Аргентина. Лонжа

Глава 2
В пути

«Зеленая Минна». – Мсье Ростислав. – Плетцензее. – Усач и его гитара. – Приказано выжить. – Крылья мельниц. – «Кацет»

1

Вначале обмануло небо. Ни клочка синевы, одно только серое – тяжелые мрачные утюги-тучи. Холодный ветер лез за ворот рубахи, под подошвами хлюпали лужи. Дождь, зарядивший ночью, почти перестал, уже не лило, моросило.

…И все-таки небо! Настоящее, во всю ширь, не жалкий клочок, перечеркнутый решетками. А тюремный забор можно просто вырезать – и бросить под ноги.

На малый миг он остановился, поглядел прямо в недоступный зенит…

– Иди, иди, – подбодрил охранник-эсэсман, – шевели копытами! «Зеленая Минна» заждалась.

И подтолкнул резиновой дубинкой между лопаток.

Словарь быстро пополнялся. Тюремный автомобиль, «Зеленая Минна», – никакая на самом деле не зеленая, обычный крытый грузовик под серым тентом. Короткая лестница, рядом – трое с карабинами, еще двое – в кузове.

Понимал, что не отпустят, но все-таки почему-то надеялся на гауптмана. Может, все-таки в казарму? Нет, не военные, обычные «эсэсы». Значит, от Понтия к Пилату.

Но все равно – второй шаг! Страшная «Колумбия» позади, не убили, и трибунал пролетел мимо. Ни одна бумага не подписана, он – всего лишь подозрительный эмигрант, пусть даже излишне строптивый.

– Полезай!

Тело не слушалось, мокрый металл скользил под руками, но он все-таки подтянулся и перебросил себя через борт. Еще одна дубинка указала направление – деревянная скамья слева, на ней четверо, лиц не разглядеть…

– Внимание! Во время следования всякие разговоры запрещены! Вставать с места запрещено!..

От неба вновь остался малый лоскут в проеме между бортом и тентом. Конвоиры сели напротив, мотор «Минны» нетерпеливо заурчал…

– За всякое нарушение – эк-зе-ку-ци-я, попытка побега – расстрел на месте!..

Куда могут отправить, он даже не представлял. Места незнакомые, в этом пригороде Берлина бывать еще не приходилось. Название улицы успел заметить – Генерал Папенштрассе. А сзади аэропорт, мокрая взлетная полоса, но самолеты все равно летают. Взлет, посадка, снова взлет, серое одеяло облаков, а за ним – чистое синее небо.

…Открытые тюремные ворота, зеленые липы на Генерал Папенштрассе.

Ничего, еще увидит! Второй шаг…

Он попытался улыбнуться, и беззвучно, как уже привык, шевельнул губами.

 
Невидное глазом
Постигнет мой разум,
Не зря говорят:
Нет мыслям преград!
 

* * *

– Цуцванг! – невесело усмехнулся Шут, откладывая в сторону воскресный выпуск «Нью-Йорк Пост». Дипломированный экономист отдавал предпочтение солидной консервативный прессе.

Король, листавший «Нью-Йорк Монинг Телеграф», укоризненно покачал головой.

– Слова не по чину выбираешь. Дурак обязан говорить коротко и афористично.

– Куда уж дальше, куманёк? – Шут, похоже, искренне возмутился. – Цуцванг, да будет тебе известно, шахматная позиция…

Ловко уклонившись от летящей в лоб сигаретной пачки, бросил газету на столик, припечатал кулаком.

– Как ни ходи, будет только хуже. Это я про ту партейку с герром Бесноватым, которую мы с тобой затеяли. Вариант самый очевидный рассматривать не буду, возьмем почти невозможное. Гитлера нет – убит, свергнут, отправлен на пенсию со всеми почестями. Лучше станет?

Король не удивился, об этом приходилось толковать достаточно часто.

– Сам знаешь, хуже. Вместо него придет Геринг или еще кто-то из верхушки, на Бесноватого свалят все грехи режима, освободят политзаключенных, оставят в покое евреев и интеллигентов…

– Угу. И мы получаем самый настоящий Тысячелетний Рейх. Ладно, второй вариант… Гитлера все-таки удается спровоцировать на большую войну. Франция, Британия, СССР, Штаты… Что останется от Германии? То, что и обещают фантасты в своих книжонках, только без всякой фиолетовой планеты Аргентины и Капитана Астероида. Ничего не делать вообще, оставить все ходы за Гитлером? Тогда он спокойно подготовится к большой войне – и победит. Берем кисточку и раскрашиваем карту Европы в коричневый цвет.

– Первое, – Король загнул палец. – Свержение власти НСДАП. Второе – создание консервативного правительства, лучше всего из военных и финансистов. Третье! Восстановление независимости Швейцарии, переговоры о статусе Богемии, в Австрии – плебисцит под контролем Лиги Наций. В Германии – амнистия всем, не запятнавшим руки кровью…

Шут лениво зевнул.

– Это уже не фантастика, куманёк, просто сказки. Могу предложить куда более реалистический вариант – десант с уже помянутой Аргентины. Десять тысяч суперменов с марсианскими ранцами атакуют с воздуха и разносят Рейх в мелкий щебень. Кстати, если верить прессе, неуловимый Ночной Орел пользуется именно таким аппаратом. Может быть, куманёк, подождем – лет этак пятьдесят?

– Ждать не будем! – возразил Король. – Все, что ты говоришь, верно лишь в одном случае – если играть ход за ходом, по их правилам. А если взять – и выдернуть доску из-под фигур?

– Да уж, коротко и афористично! – Шут всплеснул руками. – И это говорит политик!

Король мягко улыбнулся:

– Ну какой из меня политик, дружище? Я всего лишь волею Господней и повелением моего державного деда – законный наследник короны Виттельсбахов. Политика тут вообще ни при чем. Есть Бог, есть народ, и есть традиция.

– Иррационально рассуждаешь, твое королевское высочество.

– Совершенно верно.

2

Квартирка – маленький поезд о трех вагонах: спальный, салон и ресторан, даром что на кухне-ресторане и повернуться негде. Прихожая – локомотив, задает скорость и ритм. На работу, с работы, редкая радость – никуда не ходить. Гости, пусть и не слишком частые. Ровно в десять утра – звонок. Друзей Мод не ждала, у нее их просто нет. Значит – по делу.

Взгляд в зеркало-трюмо (флакончик все там же, за косметичкой), помада, последний, завершающий штрих. Результатом осталась не слишком довольна, но портрет уже не перепишешь. Быстрым шагом – в прихожую.

…За окнами – серые тяжелые тучи, стекла в мелких каплях, не окно, а чистый импрессионизм.

Взгляд в глазок, тяжелая стальная цепочка, замок – сердитый американец.

Клац!

– Здравствуйте, мадемуазель Шапталь. Мне назначено.

…Молодой, ее немногим старше, остроносый, худой, на щеках – малые ямочки, скромный серый костюм, шляпа в руке, закрытый зонтик у ноги.

Симпатичный. Нерешительный. Не из богатых. И легкий, еле заметный акцент. Австриец? Нет, скорее поляк или чех.

– Заходите, – улыбнулась Мод. – Насколько я знаю, вас зовут Ростислав.

Эксперт – понятие весьма широкое, как и само искусство. Приходилось заниматься не только картинами. К мадемуазель Шапталь обращались очень разные люди. Этого молодого человека попросил принять коллега, тоже эксперт, хоть и не по искусству.

– Заходите, заходите! Зонтик я поставлю в ванной, шляпу вешайте на крючок… И не смущайтесь, фамилия ваша мне не нужна, конфиденциальность гарантирую и – чем могу, помогу!

Привычные слова, привычная улыбка. Клиент! Только на этот раз слишком уж нерешительный. Или потому что иностранец – или дело не совсем обычное.

– Проходите, мсье Ростислав, садитесь. Мне кажется, вы не курите, но на всякий случай – пепельница на столе.

Работа эксперта учит наблюдательности. Не курит, смущается, фамилию прячет, видом никак не жулик. Что еще? Ухожен, накормлен, не женат. Акцент… А если вместе сложить? Мамин любимец, скорее всего, единственный сын, рос без отца.

Эмигрант…

* * *

– Да-да, о вашем гонораре меня предупредили, мадемуазель Шапталь. Чек могу выписать прямо сейчас. И… У меня всего два вопроса.

Мод покачала головой. Не просто смущается, а словно урок не выучил. Никак нашкодил, парень? Нет, не похоже.

– Не спешите, мсье Ростислав. И не волнуйтесь, вы живы, здоровы, и полиция за вами не гонится. Итак, первый вопрос?

Закусил губу, на миг прикрыл глаза.

Выдохнул.

– Мне дали список самых известных парижских ясновидящих, сейчас я вам покажу. Посоветуйте, к кому лучше обратиться.

Работа обязывает. Мод не дрогнула лицом.

– Ответ бесплатный: ни к кому. Поберегите время и деньги, мсье Ростислав. А заодно и нервы. Результаты будут, мягко говоря, не очень точными. Они все жулики! Не верите мне, обратитесь в полицию, там материала на «Тысячу и одну ночь». Кого вам рекомендовали? Персидского мага Жеводюса, Лурдскую Девственницу и мадам Клеман?

Его рука, узкая, тонкой кости, скользнула в карман пиджака.

– Ну… В общем-то, да. Особенно мадам Клеман, говорят, она способна делать невероятные вещи…

Список все же не достал, и Мод вновь с трудом удержалась от улыбки. Остальные фамилии наверняка еще более «невероятные».

– Мсье Ростислав! Ключевое слово во всем, вами сказанном, – «говорят». За эти слухи мадам Клеман очень хорошо платит. Сама же берет такие деньги, что может устраивать целые цирковые представления. Останетесь довольны! Но ведь вам требуется нечто иное, правда? А вообще-то у нее две судимости, причем первая – за карманные кражи.

Сказала, как есть – и пожалела парня. Прежде смущался, теперь же расстроился до невозможности. Виду постарался не подать, но голос дал слабину.

– Но… Но что мне делать, мадемуазель Шапталь? Дело у меня очень… очень странное. Наука не может помочь, я обращался к серьезным специалистам. Может, ясновидящим все же что-то дано…

– Не дано! – отрезала Мод. – Вы, Ростислав, пришли к эксперту, так что слушайте. С первым вопросом ясно, давайте второй. Вы пришли ко мне, а не к обычному детективу, потому что речь идет о картине или рисунке?

Задумался, смешно дернул носом. Решился.

– Скорее, об изображении. Можно сказать, светописи…

Плотный картонный конверт. Фотографии на твердом паспарту. Одна, вторая, третья…

– Мне передали это полгода назад, мадемуазель Шапталь. Человек, которому я верю, сообщил…

Мод подняла руку.

– Погодите! Сначала я посмотрю.

* * *

Рисунок, цвет, композиция… Рисунок удивительно четкий, наверняка со стеклянного негатива, виден каждый камешек, каждая пуговица. Лица… Пятеро, трое бородатые, словно средневековые разбойники, двое – определенно азиаты, безбородые, но с внушительными усами. На всех пятерых – меховые куртки и шапки, очень похожие, однако разного цвета. У всех темные, у того, что посередине, самого бородатого, – светлая.

Цвет… Золотистая сепия, ею увлекались в начале века.

Композиция – с этим все просто. Каменистая земля под ногами, слева – высокий деревянный крест, на нем табличка с не слишком аккуратной надписью. А вот текст не разобрать, буквы странные. Кириллица? Поверх всего цифры: 1902. Все пятеро стоят, самый бородатый – чуть впереди, лицо хмурое и величественное, сам себе памятник. У того, что слева, кончики усов лихо закручены вверх, тот, что справа, покрепче и плечами шире.

Азиаты невозмутимы, на лицах ничего не прочтешь. У обоих в руках – карабины.

Всё? Нет, не всё, на заднем плане – гора с острыми скальными зубьями. Очень приметная, раз увидишь, не спутаешь.

А вместо резюме – затертая надпись на обратной стороне, вновь кириллица, но «VIII. 1903» разобрать можно.

Остальные снимки Мод проглядела бегло. Та же каменистая земля, гора у горизонта, деревянный крест, азиаты с карабинами и бородачи. Но уже не трое, меньше. И на одном снимке азиат, который слева, какой-то странный.

Теперь следовало взять увеличительное стекло, но девушка решила не спешить.

– Фотографии похожи на подлинные. Нужна настоящая экспертиза, но на первый взгляд тени совпадают, монтажа нет. Какие-то дикие места, охотничья партия или экспедиция. Канада либо Сибирь, но, учитывая кириллицу, скорее всего второе. Даты указаны. Так в чем проблема?

Мсье Ростислав ответил не сразу. Пальцы пробежались по скатерти, губы сжались в узкую щель.

– Проблема в том, мадемуазель Шапталь, что эти фотографии не могут быть подлинными. Вы видели надпись? Август 1903 года! К этому времени почти всех, кто на снимке, уже не было в живых. Но это очень длинная история…

Очень длинных историй эксперт Мод уже успела наслушаться и давно научилась рубить их на короткие и понятные фрагменты.

– Начнем с финала, мсье Ростислав. Как фотографии попали к вам – и какое вы имеете отношение к этим бородатым мсье?

Гость задумался ненадолго, кивнул. Девушка между тем прикинула, что дело может оказаться не таким простым, как считал тот, кто рекомендовал клиента. У нее еще два дня, пока «Вспышка» в ремонте. А если не успеет? 1902 год – давненько все началось!

* * *

– Вы, вероятно, уже поняли, мадемуазель Шапталь, я – из семьи эмигрантов. Эти фотографии переслал нам адмирал французского флота, давний знакомый покойного отца. Фамилию назвать не имею права, но, уверяю вас, человек он очень серьезный и ответственный. Согласно его рассказу, фотографии прилагались к рукописи мемуаров русского инженера Михаила Бруснева. Написаны недавно, два года назад, и тогда же тайно переправлены через границу. На фотографии – один из эпизодов его жизни. В начале века Бруснев был участником Русской полярной экспедиции под руководством барона Эдуарда Толля. Вы правы, это действительно Сибирь, где-то возле полуострова Таймыр.

– Давайте догадаюсь, мсье Ростислав. Барон Толль – тот, кто посередине? В светлой шапке, грозный и бородатый?

– Совершенно верно. Слева – астроном Фридрих Зееберг…

– Кончики усов – вверх?

– Да. Справа – Бруснев. С ними – двое проводников из местных. Всех их очень легко узнать, от экспедиции остался большой фотоархив. А теперь о том, чего не могло быть. Прежде всего даты. Считается, что Толль, Зееберг и их проводники погибли осенью 1902 года. Бруснева с ними не было. Затем – гора, никто в экспедиции ее не видел, и в отчетах она не отмечена…

– Кажется, мсье Ростислав, мне прямо сейчас придется ехать в библиотеку. Но в чем ваш интерес? Кто-то из ваших предков путешествовал вместе с Толлем?

– Да, мой отец. Когда Толль и его спутники пропали, он возглавил спасательную экспедицию. Отец добрался до острова Беннет, нашел следы группы Толля, его письма, часть коллекций. Людей не было… Толля сочли погибшим.

– А если верить этим фотоснимкам, он был жив, находился у подножия неизвестной горы, причем в компании с мсье Брусневым… В мемуарах есть объяснение?

– И да, и нет. Бруснев пишет, что предпринял самостоятельные поиски, нашел некую землю, но о бароне Толле – ничего. Я хочу узнать, что тогда случилось, мадемуазель Шапталь. Уверен, мой отец поступил бы точно так же. Кстати, с фотографиями не все так просто, увидите…. И еще… После того, как я получил текст мемуаров и снимки, за мной начали следить. Нет, мадемуазель Шапталь, это не паранойя, у нашей семьи есть, к сожалению, немалый опыт. Моя фамилия – Колчак, я сын бывшего Верховного Правителя России.

3

…Камера – кирпичный пенал, окошко под потолком за густой решеткой, двухэтажные нары, обитая железом дверь – и календарики, шесть перечеркнутых цифр по серой штукатурке. Даже надпись над дверью есть, только не справа, а слева: «Красный фронт не сломить!»

Столик. Жестяная кружка. Ложка, на этот раз целая.

Второй шаг. Плетцензее, пересыльная тюрьма.

Дежа вю.

Ему не повезло, заперли в одиночке, ничего не став объяснять. Не сразу – вначале долго держали во дворе, под мелким дождем. Время от времени через ворота въезжали «Минны», извергая из чрева очередную партию счастливцев. Все пока еще в своем, цивильном. Из коротких реплик, которыми, несмотря на запрет, перебрасывались соседи, Лонжа уже понял, что в Плетцензее собирают тех, чьи дела закончены и переданы в суд. Значит и с ним, бывшим номером 880, разобрались, подписывай протокол, не подписывай…

Поговорить ни с кем не удалось. Болтливому соседу охранник приложил «пластырь» – огрел что есть силушки тяжелой плетью, которой обычно пользуются возчики.

Словарь пополнялся…

Когда в тюремном дворе собралось не менее сотни, охранник пролаял, и люди, не желая получить очередной «пластырь», побежали по железной наружной лестнице на второй этаж. Конвейер: канцелярия, пахнущий хлоркой душ, равнодушный врач, даже не смотревший на тех, кто стоит перед его столом.

Камера…

Пока вели коридорами, подгоняя ударами знакомых дубинок, Лонжа успел заметить, что в открытые двери камер загоняют сразу нескольких. Пересчитывают – и с грохотом захлопывают обитую железом дверь. По восемь человек, по четыре. Ему досталась одиночка, что сразу насторожило. Спросить не у кого, можно лишь строить версии. От самой простой – случайно вышло, до неприятнейшей, о которой и думать не хотелось.

Прежде чем захлопнулась дверь, ему вновь довелось услыхать лай – надзиратель снизошел до короткой лекции о правилах внутреннего распорядка. Ничего нового, самое плохое – нельзя ложиться до отбоя. Тело протестовало, боль перекатывалась под кожей, гладкие деревянные нары казались лоном Авраамовым, о котором вещают священники в воскресных проповедях.

Он позвал песню, но слова не послушались, упорхнув легкими чайками. «Нет мыслям преград, они словно птицы над миром летят…»

Оставалось сидеть на краешке нар и терпеливо ждать отбоя. Была еще надежда, что выгонят на прогулку, где удастся с кем-нибудь переговорить, но время шло, в коридоре было тихо, двери камер оставались закрыты…

А еще ему не хватало самолетного гула. Словно небо закрылось.

Часы отобрали, но Лонжа ноющей от боли кожей чувствовал движение невидимых стрелок. Тик-так, тик-так, стучало сердце. А откуда-то из самого темного угла мягко подступало черное отчаяние. Самое страшное, когда ничего нельзя изменить. Свобода воли – высшее благо, дарованное Господом, осталась где-то за кирпичными стенами. Еще совсем недавно они с другом детства считали, что играют шахматную партию. Так и оказалось, только в реальности Лонжа стал не игроком, даже не фигурой – обычной пешкой. Сделали ход – и забыли. Могли бы и «съесть», но – отложили до следующего раза.

Мысли были отдельно, слух же существовал словно сам по себе. Дверь, хоть и обитая железом, не отсекала от мира, позволяя различить тяжелые шаги надзирателей, стук дверей иных, даже звяканье тяжелых ключей на поясе.

Ближе, ближе, еще ближе…

– Номер 445!

Не через дверь – через маленькое, врезанное в металл, окошко.

Встать!

– Пауль Рихтер, номер 445. Эмигрант, Черный фронт.

За дверью долго молчали. Наконец, послышалось негромкое:

– Тебе велели передать привет. И не путать фамилию.

…Тик-так, тик-так-тик-так! – зачастило сердце.

– Так точно! Гроссштойсер. Гросс-штой-сер…

Время качнулось тяжелой каменной горой – и неторопливо сдвинулось с места.

* * *

– …Потому, Рихтер, я тебя в одиночку и оприходовал – чтобы поговорить без помех. Помочь мы тебе здесь не сможем. Из командиров тоже никого нет, чтобы ты мог им доложиться. Вести из Штатов – важные?

В камере было не слишком светло, но Лонжа постарался сдержать улыбку. Алкоголик Рихтер его чуть не погубил, но… Может быть заодно и выручит?

– Очень важные!

За дверью засопели – угрюмо и мрачно.

– Плохи дела, Рихтер. Метут всех наших подряд, широкой метлой. «Красным» легче, покаялся – и стал «бифштексом»^[7], даже в партию без кандидатского стажа записывают. А наши все, считай, по лагерям, по «кацетам»…

«Кацет» – еще одна строчка в словаре.

– Тебя тоже в «кацет» отправят, в Губертсгоф^[8], потому как подозрительный и нераскаявшийся, это значит – синий винкель. Губертсгоф – не обычный лагерь, пересылка… Запоминаешь?

– Да! – выдохнул он. – Губертсгоф. Синий винкель. Пересылка.

«Винкель» – еще строчка. И – вопросительный знак.

– Там наши есть, тебя оставят в постоянном контингенте. Перекантуешься где-нибудь при кухне, таких, как ты, больше полугода не держат. И выйдешь – весь перевоспитанный. Про Гроссштойсера не забудь…

Ряды цифр на серой известке беззвучно сорвались с мест, складываясь в ряды. Недели, месяцы… Полгода? Не годится, столько в запасе у него нет. Спросить про побег? А если за дверью – провокатор?

– В «кацете» тебя найдут и организуют встречу с кем надо. Ему ты, Рихтер, про Штаты все и расскажешь. И будет тебе еще задание, важное. Потянешь?

На этот раз Лонжа решил не прятать улыбку. Если уж пришлось играть в шахматы с самим Бесноватым…

– Так точно! Потяну.

И снова за дверью, за узкой щелью окошка – угрюмое сопение. Лонжа представил, как выглядит со стороны: грязный, избитый, брюки без пуговиц, порваны, рубашка в крови. А уж лицо!..

Боец!

– Задание тебе, Рихтер, вот какое. Губертсгоф – пересылка, народ все время меняется. Сейчас старые «кацеты» расформировывают, контингент перебрасывают в Бухенвальд, Заксенхаузен и Дахау. Губертсгоф – вроде перекрестка. А тебе нужен Бёргермор, «торфяной кацет». Запомнил, Рихтер?

– Бёргермор, – кивнул он. – Запомнил. Это там, где Болотные солдаты?

За окошком хмыкнули.

– Верно! Неужто и в Штатах уже слыхали? Молодцы там ребята! «Не томись тоской бесплодной, ведь не вечен снег зимы…» Найди туда ниточку, Рихтер – и потяни аккуратно. Связаться надо с Харальдом Пейпером, он – начальник штаба Германского сопротивления. Сразу говорю – трудно, у наших пока ничего не выходит. Осознал?

Лонжа вновь кивнул, на этот раз молча. «Грандиозная провокация… Слишком грандиозная…» Они с другом поспорили, и каждый остался при своих.

Спросить?

– А Германское сопротивление – это серьезно? В газетах всякое пишут.

Ответили не сразу. Вдали послышались шаги, окошко захлопнулось, потянулись долгие, тяжелые, словно свинец, секунды. Шаги стихли, но окошко все еще не открывалось.

«…Будет родина свободной, будем с ней свободны мы!»

Открылось!

– Стоишь, Рихтер? Правильно, бдительность сохраняй! Газетчики ни хрена не знают, а я тебе скажу. Германское сопротивление – серьезней некуда. Они кабинет самого главного спалили, теперь принялись жечь виллы наших бонз. Хитро жгут – чтобы случайных жертв не было. Недавно Роберта Лея без загородного дома оставили, на пожарище все съехались – кроме главного, он, говорят, от злости по полу катался и ковры жевал. А еще побеги организовывают – такие, что и в сказках не бывает. Это лишь то, что я знаю, Рихтер. Найди дорожку к камраду Пейперу, всем нам поможешь. Ты же – парень ловкий, циркач!

– Цирковой, – не думая, поправил он. На допросе сдержался, успел укусить себя за язык.

Теперь за дверью соизволили посмеяться.

– Знаю! Это я тебя подкалываю, чтобы не закисал. И еще, Рихтер. Слушок прошел, что в тюрьмах и «кацетах» народ набирают, вроде как в армию. Кровью искупить, значит. Только никакая это не армия, смертников ищут, с билетом в один конец. Их вояки между собой иначе как «ублюдками» не титулуют. Говорят, в Венгрию пошлют, с румынами резаться. Ты, Рихтер, туда не суйся, иначе Святому Петру рапорт отдавать пойдешь…

И снова шаги в коридоре. Тяжелые, грузные, вразвалку.

– Все, Рихтер! Я сказал – ты понял.

Окошко с лязгом захлопнулось, но он еще долго стоял, не двигаясь с места. Запоминал, слово в слово, даже не пытаясь осмыслить. И лишь когда присел на холодные неровные нары, когда Время вновь потекло привычно, услышанное наконец сплелось в единый узор, затейливый и пока не слишком понятный.

«Кацет» – Харальд Пейпер – серый гауптман – Венгрия – румыны.

Венгрия?

* * *

– Большой войны в Европе не хочет никто, – констатировал Шут. – Никому неохота делать большие ставки, куманёк. Потому и в Испании войну заморозили, боялись, что на весь континент полыхнет. А вот слегка подраться в глухом уголке – почему бы и нет? Надо же испытать новую технику! На Пиренеях не вышло, значит, найдут иное место.

Король лишь пожал плечами.

– Ты стал скучен, дурачина. Осталось пожаловать тебя титулом сеньора де Ла Палиса^[9]. Добавь еще, что Франция не прочь подгадить Рейху – и наоборот. Поэтому Бесноватый так трогательно дружит с Польшей. Больше на него натравить и некого, Сталин, которым всех пугают, – за «санитарным кордоном»: Польша, прибалтийские лимитрофы, Румыния. Вот когда этот кордон начнут пробивать, тогда и стоит задуматься. А самого Сталина уже не первый год пугают германо-польской агрессией, но у него крепкие нервы. Но где-то точно полыхнет, причем скоро.

– Клюв! – прищелкнул тонкими пальцами Шут. – За клювом надо следить. Куда повернется – там и бабахнет.

Наследник Виттельсбахов укоризненно покачал головой.

– Сегодня же указ подпишу, сеньор де Ла Палис. Легион «Кондор» мы отслеживаем, сейчас его перебрасывают на юг, в протекторат Богемия, на чешские аэродромы, туда сам Геринг дважды летал. Рядом Венгрия, но она – союзник Рейха.

Новоявленный сеньор печально вздохнул.

– Кажется, я сейчас сморожу очередную пошлость, но за Венгрией, куманёк, – румынская Трансильвания. А живут в ней, как ты знаешь, главным образом венгры.

Оба они следили за «клювом», за элитной авиацией Рейха.

А здесь – ублюдки.

4

– Стоило ли роскошествовать? Картошку я бы и сам пожарил, – осуждающе молвил Жорж Бонис, с немалой осторожностью водружая на столик бутылку марсельской граппы. Тот был весьма мал, едва вместив тарелки вкупе со столовыми приборами. Все прочее, только что доставленное посыльным из ближайшего ресторанчика, пришлось разместить на другом столе – откидном, слева от окошка. В кемпере оказалось не слишком просторно. Две комнатушки-каюты – столовая и спальня. В столовой и разместились.

– В следующий раз – обязательно, – пообещала Мод, пытаясь отыскать место для второй скляницы, на этот раз – простенького «Кло де вужо» из того же магазина. – Вы и так весь день работали. Кстати, насчет работы. Если наш альфо…

Осеклась и прикусила язык.

– Симпатичный молодой человек, – невозмутимо подхватил усач. – У меня такое чувство, мадемуазель, что нам не придется долго ждать. Вид у парня был весьма и весьма голодный.

Этим утром, здесь же, в коммунальном гараже «Фальконе», состоялись испытания заморского чуда. «Pontiac Silver Streak», модель 1935 года, с грозным рычанием выкатил на свет божий и, приняв на борт экипаж, неторопливо отбыл в первое, недолгое путешествие по соседним улицам. Мод, на правах командора будущего пробега, заняла место рядом с водителем, черноволосый же заявил, что желает испытать кемпер. Ездили час с небольшим и остались довольны, только Арман Кампо влил ложку дегтя, заявив, что трясти могло бы и поменьше.

Отметить все случившееся решили вечером. Девушка сходила в ближайший ресторан и заказала мясо по-бургундски с картофелем фри. Усач озаботился напитками, а их спутник твердо пообещал не опаздывать.

Мод, поглядев на часы (без двух – семь пополудни), твердо решила, что ждать не станет. Все эти дни Жорж Бонис не вылезал из гаража, она тоже не бездельничала, а красавчик Арман…

Нет, возможно, он тоже работал. Но не руками.

– Днем была в библиотеке, – задумчиво проговорила она. – В филиале Национальной, на Страсбургском бульваре. Просмотрела дневник одного русского полярника. Текст на немецком, кое-что разобрала. Он, этот путешественник, был, конечно, сумасшедшим, если с нашей, обывательской горки смотреть. Но, знаете, Жорж, на какой-то миг мне почудилось, что и мы собираемся не в вояж по прекрасной Франции, а прямиком в тундру, к полярным медведям. Испугалась, а потом подумала: почему бы и нет?

Усач негромко рассмеялся.

– Да я бы не против, мадемуазель. Работа – везде работа, а на севере наверняка платят втрое. Осталось только спросить у мсье Кампо…

– А? Я уже здесь! – прозвучало из-за приоткрытой дверцы. – Без меня не начинайте!..

Жорж Бонис многозначительно хмыкнул. Девушка согласно кивнула. Проголодался альфо… симпатичный молодой человек. Дав себе зарок в дальнейшем следить за речью, повернулась.

– О боже!

Вместо черноволосого в кемпер неторопливо вплыл огромный букет белых лилий. Точеные лепестки, длинные, изящные стебли, перевитые широкой, синей с золотыми прожилками, лентой… Арман обнаружился уже за ним – букет парень нес в вытянутых руках.

– Всем добрый вечер! Давайте это куда-нибудь поставим. Вышел из такси, а там – цветочный магазин. Я подумал, что без цветов будет как-то неуютно. Люблю все красивое!

«И кто это у нас здесь роскошествует?», – задумчиво вопросила Мод.

Не вслух, конечно, про себя, но Жорж Бонис, явно догадавшись, выразительно огладил усы.

Подмигнул.

* * *

– А зачем нам радио? Жорж, где ваша гитара?

Покойный мсье Шапталь, дед по матери, остался бы доволен: работники, проявив завидный аппетит, очень быстро очистили стол, освобождая место для пепельницы и блюдца с нарезанным сыром. Прежде чем усач в очередной раз наполнил рюмки, Мод вспомнила о радиоприемнике, новинке от Galvin Manufacturing Corporation, вмонтированном рядом с откидным столиком. О гитаре же она напрочь забыла, тем более в каюте-столовой ее не оказалось. Вспомнил о ней Кампо, чем несколько смутил Бониса.

– Гитара? – не слишком охотно откликнулся тот. – В машине, на заднем сиденье. А зачем она? Я даже играть толком не умею.

И отвернулся.

На этот раз переглядываться довелось девушке и Арману. Мод хотела что-то сказать, но чернявый с заговорщицким видом приложил палец к губам.

– То есть немного играю, – задумчиво продолжил усач. – Но, знаете, у меня песни… разные. Не хотелось бы кое-кого… смущать.

Мод улыбнулась:

– Меня – точно не смутите. Разве что Армана, он у нас натура нежная…

– Да ладно вам, – махнул ладонью Кампо. – Я просто сделаю вид, что этих слов не знаю.

Жорж Бонис шумно вздохнул, встал и шагнул к выходу. Проводив его взглядом, девушка подождала, когда дверца хлопнет, и резко повернулась. Зацепила взглядом роскошный букет.

– Деньги – откуда? Только не лги! И не говори, что это не мое дело.

Ожидала обиды, все-таки круто взяла. Но и неприятностей не хотелось. За работу не руками парню денег не платят, перстень по-прежнему на указательном пальце, в карты черноволосый играть не мастак. Деньги не украл, конечно, но зачем ей неприятности с чужими заимодавцами? Еще погоню вслед пустят!

Обижаться, однако, Арман не стал. Приосанившись, тряхнул густыми кудрями.

– Аванс дали. Есть на свете люди щедрые!

Девушка прикинула, за какие подвиги такому положен аванс…

– А что? – парень недоуменно моргнул. – Заключил договор на книгу. Вот прямо здесь и буду писать, за столом. За месяц управлюсь.

Возразить было нечего, Мод и сама занималась не только будущей выставкой. Пока трудяга Жорж приводил в порядок «Вспышку», девушка успела ознакомиться и с историей Русской полярной экспедиции, и с великой загадкой Земли Санникова. А заодно изучить фотографии, что оказалось самым интересным.

Каждый ищет свой хлеб!

– Книжка-то о чем? – вздохнула она. – На мемуары замахнулся?

Арман внезапно подмигнул, точь-в-точь, как усач.

– Забытые кулинарные рецепты Франции! Их в каждой деревне – с две дюжины, на несколько томов хватит. И… Если нам на денек придется отклониться от маршрута… Ничего?

От маршрута? Мод набрала в грудь побольше воздуха, но тут вновь негромко хлопнула входная дверца.

– Вот! – невесело сообщил Бонис, предъявляя скромную, явно видавшую виды гитару на широкой брезентовой лямке. – Но, может, я просто сыграю? Понимаете, мой репертуар…