Серебряный век. Поэты и стихи

Надпись на книге

 
     Мне мило отвлеченное:
     Им жизнь я создаю…
     Я всё уединенное,
     Неявное люблю.
 
 
     Я – раб моих таинственных,
     Необычайных снов…
     Но для речей единственных
     Не знаю здешних слов…
 

1896

Бессилье

 
     Смотрю на море жадными очами,
     К земле прикованный, на берегу…
     Стою над пропастью – над небесами, —
     И улететь к лазури не могу.
 
 
     Не ведаю, восстать иль покориться,
     Нет смелости ни умереть, ни жить…
     Мне близок Бог – но не могу молиться,
     Хочу любви – и не могу любить.
 
 
     Я к солнцу, к солнцу руки простираю
     И вижу полог бледных облаков…
     Мне кажется, что истину я знаю —
     И только для нее не знаю слов.
 

1894

Божья тварь

 
     За Дьявола Тебя молю,
     Господь! И он – Твое созданье.
     Я Дьявола за то люблю,
     Что вижу в нем – мое страданье.
 
 
     Борясь и мучаясь, он сеть
     Свою заботливо сплетает…
     И не могу я не жалеть
     Того, кто, как и я, – страдает.
 
 
     Когда восстанет наша плоть
     В Твоем суде, для воздаянья,
     О, отпусти ему, Господь,
     Его безумство – за страданье.
 

1902

Мережи

 
     Мы долго думали, что сети
     Сплетает Дьявол с простотой,
     Чтоб нас поймать, как ловят дети
     В силки беспечных птиц, весной.
 
 
     Но нет. Опутывать сетями —
     Ему не нужно никого.
     Он тянет сети – между нами,
     В весельи сердца своего.
 
 
     Сквозь эту мглу, сквозь эту сетку,
     Друг друга видим мы едва.
     Чуть слышен голос через клетку,
     Обезображены слова.
 
 
     Шалун во образе змеином
     Пути друг к другу нам пресек.
     И в одиночестве зверином
     Живет отныне человек.
 

1902

Всё кругом

 
     Страшное, грубое, липкое, грязное,
     Жестко тупое, всегда безобразное,
     Медленно рвущее, мелко нечестное,
     Скользкое, стыдное, низкое, тесное,
     Явно довольное, тайно блудливое,
     Плоско смешное и тошно трусливое,
     Вязко, болотно и тинно застойное,
     Рабское, хамское, гнойное, черное.
     Изредка серое, в сером упорное,
     Вечно лежачее, дьявольски косное,
     Глупое, сохлое, сонное, злостное,
     Трупно-холодное, жалко-ничтожное,
     Непереносное, ложное, ложное!
     Но жалоб не надо; что радости в плаче?
     Мы знаем, мы знаем: всё будет иначе.
 

1904

Всё она

 
     Медный грохот, дымный порох,
     Рыжелипкие струи,
     Тел ползущих влажный шорох…
     Где чужие? Где свои?
 
 
     Нет напрасных ожиданий,
     Недостигнутых побед,
     Но и сбывшихся мечтаний,
     Одолений – тоже нет.
 
 
     Все едины, всё едино,
     Мы ль, они ли… смерть – одна.
     И работает машина,
     И жует, жует война…
 

1914

Веселье

 
     Блевотина войны – октябрьское веселье!
     От этого зловонного вина
     Как было омерзительно твое похмелье,
     О бедная, о грешная страна!
 
 
     Какому дьяволу, какому псу в угоду,
     Каким кошмарным обуянный сном,
     Народ, безумствуя, убил свою свободу,
     И даже не убил – засек кнутом?
 
 
     Смеются дьяволы и псы над рабьей свалкой.
     Смеются пушки, разевая рты…
     И скоро в старый хлев ты будешь загнан палкой,
     Народ, не уважающий святынь.
 

29 октября 1917

Сейчас

 
     Как скользки улицы отвратные,
     Какая стыдь!
     Как в эти дни невероятные
     Позорно – жить!
 
 
     Лежим, заплеваны и связаны
     По всем углам.
     Плевки матросские размазаны
     У нас по лбам.
 
 
     Столпы, радетели, водители
     Давно в бегах.
     И только вьются согласители
     В своих Це-ках.
 
 
     Мы стали псами подзаборными,
     Не уползти!
     Уж разобрал руками черными
     Викжель – пути…
 

9 ноября 1917

А. Блоку

Дитя, потерянное всеми…

 
     Всё это было, кажется в последний,
         В последний вечер, в вешний час…
     И плакала безумная в передней,
         О чем-то умоляя нас.
 
 
     Потом сидели мы под лампой блеклой,
         Что золотила тонкий дым,
     А поздние распахнутые стекла
         Отсвечивали голубым.
 
 
     Ты, выйдя, задержался у решетки,
         Я говорил с тобою из окна.
     И ветви юные чертились четко
         На небе – зеленей вина.
 
 
     Прямая улица была пустынна,
         И ты ушел – в нее, туда…
 
 
     Я не прощу. Душа твоя невинна.
         Я не прощу ей – никогда.
 

Апрель 1918, Санкт-Петербург

Осенью

(сгон на революцию)

 
     На баррикады! На баррикады!
     Сгоняй из дальних, из ближних мест…
     Замкни облавкой, сгруди, как стадо,
     Кто удирает – тому арест.
     Строжайший отдан приказ народу,
     Такой, чтоб пикнуть никто не смел.
     Все за лопаты! Все за свободу!
     А кто упрется – тому расстрел.
     И все: старуха, дитя, рабочий —
     Чтоб пели Интер-национал.
     Чтоб пели, роя, а кто не хочет
     И роет молча – того в канал!
     Нет революции краснее нашей:
     На фронт – иль к стенке, одно из двух.
    …Поддай им сзаду! Клади им взашей,
     Вгоняй поленом мятежный дух!
 
 
     На баррикады! На баррикады!
     Вперед за «Правду», за вольный труд!
     Колом, веревкой, в штыки, в приклады…
     Не понимают? Небось, поймут!
 

25 октября 1919, Санкт-Петербург

Федор Сологуб

Федор Сологуб, настоящее имя Федор Кузьмич Тетерников (1863–1927) – русский поэт и писатель, переводчик, критик, публицист, драматург.

Он дебютировал в 1890-е годы в журнале «Северный вестник», печатавшем его стихи, рассказы, рецензии и роман. На рубеже веков в его творчестве произошел перелом – от декадентства к символизму. Литературный кружок, собиравшийся в квартире Сологуба на Васильевском острове становится центром литературной жизни Петербурга, привлекая ведущих писателей и поэтов.

Сологуб разрабатывал собственный жанр «сказочек» – коротких, с затейливым сюжетом политизированных историй для взрослых, часто в форме стихотворений в прозе. Широкую известность принес ему роман «Мелкий бес», выдержавший 10 прижизненных изданий.

Своеобразное творчество Сологуба отличалось слиянием разных планов бытия – грубо материального, низкого, нередко с эротическим оттенком, и символического, одухотворенного. Как отмечала Зинаида Гиппиус, он был «всегда немножко волшебник и колдун. Ведь и в романах у него, и в рассказах, и в стихах – одна черта отличающая: тесное сплетение реального, обыденного с волшебным».

Федор Сологуб

Наряду с исключительным богатством ритмов (Андрей Белый считал, что «подлинным ритмическим дыханием» обладают только Блок и Сологуб), для его поэзии была характерна очарованность смертью. «И только в стихах своих был он прежним, одиноким, усталым, боялся жизни, «бабищи румяной и дебелой» и любил ту, чье имя писал с большой буквы, – Смерть», – вспоминала Тэффи.

После революции Сологуб пытался эмигрировать, но из-за постоянных отказов в визе и бюрократической волокиты его жена, Анастасия Чеботаревская, покончила с собой. Сологуб с головой окунулся в работу, однако его новые произведения больше не печатались. Тем не менее он вошел в Петроградское правление Всероссийского союза писателей, в 1924 году возглавил его, хотя советскую власть категорически не принимал и даже сочинял антисоветские басни. Умер в декабре 1927 года в возрасте 64 лет.

«Безочарованность и скуку…»

 
     Безочарованность и скуку
     Давно взрастив в моей душе,
     Мне жизнь приносит злую муку
     В своем заржавленном ковше.
 

7 июня 1891

«На серой куче сора…»

 
     На серой куче сора,
     У пыльного забора,
     На улице глухой
     Цветет в исходе мая,
     Красою не прельщая,
     Угрюмый зверобой.
 
 
     В скитаниях ненужных,
     В страданиях недужных,
     На скудной почве зол,
     Вне светлых впечатлений
     Безрадостный мой гений
     Томительно расцвел.
 

26 мая 1895

«Порос травой мой узкий двор…»

 
     Порос травой мой узкий двор.
     В траве лежат каменья, бревна.
     Зияет щелями забор,
     Из досок слаженный неровно.
     Из растворенного окна,
     Когда сижу один, лениво,
     Под тем забором мне видна
     Полынь да жгучая крапива.
     И ветер, набежав порой,
     Крапиву треплет и качает,
     Играет ею, вот как мной
     Судьба капризная играет.
     И я, как та крапива, жгусь,
     Когда меня случайно тронут.
     И я, как та крапива, гнусь,
     Когда порывы ветра стонут.
 

9–13 мая 1889

«Жаркое солнце по небу плывет…»

 
     Жаркое солнце по небу плывет.
     Ночи земля утомленная ждет.
 
 
     В теле – истома, в душе – пустота,
     Воля почила, и дремлет мечта.
 
 
     Где моя гордость, где сила моя?
     К низшим склоняюсь кругам бытия.
 
 
     Силе таинственной дух мой предав,
     Жизнью, подобной томлению трав,
 
 
     Тихо живу, и неведомо мне,
     Что созревает в моей глубине.
 

9 октября 1897

«Вывески цветные…»

 
     Вывески цветные,
     Буквы золотые,
     Солнцем залитые,
     Магазинов ряд
     С бойкою продажей,
     Грохот экипажей, —
     Город солнцу рад.
 
 
     Но в толпе шумливой,
     Гордой и счастливой,
     Вижу я стыдливой,
     Робкой нищеты
     Скорбные приметы:
     Грубые предметы,
     Темные черты.
 

18 марта 1896

«Порой повеет запах странный, – …»

 
     Порой повеет запах странный, —
     Его причины не понять, —
     Давно померкший, день туманный
     Переживается опять.
 
 
     Как встарь, опять печально всходишь
     На обветшалое крыльцо,
     Засов скрипучий вновь отводишь,
     Вращая ржавое кольцо, —
 
 
     И видишь тесные покои,
     Где половицы чуть скрипят,
     Где отсырелые обои
     В углах тихонько шелестят,
 
 
     Где скучный маятник маячит,
     Внимая скучным, злым речам,
     Где кто-то молится да плачет,
     Так долго плачет по ночам.
 

5 октября 1898 –10 февраля 1900

«Все эти ваши слова…»

 
     Все эти ваши слова
     Мне уж давно надоели.
     Только б небес синева,
     Шумные волны да ели,
     Только бы льнула к ногам
     Пена волны одичалой,
     Сладко шепча берегам
     Сказки любви небывалой.
 

2 июля 1909

«Опять ночная тишина…»

 
     Опять ночная тишина
     Лежит в равнине омертвелой.
     Обыкновенная луна
     Глядит на снег, довольно белый.
 
 
     Опять непраздничен и синь
     Простор небесного молчанья,
     И в глубине ночных пустынь
     Всё те же звездные мерцанья.
 
 
     И я, как прежде, жалкий раб,
     Как из моих собратьев каждый,
     Всё так же бледен, тих и слаб,
     Всё тою же томлюсь я жаждой.
 
 
     Мечтать о дивных чудесах
     Хочу, как встарь, – и не мечтаю,
     И в равнодушных небесах
     Пророчеств новых не читаю.
 
 
     И если по ночным снегам,
     Звеня бубенчиками бойко,
     Летит знакомая всем нам
     По множеству романсов тройка,
 
 
     То как не улыбнуться мне
     Ее навязчивому бреду!
     Не сяду в сани при луне
     И никуда я не поеду.
 

27 декабря 1910, Мустамяки

«Стихия Александра Блока – …»

 
     Стихия Александра Блока —
     Метель, взвивающая снег.
     Как жуток зыбкий санный бег
     В стихии Александра Блока.
     Несемся – близко иль далёко? —
     Во власти цепенящих нег.
     Стихия Александра Блока —
     Метель, взвивающая снег.
 

28 декабря 1913, Петербург

Валерий Брюсов

Валерий Яковлевич Брюсов (1873–1924) – русский поэт, один из основоположников символизма, прозаик, переводчик, литературный критик, драматург, историк.

Писал стихи с 8 лет, в 13 уже был уверен, что станет поэтом. Переворот в его понимании поэзии совершили французские символисты. Юный Брюсов публикует ряд статей о них и издает первые символистские сборники в России – «Русские символисты». Один из них включал и самое знаменитое декадентское одностишие «О, закрой свои бледные ноги», объект многочисленных пародий и насмешек.

Дебютную книгу стихов Брюсов назвал «Chefs d’oeuvre» («Шедевры»), уведомив, что завещает ее «вечности и искусству». Он разрабатывал теорию символизма, руководил ведущим символистским издательством «Скорпион». От историко-мифологических образов в творчестве перешел к идеям урбанизма – фактически стал первым урбанистом в русской поэзии, воспевая городской пейзаж, как свой «отчий дом».

Творчество Брюсова отличало невероятное стилистическое разнообразие, эрудированность, даже энциклопедизм, и тяга к экспериментам. Это далеко не всеми приветствовалось – упреки в холодном экспериментаторстве и бездушии звучали регулярно. С выходом в 1904 году сборника «Urbi et Orbi» («Граду и миру»), в котором нарастают гражданские мотивы, наряду с темами самообожания и эротомании, Брюсов стал признанным вождем русского символизма, настоящим литературным мэтром.

Периоды подражания Брюсову, который развивал разнообразные формы стихосложения и неточные рифмы, разрабатывал тонический стих и фигурную поэзию, переживали многие поэты, включая младосимволистов – Александра Блока, Андрея Белого, Сергея Соловьева. Его огромный авторитет распространялся и на адептов других течений – акмеизма и футуризма. Возглавляемый им журнал «Весы» был самым представительным и авторитетным модернистским изданием. Стоя во главе Московского литературно-художественного кружка, он повлиял на становление целого поколения литераторов.

После революции, пытаясь идти в ногу со временем, Брюсов радикально обновил свою поэтику, нагрузив ее неологизмами (критики назвали этот период академическим авангардизмом). Однако «народные массы» к его творчеству остались равнодушны. В 1920-е годы основную энергию Брюсов направил на служебные обязанности – занимал директорские должности при Книжной палате, Наркомпросе, Глапрофобре, возглавлял Всероссийский союз поэтов, стал профессором МГУ, создал Высший литературно-художественный институт – предшественник Литературного института имени Горького.

В 1923 году ему было присвоено почетное звание народного поэта Армении – за огромную работу по популяризации армянской культуры. Он выполнил множество переводов с армянского (большинство произведений переводилось впервые), подготовил несколько сборников и уникальный в своем роде труд «Летопись исторических судеб армянского народа».

Валерий Брюсов ушел из жизни в октябре 1924 года вскоре после празднования 50-летнего юбилея.

Валерий Брюсов

«О, закрой свои бледные ноги…»

 
     О, закрой свои бледные ноги
 

3 декабря 1894

Творчество

 
     Тень несозданных созданий
     Колыхается во сне,
     Словно лопасти латаний
     На эмалевой стене.
 
 
     Фиолетовые руки
     На эмалевой стене
     Полусонно чертят звуки
     В звонко-звучной тишине.
 
 
     И прозрачные киоски,
     В звонко-звучной тишине,
     Вырастают, словно блестки,
     При лазоревой луне.
 
 
     Всходит месяц обнаженный
     При лазоревой луне…
     Звуки реют полусонно,
     Звуки ластятся ко мне.
 
 
     Тайны созданных созданий
     С лаской ластятся ко мне,
     И трепещет тень латаний
     На эмалевой стене.
 

1 марта 1895

Юному поэту

 
     Юноша бледный со взором горящим,
     Ныне даю я тебе три завета:
     Первый прими: не живи настоящим,
     Только грядущее – область поэта.
     Помни второй: никому не сочувствуй,
     Сам же себя полюби беспредельно.
     Третий храни: поклоняйся искусству,
     Только ему, безраздумно, бесцельно.
     Юноша бледный со взором смущенным!
     Если ты примешь моих три завета,
     Молча паду я бойцом побежденным,
     Зная, что в мире оставлю поэта.
 

15 июля 1896

«Как царство белого снега…»

 
     Как царство белого снега,
     Моя душа холодна.
     Какая странная нега
     В мире холодного сна!
 
 
     Как царство белого снега,
     Моя душа холодна.
     Проходят бледные тени,
     Подобны чарам волхва,
 
 
     Звучат и клятвы, и пени,
     Любви и победы слова…
     Проходят бледные тени,
     Подобные чарам волхва.
 
 
     А я всегда, неизменно,
     Молюсь неземной красоте;
     Я чужд тревогам вселенной,
     Отдавшись холодной мечте.
     Отдавшись мечте – неизменно
     Я молюсь неземной красоте.
 

23 марта 1896

В прошлом

 
     Ты не ведала слов отреченья.
     Опустивши задумчивый взор,
     Точно в церковь ты шла на мученья,
     Обнаженной забыла позор.
 
 
     Вся полна неизменной печали,
     Прислонилась ты молча к столбу, —
     И соломой тебя увенчали,
     И клеймо наложили на лбу.
 
 
     А потом, когда смели бичами
     Это детское тело терзать,
     Вся в крови поднята палачами,
     «Я люблю» ты хотела сказать.
 

3 ноября 1894

Женщине

 
     Ты – женщина, ты – книга между книг,
     Ты – свернутый, запечатленный свиток;
     В его строках и дум и слов избыток,
     В его листах безумен каждый миг.
 
 
     Ты – женщина, ты – ведьмовский напиток!
     Он жжет огнем, едва в уста проник;
     Но пьющий пламя подавляет крик
     И славословит бешено средь пыток.
 
 
     Ты – женщина, и этим ты права.
     От века убрана короной звездной,
     Ты – в наших безднах образ божества!
 
 
     Мы для тебя влечем ярем железный,
     Тебе мы служим, тверди гор дробя,
     И молимся – от века – на тебя!
 

11 августа 1899

«Три женщины – белая, черная, алая – …»

 
     Три женщины – белая, черная, алая —
     Стоят в моей жизни. Зачем и когда
     Вы вторглись в мечту мою? Разве немало я
     Любовь восславлял в молодые года?
 
 
     Сгибается алая хищной пантерою
     И смотрит обманчивой чарой зрачков,
     Но в силу заклятий, знакомых мне, верую:
     За мной побежит на свирельный мой зов.
 
 
     Проходит в надменном величии черная
     И требует знаком – идти за собой.
     А, строгая тень! уклоняйся, упорная,
     Но мне суждено для тебя быть судьбой.
 
 
     Но клонится с тихой покорностью белая,
     Глаза ее – грусть, безнадежность – уста.
     И странно застыла душа онемелая,
     С душой онемелой безвольно слита.
 
 
     Три женщины – белая, черная, алая —
     Стоят в моей жизни. И кто-то поет,
     Что нет, не довольно я плакал, что мало я
     Любовь воспевал! Дни и миги – вперед!
 

1912

Каменщик

 
     – Каменщик, каменщик в фартуке белом,
     Что ты там строишь? кому?
 
 
     – Эй, не мешай нам, мы заняты делом,
     Строим мы, строим тюрьму.
 
 
     – Каменщик, каменщик с верной лопатой,
     Кто же в ней будет рыдать?
 
 
     – Верно, не ты и не твой брат, богатый.
     Незачем вам воровать.
 
 
     – Каменщик, каменщик, долгие ночи
     Кто ж проведет в ней без сна?
 
 
     – Может быть, сын мой, такой же рабочий.
     Тем наша доля полна.
 
 
     – Каменщик, каменщик, вспомнит, пожалуй,
     Тех он, кто нес кирпичи!
 
 
     – Эй, берегись! под лесами не балуй…
     Знаем всё сами, молчи!
 

16 июля 1901

«Я – междумирок. Равен первым…»

 
     Я – междумирок. Равен первым,
     Я на собраньи знати – пэр,
     И каждым вздохом, каждым нервом
     Я вторю высшим духам сфер.
 
 
     Сумел мечтами подсмотреть я
     Те чувства, что взойти должны,
     Как пышный сев, спустя столетья, —
     Но ныне редким суждены!
 
 
     Но создан я из темной глины,
     На мне ее тяжелый гнет.
     Пусть я достиг земной вершины —
     Мой корень из низин растет.
 
 
     Мне Гете – близкий, друг – Вергилий,
     Верхарну я дарю любовь…
     Но ввысь всходил не без усилий
     Тот, в жилах чьих мужичья кровь.
 
 
     Я – твой, Россия, твой по роду!
     Мой предок вел соху в полях.
     Люблю твой мир, твою природу,
     Твоих творящих сил размах!
 
 
     Поля, где с краю и до краю
     Шел «в рабском виде» царь небес,
     Любя, дрожа, благословляю:
     Здесь я родился, здесь воскрес!
 
 
     II там, где нивы спелой рожью
     Труду поют хвалу свою,
     Я в пахаре, с любовной дрожью,
     Безвестный, брата узнаю!
 

18 июля 1911, 1918

Будущее

 
     Будущее!
     Интереснейший из романов!
     Книга, что мне не дано прочитать!
     Край, прикрытый прослойкой туманов!
     Храм, чья постройка едва начата!
 

1922

Константин Бальмонт

Константин Дмитриевич Бальмонт (1867–1942) – русский поэт, теоретик символизма, переводчик, мемуарист, эссеист, критик. Выпустил 35 поэтических сборников, 20 книг прозы, автор филологических трактатов и переводов поэзии с 10 языков.

Первый «Сборник стихотворений» (1890) Бальмонт издал за свой счет, но сжег весь тираж – близкие его увлечения поэзией не разделяли. Он зарабатывал переводами, усиленно занимался самообразованием, изучал языки. Лучшие книги Бальмонта выходили в символистском издательстве «Скорпион». Во время путешествия по Европе он принял приглашение прочитать курс лекций о русской поэзии в Оксфордском университете. С лекциями Бальмонт будет выступать в Европе еще неоднократно.

Всероссийскую известность принес поэту сборник «Горящие здания» (1900), а закрепила славу книга «Будем как солнце» (1902), превратив его в ведущую фигуру в лагере символистов. «В течение десятилетия Бальмонт нераздельно царил над русской поэзией, – писал позднее Валерий Брюсов. – Другие поэты или покорно следовали за ним, или, с большими усилиями, отстаивали свою самостоятельность от его подавляющего влияния».

Бальмонт превратился в объект страстного поклонения и подражания. Создавались кружки бальмонистов, восторженные поклонницы не давали ему прохода. Появился термин «школа Бальмонта». Поэта воспринимали как новатора, который расширяет изобразительность языка, через эпатаж, мелодические повторы и собственную систему красочных эпитетов открывает новые возможности стиха.

«Все они перенимают у Бальмонта и внешность: блистательную отделку стиха, щеголяние рифмами, созвучаниями, – и самую сущность его поэзии», – писал Брюсов о многочисленных подражателях поэта, творчество которого звучало резким контрастом «анемичной журнальной поэзии» конца XIX века и отражало одну из первых поэтических попыток исследовать темный мир бессознательного.

Участвуя в свое время в студенческих беспорядках, Бальмонт горячо откликнулся на революционные события 1905 года, сблизился с Максимом Горьким, печатался в социал-демократической прессе. С 1906-го, опасаясь преследований, жил за границей, вернулся на родину в 1913 году. Неоднократно ездил по России с лекциями и чтением стихов.

Октябрьскую революцию он не принял, на компромиссы с новой властью не шел. В 1920 году, спасаясь от нищеты, выехал с семьей во Францию. Очень много работал, заглушая тоску по России, судьба которой его ужасала. В 1923 году был номинирован на Нобелевскую премию. Объехал с лекционными турами Европу, начал писать автобиографическую прозу.

В 1930-е годы, дойдя до состояния крайней бедности, Бальмонт заболел психически. Много времени проводил в клинике. Скончался в приюте «Русский дом» в декабре 1942 года.

Константин Бальмонт