Черная Мадонна

***

Мы быстро научились ориентироваться в метро. Конечно, мы не знали названий станций и линий, но ходить по стрелкам уже было проще. Надо сказать, информация в мадридском метро была очень внятной, легко улавливалась логика движение и символика, даже без знания испанского. Кроме того, многие надписи давались на французском и английском, что значительно облегчало ориентировку.

– Слушай, CEAR – в дословном русском варианте было бы – Испанский Комитет Помощи Беженцам. ИКПБ. Просто какая-то коммунистическая партия большевиков, честное слово.

– Почему? Ещё в аэропортах есть такое понятие. Кольцевая полоса безопасности, кажется. Тоже КПБ.

– Ага, а ещё я помню, как-то брали билеты на поезд в Екатеринбург. Там было написано, что КПБ включен.

– И что это?

– Комплект постельного белья.

– Да, сразу видно, что мы в Европе. Тут тебе и религиозное самоопределение, и партийная принадлежность – выбирай – не хочу.

– Всё включено, одним словом.

Здание комиссии находилось неподалеку от нашего отеля. По-русски там, естественно, никто не говорил. Оставалось надеяться на наши скоромные познания в английском. Обстановка была достаточно неформальной – мы не привыкли к такому обращению в официальных организациях.

На стуле в узком коридорчике сидела пожилая африканка с кофейного цвета младенцем на руках. Напротив неё, сложив на груди руки и закинув голову назад, с открытым ртом спал смуглый мужчина с густой иссиня-черной бородой.

Довольно скоро нас позвали к столику информации. Записали паспортные данные, взяли направление из главной конторы, откуда мы только что прибыли. Девушка, похожая на диковинную птицу, набрала номер и на эротично звучащем для нас испанском проговорила несколько фраз, из которых мы поняли только свои имена. Записала несколько слов на листке, оторванном от тяжелого квадратного блока. Передала нам и стала что-то быстро, быстро объяснять, водя кончиком ручки по листку. Хорошо хоть цифры в современном мире используются одинаковые, иначе сложно было бы догадаться, что собеседование нам назначили только через неделю, на вторник 19-е декабря.

– Понимаете, у нас отель оплачен только на четыре ночи. Нам негде будет жить.

Девушка мило улыбалась, хлопала глазами, кивала, убирая наши данные в папку и всем видом давая понять, что с нами она на сегодня закончила.

Я стала крутить головой по сторонам, в надежде наткнуться на какой-нибудь сочувствующий нашему замешательству взгляд.

– Подождите, нет, вы меня не поняли.

Девушка слегка сморщила носик, нехотя поднялась и вышла в соседний кабинет.

– Что делать-то будем?

– Ну, придется оплачивать до вторника гостиницу.

– Да мы разоримся за эту неделю. Нам же для визы заказывали четыре звезды, меньше нельзя было. Надо походить, поискать что-то подешевле.

Девушка возвращалась, щебеча что-то на своем птичьем наречии большому, похожему на медведя молодому человеку в теплом свитере и в черно-коричневых джинсах с желтой строчкой.

– Привет, – сказал он по-английски, и мы заулыбались от счастья.

Английским не блистал ни он, ни мы, но мы друг друга поняли. Выяснилось, что жилье в случае необходимости предоставляется только после подачи заявления, так что до вторника нам придется выкручиваться самим. Но он уверил нас, что даже в центе города можно найти довольно скромные, но чистые хостелы за умеренную цену. Потом он попросил нас пройти за ним. Напоследок бросил что-то игривое птице, от чего та, потупила клювик, зарделась и, махнув на него рукой, позвала следующего посетителя.

Плюшевый испанец с вязаными ромбами на груди привел нас в большой светлый кабинет с круглым столом, вокруг которого в беспорядке стояли синие пластмассовые стулья с мягкими сиденьями. За нами вошла девушка с блокнотом, прикрыла за собой дверь и присела неподалеку.

– Вы не будете против, если я расспрошу вас немного на счет вашего дела?

Мы напряженно переглянулись.

– А это обязательно? Нам довольно сложно говорит на эту тему.

– Да, я понимаю, просто у нас сегодня журналист в гостях. Она делает материал для газеты о том, как работает наша организация.

Я не решалась на тебя взглянуть, предполагая, что происходило в этом момент с тобой, если даже у меня внутри всё перевернулось от страха: «Почему именно мы?»

– Знаете, мы только позавчера прилетели, очень волнуемся. У нас проблемы были дома. Мы не хотели бы это обсуждать, это слишком болезненно. И наш английский не так хорош, чтобы давать интервью.

– Да это не имеет значения. Самое основное мы сможем понять. Ну, и потом пару фотографий для газеты…

– Нет, это совершенно исключено! Мы не хотим огласки. Никаких фотографий, никаких интервью. Простите за резкость, но это невозможно.

Бедный мальчик. Он думал, что нас можно заманить на интервью, пообещав сделать фото для газеты – ну, кто же не мечтает попасть в прессу? А эффект получился прямо противоположным. Новичок, наверное. Неужели непонятно, что беженцы – они же бегут, убегают, то есть, теоретически, прячутся, скрываются от чего-то или от кого-то; что им не нужна публичность. По крайней мере, мы её точно не хотели.

– Простите, если я вас обидел, не думал, что для вас это так сложно.

Я время от времени поглядывала на твое напряженное лицо и сцепленные кулаки. Даже под дулом пулемета мы бы сейчас не стали никому рассказывать ни о чем, произошедшем с нами на родине.

– Знаете, мы всё расскажем на собеседовании, потому что это крайне необходимо для начала процесса, но больше никому. По крайней мере, пока не пройдет какое-то время, пока раны не затянутся немного. Но на это могут потребоваться годы. Вы понимаете?

– Да, конечно. Просто вы так бодро выглядели, что я подумал…

– Мы стараемся не падать духом. Счастье уже то, что нам удалось уехать.

Девушка с блокнотом всё-таки что-то записывала, впечатленная нашим эмоциональным отказом. Уж я-то знала, что для журналиста иногда достаточно искры, чтобы придумать материал. Дальше досочинит сама, или найдет кого-нибудь поспокойнее, кто с удовольствием сфотографируется для её статьи.

Вырвавшись на улицу, мы долго шли молча, просто дышали.

– Стрессы каждую минуту.

– И не говори.

В одном из переулков мы нашли интернет-кафе, взяли по часу, чтобы проверить электронную почту и поискать недорогую гостиницу.

– Думаю, действительно дешевые места надо искать живьем.

– Ходить по улицам?

– Точно. Всё равно ведь мы не будем сидеть в номере. Надо пойти пообедать, потом прогуляться.

Переодевшись, мы отправились в сторону центра, заглядывая в каждый, попадавшийся на пути отель или хостел, интересуясь ценами. В самом центре, на улице Gran Via мы нашли хостел-резиденцию, довольно уютную, и, что немаловажно, почти в два раза дешевле нашей гостиницы. Забронировали комнату на три ночи, которых не хватало до дня собеседования, и пошли гулять по городу.

– Может, в переговорку? Домой надо позвонить.

– Ладно, а я в издательство ещё раз попробую набрать.

Мой бывший сотрудник и друг, Виктор Сергеевич, перед отъездом дал мне рекомендации – надо было ими воспользоваться. Может, в дальнейшем получилось бы сотрудничать с этой газетой и как-то зарабатывать на жизнь.

– Что дома? Волнуются?

– Да ничего, нормально, я сказала, что нам здесь очень нравится, что мы как в Африке после Москвы.

К вечеру город стал зажигаться. До Рождества оставалось десять дней и уже светилось всё вокруг, предвещая праздник.

Такси, как белые аисты с красной полосой вместо клюва, проносились мимо богини Кибелы, тщетно силясь обогнать двух мощных львов, запряженных в её колесницу. Конечно, стальной конь быстрее важного и гордого царя зверей, но ведь боги мчатся вне пространства и времени – попробуй их настигни.

Площадь со статуей Кибелы озарялась разноцветными огнями, струящимися из окон здания Центрального Телеграфа. Магическая цветомузыка вибрировала, просачивалась сквозь толстое стекло гигантских окон. Казалось, что внутри главного почтового отделения Мадрида те же боги возвели огромный костер и кормят его обертками от своих божественных конфет, и от этого всё вокруг озаряется пульсирующим, трепещущим сиянием.

Время шло, а город не позволял ночи спуститься и объять его. Всё ещё бежали пешеходы, шуршали по асфальту шины автомобилей, призывно горели витрины магазинов и ресторанов. Дойдя до площади Колумба со скромной его статуей, мы свернули налево и по узкой улочке дошли до района с забавным названием Чуека. Позже кто-то нам рассказывал, что этот район в самом сердце города всегда считался либеральным центром не только Мадрида, но и всей Испании. Именно здесь бушевала когда-то в конце шестидесятых – начале семидесятых знаменитая Ла Мовида⁴. Студенты, вольные художники, артисты всех сортов собирались здесь ближе к вечеру и устраивали ботельоны – иногда санкционированные, но чаще все-таки запрещенные, молодежные попойки. Солидные горожане побаивались заглядывать в это место по ночам, а дворники, вооруженные в те годы ещё только метлами вычищали под утро горы мусора, в котором частенько находили уснувших студентов. Спустя время пачками стали выкупаться дома в этом районе. Покупателями в большинстве своем были представители нетрадиционной секусуальной ориентации. Чуека постепенно стала приобретать приличный вид, здесь открывались дорогие магазины и престижные рестораны, но по сей день это место оставалось самым демократичным, свободным и веселым кварталом Мадрида.

***

– Опять солнце! – смеялись мы каждое утро, отодвигая шторы в гостинице.

Да, погода здесь почти всё время была солнечной. По крайней мере, в первую неделю жизни в испанской столице там ни разу не было даже туч.

– Даже дышится от солнца легче.

По улицам слонялись толпы веселящегося народу. Тогда мы ещё не знали, что у них не только перед праздниками, но и в обычные выходные, и даже просто по вечерам в будни почти также людно, весело и шумно.

Близился канун Рождества, но до этого должен был настать наш последний вечер перед подачей заявления. Это означало, что прошло пять дней, насыщенных новыми заграничными впечатлениями. Мысль о том, что нас ждет допрос с государственными служащими, беспрестанно омрачала нам существование. Праздничная экзальтация в сочетании с невероятным нервным напряжением требовала скорейшей разрядки. Казалось, если завтра по каким-то причинам собеседование отменится, то у нас начнется истерика.

Если бы не основная цель нашей поездки, то мы были бы похожи на всяких восторженных туристов, впервые выбравшись в европейское забугорье. Тур явно удался. Конечно, это не Германия, о стерильной чистоте которой рассказывали басни, но комфорт и продуманность ощущались сразу. Люди доброжелательные, общительные, открытые, нет этой безумной загнанности в глазах, защитной агрессивности.

Не справившись с переживаниями, и наплевав на поговорку, гласящую, что перед смертью не надышишься, мы перед сном всё-таки ещё раз проговорили всё, что с нами случилось, и как мы это будем рассказывать. Мы знали, что допрашивать нас будут по отдельности, поэтому очевидных неточностей и несовпадений в наших показаниях должно быть как можно меньше. Иначе всё пойдет прахом.

***

Мы вышли из метро, бодрые и готовые ко всему. Солнце оживляло, вселяло надежду.

– Всё проходит, всё когда-нибудь заканчивается.

– У нас всё получится. Иначе просто и быть не может.

– У нас же иммунитет!

Мы подали паспорта, получили карточки с номером. Прием был назначен на десять утра. Мы, конечно, пришли заранее, но не слишком, чтобы не напрягаться от длительного ожидания.

Как и в первый раз, никакой очереди не было. Человек десять посетителей, среди которых трудно было отличить наших коллег-беженцев от прочих людей, пришедших, например, за информацией. Компания была многонациональная, но не буйная, не похожая, по нашим представлениям, на толпу беженцев, в панике спасающихся от войны и голода.

На середину зала периодически выходили сотрудники, называли имена и фамилии. Сидящие в зале спокойно поднимались и шли в указанном направлении, готовясь к казни или милости. Точно также пришли и за нами. Женщина средних лет с коротким русым ежиком на правильном русском назвала нас и улыбнулась, наткнувшись на наши испуганные взгляды.

– Пройдемте со мной, пожалуйста. Меня зовут Ольга, я буду вашим переводчиком, – говорила женщина спокойным голосом, ведя нас в недра здания.

Мы шли мимо небольших кабинетов с застекленными перегородками. Это было похоже на посещение отдела универмага, где продавались телевизоры: звук выключен, но картинки на экранах самые разнообразные. Где-то мать успокаивала ребенка, где-то служащий подавал стакан воды плачущему арабу. В другом телевизоре пожилая женщина уронила голову на стол, а переводчик положил ей руку на дрожащие плечи. Какие-то кабинеты пустели, где-то за столом сидели работники, сосредоточенно глядя на экраны компьютеров, внося данные в базу или, может быть, раскладывали пасьянс.

Один из кабинетов наверняка предназначался для нас, но мне бы хотелось вечно идти по этому коридору, лишь со стороны наблюдая за чужими историями, горькими и болезненными, заставившими людей собрать пожитки в узел, схватит детей в охапку и сорваться с насиженного места.

***

Мы вышли вымотанные, осунувшиеся, вцепившись друг в друга. Пройдя несколько кварталов, зашли в кафе. Выпили коньяку. Наступило облегчение, хотелось смеяться.

– Ты плакала?

– Да, напряжение выралось наружу. Думаю, получилось правдоподобно.

– Было заметно, что они после тебя как-то немного растерялись. Ты точно их убедила. Мне уже и не надо было пережимать. Всё, как планировали – оставалсь подкрепить твои слезы здравыми размышлениями. Вроде бы, нам поверили и посочувствовали.

Немного передохнув, мы поехали в Красный Крест за дальнейшими инструкциями. Оказалось, что многие сотрудники этой всемирно известной добровольческой организации, к нашей радости, прилично владели английским языком, который, как мы уже поняли, не был особо в почете у большинства испанцев.

Пожилой длинный человек, похожий на исхудавшего тролля с редкой бороденкой, выписал нам по направлению в поликлинику – страна должна знать, с какими сюрпризами мы в неё пожаловали. Выслушав наш жалостливый рассказ о том, что жить нам больше негде, он сделал несколько звонков, после чего выдал ещё одну бумажку с адресом хостела, объяснив, что там мы будем пребывать до получения результатов анализов и принятия предварительного решения по нашему вопросу.

– Но у нас нет денег, мы думали, нас направят в центр.

– В центр вы попадете, если ваше дело примут на второе рассмотрение. А хостел вам пока оплачивает Красный Крест, так что не волнуйтесь.

Выйдя на улицу, мы, как обычно, начали бурное обсуждение.

– Значит, мы сейчас уже ждем какого-то решения?

– Получается, что так. Об этом я тоже читала. Это самый первый этап. Смотрят наше дело поверхностно, чтобы только понять, есть ли вообще прецедент или нет его.

– То есть, кого-то могут сразу же после этого этапа отослать домой?

– Я думаю, таких очень даже много. Сомневаюсь, что у всех есть реально оправданные основания для подачи запроса на убежище.

– А у нас они есть.

– Я в этом уверена. Нас так быстро не выпроводят.

Хостел располагался в самом центре города, неподалеку от полюбившегося нам района Чуека, у станции метро «Трибунал».

Там мы впервые столкнулись с проблемами испанского отопления и с их тотальной неподготовленностью к возможным похолоданиям. Ночью мы околели, и на следующий же день понеслись в ближайший супермаркет за обогревателем. Масляные радиаторы показались нам очень дорогими и объемными, а обычные, электрические, со спиралью – вполне доступными и компактными. Один из таких и взяли. Но, как выяснилось этим же вечером, сюрпризы ещё не кончились. Всякий раз, как мы вставляли вилку обогревателя в розетку и нажимали на заветную кнопку «вкл.», в хостеле вырубался счетчик. Хозяйка выскакивала из своей коморки и носилась по этажу, не понимая, что происходит. Мы же сидели, как замерзшие мыши, тихонько хихикая. Чтобы обогреться хоть немного, приходилось хитрить. Сначала мы выключали свет в коридоре и в общей душевой. В комнате тоже сидели без света и какое-то время не пользовались ноутбуком. Только так счетчик мог терпеть хоть какое-то время, но всё равно через полчаса кто-нибудь заходил душ или включал свет на этаже, и тогда история повторялась.

– Интересно, что было бы, если бы мы, как настоящие советские туристы, привезли бы с собой кипятильник?

– Сожгли бы проводку в центре Мадрида перед самым Рождеством.

Позже это вспоминалось с улыбкой и даже с какой-то грустью. Не смотря на дискомфорт от холода, отсутствие уюта и, особенно, внутреннее беспокойство, связанное, конечно, с бесконечным ожиданием, нам было хорошо вдвоем. Страшно и весело от той смелости, которая нас заставила пойти на этот шаг. Неустроенность была ценой за те перемены, которых мы ждали, на которые надеялись.

Мы лежали в темноте, заложив руки за головы, под стрекот вентилятора, разгоняющего тепло от раскаленных пружин обогревателя, смотрели в едва освещаемый из окна потолок, представляя на нем алмазы звезд, и мечтали.

– А потом ты женишься на мне?

– Конечно.

– И будет свадьба?

– У нас будет роскошная свадьба, много гостей, и будет даже путешествие после неё. А ты мне родишь сынишку…

Уже засыпая, я продолжала волноваться:

– А если придут тараканы, когда я усну?

– Я спасу тебя.

– Ты не боишься? Ты ничего не боишься.

– Боюсь, но не тараканов.

Ночью к нам всё-таки забегали наши младшие усатые братья, шуршали чем-то в мусорном ведре, вели беседы. Я не знала об этих ночных посещениях, иначе у меня, наверное, был бы шок, и я бы спала стоя, обутая и одетая.

Душ был всё время занят какими-нибудь смуглыми товарищами с островов. Надо сказать, что все наши соседи были из Африки. За стенкой они до глубокой ночи буянили.

– Что они там делают?

– Дерутся, наверное.

– Не похоже, шума нет – только голоса.

– Разговаривают.

– Хорошо хоть мы смысла не понимаем.

– Долго мы ещё здесь будем?

– Получим результаты анализов и первый ответ.

– А потом?

– Потом, если не депортируют, то поселимся в тихом, спокойном центре для приема беженцев, где не будет тараканов и шумных африканцев.

– Но ведь они такие же, как и мы – они запрашивают убежища. Значит, они тоже переселятся с нами в наш тихий центр.

– Главное, чтобы тараканы не переселились.

– Да, хуже этого ничего не бывает.

– Знаешь, когда я была маленькой, мы верили, что если прикоснешься к чернокожему человеку, то можно загадать желание и оно обязательно сбудется.

– Правда что ли? Ну, вы прямо как дети в Индии, которые белых людей за волосы трогают.

– Да, мы так думали, но это же в детстве было.

– Я понимаю, что в детстве. У меня тоже оно было, но я такого что-то не помню.

– А здесь их вон сколько! Представь, сколько желаний могло бы сбыться.

***

Зачитав брошюру до дыр, мы могли щеголять цитатами из неё. Первый этап – две недели. Первый просмотр дела. Если через две недели не депортируют на родину, посчитав запрос убежища безосновательным, то есть шанс задержаться здесь на пару месяцев. Через два месяца новое собеседование, второе рассмотрение и продление пребывания в случае положительного решения. Далее периоды удлиняются, а пристальность изучения, соответственно, усиливается.

– Значит, до большого, решающего, собеседования, ждать придется плюс-минус два месяца?

– Да.

– А результаты?

– Судя по данным буклета – не позже, чем через полгода. То есть, в общей сложности до окончательного решения, так или иначе, из страны нас не выставят в течение восьми месяцев, как минимум.

– Это небольшой срок, но успеть при желании можно многое.

***

На следующий день мы начали обход врачей. Ничего неприятнее я не помнила с детства. Наверное, так бывает со всеми, кто в юном возрасте провёл значительное количество времени в больничной палате и для кого лекарства иногда были частью ежедневного меню. Я не выносила запаха анисового ликера, мартини и амаретто – они напоминали мне какими-то своими травяными составляющими солутан или что-то вроде того.

– Помнишь такую микстуру от кашля? Интересно, она еще существует?

Позже мы узнали, что испанцы очень даже любят после плотного обеда выпить чашечку крепкого кофе с анисовым ликером. Но всё это еще было только впереди.

Поликлиника порадовала нас своим внешним видом ещё больше, нежели офис, где мы подавали заявление на убежище. Никакого больничного ощущения, никаких ярко выраженных запахов, никакой сине-зеленой краски до середины стены и, как и прежде, никаких очередей. Вернее, тут нужно оговориться, что очередь, конечно, была. В том смысле, что были люди, ожидающие приема. Но отсутствовал дух соперничества, к которому мы так привыкли и который считали нормальным. Никто не пытался пройти раньше, подмигнув медсестре или прошмыгнув в дверь, кинув ошарашенным пациентам: «Я только спросить!». Ни тебе косых взглядов, мол, вас тут не стояло, ни тебе милых перебранок и, если повезет, перехода на личные оскорбления. Приём шел далеко не быстро, но никого, казалось, это не беспокоило. Все спокойно ждали и мирно общались.

Всё было так непривычно, чуждо, хотя и положительно. Не было суеты, которую мы всегда воспринимали за быстроту течения жизни. Но тогда мы ещё не осознавали, что именно происходит, просто удивлялись и сравнивали. Казалось, что испанцы просто помешаны на стоянии в очередях. В банках, на автобусных остановках, в магазинах, у окошек лотерейных ларьков – никто не спешил, не пытался опередить собрата по очереди, не шумел, ссылаясь на опоздания.

В такой чистоте, стерильности и покое мы были готовы отдать хоть по литру крови, и, если понадобится, чего-нибудь ещё, лишь бы находиться здесь подольше.

Медсестра спросила моё имя и предложила не смотреть, когда она будет вводить мне иглу в вену.

Мы уже знали по нескольку простейших фраз и были способны хотя бы понимающе кивать головами и даже иногда отвечать.

– Боишься?

– Нет, просто не люблю.

– Ты ничего даже не заметишь. Откуда ты приехала?

– Из России.

– Одна?

– Нет, вдвоем.

– Это хорошо, вдвоём всегда легче. Ну, вот и всё. Долго?

– Всё? Так быстро?

– До свидания и удачи.

– Спасибо.

Нас ещё раз вызвали в Красный Крест. Мы не знали, зачем именно. Оказалось, нам полагались социальные чеки, немного похожие на деньги, но всё-таки не деньги. И ещё карточка на питание в бесплатной столовой. Мы, приученные к домашнему питанию, слабо представляли себе, на что это может быть похоже.

В столовой работали исключительно добровольцы Красного Креста. Помещение напоминало наш школьный общепит с большими емкостями для борща, макарон, котлет и так далее. Хотя, не знаю, как выглядели столовые в современных государственных школах. Может, их теперь не отличишь от ресторана.

Там было оживленно и цветасто от смеси характеров и культур. Весь иммигрантский бомонд, все счастливые обладатели карточки на питание собирался в этой столовой. Набор был стандартный: первое, второе, напиток, хлеб. Ещё с собой давали сухой паек, в который входила булка или батон, колбаса в нарезке и в вакуумной упаковке, йогурт и что-то из фруктов.

Испробовав прелести бесплатного краснокрестского рациона, мы решили поэкспериментировать и с талонами. Как нам пояснили, на день полагалось два талона на человека, каждый эквивалентом в шесть евро. Двенадцать евро – это вполне приличная сумма, если найти экономичные кафе с меню дня или со специальными скидками. Талоны можно было использовать в любом заведении, даже в самом дорогом, на двери которого приклеен специальный знак – белый круг в оранжевом квадрате, в центре надпись – Чек Гурмет и картинка – что-то вроде ресторанного столика в полуграфическом изображении.

Можно было распределить чеки на две недели, как и положено. Но мы решили, питаясь в бесплатной столовой, собирать чеки и раза два в неделю гулять по полной программе. За всю свою жизнь я столько раз не была в ресторанах, сколько за то время, пока мы в Мадриде ожидали предварительного решения! Китайская, итальянская, аргентинская, японская, и, конечно, испанская кухни.