Фатум. Том четвёртый. На крыльях смерти

Глава 5

– Ну куда ты торопишься так? Вино, как любовь, требует уважения и пьется глотками,– она нежно провела пальцами по его животу.– Господи, как я скучала без тебя, истаяла вся в молитвах. Я теперь другая, Луис…

– Где, кстати, твоя мандолина? Сыграла бы, что ли? —драгун передал пустую кружку Тиберии. У него свело скулы от мысли, что мулатка не успокоится, пока не вытянет из него все жилы.

– Нет, теперь не играю,– она отвернулась, чтобы смахнуть набежавшие слезы.– Паук на чердаке давно заткал паутиной серебро моих струн…

Они замолчали. И в наступившей тишине ей вдруг стало одиноко и страшно. Она попыталась усилием воли выпить еще вина, чтобы веселый хмель согрел и озарил ее печаль. И на какой-то миг Тиберии показалось, что сие удалось. Она беззаботно рассмеялась, шутливо покачивая головой и, будто невзначай, отмахнулась,– ровно злая судьба в шутку желала напугать и посмеяться над нею, а она вот раскусила это и теперь смеется сама. Но без эха, без отзвука ронялся и тут же гиб одинокий ее смех… И еще играли усмешкою красивые губы, а в глазах… уже вновь нарастал неуемный страх. И вновь повисало тягучее молчание, точно никто и никогда не смеялся здесь.

– Мне холодно, я замерзла,– сказала она и уж несмело прильнула к нему: – Ты спишь?

– Нет,– он вздохнул и повернулся к Тиберии спиной.

– Но где мы увидимся еще? – она затаила дыхание.

– Не знаю.

Тиберия бросила взгляд на сундук со своим тряпьем, на окно и дверь, на тесные стены, обступившие со всех сторон, и ей вдруг показалось, что отовсюду на нее взирало голодное ожидание затаившейся беды. Она с угасающей надеждой обернулась к любимому; тронула его за плечо. Он безучастно лег на спину, совсем чужой и холодный.

– Ну вот что,– слезы душили ее, не давая говорить.—Я так долго прикидывалась дурой, что могу понять, когда ты прикидываешься дураком.

– Тиберия!

– Замолчи!

– Нет уж, послушай! – он резко откинул покрывало и сел на кровати.– Знаешь, честно говоря…

– Это кто тут будет говорить честно? – она истерично расхохоталась.– Ты? Я не верю!

– Заткнись, шлюха!

– Это я-то шлюха? Да я ждала тебя год…

– А брат? До меня докатились слухи…

– Ах, вон что, младшего братца вспомнил! А не ты ли всучил меня в его лапы, дрянь?..

– И всё же,– Луис холодно сжал губы, каменея лицом.

– Двум богам служить нельзя. Ты и так знаешь,– я выбрала тебя. Да и брат твой мальчишка…

– Ты это только поняла сегодня?

– Вчера,– она снова захохотала сквозь слезы и прижалась к нему: – Когда начинаешь иметь дело с настоящим мужчиной… Неужели не видишь, как я люблю тебя? Ну погрей же меня,– она ляснула зубами скорее от нервной дрожи, чем от озноба, и еще плотнее прижалась к его груди.

Он пристально, в упор посмотрел на ее красивое скуластое лицо с темными, что тропическая ночь, глазами под густыми ресницами, на большой, чувственно очерченный рот и с раздражением ощутил, как его желудок и чресла вновь стали сливаться и затягиваться в какой-то приятно ноющий узел.

– Ты вернулся ко мне, мой солдат. К своей Тиберии. Расслабься и отдохни.

Черная пена волос ее заскользила по его животу вниз. В какую-то минуту, не видя ее лица, а только разметавшиеся по его груди локоны, он вновь представил Терезу. «При свече все женщины красавицы, а кошки серые…» – вспомнились ему почему-то слова отца, но тут же в памяти всё полетело вверх дном и он почувствовал, что в его мозгу вспенивается какой-то магический котел блаженства и страсти…

* * *

– Тебе было сладко? – Тиберия боролась за любимого, как могла. Она вынула из коробки Луиса сигару и, прикурив, с улыбкой протянула ему. На кончике осталась влага ее губ, и капитан, отдыхая телом, с чувственным удовольствием зажал сигару в зубах.

– Ну скажи, о чем ты всё думаешь? Что-то случилось? Хочешь еще вина?

– Нет, но с тобой мне было действительно сладко.

– Хочешь, я навек останусь с тобой…

– Если что? – он усмехнулся в душе наивности Тиберии.

– Если ты… согласишься…

– Ребенок? И этот довод ты собираешься бросить на весы нашего романа?

– Да! – почти выкрикнула она, интуитивно чувствуя его иронию.

– Ну так вот, уясни,– Луис терял остатки терпения.—Уж не знаю, какое колдовство свело нас вместе в Сан-Ардо. Но знай, что никаким колдовством тебе меня не удержать.

– Когда собираешься уезжать? – Тиберия уткнулась лицом в подушку.

– Завтра. И думаю, что с утра. Все люди за чем-то гоняются. Это и есть наша жизнь… Иначе было бы скучно.

– Может быть,– она злобно взглянула на его отрешенное лицо, на усы, которые так любила, и с отвращением передернула плечами: – Стало быть, ты тоже… решил поиграть со смертью?

– Видишь ли,– Луис холодным и странно спокойным жестом воздел руки и сжал пальцами виски.– Моя жизнь кончена… Мне осталось только мстить. Я солдат своей любви.

– Любви? – глаза Тиберии вспыхнули.

– Да. Я люблю другую.

– Не может быть!

– Со мною может быть всё.

– Тогда зачем? Зачем надо было приезжать сюда? —губы ее дрожали.

– Да уж не ради тебя… Я уже говорил. Хотя, впрочем, в ином разе я не смог бы сказать тебе об этом.

Глава 6

Симон отер пот с лица и воровато покосился на дель Оро. Метис сидел возле лошадей и не спеша пересчитывал пули.

– Ну как, Сыч,– ротмистр невесело усмехнулся.—Хватит тебе свинца, если нам вновь посчастливится встретиться с инсургентами?

– Айе,– оскалился полукровка.– На тебя хватит. Смотри, не смей играть со мной, могу и передумать. За скальп твой много не дадут, но если содрать с тебя шкуру… думаю, можно будет разжиться двумя-тремя реалами. Это всё-таки лучше, чем ничего.

– Может, ты, наконец, перестанешь валять дурака и вернешь мне оружие? Места глухие, приятель…

– Заглохни! – Сыч оторвал прилипшую к телу рубаху и принялся чистить ружье.

– Ну ты и крыса,– Симон был натянут как струна, но голос его оставался твердым.– Я же спас тебе жизнь!

– Вот поэтому я не связал тебе руки, амиго. А следовало бы…

– Дерьмо! – драгун в бессилии плюнул в сторону метиса.

– Возможно и так, служивый, но жизнь меня с детства учила ловить там, где клюет.

Закончив возиться с кремневкой, Рамон легко поднялся и сделал знак своему пленнику:

– Пошевеливайся, нам пора.

– Торопишься в Монтерей выручить деньги?– Бернардино надел хвостатую каску и встал.– Представляю, сколько девок и вина ты купишь…

На эти слова дель Оро клюнул, как форель на мушку:

– Да уж немало. Если не будешь дураком, и тебе перепадет, амиго. У тебя-то между ног тоже, поди, не всё отсохло? – Рамон насторожился и подозрительно посмотрел на Бернардино, ожидая ответа.

– Что касается меня,– Симон взял под уздцы своего скакуна.– Я могу только надеяться на встречу с отрядом королевской кавалерии.

С внезапной жестокостью Сыч хватил драгуна по лицу. Симон рухнул в траву, а полукровка дважды пнул его са-погом.

Вытирая кровь с разбитого рта, офицер поднялся.

– Не зли меня! – прохрипел метис и, повторяя при-словье капитана Луиса де Аргуэлло, погрозил пистолетом: —Помни, что шучу здесь только я!

– Спасибо, друг,– потрясывая головой, пробормотал Симон и сплюнул под ноги черный сгусток крови вместе с осколком зуба.– Ты очень вежлив.

– Едем! – скомандовал Сыч, точно рысь вскакивая в седло.

Кони тронулись, и Бернардино, проклиная себя в душе, послушно, как нитка за иглой, двинулся следом.

* * *

До восхода солнца было еще далеко, но духота стояла страшная. Они то и дело утирались шейными платками, отмахивались от остервеневшего гнуса и напряженно прислушивались. Проехав с полчаса, путники выбрались на узкую лесную пикаду. В глухом сумеречье чащобы слышались одинокие крики птиц.

Лес был мрачен в своей бесконечности. Перевитый лианами, пышными росистыми глициниями, ползучими желтыми и фиолетовыми розами, он, казалось, таил великую вечность. Ни один старатель, поднявший на нее свою кощунственную руку и отправившийся на поиски затерянных стран, поплатился за сие и уже никогда не вернулся к людям. «Эльдорадо, Белая Саванна, Вилла Рица, Золотая река¹⁶,– мелькало в сознании Симона.– Кто нынче доподлинно может поведать, что из того правда, а что вранье?»

Нервы начинали звенеть, когда шелест леса, походивший на шум далекого водопада, вдруг оглашался рыком хищника или зловещим хохотом неведомой твари.

Внезапно дель Оро придержал коня и щелкнул затвором. Ноздри его трепетали, и он как зверь принюхивался. Беспокойство овладело и Бернардино, мускулы враз окаменели. Оба напрягли все чувства, пытаясь разобраться в незнакомых запахах. Однако драгун не обладал остротой обоняния, свойственной метису, и мог уловить лишь смутные дуновения. Дыхание Рамона участилось, тревога сильнее сжала сердце.

– Что там? – Симон скрипнул зубами, ощущая себя без оружия в полной власти Фатума. Кони, по брюхо утопающие в разлапистом папоротнике, срубая копытами соч-ные толстые стебли, шарахнулись в сторону.

– Это запах дьявола! – по скуластому лицу волонтера бежал пот.

Они застыли в седлах, потрясенные до глубины души. Сумрак листвы сразу стал угрожающим.

– Дай оружие,– ротмистр раздраженно протянул руку.

– Убери свою лапу, пока я не сломал ее! – рассвирепел дель Оро и направил ствол карабина в живот офи-цера.

– Дурак, мы же погибнем оба…

– Во всяком случае, не я один… – обрубил тот и вновь глубоко втянул ноздрями предрассветный воздух.– ОН уходит. Скоро восход.– Рамон соскочил с храпящего жеребца и лег, прижав ухо к земле.

На угрюмом лице мелькнула тень облегчения. Ему сразу стали явственно слышны всевозможные лесные звуки, и среди них Сыч лишь с трудом различил удаляющиеся шаги. Вскоре они замерли в чаще. Весь сырой от росы, не расставаясь с ружьем и индейской священной связкой, Рамон поставил ногу в кожаное стремя:

– Трогай. До Монтерея остался день пути.

Глава 7

Луис, разбросав руки, лежал в темноте комнаты и не знал: спит Тиберия или только делает вид. Впрочем, ему было всё равно. Куда больше терзала мысль: «Как там Бернардино? Доставил ли пакет… И как воспримет известие отец…»

Колокол iglesia¹⁷ Сан-Ардо уныло вызванивал время, и капитану начинало казаться, что с каждым глухим ударом звон сей приобретает новую силу над его совестью. В памяти всплывали и таяли человеческие лица, то ярко, во всех морщинах своей судьбы, то смутно выступавшие, словно из темных углов… Они теснили друг друга, неуклюже толкались, разрозненным движением валились на колени, вздыхали, что-то беззвучно кричали и с неумолимой настойчивостью взирали на него в ожидании милости и правды, будто он был совсем и не капитаном своей жалкой сотни, и даже не губернатором, а самим Мессией.

И у каждого лица: из Монтерея, Навохоуа, Сан-Ардо, Куэрнаваки и тысячи других мест,– страдания и горя было столько, что хватило бы не на одну человеческую жизнь… И ему, Луису де Аргуэлло, оглушенному и захлебнувшемуся в этой пучине, чудилось, что будто весь мир принес ему свои слезы и боль и ждет от него протянутой руки помощи. Ждет смиренно, но неотступно. А он, не знающий прежде жалости и сострадания, познавший ее лишь через смерть любимой и теперь ищущий истины, наконец получил ее и… ужаснулся. Истина была без берегов, горькая и отвратная, как полынь, сотканная из мук и разбитых судеб… И он, страдая от сознания немощи что-либо изменить, рыдал вместе с ними, оплакивал свою любовь. Но в какой-то миг он понял, что если сейчас не встанет с колен и не бросится прочь, то поступь людского горя просто раздавит его… И он будто бы бежал на край света, цепляясь за небеса, чтобы не зреть, не слышать, не знать сего ужаса, но падал… И измученное сердце пылало подобно жерт-веннику, заставляя подняться и возвернуться… И он брел назад, заключая в объятья тех, кто нуждался в нем, кто не мог в одиночку бороться со ЗЛОМ…

– Трудно, больно, тяжко нам… – неслись голоса теней, и он, вскидывая руки, исступленно кричал:

– Трудно?! Конечно трудно! Больно и тяжело всему миру! Нет ни одного месяца, дня и часа на земле, чтобы люди не убивали друг друга! Так устроен мир!

– А разве в Сельве другая жизнь?

– Чем мы, христиане, тогда отличаемся от зверей? —кричали с другой стороны.

И он терзался в ответах, вопрошая у неба. Инстинкт заученно твердил одно: «Аморальным может быть только неудача, проигрыш, поражение».

– Но что тогда такое мораль? – вопрошал внутренний голос.

– Я служу королю и Испании! – рвал грудь его крик.

Но молчало людское море, не оставляя надежды, не этого ждало оно ответа… И каялся он, вспоминая Вечную Книгу, голос которой подсказывал нужные слова…

Он вдруг задумался о Тиберии, и ему стало жаль ее… Луис попытался отыскать ее взглядом среди надвигающихся серых рядов лиц, но тщетно…

– Тиберия-я!

* * *

Луис проснулся в темноте. Голова гудела от тягостного сна, желудок тянула чрезмерная порция вина. Прохлада ночи отчасти успокоила его, охлаждая лихорадку недавнего кошмара.

Он сразу почувствовал, что Тиберия не лежит рядом и, подняв голову, приметил ее фигуру на фоне окна. Обнаженная, она стояла в квадрате лунного света, играя маслянистыми бликами на шоколадных плечах. Он беспокойно посмотрел на нее, и события вечера и ослепительно-пестрого кошмара с трудом прокрутились в голове…

Нащупав коробку с сигарами, он запалил спичку. Сделав пару затяжек, протер глаза и хрипло спросил:

– Почему не спишь? Эй, что там?

Тиберия не откликнулась, не отошла от окна, оставаясь неподвижной. Она напоминала ему черную прислушивающуюся статую. Луис скользнул взглядом вдоль грациозного изгиба спины мулатки, задержал его на тугих овалах ее ягодиц и плавной линии бедер. Он ласкал это тело всего пару часов назад; покрывало было еще скомкано внизу кровати, и в комнате еще витал пряный запах страсти. Капитан ощутил, как опять просыпается в нем желание, и сел на кровать, поправляя рукой волосы.

– Ты долго еще собираешься там стоять? – он повысил голос.

Она медленно повернулась, и он увидел смятенный взор.

– Я слышала звук рога,– прошептала она.– Там, за рекой…

– Охотники в этот час? Брось, тебе показалось.

– Нет,– голос мулатки заметно дрожал.– Я слышала ЕГО.

Капитан выбрался из постели и встал рядом с Тиберией, чувствуя себя как-то глупо. В черной сини ночи и он разглядел вороватый месяц, который прятался за тучами, как краснокожий за лошадьми, и более ничего.

– Ну? – сказал он через минуту, обнимая ее за плечи.– Я что-то ничего не слышу.

– Подними своих солдат…

– Зачем? Пусть отдыхают… Достаточно караула.

– Это был не простой рог.– Она набожно перекрестилась.– Такой же… я слышала в Навохоуа… Это ЕГО голос… Поднимай солдат!

– Ну вот что, я устал от твоей дури. Если уж ты что-то возьмешь в голову, то ничем не выбьешь.

– Вот, вот… опять! – она прижалась к нему, и Луис почувствовал, как от страха загусилась кожа на ее спине.

Он придвинулся ближе к стеклу, стараясь разглядеть патио, но в душной темноте лишь покачивались ветви деревьев.

– С чего ты взяла, что там кто-то есть? Я ничего не слышу… Пойдем, ляжем.

И он уже собрался силой отвести Тиберию от окна, когда насторожился. Сначала ему показалось, что это лишь пронзительные завывания ветра, летящего с гор, но потом звук стал выше по тону и более мощный. Пальцы беглянки сжали его руку. Трубный звук, напоминающий жуткий вой – протяжный, неистовый и леденящий,– стих.

– Роковой знак,– прошептала Тиберия и снова перекрестилась.– Бог в небесах, Бог на земле! – «Per omnia secula seculorum »¹⁸,– вспомнились слова падре Игнасио.

Она бросила взгляд на Луиса – капитан судорожно на-девал мундир.

Глава 8

Весь остаток ночи они провели с оружием в руках. Вместе с драгунами Луиса ружья держали мужчины Сан-Ардо. Нынче у каждого была одна судьба. Тень нависла над всеми: и либо выстоять, либо сгинуть.

Когда начало светать, люди встряхнулись душой. Ночь пугала сильнее.

– Пусть хоть на одной ноге, да всё же выстояли! —слышались разговоры среди ополченцев.

– Верно, католики! Только так, братья! – пафосно восклицал сержант Аракая, сам холодея душой.– Всё невечно, и всё когда-нибудь прахом пойдет. Но Сан-Ардо покуда жив, хотя, если угодно Христу, то падет и ваше пуэбло… Завалит враг трупьем улицы вровень со стенами… Ну, так что ж… уйдем в Сан-Хосе иль в Монтерей… Главное, духом не пасть, а народ сбережет о героях память.

– Ладно уж, не до памяти… – хмуро отозвался шорник, сидевший рядом с Винсенте. Жадная проседь серебрила его густые черные волосы. Тяжелые венозные руки сжимали дедовский клавин¹⁹.– Лишь бы скорее… хоть как бы это кончалось. Какой из меня воин, сержант?

– Да ты ж своим кулаком быка свалишь, Фальсо! —возразил толстяк, но шорник только сплюнул:

– Я и думать-то о сраженьях боюсь. А уж как кровь проливать чью-то – хуже нет…

Фальсо мучительно вздохнул и посмотрел из-за плетня: река, как обычно, спокойно несла свои тяжелые воды.

– Ох и длиннющий же нынче день, а ведь только начался, собака… Ты бы спросил, сержант, у сеньора: долго нам так цепенеть в ожиданье? Дела ведь есть в доме.

– У нас, солдат, говорят: если в башке нет, то из зад-ницы не достанешь! – глаза Винсенте тлели презрением.—Видишь вон тех птиц?

– Грифов, что ли? – насторожился шорник.

Сержант утвердительно кивнул головой:

– А что они, по-твоему, желают, брат?

– Да ничего,– неуверенно пожал плечами Фальсо.—Сидят на ветвях и ждут.

– Вот и нам стоит ждать. А ты: «спроси капитана».

* * *

Так за разговорами, за томительным ожиданием наступил рассвет. Небесное светило взошло над черным хребтом Дьябло, украсив небо розовым оперением нарождающегося дня. Щупальца белого тумана стлались над лугами, словно пытались прилипнуть к камням и травам… Когда солнце взошло в зенит, плеснул звоном колокол, и все, кроме часовых, отправились на обед.

Дон Луис стоял перед зеркалом и тщательно осматривал свой мундир. Выстиранный и отутюженный Тиберией, он смотрелся свежо, почти как новый. Специальной барсучьей щетинкой Луис прошелся по своим усам и, оставшись довольным, стал подпоясываться ремнем…

– Ваша светлость,– за дверями треснул сухой голос Лопеса.– Извольте спускаться, стол накрыт.

– Иду! – капитан, сидя на стуле, надевал начищенные индейцем-слугой сапоги. С первого этажа доносилось то мирное позвякивание посуды, то торопливая возня прислуги, то аппетитные запахи жареной оленины и шиншима²⁰, от которых во рту сразу появлялась слюна.

* * *

– Значит, уезжаешь? – Тиберия вышла из кухни с кувшином вина. Ее темные кудри были стянуты бисерным шнурком на затылке в пышный хвост. Одета она была в белый просторный хубон и длинную коричневую юбку.

– Да,– Луис торопливо кивнул головой, проглатывая непрожеванный кусок мяса.– Извини, что покидаю тебя, но жизнь движется быстро… я едва поспеваю за ней. Думаю, придет день, когда я всё же обгоню ее, и тогда…

– Тогда уже будет поздно… – Тиберия нервно поставила перед ним вино.– Нет больше горя, чем разлука с живыми… Мы больше не увидимся, Луис, я не переживу…

– В тебе говорят только эмоции. Успокойся, Тиберия. Садись к столу.– Он дружелюбно выдвинул стул.– Ты только попробуй абара²¹ или канжику²². У Лопеса просто волшебные руки.

– Позволь мне остаться так.

Тиберия гордо откинула голову, глаза ее были полны слез. Руки плотно скрещены на груди, словно ей было холодно.

– Я вижу, ты не из слабых,– капитан задумчиво наполнил вином свою кружку.– Поэтому хочу попросить тебя об одной услуге.

Тиберия горько усмехнулась, ирония тронула губы.

– Прошу, не дури. И не пытайся что-нибудь предпринимать… Ты поняла меня?

Тиберия не ответила. Луису даже показалось, что она вообще не обращает на него внимания,– глаза ее были сосредоточены на кружке, которая стояла перед ним.

– Хочешь выпить? Эй, подруга, что с тобой?

Тиберия моргнула, подняла глаза и посмотрела на него, будто только сейчас заметила, что он сидит за столом.

Капитан подозрительно посмотрел на нее. Любовница продолжала неподвижно стоять в своем длинном хубоне с низким вырезом, в коем хорошо были видны плавные округлости ее смуглых грудей.

– Эй, довольно дуться на меня,– он взялся за кружку.– Я солдат, Тиберия,– человек дороги… но, заметь, верующий в чудеса… Кто знает,– он усмехнулся.– Словом, за тебя!

– Остановись! – лицо ее вдруг исказила боль, ноздри трепетали.

Луис с досадой отставил кружку, и в это же время на веранду, грохоча каблуками и палашом, ввалился сержант Аракая.

– Команданте! Там, там!.. У дальней заставы… – панически заорал он. В выпученных глазах Винсенте читалось потрясение.– Убит шорник Фальсо! Кожа на лице,—сержант коснулся дрожащими толстыми пальцами своих непробритых щек,– точно сглодана… до кости.