрелил ее и потом застрелился сам? Это вы мне хотите предложить? – спросил Серж с отменной выдержкой. – Благодарю за оказанную честь.

– Зря обижаетесь, Сергей Алексеевич, – ответил Ванзаров, вставая с холодной ступени. – Это предположение ничуть не хуже появления третьего стрелка. Или вы предпочли бы, чтобы вашего отца убила эта девица, а потом сама застрелилась от несчастной любви?

Серж щелкнул суставами пальцев, чтобы ненароком не сболтнуть лишнего.

– Вот вы приняли мои теоретические выкладки как личное оскорбление, – продолжил Ванзаров как ни в чем не бывало. – А ведь они всего лишь подтверждаются опытом. Появление третьей фигуры куда менее вероятно.

– Почему же? Что тут невозможного?

– Очень сложно. И малообъяснимо. В любом случае дождемся выводов господина Лебедева. Когда будут найдены улики, можно строить гипотезы. В этом преступлении я не вижу неразрешимых загадок, – сказал Ванзаров и добавил: – Ну, или почти не вижу. За исключением одной.

– Я не готов сегодня к интеллектуальным развлечениям, – признался Серж.

– Исчезновение картины. Никак не вписывается в двойное убийство. Тут есть над чем подумать.

– Вот и займитесь! – потребовал Серж.

– С удовольствием. Поэтому мне нужно знать о ваших отношениях с отцом.

– Хорошо, что вас интересует.

– Правда.

Нельзя было подумать, что в сказанном есть хоть что-то кроме интереса сыщика. И все же Каренину показалось, что в этом вопросе кроется что-то еще, ему не понятное.

– В детстве я его боялся, – сказал Серж то, что не рассказывал никому, сказал просто и без всякой подготовки, сидя на ступеньке лестницы собственного дома. Признание вышло слишком просто и легко. Возможно, этот человек незаметно на него подействовал, подействовал так, что захотелось исповедаться. – Отец мало уделял мне внимания, все был на службе. Он казался мне строгим, сухим, требовательным. В нем мало было человечного. Я привык, что отец был где-то далеко на вершине, до которой мне не дотянуться. Но после того, как… – он внезапно остановился и, собравшись, продолжил: —…умерла матушка, между нами произошло сближение. Отец вскоре ушел в отставку и занялся моим обучением. Я многое от него взял. Он стал мне и советчиком, и другом. Внешне он был все так же строг, я не помню, чтобы мы целовались, разве на Пасху. Но я всегда мог обратиться к нему за советом и помощью.

– А сочувствием?

– Что? Каким сочувствием? Сочувствие нужно слабым людям, которые не знают, как им жить. Я не такой человек. Отец научил меня добиваться своего и не допускать слабостей. В чем-то мы очень похожи, но в целом я совершенно другой человек. Отец дал мне главное – уверенность в своей силе.