Полевая почта – Южный Урал. Фронтовые письма о любви. Часть 3

34. Ночь темна. Не видна в небе луна

35. Филкультурная

36. Краснознаменный наш флот

37. Эх, плащпалатка

38. Я-снайпер

39. Вася-Василек

40. Ой ты, конь мой быстроногий

41. Катюша

42. Каховка

43. Жди меня и я вернусь

44. Ах ты, Дон мой – тихий Дон

45. Дальняя дорожка

46. На сопках маньчжурии

47. Два друга

48. Раскинулось море широко

49. Ой вы, кони

50. Мы помним степные походы

51. Ну-ка, девушки

52. Ой по узкой дороге-дорожке

53. Не впервой нам, братцы…

54. Играет Низовка свинцовой волной

55. «Катюши»

56. Марш веселых ребят

57. Потому что у нас

58. Узор судьбы (цыг. романс)

59. В суде Ростовском окруженном

60. Шарова Леночка

61. Моряк

62. Ты меня не любишь

63. Я не тоскую, нет, не плачу

64. Волга («Много горя и страданья»)

65. Ночь в Махачкале

66. Златые горы

67. Бедная девица

68. Узник

69. Парус

70. Ночью в знойной Арг-не

71. Любовь

72. Васильки

73. Дочь рудокопа Джаней

74. Мечта

75. Вернись

76. Вороные вы кони мои

77. Тамара

78. Соколовский хор

79. Дружба

80. Фиалки

81. На рыбалке у реки

82. Вьется дымка золотая

83. Помнишь ли ты

84. Качели

85. Венская роща

86. Из-за лесу светится

87. Горная вершина

88. Много песен (…)

89. Еще Польска не згинела

90. Девушки-подруженьки

91. По дороге зимней горной

92. степь да степь кругом

93. В парке Чалер

94. Колодники

95. Замучен я (…) неволе

96. Ты умер. Ильич

97. Байкал

98. Провожанье

99. На реченьку

100. Коробейники

101. Челита. 102. Кукарача

103. Мурка

104. Средь шумного бала

105. Сердце красавицы

106. Весеннее танго

107. Ночной (…)

108. Соловей-соловушка

109. Рассыпается, разливается

110. У зари – у зареньки

111. Березонька

112. Мальчишечка

113. Куда, куда вы удалилисб

114. Фонтан

115. Метелица

116. Всю да я вселенную объехал

117. Крутится, вертится шар голубой

118. Пожар московский

119. Ермак

120. Стенька Разин (и еще см. переп.)

121. Вечер черные брови насопил

122. Письмо матери

123. Снился казак, снился

124. Частушки

125. Ох ты, сердце

126. На закате ходит парень

127. Сосна

128. Славны звездочки ночные

129. Эх, Андрюша

130. Это все-таки пожалуй странно

131. Ты смотри

132. У меня такой характер

133. Песня машиниста

134. Дубинушка

135. Партизанская

136. Встречная

137. Маруся отравилась

138. Вот шел по улице

139. Там вдали за рекой

140. Смоленское

141. Ах зачем эта ночь

142. Гаснут звезды Альпухара

143. Сперидонья

144. В том краю, где желтая крапива

145. Головушка моя

146. Снежинки

147. По бережку

148. Луной озарены зеркальные воды

149. Капитан

150. Калинушка

151. Спят Курганы темные

152. Здравствуй (…)

153. По Дону гуляет

154. Мой костер

155. Последний денечек

156. Бывали дни веселые

157. Тройка удалая

158. Вы не вейтесь ручьи Кудри

159. Распрягайте, хлопцы, кони

160. Хмель

161. Верба

162. Днепр

163. Виват (…)

164. Галю

165. Колокольчик

166. Бродяга

167. Я петроградского рожденья

168. Грицю

169 – 173. Пять польских песен 174. Цветочница Анюта

175. Огонек

Люся! Устал и хочется спать. Как видишь, песен много. Но голос очень ослаб и огрубел в бою. Когда я записывал эти песни, я был еще у орудий старшим на батарее и имел возможность петь. А здесь уже нет возможности: сижу, а пули визжат и цокают в стены дома. Содрогается все вокруг от песен от разрывов. Теперь не до песен. То время прошло. Споем после войны, когда встретимся.

Ну что еще тебе сказать, а? Хочется к твоей прижаться, хочется обнять, поцеловать. Хочется навек с тобой остаться. Хочется мне плакать и рыдать… То есть не рыдать, а похныкать (…). Конечно, чтобы ты только не видела, а то скажешь: «Ну и (…)…».

Письмо от 11 октября 1944 года

11.10.1944 г

Дорогая Люсенька!

Уже 3 часа ночи. В это время (представляю!) ты спишь крепким сном. И если бы я позвонил к вам, то ты бы едва ли проснулась… Но спи, милая, и за себя и за меня. Мне пока не до этого. Наблюдаю огромные вспышки фрицевских батарей, измеряю, вычисляю, черчу, докладываю, отдаю приказания. Сплю немного днем, а ночью – когда бывает затишье. Может быть, узнав это, ты после войны будешь более снисходительной к моему сну и не обидишься, если иногда будет трудно меня разбудить.

Время есть свободное, и я пишу тебе почти каждый день. Может быть, и надоели тебе мои письма. Во всяком случае ты отвечаешь по чайной ложке в месяц… Хочу немного просить извинений за, может быть, не всегда тактичное и грамотное изложение своих мыслей в предыдущих письмах. Знаю, что ты весьма требовательный человек к себе и другим. Но для меня ты во всем должна делать известную скидку на мою отсталость и грубость, навеянные войной. Чиститься и наводить лоск буду после войны. А теперь, если хочешь, люби меня и такого, каков я есть. Думаю, что эта моя скромная и безответная просьба проникнет к моему сердцу и найдет там хоть немного сочувствия. Вот я пишу, бегает кончик пера по бумаге, а тут же по свежим следам чернил ползает муха (в комнате тепло, и мухи еще живы). Ползает, вдруг останавливается, смотрит своими "мушиными" глазами на бегающий кончик пера, полакает малость чернил на буквах, поострит свои передние ножки, утрет хоботок о них и опять мирно и беспечно кружит передо мной, нацеливаясь сесть мне на нос. Муха знает, что я ее не обижу, так как моя жизнь здесь подобна мухе… Но чур! Больше не жалуюсь. Только бы хоть ты, Люся, пожалела меня немножечко! Я такой по характеру нежный, что сочувствие или порицание твое для меня всегда являются самым сильным воздействием. Учти это и в будущей нашей семейной жизни, поэтому не прибегай в известных случаях к другим видам воздействия на меня, имеющим большое хождение у женщин, а именно: кочерга, утюг, молоток, полено, коромысло, ухват, таз и другое звонкое и глухо бьющее вооружение. Синяки и шишки позорят и потому отрицательно воспитывают, угнетая достоинства воспитуемых. Вот почему передовые люди давно отказались от физических наказаний себе подобных. Даже румыны, и те на днях приняли закон об отмене физических наказаний в армии. Но румыны едят мамалыгу и кукурузу, и потому так поздно они постигли и уразумели эту идею гуманизма. Известную роль в этом сыграли и наши предметные уроки, преподанные скрипачам. Только гитлеровцы могут быть смирены воздействиями синяков, шишек и "дуль", так как они настолько "высшая риска", что по своему складу мозг их не способен уразуметь добрых слов. И мы вынуждены их "немножко расстреливать" или же вешать им синяки и шишки тупым и острым оружием. Это – кусочек педагогики, без которой была бы неправильна организация наших дружеских отношений.

Милая моя, ненаглядная, дружок мой! Пока я писал все это, у вас там уже утро, и ты, вероятно, уже проснулась. Знаю: у вас гадкая погода там теперь, за окном ветер и слякоть, и тебе не хочется (ох, как не хочется) расстаться с теплой постелью. Но, Люся, вставай, вставай! Вот я приду к тебе, тогда мы займем оборону от мамы, которая теперь тебя будит по утрам. Тогда мы добьемся независимости и самостоятельности от родителей, будем поступать так, как нам вздумается. А пока ты одинокая и поэтому должна подчиняться более сильной маме и вставать своевременно по утрам. Но хочется знать, каков у тебя режим суток, чем заполнен твой рабочий и выходной день? До сих пор ты только указывала в письмах, что много скопилось работы всякой и потому тебе некогда ни чаще писать мне, ни читать, ни ходить в кино, театр или же к подругам "от нечего делать". Но что это за работы там такие у тебя. Считаю своим долгом, как будущий муж твой, вмешаться и в эту череду бытия. Конечно, трудиться надобно. Работа облагораживает, развивает человека и является иммунитетом от всевозможных пороков. Но все хорошо в меру. А посему запрещаю: 1) чрезмерно много работать,2) чрезмерно много спать, 3) чрезмерно много гулять и 4) чрезмерно много забываться о том, что и я пока что существую. Одновременно эти требования включают в себя и принцип "чрезмерно мало", за исключением пункта 4, для которого исключение заслужено мною чрезмерно уже долгим отсутствием и разлукой с тобой, моя голубка. Признаюсь, я уже стал смутно представлять твой образ, какая ты теперь есть. Конечно, ты еще совсем молода и потому бурно растешь, развиваешься и изменяешься. Непрерывно количество переходит в качество. Теперь ты уже не та, какой была тогда в дни нашего короткого золотого "вместе". А пока я вернусь, то и совсем тебя не узнать будет. Но что ни будет с тобой ко дню нашей встречи, а я хочу встретить тебя здоровой, цветущей, бодрой, веселой, жизнерадостной и горячо любящей меня. К тому времени я буду "совсем старикашка", без времени изношенный войной. Но все-таки одно у меня не иссякнет: я вернусь к тебе с молодым горячим сердцем друга и с любовью, закаленной суровыми испытаниями фронта и бесконечных встреч лицом к лицу со смертью. Мы тогда поймем во всей полноте, что меня оберегала лишь твоя любовь да любовь моей матери – незабвенной дорогой мамы. Это, конечно, если будет так. А, быть может, тебя укусит какая муха и ты за остаток времени нашей разлуки пересмотришь все с начала. Пересмотришь и выскажешься в пользу другого или же сделаешь так молча, не поставив в известность меня. Все возможно. Значит ты дала согласие на нашу дружбу в таком случае незрелое… Но, Люся, это сомнение закономерное, и ты не обижайся за это на меня. Я и сам не хочу, чтобы твои решения были мимолетными, детскими. И не допускаю малейшей веры, что мы теперь когда-либо разойдемся по разным дорогам. А само по себе посомневаться немножко бывает полезно. Но я ничего в душе и чувствах не таю от тебя. Что на уме, то и на языке. Ты ведь тоже не без этого сомненья, когда спрашиваешь в письме у меня: а не ошибся ли я, та ли девушка ты, которую я себе избрал подругой навсегда и т. п. И вполне умно предупреждаешь, что лучше теперь все обдумать и взвесить, пока не поздно, чтобы потом не испытывать разочарования. Декламацией возвышенной и патетической я не буду занимать тебя. Скажу только, что ты – та самая, которую жизнь мне поставила на моем трудном пути в качестве моей подруги. Милая Люся, все обдумано, все взвешено, все решено твердо и основательно с моей стороны. И свое решение я принес и положил у твоих ног, как самую драгоценную ношу. От тебя после этого зависело: ты возьмешься со мной дальше ее нести или же я должен был искать другую себе в качестве друга сердца, друга жизни, друга предстоящего пути до конца дней наших. Ты имела время взвесить и обдумать все выгоды и невыгоды дружбы со мной, прежде чем сказать свое "да" и подхватить мою ношу. И поскольку это "да" ты сказала и подтвердила еще неоднократно потом, то "с Америки достаточно вполне доброго слова Англии"…

Увы, Люся! Уже светает, да и бумага кончилась. Пойду теперь я спать, а ты работай. Дыши чаще, друг мой! Неужели ты не чувствуешь потребности говорить со мной?

Привет всем твоим родным и Лиде с М. Д.

Обнимаю тебя, ангел мой, и нежно-нежно целую. Стива.

Письмо от 13 октября 1944 года

13 октября 1944 года

«Но знакомую улицу позабыть он не мог…

Где ж ты, милая девушка? Где, родной огонек?»

Людмила!

У тебя может создаться впечатление, что я больше ничем не занимаюсь теперь, кроме писания писем тебе. Пишу каждый день… Но что поделать, если ты захватила меня всего с головы до пят какой-то неотразимой притягательной силой и я словно помешанный живу и дышу одной тобой! Что ни делаю, где не бываю, а ты всегда стоишь у меня перед глазами. Даже во сне. Порой это кажется даже опасным. Но будет время ещё впереди, когда мне некогда будет думать о тебе, любимая. Пока затишье и лень заниматься делом, потому я и впал в мир фантазий. А начнется буря и у нас, тогда придется опять напрячься во все лопатки. Но предупрежденная теперь, ты не будешь меня обвинять потом в молчании. Так, Люся?

Томительно, что от тебя нет и нет писем. И зачем только я полюбил тебя такую молчаливую и холодную как лёд! Откуда ты взялась на мою голову, горе моё! Недавно хотел было совсем перестать тебе писать за твоё безразличие к каждым суткам моей теперешней жизни. Но не могу, душа ноет и я пишу снова и снова.

Перемен пока никаких нет, кроме тех, о чем я уже сообщал. Тоскливо тянутся хмурые осенние теплые дни. Такая теплая, даже душная погода здесь, что благодать. Решил скуки ради делать прогулки к соседям. Если еще долго писем от тебя не будет, то чего доброго придется заглядывать и к соседкам. Но виновата в этом будешь только ты сама. Не могу же я вечно жить тобой, если ты будешь молчать и молчать, окаянная. Как молчала в тот памятный вечер, когда мы были с тобой в цирке у Дурова, помнишь? Люся, а отчего ты тогда была такая молчаливая, а?

На этом кончаю. Уже 3 часа ночи и пока писал это, захотел спать. Пойду, прилягу. Тем временем ты, возможно, почувствуешь, что надо делать и сделаешь всё необходимое…

Целую тебя бесконечно раз, горячо и дружески. Стива

Письмо от 18 октября 1944 года

18 октября 1944 года

Дословно

Здравствуй, Люсенька!

В последнее время так часто и много думаю о тебе, что ты начинаешь мне являться уже во сне. Сегодня видел сон: ты приехала сюда на фронт ко мне. Такая озабоченная и грустная, в белой косыночке и черном пальто. Мы поселились в подвале многоэтажного дома. Там уже находилось много гражданского населения, все незнакомые, укрывающиеся в подвале от обстрелов и бомбёжек. Когда я, оставив тебя в подвале у вещей наших, вышел по какому-то делу и снова возвращался в подвал, то у двери была большая давка, много народу. Все стремились скорее попасть в подвал – убежище. Я начал протискиваться тоже к двери, но один из трех стоявших незнакомых парней у стены вдруг молча ударил меня в живот ножом. Зажав рукой рану и видя, что их много, а я один, я молча прошёл в подвал. Ты смотрела непонимающе на меня, но я сказал, что это пустяки. Потом мы собирались лечь спать с тобой, но началась бомбежка. Все засуетились, заметались и ты куда-то исчезла. Я проснулся и долго обдумывал: что бы это означало?