Девушка с характером

12

Глядя на дам из благотворительного общества, можно было подумать, что они неделями недоедали!

Закуски разлетелись враз. После доклада дамы, по словам Эльзы, практически дрались за еду. Чтобы подогреть их интерес, во время доклада уже начали разливать чай, кофе и вино. Напитков тоже было выпито изрядно.

– На этом у меня все, – заявила повариха, когда последняя тарелка с угощениями покинула кухню.

– Говяжьих языков больше нет, куриные яйца закончились, икра, к моему сожалению, – тоже. Осталась только ветчина да соленые огурцы.

– Какая разница, что ты им подашь. Большинство из них уже так накачались мозельским, что и сухую корку жрать станут.

– Августа! – предупредила ее Эльза, которая несла к лифту два кофейника. – Смотри, чтобы тебя Шмальцлер не услыхала!

– Твоя правда, – проворчала Августа. – Случайно стукнули друг о друга два бокала, естественно, вино выплеснулось не только на ковер, но и на диван. Госпожа директор Гутвальд опрокинула тарелку с тремя икорными закусками, а госпожа доктор Люритц – та, что плохо видит, прошлась по ним. Теперь черная икра втоптана в красный ковер…

– И не скажешь, что дамы собрались для помощи голодающим детям Африки.

Мари, которая без конца варила кофе, кипятила чай и мыла посуду, со вздохом присела на табуретку возле плиты. Вообще-то Августа болтала много ерунды, но последняя ее фраза была в точку. Мари видела такие сборища в приюте. Папперт время от времени приглашала покровителей и попечителей заведения на обеденное застолье. В такие дни кухня работала на полную катушку, подавали кофе, сладкое, было много показной суеты, и что самое отвратительное – в конце воспитанницы должны были выступить перед приглашенными – прочитать стихотворение или спеть песню. Ах, как очаровательно, как невинно выглядели эти маленькие сиротки, как мило они были одеты! Надо ли говорить, что красивые платья разрешалось надеть только на мероприятие, а уже вечером их отнимали. Все в тот день, кроме воспитанниц, ели, пили и чудесно развлекались.

– Что такое, Мари? – накинулась на нее повариха. – Отдыхать потом будешь. Иди мыть посуду! И осторожно с дорогими фарфоровыми тарелками.

Это Мари уже усвоила. Одна фарфоровая чашка стоила двадцать марок, тарелка – даже двадцать пять. Кофейник вообще был бесценный, если такой разобьешь, до конца жизни будешь отрабатывать Мельцерам долг. Мари зевнула, было около девяти вечера, и она зверски устала.

– На вот, чтобы не скучать. Постирай в мыльной воде и развесь на веревке!

Йордан в отсутствии дам заглянула в их гардеробы. Всегда было что поправить: там лопнул шов, тут нужно погладить. Или вдруг обнаружилось незамеченное раньше пятно. Не говоря уже о нижнем белье – его меняли ежедневно. Большие вещи, скатерти или постельное белье сдавали в прачечную, для деликатной стирки на виллу раз в неделю приходили две женщины. Но разумеется, всегда находилось что-то срочное, какая-то одежда, которую приходилось приводить в порядок буквально за ночь. Как батистовую блузку госпожи Алисии. Она надевала ее несколько раз, немного испачкала, кроме того, посадила на левую манжету отвратительное коричневое пятно. Вероятно, от кофе. Или от чая. Придется попробовать вывести лимонным соком.

Ясно, что Йордан вполне могла бы постирать блузку и сама, она сидела с остальными на кухне и жаловалась на объем работы. Впереди был сезон балов, а госпожа Элизабет не влезала ни в одно из своих платьев. Конечно, госпожа Мельцер закажет для нее одно-два новых платья, но в этом году нужно будет придумывать выходной гардероб для Катарины. Даже богатому фабриканту приходилось быть рачительным.

– Пудровое шелковое мы с портнихой, наверное, сможем подогнать.

– А куда девают старые платья? – с тоской спросила Августа. – Зеленое атласное. И кремовое в нежных кружевах. Ах, какое же оно красивое, прямо как свадебное!

Мария Йордан отлично понимала, куда клонит Августа. Госпожа время от времени дарила прислуге старые платья. Но насколько Мария знала Элизабет, та точно воспротивится, чтобы ее бальные платья носила горничная.

– Ты выходишь замуж, Августа? – увела разговор в сторону Йордан. – И жених у тебя есть? Может, это вообще Роберт?

Все засмеялись, а Августа покраснела от злости и назвала Йордан «глупой особой». На себя бы посмотрела.

Мари надеялась, что они вцепятся друг другу в волосы, но, к сожалению, до драки не дошло: в кухне появилась домоправительница. Она хлопнула в ладоши, давая понять, что дамы наверху уже прощаются и внизу их ждут машины.

Августа и Эльза поспешили в холл, чтобы подавать дамам пальто и гамаши, Роберт еще в доме раскрывал над гостями черный зонт, под которым поместилась бы семья из четырех человек. Мари промокнула руки фартуком и пошла вслед за Августой и Эльзой, но, конечно, не до холла – там ей делать было ничего, – а только до выхода в холл. Дверь была приоткрыта, и Мари краем глаза могла видеть шумных веселых дам, которые кутались в теплые пальто и длинными булавками прикалывали к волосам шляпы. Какие ужимки! Они бросались друг другу на шею, целовались. Священника, который выступал с докладом, без конца благодарили, а две пожилые дамы даже осмелились его обнять. До поцелуев дело все же не дошло.

Интересно, этот господин с темной бородой и кустистыми бровями и был директор Мельцер? Мари никогда его раньше не видела, но решила, что это он. Он прощался с одной из дам помоложе. Говоря с ней, смущенно улыбался и все время кивал. Как странно, что столь состоятельный и знатный господин выглядел столь неуверенным. Что ж, видимо, у себя на фабрике он был другим.

– Чего стоишь и глазеешь? Марш за работу!

Именно Йордан застала Мари за этим занятием. У женщины были рысьи глаза, с ней надо держать ухо востро.

Около десяти часов повариха и Эльза с Августой пошли спать. Йордан еще пришлось раздевать госпожу и дочерей. Фрейлейн Шмальцлер вышла из комнаты Алисии, где они обсуждали предстоящий день, около половины одиннадцатого. Она заглянула на кухню, где Мари домывала посуду, и сказала, что беспокоится за Роберта. Этот глупец вздумал пойти на ночную прогулку, что при такой погоде чистое безумие. Мари пожала плечами.

– Спокойной ночи, Мари. Поставь чистую посуду на стол. Роберт расставит ее завтра в шкафы. И перед тем, как пойти спать, проверь, закрыты ли внизу окна.

– Да, фрейлейн Шмальцлер. Вам тоже спокойной ночи.

Она почти закончила, оставалось вытереть два блюда и несколько чашек, а также начистить до блеска серебряные ложки и приборы для сервировки еды. Если бы не чертова блузка, через полчаса Мари могла бы лежать в постели. Она наклонилась к полке, достала чистое полотенце, разложила его и хотела приняться за серебро.

– Добрый вечер.

Мари от неожиданности чуть не упала в обморок: в дверях стояла молодая госпожа Мельцер.

– Извини, я не хотела тебя напугать, – сказала Катарина. – Я прекрасно знаю, что вообще-то мне здесь делать нечего.

Мари ничего не ответила, только прижала полотенце к себе. Действительно, кухня была местом для прислуги, господа старались заходить сюда пореже.

На молодой барышне был белый пеньюар, под ним, видимо, ночная рубашка. Пеньюар был сшит из нескольких слоев тонкого шифона. Простой крой – без рюш, без кружев, но Катарина выглядела в нем как королева.

– Ты ведь Мари, не так ли? Новая помощница.

У Мари перехватило дыхание, она не могла выдавить ни звука. Она только кивала, вцепившись пальцами в кухонное полотенце.

Теперь молодая хозяйка прошла в кухню. Двигалась она будто в сомнамбулическом сне, ноги переставляла так, словно не знала, куда ступить дальше. Говорили, что у нее бывает бессонница. Так она еще и лунатизмом страдает? Какие красивые у нее волосы. Каштановые с легкой рыжиной. Как мягко закручиваются локоны и завитки, образуя на спине густую струящуюся гриву. А глаза! Эти глаза! Глубокого темного цвета. Как озеро. Синие, словно небо в теплый летний день.

– Я тебя сразу узнала, Мари. Мы ведь уже виделись раз, помнишь? Я сидела в автомобиле, а ты стояла перед домом на лужайке.

Мари снова кивнула. Конечно, она помнила.

– На мне был зеленый костюм и шляпа с тюлевой вуалью.

Мари откашлялась и обрадовалась, когда услышала собственный голос. Она уже боялась, что от страха онемела:

– Да, я помню, госпожа.

– Ну вот!

Барышня улыбнулась. Улыбкой, от которой засияла мрачная кухня, а вокруг пугливого сердца Мари разлилось тепло. Еще никто на свете не улыбался ей таким образом. Интересно, госпоже Катарине уже говорили, что она волшебница? А она была волшебница. Мари смущенно улыбнулась в ответ.

– Я кое-что хочу спросить у тебя, Мари.

– Да, пожалуйста…

Ее сердце стало выстукивать барабанную дробь. Возможно, барышне была нужна вторая камеристка? Или горничная?

– Я бы хотела тебя нарисовать.

Должно быть, у Мари в этот момент был исключительно глупый вид, потому что госпожа вдруг залилась светлым, радостным смехом.

– Не сердись, я не издеваюсь над тобой. Понимаю, что мой вопрос необычный. Но у тебя точно такое лицо, какое мне нужно. Лицо, которое вписывается в серые залы и мрачные здания, понимаешь?

Нет, этого Мари понять не могла. Не хотела понять, ей не нравился такой образ. Молодая госпожа, конечно, не думала ее обидеть, но если бы Мари это сказал кто-то другой, она бы рассердилась.

– Твои глаза, Мари, – мягко, заискивающе промолвила девушка. – У тебя прекрасные глаза. В них душа. Грусть и тоска. Такая жажда счастья. Такая усталость. И такая сила.

Что за бред? Мари уже слышала, что Катарина немного странная.

– Если вам это так важно, можете спокойно меня рисовать.

– То есть ты не против? – радостно воскликнула она. – Чудесно. С завтрашнего дня ты будешь приходить ко мне в комнату на два часа ежедневно…

Мари испугалась.

– Но… так не получится, барышня.

– Почему не получится?

Она непроизвольно замотала головой, имея в виду, что все ведь просто.

– Мне нужно выполнять мои обязанности, барышня.

– Но это и будут твои обязанности. Ты моя модель. Вообще-то я должна платить тебе. Но только у меня нет собственных денег.

Она с сожалением улыбнулась, и Мари улыбнулась в ответ. Какими разными были две сестры. Старшая была высокомерной эгоисткой, младшая – прекрасная сумасшедшая мечтательница. Мари чувствовала к ней симпатию, при этом разум подсказывал ей держать ухо востро с обеими барышнями.

– Если фрейлейн Шмальцлер согласится, я охотно стану вашей моделью.

– Великолепно. Мы начнем завтра же, Мари. Как я рада!

Фрейлейн подошла к Мари, взяла ее руки в свои, пожала их и снова отпустила. Полотенце упало на пол. Мари нагнулась за ним, а когда встала, молодой госпожи уже след простыл.

Мари несколько мгновений смотрела на полуоткрытую дверь, затем механически начала натирать ложки и приборы. Когда же, покончив с работой, она наконец легла в постель, то была совершенно уверена, что эта встреча на кухне ей только привиделась.

II
Декабрь 1913

13

Пауль заподозрил неладное, поднимаясь по узкой крутой лестнице жилого дома, стоявшего в одном из мюнхенских дворов. Навстречу ему спускались две женщины в засаленной одежде, у одной на ногах были войлочные тапки. Они вели за руки малыша и не собирались уступать Паулю дорогу. Ему пришлось прижаться спиной к окрашенной в оливковый цвет стене, чтобы пропустить всю троицу.

– Эдгар? это я, Пауль!

Он постучал сначала осторожно, потом сильнее. Никто не ответил. Черт побери, неужели его нет дома? Может быть, они просто разминулись и Эдгар так же нетерпеливо стучит сейчас в дверь Пауля в Мариенгассе? Нет, навряд ли. Эдгар обещал принести Паулю деньги не позже десяти утра. Теперь было уже два часа.

– Эдгар! Открой, наконец!

Схватившись за заскорузлую ручку, Пауль потряс дверь. К его удивлению, дверь со скрипом отворилась внутрь, в лицо ударил застоявшийся запах пива, непроветренного помещения и свежей кошачьей мочи. Тощий серый кот протиснулся в дверную щель, вытерся Паулю об ноги и бесшумной тенью убежал вниз по лестнице.

Пауль напряг глаза, вглядываясь в сумрак каморки. Он был здесь лишь однажды, когда ночью с друзьями затаскивал пьяного Эдгара наверх, и жилище особо не разглядывал.

– Эдгар! Ты здесь?

В глубине комнаты что-то мелькнуло, упал и разбился стакан, последовало негромкое проклятие.

– Входи, Пауль, – прокряхтел его товарищ. – И закрой дверь, иначе опять соседка нагрянет. Всю ночь вопила, глупая баба. – В комнате были явные следы запоя. Повсюду валялись пустые пивные бутылки, стаканы, две деревянные пивные кружки, под столом – бутылка из-под шнапса, содержимое которой уже утолило чьи-то жаждущие глотки. Рядом Пауль увидел надкушенную сухую булку и книгу, которая оказалась учебником по анатомии человека. Эдгар изучал медицину.

– Какая честь оказана моей обители, – смущенно усмехнулся Эдгар и убрал со лба волосы. – Садись, Пауль. Вон там стул. Стаканы можешь поставить на стол. Постой, где-то была еще бутылка можжевеловой настойки.

У Пауля не было желания садиться. Хотя бы потому, что на деревянном стуле красовалась липкая пивная лужица. Пока Эдгар тяжело поднимался и нетвердой походкой шел по комнате, Пауль шагнул к окну и распахнул его. Холод и свежий воздух ворвались в затхлое помещение, с крыши сорвалась сосулька и полетела вниз.

– Ты с ума сошел? Сейчас же закрой окно. Я не собираюсь замерзнуть насмерть!

– Лучше немного померзнуть, чем задохнуться в этом смраде!

Эдгар быстро проковылял к окну, закрыл его и заметил, что Пауль сегодня раздраженный.

– Тебя это удивляет? Ты должен был прийти ко мне в десять. Может, забыл?

Лицо его товарища выражало крайнее удивление.

– В десять? К тебе? Убей меня, дружище, – не помню такого.

Взгляд Эдгара быль столь искренним, что Пауль разом засомневался, так ли он его понял. Да нет, все верно: они договаривались на сегодня. Позавчера на рынке Виктуалиенмаркт возле лавки, где баба торговала птицей, Пауль случайно натолкнулся на Эдгара и напомнил ему, что время подходит.

– Слушай, Эдгар. Я заложил свои золотые часы, чтобы одолжить тебе триста марок. Часы на порядок дороже, мы оба это знаем. Но если я не выкуплю их сегодня, они больше мне не принадлежат. Ты понимаешь?

– Ну ладно, ладно, – пробормотал Эдгар и сделал примирительный жест рукой. – Не кипятись, дружище. Доплати ростовщику небольшую сумму, ее хватит, чтобы выкупить часы позже. После Рождества получишь ты назад свои деньги. Я в жизни еще не был кому-то должен…

– Деньги мне нужны сейчас, Эдгар. Сейчас, как и договаривались! Что скажут мои родители, если я вернусь домой без часов?

Эдгар поставил пустые стаканы на стол и вытер тряпкой – кажется, когда-то это была рубаха, – сиденье стула.

– Сядь, дорогой, и выпей. Я тебе все сейчас объясню. Ты же меня знаешь, Пауль. Если бы у меня были деньги, я бы их вернул…

Ах, вот оно что. До этого момента Пауль еще на что-то надеялся.

– У тебя нет денег?! – гневно закричал он. – Как же так? Ты говорил, твой дядя из Штутгарта вышлет деньги. Ты даже клялся, помнишь?

Как можно быть таким глупцом! Достаточно посмотреть на эту жалкую каморку, чтобы понять, что дядя из Штутгарта не существует. Эдгар врал ему, выдавал себя за доброго приятеля, всегда с шуточками, всегда услужливый, всегда не прочь позабавиться. Но платил за их забавы Пауль.

– Послушай, друг, – произнес Эдгар со слезами в голосе. – Вчера утром пришло письмо, от которого у меня земля ушла из-под ног. Моя бедная мать, которая всю жизнь на нас работала, смертельно больна, а у моего отца неудачи на работе. Я должен был что-то предпринять и выслать им деньги. Я знаю, что ты человек слова и у тебя доброе сердце…

Несколько недель назад Эдгар рассказывал об одном друге, за которого поручился и теперь должен быстро внести триста марок, иначе случится непоправимое. Будто бы этот друг слабый человек и близок к тому, чтобы покончить с собой. Каков артист! На любой сцене мог бы сделать карьеру. Пауль еще какое-то время с отвращением слушал душераздирающие излияния, испытывая глубокий стыд от того, что поверил этому жулику. Боже, как он объяснит дома потерю часов? Они принадлежали его деду по материнской линии – семейная реликвия. Перед тем как подарить Паулю часы в день, когда ему исполнился двадцать один год, мама отдавала их в капитальный ремонт. На крышке поменяли даже рубины и бриллиантовую крошку, которые со временем выпали.

– Довольно! – гневно прервал Пауль слезные россказни Эдгара. – Оставь при себе свое вранье. Я верю только в одно: денег у тебя нет. Ты их давно прокутил.

Ответа не последовало. Эдгару требовалось время, чтобы осознать всю бессмысленность своего грандиозного спектакля.

– Жуликам вроде тебя место в суде!

Теперь на лице Эдгара появилось злобно-лукавое выражение.

– Ну попробуй, – прошипел он. – У тебя есть письменные доказательства? Свидетели? У тебя ничего нет!

К сожалению, в этом Эдгар был прав. Пауль готов был надавать себе пощечин, что, одалживая деньги, поверил на слово. Просто дружеская сделка. Ни договора, ни расписки, ни свидетелей, которые знали бы о передаче денег, потому что Пауль обещал Эдгару хранить молчание.

– Не думай, что уйдешь от наказания, – пригрозил Пауль. – Я позабочусь о том, чтобы ты свое получил.

– Да что ты так волнуешься? – вставил Эдгар. – У твоего старика денег куры не клюют. Что такое для него триста марок? Ты сказал, часы на порядок дороже? А сколько стоит бальное платье твоей сестренки? А жемчуг на шее твоей матери?

Пауль почувствовал нестерпимое желание заткнуть наглеца. Но тогда поднимется крик, прибежит соседка и, чего доброго, вызовет полицию. А это последнее, что Паулю сейчас было нужно. Он вышел вон и с яростью захлопнул за собой ветхую деревянную дверь, от чего она ходуном заходила на петлях. Кто-то шмыгнул вниз по узкой лестнице – их разговор явно подслушивали. Пауль был вдвойне рад, что не дал себя спровоцировать.

На улице он полной грудью вдохнул морозную свежесть. В воздухе танцевали снежинки, где-то за домами шарманка играла рождественскую песенку. В этот миг прямо перед носом Пауля пролетел снежок, Пауль быстро пригнулся, слепил свой снежок и успел попасть в спину убегающему сорванцу. В ответ раздался смех, мальчишки радовались, что молодой человек не рассердился, а наоборот – им подыграл.

Поглубже засунув руки в карманы утепленного пальто, Пауль быстро зашагал в направлении центра города. Был лишь один шанс спасти часы. Ему придется поторговаться с ростовщиком, доплатить небольшую сумму и продлить сроки.

Отец не должен ни о чем узнать. Иначе он до конца дней будет укорять Пауля. И ей-богу – совершенно справедливо. Каким же он был ослом! А что, если довериться матери? Это тоже было непросто. В крайнем случае он все расскажет Китти, но младшая сестра была последней, кто мог ему помочь.

На Фрауенштрассе перед освещенными витринами толпились зеваки. Снегопад усилился. Темные цилиндры, украшенные цветами дамские шляпы, отороченные мехом бархатные капоты – все было усеяно снежной крошкой. Снег ложился на пальто, пышные меха, клетчатый шерстяной платок торговки каштанами. На тротуарах уже появились мальчишки с лопатами, готовые за пару пфеннигов разгрести снег.

Пауль пониже надвинул на лицо шляпу и стал пробираться сквозь толпу. Вообще-то перед отъездом он хотел приобрести маленькие подарки для родителей и сестер. Но об этом пока рано было думать. Не доходя до Изарских ворот, он свернул в переулок к дому ростовщика. Там ему пришлось ждать: какая-то дама закладывала гранатовое украшение и торговалась за каждую марку. Тем временем Пауль смущенно разглядывал витрину: часы, бусы, кольца, серебряные светильники и инструменты, печати из благородного камня, столовые приборы с семейными монограммами. Все эти вещи не были выкуплены их владельцами и предназначались для аукционов. Хозяина – немолодого лысого человека с обвислыми рыжеватыми усами – сегодня не было, его заменяла жена, или, быть может, нанятая работница? Худая седовласая дама с бледными чертами лица и светлыми газами, в которых читалась непреклонность.

– Ну, разумеется, молодой человек. Конечно. Мы не отдадим эту дивную вещицу просто так.

«Ну еще бы! – гневно подумал он. – Сначала вы выжмете из меня все соки, надеясь, что уж в следующий раз рыбка приплывет прямо в сеть. – А пока он должен был заплатить пятьдесят марок».

– Но это же куча денег…

Ни один мускул не дрогнул на лице ростовщицы. Было видно, что она знала свое ремесло не хуже лысого с усами.

– У меня есть для вас предложение. Дайте мне двадцать марок и впридачу ваше пальто. Прекрасное пальто, добротная английская ткань, а внутри, если расстегнуть, – правильно, подбито мехом. Лиса, я не ошибаюсь?

Вслед за часами ему придется расстаться еще и со своим замечательным зимним пальто, которое мать заказала только в прошлом году. Пауль еще высмеивал его за лисий мех. Что, мол, он не старик такое носить. Однако во время зимних прогулок вдоль Изара оценил его преимущества.

На какой-то миг Пауль с гневом подумал об отце. Всего этого можно было избежать, если бы не довольно скудное довольствие. Квартира, книги, питание, иногда стаканчик пива – Паулю постоянно приходилось думать о деньгах. Отец был непреклонен, он рассказывал, что сам в молодости неделями сидел на сыре и хлебе, на большее заработка у ученика на машиностроительном заводе не получалось. Но у Пауля не было никакого права злиться на отца, ловушка, в которую он угодил, была целиком на его совести.

– Ладно, по рукам. После Рождества я зайду за вещами.

– Само собой.

Дама произнесла это так, будто хотела сказать «Не верю ни единому слову».

Пауль снял пальто, проверил карманы. Еще ни разу в жизни он не чувствовал такого унижения, да еще в присутствии двух молодых женщин, которые зашли в лавку и с любопытством наблюдали за происходящим.

– Надо ж, чуть не последнюю рубаху сымает, – сказала одна с сочувствием. – Не дай бог еще застудитесь на таком-то морозе.

– Не беспокойтесь, дамы. Такому горячему парню, как я, мороз не страшен.

Шутка получилась так себе, но по крайней мере Пауль сохранил достоинство. На улице он поднял ворот пиджака и что есть сил побежал по запруженным улицам в направлении Мариенгассе. Он и в самом деле не ощущал холода, напротив – ему было жарко от разбиравшей его злости. Только когда он добрался до съемной квартиры и открыл ворота, почувствовал, что замерз. Он стряхнул с плеч снег и провел рукой по влажным волосам.

– Ах, господин Мельцер, – услышал Пауль хриплый голос пожилой дамы. – Сегодня, что ли, едете к вашей семье в Аугсбург?

Старуха сдавала жилье холостякам и студентам. Очевидно, целыми днями она только тем и занималась, что наблюдала за жизнью квартиросъемщиков и их гостей, поскольку все время торчала в своем кресле у окна.

– Здравствуйте, госпожа Хубер. Да, уже сегодня уезжаю в Аугсбург. Желаю вам хорошего праздника.

– Благодарю, молодой человек. Да уж, в моем возрасте о хороших праздниках разве что вспоминаешь…

«В целом я еще легко отделался, – размышлял Пауль. – Часы пока не отдадут на торги, а для поездки домой сгодится осеннее пальто, не такое теплое, но тоже из английской шерсти. По всей видимости, придется продать прекрасное конное седло. Кое-кто из моих друзей давно на него облизывался, однако не факт, что получится выручить за него триста пятьдесят марок». Наверное, все-таки не избежать разговора с матерью, которая могла бы компенсировать ему недостающее. Правда, он не хочет от нее таких подарков и выплатит все до последнего пфеннига.

На самом верху лестницы Пауль остановился. Кто-то ждал его перед дверью. Уж не Эдгар ли? Но нет: поднявшись, он увидел девушку. Черт возьми – Мицци. Только ее сейчас не хватало.

– Привет, Пауль. Я смотрю, ты удивлен моим приходом.

– Есть немного…

Он увидел, что она дрожит, и поспешил открыть комнату. Сегодня днем он сильно натопил печку, так что немного тепла должно было сохраниться. Девушка юркнула внутрь, остановилась посреди комнаты и повернулась к Паулю.

– Прибраться у тебя?

– Нет, Мицци. Можешь помочь мне собрать вещи. Я сегодня еду домой.

На ее лице отразилось разочарование. Она не была красавицей, но смех делал ее привлекательной. Девочка, которая за горячую еду и пару пфеннигов спала со студентами, впридачу убирала их комнаты и готовила еду. В постели она была умелой, опытной. Ее никогда не благодарили. Посылали за пивом и брецелями, купить сигарет, передать сокурснику записку. Мицци не роптала: делала, что поручали, шла, куда просили.

– Я уж так и подумала, что ты домой поедешь, – с улыбкой сказала девушка. – Почти все проводят Рождество у родителей. Так и надо. Уложить твои вещи в чемодан?

Она знала, где у Пауля хранится чемодан, вытащила его и стала аккуратно складывать одежду, которую он ей передавал. Вообще-то это было лишним, вещи все равно пойдут в стирку.

– А ты, Мицци? Ты в сочельник тоже у родителей будешь?

Она пожала плечами.

– Да как сказать. Может, загляну к маме. Но у нее новый кавалер, и он мне не нравится – больно ушастый…

Она засмеялась и спросила, нет будет ли у Пауля полчасика.

– Я ничего не возьму. Просто потому что я тебя люблю. И потом, скоро Рождество.

– Нет, Мицци. У меня поезд. Мне надо идти…

Ему было бесконечно ее жаль. И почему он раньше не думал о ней? Мицци с самого начала была частью его студенческой жизни, точно так же, как лекции, как вечера в студенческом клубе «Teutonia» или дуэли на шпагах, в которых Пауль время от времени участвовал. Сейчас он вдруг спросил себя, было ли у Мицци где жить и что есть.

– Вот, возьми, подарок тебе на Рождество. – Он достал из портмоне десять марок, больше он дать не мог, деньги были нужны на билет. Подарки он купит в Аугсбурге, сколько-то денег еще оставалось в его письменном столе. Или придумает что-нибудь. Китти хорошо, она дарит свои картинки. Может, получится написать стихотворение?

– Спасибо, Пауль. Ты очень милый. Желаю тебе…

Пауль почувствовал облегчение, когда спустился вместе с Мицци по лестнице. По крайней мере, одно хорошее дело сегодня он сделал. Он почти гордился собой. Лишь когда Мицци пошла в пивную, Пауль засомневался.

Что ж, пусть даже и так, думал он. Дома в холле сейчас стоит большая елка, женщины украшают ее красными лентами и выпечкой. Дом встретит его ароматом хвои и имбирных пряников – как и каждый год.

Уже сидя в поезде, он с предвкушением подумал о предстоящем празднике. И как славно, что в Мюнхен он вернется только через две недели.