Голоса в лабиринте

– Я на минуту, до Сереги, – сказал Марк, когда я повернулся и успел увидеть в щели голову и руки Маркуса. Крышка захлопнулась. И в то же время лопнула Земля. Так показалось. Кубарем, я полетел вниз с лестницы. Через меня прошло громадное тепло. Пронзило и ушло куда-то дальше, в пол. А затем Земля раскололась еще раз. Все погрузилось в жар и мрак.

Иногда я думаю, зачем Марк показал мне бункер. Он ни слова не говорил мне об убежище под дачным домиком до того дня, когда пришел, как говорил Марк, Пушной зверек. То есть Писец. ПП – Полный Писец. Мы, правда, сильно сблизились с Марком после Второй Волны. И, с другой стороны, как бы еще Марцелла с Ольгой добрались до садоводства?

Понемногу я разобрался в хозяйстве Марка. Кое-что знала Ольга, кое до чего допер я сам. Например, я догадался, что за штука висит в углу бункера, сразу за вентиляционной камерой. Покопавшись, я включил табло. Это был уличный дозиметр.

У нас с Ольгой хватило ума не пытаться сразу выбраться наверх. Да мы бы и не сумели этого сделать. Марк обустроил лаз так, чтобы чайник не мог сдуру повернуть запоры люка и пустить внутрь смерть. Как будто он рассчитывал нарочно на меня.

Он только немного не рассчитал с часом П. Думал, у него еще есть время, рано еще уходить в убежище с концом, на год или на два.

Что, все-таки, случилось в тот злосчастный день? Из тех обрывков, что были услышаны нами по радио, мы поняли примерно следующее. НАТО атаковала наши ядерные силы, в том числе Крюковскую часть РВСН, крылатыми ракетами. Ядерный арсенал России уничтожили. Только не весь. Секретный, в космосе у нас висел козырный туз. Над территорией Соединенных Штатов рванул спутник с водородной бомбой. Полностью закрыв Америку.

Мы не знали, что случилось с остальными. Последней выходила на связь с миром франкоязычная радиостанция из Конго. Переводить было не обязательно: Полный Писец и в Африке Полный Писец.

Только первые дни я казнил себя, что не взял в последнюю поездку сына и жену. Кто знал, что все так сложится? Сын, кстати, все равно бы не поехал. Он никогда не ездил с нами в садоводство, потому что в загородном доме не работал Интернет. И сам я давно не любил свой загородный дом.

Когда я думаю о сыне, я печалюсь о другом. Я почему-то вспоминаю, как сердился на него за то, что сын не любит лыжных выходных. Случалось, что в субботу или в воскресенье мы с женой, как все добропорядочные люди, начинали собираться в лес. Типа мороз и солнце! Но сын упирался. Ни в какую! И мы, в общем, сердились, но вздыхали с облегчением. Ни я, ни она не любили лыж. Мы оставались дома, убивая время, кто как мог. Черт его знает, почему я это вспоминаю.

Я вообще не помню время с тридцати до сорока пяти. Хотя я продолжал выполнять личный план. Последние пять лет я помню хорошо, и то лишь потому, что после сорока пяти я твердо знал, что все это не то. И это понимание конца, которое накатывало, стоило мне посмотреть в окно.

В бункере окон нет. Разбираясь в хозяйстве Марка, я понял, что Марцелла собирался вытянуть наружу трубу перископа, но не довел эту работу до конца. Теперь это было невозможно. Да и что бы мы увидели снаружи!

Я, большую часть времени, кручу педали велогенератора, или копаюсь с запчастями к агрегатам. Или пишу свои заметки за столом, затянутым в зеленое сукно. Ольга читает, вырезает деревянные скульптурки или шьет. Мы редко говорим. Или, бывает, говорим взахлеб.

Вероятно, вот в таких же, или покомфортней, бункерах сидят еще где-то по миру группы уцелевших идиотов. А, может быть, мы с Ольгой остались вдвоем на планете. Возможно, мы должны стать новыми Адамом и Евой человечества. Если не сдохнем в вырытой своими же руками годовой могиле. Вернее, руками моего соседа Марка. Который знал, что Пушной зверь придет.

2

Да, это было в год Большого Взрыва, когда из морей и океанов вдруг выросли стрелы молний, скоро опоясавших земной шар причудливой сеткой – как ударами плетьми. Оказалось, что подводный мир кишел железными акулами, и вот наступил момент, когда они, почти одновременно, выплюнули ядерными жалами на сушу смерть.

Плети ударили и с суши. Долгожданный Конец Света наступил. Это почувствовал в эти минуты каждый на Земле. Люди вдруг поняли, что шутки кончились.

– О Господи! – кричали они, поднимая к небу руки. – О Великодушный!

Жаль, что они не видели в этот момент себя со стороны. Они то срастались в бурые большие пятна, то, как заряженные одинаково частицы, отлетали друг от друга. Будто бильярдные шары. Странно, но люди никогда не думают, что объективно ходят по Земле вниз головой.

– Спаси и сохрани! – молили они в своих разметаемых ядерным ветром, как картонные коробки, городах. Тьма заволакивала Землю – на короткое мгновенье появились звезды и погасли. Для внешней стороны, если смотреть от звезд, погасла, превратилась в черную дыру, Земля.

Там еще теплилась какая-то, – в подводных лодках, в бункерах, на дальних островах, в пещерах, – жизнь. Еще шла самая короткая в истории мира война. Глохли и стушевывались генералы, и садились молча, понимая, что никто не слышит их команды.

Сотни пилотов, успевших поднять машины в небо, в эти мгновения, ослепшие, сошли с ума. Их корабли вспарывали стратосферу, пролетали по ночи ракетой и валились обратно на Землю. Законы физики еще работали.

– О Господи, – шептали те, кто уцелел. – О Всемогущий!

Не к кому больше было обратиться. У всесильных королей и президентов, и у серых кардиналов, вдруг не оказалось слуг. Народы увидели, что их вожди бессильны. Теперь надежды не было ни у кого. Никому в голову не приходило винить в Конце Света власть, как обычно ее обвиняли во всем, что не нравилось народу.

Люди вставали на колени и молились Богу.

А потом обрушивали на Бога проклятья – видя, как сползает мясо с костей их еще живых детей:

– Как Ты мог, Бог? Видишь ли, что Ты наделал, Господи?! Да есть ли Ты, если позволил допустить такое?!

Да есть Я, есть. А что Я мог?

Люди любят представлять Меня Кем-то вроде гроссмейстера, переставляющего на доске фигуры.

Ну, хорошо, пусть шахматы…

В любой игре есть правила. Есть время на игру. Есть цель.

Жаль, говорю, люди не видят никогда себя со стороны. Хотя это не сложно. Как не сложно понять, что в любой игре есть, минимум, два игрока. Один делает ход – время пошло.

Вот, если вместо шахмат начать на доске играть в Чапаева, то что получится? Обычно, впрочем, со Мной начинают играть в дурака.

Или если у человека нет желания выигрывать или хотя бы свести партию вничью?

Я скажу больше: пусть второй игрок садится на Мое место, сыграет за Меня. Будто с самим собой. Это довольно часто происходит в шахматах.

Кто победит?

О, эти мольбы миллиардов! Ежедневно, еженощно. Но если человек хочет стать овощем, это не значит, что Я стану помогать ему в этом. Овощей у Меня и так полно.

Хозяин ли Я вам, Бог-Вседержитель? Разумеется. Не более, впрочем, чем вы хозяева своему мозгу и воображению. Или бородавке. Или печени.

Часто довольно, гм, увеличенной печени…

Последним серьезным игроком был один европеец, смолоду занимавшийся наукой, но большую часть жизни посвятивший сверке чисел из Священных книг. Вот с ним Мне было интересно. Партия осталась незаконченной.

С тех пор игроки сильно измельчали и перевелись, изжули-лись. То есть однажды их не стало вовсе.

Люди привыкли говорить, что чувство юмора – это единственное, что их отличает от природы. Обыкновенная гордыня. Если приглядеться, то заметно, как улыбается на солнце тыква. Особенно после дождя. Лежит и лыбится.

Но – пусть. Только перемудрили что-то люди с чувством юмора. Прохохотали, проплясали Землю.

Наступил цейтнот.

Дождь из мертвых птиц обрушился на Италию, и покраснело море в Израиле, и там, где был север, стал юг. Вам бы не тратить время, выясняя, есть Я или нет, а попытаться найти ответ на вопрос, откуда взялся Бог.

Обычно Меня представляют как нечто Великое, космических масштабов и поэтому далекое. Можно и так. Но чтобы понять Бога, надо идти в другую сторону. Я бесконечно мал.

Видели вы снегирей в морозный день? В зимний морозный день, клюющих просо из кормушки? А водопады? А рассветы и закаты на реке?

А просто зимняя дорога? Или летняя дорога. Даже не въяве, а показанная вдруг по телевизору – мелькнувшие в экране елки, сосны, колея… Что-то действительное, настоящее. А если кто-то просто хорошо споет? Разве не вздрогнет душа, не захочет человек немедленно встать, и пойти и сделать что-то важное и вечное? – то есть в любви и в радости, по своим силам и сверх сил.

Есть ли еще вопросы, зачем это все было затеяно?

3

Я спал один на громадной кровати. Постель не была расстелена. Значит, вчера я уснул, не дождавшись начала футбола Россия – Андорра, и жена выключила телевизор и ушла спать на диван в гостиную.

Одному лучше думалось. Вселенная, подумал я, – аналог человеческого мозга. Или наоборот.

Когда-то, в юности, я представлял нашу Землю с ее пространствами, с заводами и пароходами, полицией, политиками, атомными бомбами всего лишь косточкой в коленной чашечке какого-то Гиганта, огибающего… Что? Вопросы бесконечности в то время занимали меня более всего.

Казалось, что от нахождения ответов на эти вопросы зависит и все остальное. Смысл жизни.

И лишь сегодня, необычно рано, затемно проснувшись, я вдруг ясно-ясно понял, что – не косточка. Не в чашечке.

Я закрывал глаза и видел точки в темноте. Эти мерцающие точки были звезды на небесном своде. Если внимательно к себе прислушаться, то было слышно, вплоть до легкого шуршания, едва заметного, как эти звезды разбегаются, и это есть процесс мышления, рождения мысли. И очень внятно понималось, что он бесконечен. Их же мириады, нервных клеток, как пишут в учебниках.

Вот тут, на этом уровне догадки, я остановился. Но те, кто знают больше, могут пойти дальше. Возможно, строение Вселенной станет нам яснее, если обратить внимание на мозг. На то, например, что он состоит из пары полушарий.

То есть я понял, что Земля – не косточка в коленной чашечке Колосса, а именно нейрон, клеточка Его мозга. Которая живет, поскольку еще не успела умереть. Они же отмирают миллиардами, пишут в тех же учебниках. Но ведь и время у Гиганта, разумеется, свое. То, что для Него секунда, для нас – вечность.

Это никак не отвечало на вопросы, не вносило ясности в смысл жизни, но создавало некую иллюзию причастности к ходу Истории, иллюзию соавторства с Колоссом. Богом.

Если сам Он – не косточка в чьей-нибудь коленной чашечке…

Я усмехнулся. И пошел, сварил себе чашечку кофе. Стаканчик. Нервные клетки восстанавливаются, господа. Это неправда, что они не восстанавливаются. Обязательно!

Виктор Мудролюбов

г. Санкт-Петербург

Автор поэтической книги «Ненужные стихи» («Скифия», 2016). Родился в Ленинграде. Окончил Ленинградский политехнический институт по специальности «Экспериментальная ядерная физика». Работает в НИИ электрофизической аппаратуры им. Д. В. Ефремова.

Из интервью с автором:

Здесь представлены мои стихи из цикла «Третий тайм» и эссе о поэзии.

Зачем?

Мы живем в несоседних мирах,

никогда не касаясь друг друга,

нам достались косые дороги

и ночлеги в сквозных номерах.

Мы однажды явились на свет

по какой-то неведомой блажи,

быть отдельными, видимо, ближе

к назначенью, которого нет.

Тот самый…

Я не родился каскадером

и не рубился на войне,

моя баронская корона

исподтишка мешала мне.

Я эту дрянь в сундук закинул,

за что хвалю себя вдвойне,

иначе б конь в трясине сгинул,

притом со мною на спине.

Теперь все дело только в шляпах,

они мелькают, как во сне,

одну забыл в медвежьих лапах,

с другой расстался на луне.

Зато я уток бью попарно

через каминный ход в стене

вчера – обжаренных шикарно,

сегодня – тушенных в вине.

Давно живу на этом свете,

шутить умею, но не лгу,

и где-то бродит мой свидетель

с вишневым деревцем на лбу.

Крылья

Падший ангел, обломаны крылья,

за очками нездешний покой,

не нашлось бы трамплина на крыше,

возвратился живой и пешком

в то жилье, ту бездонную пропасть,

коммунальный роман про двоих,

где сегодня отпраздную пропуск

на свободу из мира войны.

И неважно, какие сожитель

обустроит поминки с листа,

только крылья получше сложите,

хорошо бы на море слетать.

Попутчик

Всегда найдется третий, свободный от забот,

он вовсе не стареет, поскольку не живет.

Вокруг бушует время, разгромлен бывший рай,

с утра в своей тарелке, улыбчив, как вчера.

Вулканы где-то зреют, кончается вода,

кончаются деревья, приходят холода.

Но что бы ни нагрезил очередной пророк,

попутчик наш не crazy, он просто умер впрок.

Эвридика

На поверхности пусто, из живности ряска да мошки,

в глубине затаилась чужая зеленая жуть,

я держусь наверху в интерьере из красок домашних,

я еще не готов за тобой в этот омут нырнуть.

Там нездешний покой маскирует себя под болото,

зазывая заблудшие души усталых людей,

там non stop для входящих без виз, паспортов и билетов,

но вернуться уже невозможно, а я не Орфей.

И в намеченный час достаю черно-белое фото,

от которого каждая клетка сочится тоской.

Не кончается ночь, не кончается кровь на салфетках,

не кончается зябкая дрожь за последней строкой.

Чердак

Любой из нас – чудак,

эльф, человек и гном,

имеет свой чердак,

забитый барахлом.

На чердаке живут

обрывки фраз и слов,

забытых в суете

бесчисленных минут,

и я, старьевщик снов,

археопат идей,

листаю ассорти

случайного меню,

пытаюсь раздобыть

какой-нибудь прием —

менять поток судьбы

хотя бы на микрон.

Судьба за тем углом,

а перископ разбит.

Виртуальная реальность

Виртуальная жизнь отбирает у жизни детей

для трехмерной игры вместо пешек, слонов и ладей.

Там любому из них предоставлен отдельный разъем,

Кто-то пешкой умрет, кто-то станет однажды ферзем.

Никакой миттельшпиль не спасет от дебютных грехов,

унесет без руля и ветрил по теченью планшет дураков,

и никто не ответит

за плоды виртуальных затей.

Виртуальная жизнь отбирает у жизни детей.

Дурная хозяйка

Наша память – заброшенный склад барахла,

что дурная хозяйка всю жизнь берегла,

добывала в расчете на завтрашний дождь,

расставляла с оглядкой на сладкую ложь —

если ближе положишь, быстрее найдешь,

и в уме виртуальный вела каталог.

Но с порядком хозяйка в ладу не была,

каталог затерялся в корзине белья,

а ключи от корзины среди барахла,

что дурная хозяйка всю жизнь берегла.

Муравейник

Опушка леса, старый муравейник,

так совершенны форма и размер,

что кажется, дизайнер для деревьев

придумал гениальный интерьер.

А муравьи в безмысленном порядке

мелькают и несутся кто куда,

и наше умиление понятно,

поскольку адекватно их трудам.

Земля людей, обочина вселенной,

моря и горы, птицы и цветы,

но боги не приходят в умиленье

от нашей муравьиной суеты.

Это пришло

И перекинуться парою слов не успели,

воздух опять затвердел, и не видно ни зги.

Так и живем по отдельности в сумрачном геле,

где вместо стен вместе с нами живут сквозняки.

Это пришло, исчезают предметы и люди,

белые пятна забвенья нисходят на быт,

сбоку теснятся минуты вчерашних иллюзий,

«в очередь, сукины дети», – привратник нудит.

Это пройдет, как проходят часы и недели,

запахи жизни, желанья, надежды и боль.

И перекинуться парою слов не успели,

каждый оставил вопрос и ответ за собой.

Цветок

У меня есть комнатный цветок

с карими глазами человека,

я его обслуживал как мог,

кажется, уже четыре века.

Я устал, а собственный двойник

изнутри бубнит свои советы —

нужно бы цветку добавить света

и моей никчемной болтовни.

Середина лета, свет – на убыль,

осень проступает между строк,

я молчу, уже немеют губы.

У меня есть комнатный цветок.

Шизоидное

Поэзия, я твой негражданин,

мигрирую по собственным загонам,

и создаю по собственным законам

вселенную, в которой я один.

В твоем уже осеннем Петербурге

закончился бумажный листопад,

и мой двойник листает свой айпад,

бокалом фэйков запивая бургер.

А у меня в колонны и ряды

построены интриги и сюжеты,

и тени чувств от нежности до жести,

и добрый запах книг неистребим.

Так и живем, два полюса магнита,

случайным общим телом сведены,

я странник с вечным комплексом вины

и мой двойник – достойный потребитель.

Последний читатель

Сегодня родился последний читатель Земли,

на нем распашонка, расшитая азбукой Морзе,

он вовремя спит, и сосет, и сухой, и не мерзнет,

его Нострадамус отныне присмотрит за ним.

Развернута Красная книга, шевелится лист,

давно побледнели чернила на нужном катрене,

но все состоялось: причина, и место, и время,

и полное имя – Последний читатель Земли.

В стороне

Все ушли. Мигает робкий свет

на подземной площади Восстания.

Этой остановки больше нет,

лишь скамьи да надписи оставлены.

Я присел на пару мкс,

так легко и тихо в черном ящике,

где-то в переходе метка есть,

можно возвратиться в настоящее,

можно вскинуть на́ спину багаж,

снова стать нулем пустого множества,

но пока смакую эту блажь —

чистое святое одиночество.

Никого. Не видеть, не менять,

не терпеть, не слушать объявления

на скамье, по щучьему велению

медленно плывущей мимо нас.

Зазеркалье

Живем в Зазеркалье,

всё страньше и страньше.

Ну, где ж вы, кто раньше

сюда зазывали?

В бессрочном завале

последних и крайних

не вышло ни разу отметиться с вами.

Вы где-то за кадром,

в бегах, за стеною,

должно быть, иное

у вас Зазеркалье.

Белое и черное

Нарисую белое на белом,

притворюсь, что выцвело с годами,

будто наши прошлые проблемы

без осадка растворила память.

Растворила контуры и подпись,

разложила образы на кванты,

до свиданья, Пух и Мэри Поппинс,

на ремейки времени не хватит.

Нарисую черное на черном,

зашифрую, что еще случится,

и неважно – утро или вторник

или черный снег на снег ложится.

Завтра праздник правильных и лживых,

выбор фильтра для оценки мира,

белого – из нашей послежизни,

черного – от пана Казимира.

Опрокинутый мир^[1]

Для жителей особенного мира,

глядящих на наружных свысока,

моментом истины становится река,

не для моста, не та, где ноги мыли,

а самый настоящий океан,

о коем навигаторы не знали,

когда наш мир за милей милю гнали,

не ведая, что вскроется обман.

Сейчас

Что спрятано за термином «сейчас»?

Последний вздох до общего исхода,

начало передачи про погоду,

случайный скрип елового сучка…

Я знаю, что «сейчас» прошло сейчас,

и завтра не для каждого настанет,

кто следствие с причиной переставит,

тому и карты в руки вместо нас.

А мы в своих эйнштейновских мечтах

придумываем струны и квазары,

и строим первобытные казармы,

и несогласных обращаем в прах.

Так и живем, как будто бы «сейчас»,

шуты, и технократы, и манкурты,

когда беда приходит в наши юрты,

виновен кто угодно вместо нас.

Нужна ли нам поэзия!?

Настали времена, когда почти повсеместно происходит неизбежное вытеснение живого общения общением online. На смену правильной литературной речи приходят огрызки фраз и слов, когда уже не нужна грамматика, а вместо изящной шутки достаточен топорный прикол. Большинство уже не хочет читать ничего крупнее статейки в газете, лучше в электронном виде. Одним из последних прибежищ родного языка остается поэзия, которая может обеспечить непосредственное общение души с душой, передачу ощущений, чувств, умозаключений автора читателю или слушателю.

Как же этого достигнуть? Что такое стихи? В бытовом понимании стихотворение – это литературное произведение, состоящее из укороченных строк, имеющее некий ритм, причем окончания строк попарно или в большем количестве имеют сходное звучание, то есть, рифмы.

Здесь все неверно: во-первых, существуют белые стихи, не оснащенные рифмами и даже с нарушениями ритма (верлибр); во-вторых, существуют стихотворения в прозе, не связанные ритмом; наконец, многие произведения с ритмом и рифмами настоящими стихами не являются.

По-моему, стихотворение отличается от других литературных произведений повышенной плотностью информации, причем в его основе должно быть что-то нестандартное: цель, идея, чувство, ощущение, новое понимание известного события или явления. Создать настоящее стихотворение – совершить открытие, хотя бы небольшое.

Крайне важным является соблюдение формальных требований: правильность, ясность и точность текста. Нарушение правил грамматики и смысла допустимо в исключительных случаях для усиления эффекта воздействия («голова моя машет ушами, как крыльями птица, ей на шее ноги маячить больше невмочь…», Сергей Есенин). Уменьшают плотность лишние паразитные слова, всякие «вот», «уж» и пр. Ясность и точность не синонимы примитивности, потому что простота глубже сложности, под ней можно спрятать второе или третье дно.

Как создавать настоящие стихи, не знает никто. Есть поэты, пишущие легко, самые яркие примеры – Пушкин и Есенин. Есть мученики – Тютчев и Маяковский («изводишь единого слова ради тысячи тонн словесной руды»).

Нужно писать стихи, если этого требует душа. Можно их показывать или зачитывать, но прежде следует попытаться оценить со стороны, например, со стороны своих любимых мастеров.

Нужны ли мы поэзии?

Наш язык прекрасен. Из 33-буквенного множества можно составить огромное количество разумных сочетаний. Приставки, суффиксы и почти произвольная расстановка членов предложения обеспечивают исключительное богатство красок, оттенков и тончайших нюансов. И как же мы, конкретные люди, используем это богатство? Что мы несем в сокровищницу родного языка?

Конечно, себя, свои мысли и чувства. Даже если в качестве лирического героя выбран кто-то посторонний, это всего лишь маска, под которой можно спрятаться только частично. И вот вопрос: а интересны ли наши мысли и чувства, нужны ли мы? Какими критериями определяется наша нужность? Можно ли самим определять это? Увы, получается плохо! Сейчас на сайте стихи.ру уже представлено 36 783 125 произведений. Читая по одному произведению в минуту, воображаемый читатель затратит шестьсот тысяч часов. А за это время…

Простейшая логика диктует необходимость капитального ограничения временны́х затрат. Можно, конечно, рассчитывать на разные показатели популярности, количество поклонников, наличие публикаций, но годы не щадят даже суперпопулярных. Начало прошлого века прошло под знаком трех Б – Бальмонта, Белого и Блока. Кто сегодня знает о Бальмонте и Белом? Только интернет…

Можно пытаться стать профессионалом, попасть в Союз писателей, но членство в Союзе на качество стихов не влияет. К тому же прием осуществляют обычные люди со своими вкусами, достоинствами, пороками и зависимостью от внешних сил. Нельзя забывать о том, что из Союза был однажды исключен Борис Пастернак, который был и будет нужен Поэзии в отличие от большинства официально признанных поэтов.

Что же делать? Если душа нуждается в самовыражении, нужно писать стихи, нужно писать хорошие стихи, чтобы душе не было стыдно за убогое содержание или слабую технику. Хорошие стихи нужно отдавать в хорошие руки. Добросовестный редактор отсеет мусор, общение с редактором поможет честнее оценивать уровень своего творчества.

Лично я получил большое удовольствие от работы с издательством «Скифия» при подготовке восьмого тома Антологии живой литературы. Книга «За границами снов» великолепно скомпонована и оформлена, официально зарегистрирована. Серия принимает к публикации стихи и рассказы русскоязычных авторов, в том числе зарубежных; предназначена не только для наших читателей, но и для русской диаспоры всего мира.

Стихи ли я пишу?

Это третья и, по замыслу, последняя попытка определить и высказать мою позицию по проблеме стихосложения.

И начать я хочу с цитаты из Эрнеста Резерфорда: «физика – наука, остальное – собирание бабочек». Э. Р. не собирался оскорблять или унижать другие виды человеческой деятельности, просто констатировал факт: везде, кроме физики, законы имеют национальные, расовые или религиозные особенности и ограничения, то есть не являются глобальными.

И что же делает физик, попадая на чужую поляну? Естественно, изучает писаные и неписаные законы поляны, а затем их использует в меру своих способностей.

Есть, конечно, законы и в поэзии. Их неосознанные творцы рождаются один-два раза за время жизни конкретного этноса или цивилизации. Гомер, Данте, Шекспир, в России – Пушкин. Живущие позже таланты и даже гении пользуются дарами гигантов.

Я пытаюсь понять эти законы более 50 лет. Увы, не имея способностей к языкам, западную и восточную поэзию изучал только в переводах, то есть уже русифицированную. Собственное сочинительство происходило с огромными перерывами. Первый – почти 20 лет, случился после знакомства со стихами Осипа Мандельштама, мне показалось, что после него мне уже нечего сказать. Второй перерыв (15 лет) случился после 1998 года из-за отсутствия читателей и слушателей. Без ответной реакции нет смысла в творчестве.

И вот к каким выводам я пришел в результате своих поисков и сомнений, прошу извинить за повторение некоторых мыслей из предыдущих эссе:

Еще раз заявляю – стихи отличаются от прозы плотностью информации.

Информация должна быть в чем-то новой, неожиданной.

Форма стихотворения, ритмика, даже рифмы играют огромную роль. Они должны подчеркивать основную идею, создавать глубину и неоднозначность восприятия, усиливать плотность информации. Для этого необходимы неожиданные словосочетания, нестандартные рифмы, просто большие слова. Это очень тяжелый труд.

 
Одинокий ловец
на излучине сонной реки,
в тихий омут бросаю
с наживкой двойные крючки.
Там у самого края,
где хищно змеится трава,
голова к голове
притаились большие слова.
Там на илистом дне
умирает вчерашний плавник,
мечет в омут икринки
прожорливый русский язык,
я ловлю по старинке,
на мякиш привычно плюю,
как же выманить мне
золотую добычу мою?
 

И вот, прочитав несметное количество стихов (и прозы, конечно), сформулировав для себя законы стихосложения, я иногда спрашиваю себя: а стихи ли я пишу? А Вы?