Политические сочинения

Этот подход определил изучение историками государственной школы происхождения и развития, переломных эпох истории российской государственности. Принципиальное значение при этом имеет вопрос о феодальном строе и свойственных ему социальных отношениях. Известно, что в само понятие «феодализм» историография традиционно (со времен Гизо) вкладывает прежде всего представление о социально-политическом строе, характеризующемся рядом особых признаков: политической раздробленностью, системой вассалитета и условным землевладением. Поскольку в России на разных этапах ее истории эти признаки либо вовсе не существовали, либо существовали лишь отчасти, то, делали вывод государственники, для нее не был характерен феодальный строй: «В Европе все делалось снизу, а у нас сверху». Эти обстоятельства определили коренное отличие русского исторического процесса от западноевропейского и специфический путь развития русской государственности. Государственная школа выводила русскую государственность из ряда факторов. Среди них подчеркивались прежде всего обширность географического пространства, определявшего постоянное развитие колонизации новых земель и, как следствие, стремление государства закрепить население. Отсюда – объяснение крепостного права, исходившее из теории закрепощения сословий государством в интересах военной службы и сбора налогов. Последующее раскрепощение предстает также как акт государственной власти, осознавшей своевременность и историческую обусловленность этого шага. В качестве другого фактора указывается борьба «леса со степью» в русской истории, постоянная угроза враждебных набегов делала необходимой сильную центральную власть и военную организацию общества. Наконец, третьим фактором, в значительной степени связанным с длительным господством монголо-татарского ига, является практика «собирания земель» московскими великими князьями, определившая установку на освоение новых земель. В соответствии с данным подходом государственная школа интерпретировала историю социальных отношений в России, и в частности принципиальную проблему крепостного права. Строительство государства требовало создания специального военно-служилого сословия, а его материальное обеспечение сделало не обходимым закрепление других сословий: «Все подданные укреплены таким образом к местам жительства, или к службе, все имеют своим назначением служение обществу. И над всем этим господствует правительство с неограниченной властью»^[180]. Добавляя новые штрихи к концепции о закрепощении сословий государством, С.М. Соловьев сделал упор на объективном характере и исторической обусловленности этой меры: «Прикрепление крестьян – это вопль отчаяния, испущенный государством, находящимся в безвыходном экономическом положении»^[181]. В исторической концепции государственной школы речь шла о том, что закрепощение сословий было исторически обусловлено и необходимо в предшествующий период, а затем, начиная с петровского времени и в течение XVIII в., началось раскрепощение сословий, прежде всего дворянства. Освобождение крестьян должно было, по этой концепции, замыкать цикл освобождения сословий, открывавший новые основы гражданственности русского общества. Иначе говоря, основное внимание этой концепции было обращено на историческое обоснование проведений государством либеральных преобразований. В этом контексте следует рас сматривать и известное положение о роли государства как движущей силы исторического процесса, формирующей социальные отношения: «В России все совершалось правительством, все устанавливалось сверху»^[182]. В преддверии реформ это положение означало призыв правительства к решительным действиям. Апофеоз идей государства достигает своей кульминации применительно ко времени петровских преобразований. Диалектику исторической преемственности и ее разрыва в ходе реформ лучше всего выразил С.М. Соловьев: «Преобразователь воспитывается уже в понятиях преобразования, вместе с обществом приготовляется он идти только далее по начертанному пути, докончить начатое, решить нерешенное. Так тесно связан в нашей истории XVII век с пер вою половиною XVIII: разделять их нельзя»^[183]. Результаты государственных преобразований Петра справедливо высоко оценивались государственной школой. Это «было, – писал Б.Н. Чичерин, – основание прочной государственной системы, организация государственных сил, возведение России на ту степень могущества, которая дала ей возможность играть всемирно-историческую роль»^[184].

Относительный оптимизм гегельянства до крестьянской реформы сменился пессимизмом и растущей неуверенностью в будущем у государственников в последующий период. Это чувство проявилось в пере оценке философии Гегеля и познавательных возможностей ее метода. К.Д. Кавелин писал: «Наши теории 40-х годов исходили из общих на чал, взятых извне, из идеалистической немецкой философии или из фактов западноевропейской политической и общественной жизни. Поэтому они были оторваны от почвы, были слишком априористичны для русской жизни»^[185]. В одном из писем А.И. Герцену и Н.П. Огарёву он писал, что «давно перестал верить в чудотворную силу науки вообще и философии в особенности. Она есть переведение жизни в область мыс ли, то есть общего, которое только выражает жизнь под другой формой, но не творит ее. Формулу Гегеля “природа есть инобытие духа” надобно выворотить: “дух есть инобытие природы”. Философия в форме Гегеля есть все еще кабалистика и религия»^[186]. Отказ от «предвзятых общих идей» в русле данного направления фактически означал переход к неокантианской критике гегелевской философии, позитивизму. С критических позиций попытку переосмысления философии Гегеля предпринял Н.Г. Дебольский. Комментируя феноменологию, он обращает преимущественное внимание на наличие преемственности развития, снятия противоречия: «Этот способ развития высшего из низшего Гегель выражает глаголом aufheben – снимать, придавая ему значение вместе и изменения и сохранения»^[187]. Слабость системы Гегеля он видит в ее абстрактном и сугубо идеальном характере. Следствием является то, что «гегелев абсолют есть нечто доступное весьма разнообразным толкованиям и может быть настолько же отождествлен с духом, как и с материальною силою»^[188]. С позиций «философии тождества», исходя из гносеологических принципов объективного идеализма, государственники выступали с критикой субъективно-идеалистических неокантианских и позитивистских идей, получивших распространение в конце XIX – начале XX в. Так, Чичерин критиковал субъективистские и волюнтаристические теории, например, А. Шопенгауэра и его русских последователей. Полемизируя с С.Н. Трубецким, он писал, что автор, «к сожалению, увлекся фантастической логикой Шопенгауэра, которая попутала его, вопреки очевидности, видеть субъекты в столах и подушках»^[189]. Возражая против принижения знания перед мистикой и субъективизмом, он писал: «Разум не есть пустая шляпа, а живая деятельная сила, которая в себе самой носит свои начала и только в силу этого может быть органом истинного знания»^[190]. С этих позиций Чичерин критиковал взгляды В.С. Соловьева, его религиозную и этическую проповедь^[191]. Характерно, что полемику с молодым В.С. Соловьевым начал еще К.Д. Кавелин, который критиковал его за неоправданное увлечение Шопенгауэром и Гартманом, видя в этом учении «вспышки угасающего отвлеченного идеализма», характерного для сложных переходных эпох, сравнивал его со спиритизмом и рассматривал как своеобразную реакцию на материализм. Сам же Кавелин в это время склонялся к позитивизму, подчеркивая значение И. Канта и О. Конта для развития науки^[192]. Вместе с тем определенное значение имело противопоставление позитивистским представлениям гегелевского тезиса об органическом, закономерном характере развития общества и его познания, в соответствии с которым «высшая цель познания, исходящего от явлений, состоит в познании управляющих ими законов». Выдвигая априорный метод против волны эклектики и эмпиризма, Чичерин утверждал, что «метафизика… является руководительницею опыта»^[193], что в условиях того времени имело положительное значение.

Наиболее отчетливо тенденция к неокантианской интерпретации и критике Гегеля проявляется у поздних государственников, прежде всего у Н.М. Коркунова. В многократно переиздававшемся курсе «Истории философии права», в разделе «Спекулятивные системы» находим подробный критический анализ философии Гегеля и русских гегельянцев. Автор скептически отмечает, что Гегель отождествил мышление и бытие с помощью изобретенной им диалектической методы, основанной на необходимом движении духа по трем стадиям развития: «Согласно своему учению о тождестве законов мышления и бытия, он не ищет понимания существующего в его непосредственном изучении, а привносит это понимание, как готовую, априорно данную диалектическую формулу»^[194]. С неокантианских позиций дается Коркуновым критика диалектического метода: отрицание онтологического монизма философии тождества при водит его к неверным гносеологическим выводам, критике абстрактного метода познания вообще: «Диалектическая схема оказывается приложи мой ко всему, но вместе с тем она ничему в сущности и не научает нас. Это… не уравнение, а простое тождество… оно не раскрывает со бою действительных объективных законов явлений».

Отмеченная тенденция нашла развитие в трудах государственников более позднего периода, посвященных непосредственно теории и истории права. В очерке А.Д. Градовского «Политическая философия Гегеля» последовательно раскрывается гегелевская трехступенчатая формула – семья, гражданское общество, государство. Характерно, что автор делает упор именно на ступенчатый, механистический характер формулы, а не рассматривает ее как выражение диалектической триады, что было свойственно представителям государственной школы раннего периода. Государство определяется как «продукт осознавшего себя духа, продукт народного самосознания», «действительность идеи воли», «действительность конкретной свободы». Эти признаки государства объединяются постулатом единства цели: «Государство… есть само по себе цель. Эта цель есть абсолютная, неподвижная и конечная цель, в которой свобода достигает высочайшего своего права»^[195]. В отличие от многих других авторов Градовский склоняется к расширительной трактовке формулы Гегеля о конституционной монархии как форме власти, которая может получить самое разнообразное содержание.

Государственная школа находила свой идеал разумной действительности в идее правового государства. Под этим углом зрения рассматривалась история правовой мысли, смена основных социологических концепций^[196]. Гегелевская философия права, ставившая в центр внимания государство, явилась теоретической основой их построений. Выявляя историографическую традицию государственно-правового направления, П.И. Новгородцев рассмотрел вопрос о взаимоотношении философии Гегеля с исторической школой права Савиньи, преодолевшей некоторые метафизические догмы истории естественного права и представившей правовое развитие как длительный исторический процесс постепенного складывания государственных учреждений, правовых идей и соответствующего им законодательства^[197]. На место теорий спонтанного, волюнтаристского происхождения правовых норм (например, теорий Вольтера и Руссо) была выдвинута идея об их органическом развитии из недр и традиций народной жизни. Новгородцев отмечал воздействие гегельянства на позднейшие воззрения представителей исторической школы права, чем объяснял некоторые модификации исторической теории права. Изложение правовых взглядов Гегеля связано с разработкой Новгородцевым его собственной концепции. Задачу философии права он видит в том, чтобы оценивать факты существующего с этической точки зрения. Этот «этический критицизм» является своеобразной попыткой совместить категорический императив Канта и философию права Гегеля, с одной стороны, и идею правового государства – с другой: Вся история государств и политической мысли предстает как стремление утвердить идеал правового государства. «Этот путь, – пишет он, – намечается историческим развитием новых европейских государств, приводящим их все без исключения, по некоторому непреложному закону, к одному и тому же идеалу правового государства»^[198]. Новгородцев считает, что гегелевское понятие о государстве следует рассматривать как идеал государственного строя и не более того, так как в его построении было много «идеалистического утопизма», объяснявшегося тем фактом, что все гегелевское построение совершалось на высоте диалектической идеи. Раскрывая историю формирования этого представления через смену философских и правовых идей, Новгородцев подчеркивает, что гегелевская философия стала завершающим этапом и как бы подведением итогов этого пути: если у Макиавелли, Гоббса, Руссо государство предстает источником нравственной жизни людей и занимает место церкви, у Канта высшей целью объявляется объединение всего человечества под господством единого и равного для всех права, то у Гегеля эта идея выражается в представлении о государстве как о земном боге, действительности нравственной идеи на Земле. Опираясь на идеал государства Гегеля, государственная школа позднего периода в традициях либерализма характеризует свое представление о правовом государстве, которое должно объединить все классовые, групповые и личные интересы в целях общей жизни, сочетая частные интересы с единством общего блага, воплощая идею единого и равного для всех права. Своими предшественниками в формировании концепции правового государства они считали в Англии – И. Бентама, во Франции – Б. Констана и А. Токвиля, в Германии – Гегеля и Лоренца Штейна, чьи идеи стали «общим достоянием, к которому все привыкли». Гегелю среди них отводится особое место, для них он в известном смысле является «завершителем» идеала правового государства. Интерпретация гегелевских правовых воззрений представителями государственной школы выражалась в либеральной трактовке общественной мысли, истории политических учений и доктрин, в частности идей античной демократии, естественного права, исторической школы права. В практическом и политическом отношении это означало выдвижение в качестве идеальной формы государственной власти конституционной монархии.

Тенденцию к переходу государственников на позитивистские позиции в исторической науке наиболее полно выразил П.Н. Милюков. В своих «Воспоминаниях» он следующим образом сформулировал отношение к основным концепциям государственной школы и их эволюции: «Соловьев был мне нужен, чтобы противопоставить схему историка, считающегося с внешней обстановкой исторического процесса, схемам юристов, по степенно устраняющим этот элемент среды и сводящим конкретный исторический процесс к все более отвлеченным юридическим формулам. Идеализация гегелевского государства у Чичерина, докторально противопоставляющего эту высшую ступень низшей, частному быту; спасение от тисков государства свободной личности (с Петра) у представителя прогрессивного лагеря, Кавелина; наконец, окончательно опустошенная внутренне схема с устранением элемента неюридических отношений и подчинения событий юридическим формулам у петербургского антагониста Ключевского, Сергеевича, – это сопоставление, вытянутое в логический ряд, представляло в оригинальном свете эволюцию одной из глав новой русской историографии»^[199]. Попытка самого П.Н. Милюкова по дойти к решению проблемы русского государства, и в частности реформ Петра, через изучение государственного хозяйства представляла собой модификацию традиционного подхода государственной школы.

Оценка историографического значения государственной школы, данная ее позднейшими представителями, показывает, что они считали ее завершенным направлением науки, исчерпавшим свои познавательные возможности. Анализируя «историю той общей формулы», в которой выразилось понимание русской истории у главнейших представителей юридической школы, Милюков подчеркивал единство ее основных принципов; потребность понять историю как развивающийся процесс; концепцию исторического процесса как смены политико-юридических форм; единство выработанной схемы. Вместе с тем показан исторически преходящий характер концепции государственной школы. «В сорок лет, – писал П.Н. Милюков, – это направление совершило свой цикл: послужило знаменем для целой школы историков, вызвало ряд капитальных исследований в нашей литературе, дало свою формулу русской истории и, наконец, само сделалось фактом нашего прошедшего». При этом подчеркивается, что это направление сходит со сцены «не замененным никаким другим, которое было бы столь же общепризнано»^[200].

Государственно-правовая социологическая теория определила общий подход государственной школы к исследованию русской истории. Выработанная концепция соотнесения общества и государства выдвигала на первый план государственное начало, в котором видели стержневую идею русской истории и ее главное отличие от истории западноевропейских стран. В соответствии с этим основным принципом разрабатывалась теория русской государственности и ее исторического развития: в русле этой концепции дан ряд модификаций теории «родового быта» и «закрепощения сословий государством», объяснений переломных эпох русской истории.

С изменением общественных отношений многие представители государственной школы отошли от узкого государственного детерминизма и соответствующего ему формально-юридического подхода. Изменился круг исследуемых проблем и источников: предметом изучения чаще становились «хозяйственный быт», «государственное хозяйство» и соответствующие источники.

Таким образом, философская система Гегеля оказала значительное влияние на формирование концепции государственной школы, во многом определив ее философские, правовые и исторические взгляды и подходы к изучению российского исторического процесса. Изучение философских основ русской историографии позволяет лучше понять происхождение и дать более глубокий анализ современных философско-исторических концепций истории России.

Отношение одной из наиболее влиятельных школ русской историографии к философии истории Гегеля, к его философии в целом – важная тема изучения истории русской философской и общественной мыс ли и одна из фундаментальных проблем развития философско-исторической науки XIX в. Поднятая здесь проблематика – одна из реальных сфер самостоятельного развертывания богатой выдающимися представителями и исследователями философско-исторической мысли России в ее соприкосновении с западной и через нее – с мировой научной и философской мыслью, в решении сложных и важных проблем, связанных с анализом реальных процессов российской истории, их социального, экономического и духовного содержания и исторических перспектив.

Дальнейшие философские исследования в этой области помогут нам выявить глубинные пласты и все богатство отечественной мысли в одной из важнейших областей исторического и философского знания.

Печатается по изданию: Медушевский А.Н. Гегель и государственная школа русской историографии // Вопросы философии, 1988. № 3.

Теория государства как юридического лица

Философское раскрытие теоретических понятий правовой науки важно по следующим причинам: во-первых, становится возможным реконструировать их смысл в культурном контексте различных исторических этапов и стран, что создает основу сравнительного исследования; во-вторых, выясняется направленность содержательных изменений данных понятий во времени, что позволяет говорить о динамике теоретической мысли и определенных стадиях ее развития; в-третьих, оказывается понятным функционирование теоретических понятий (которые одновременно могут выступать и как юридические понятия) в правовой и политической практике. Данный подход, реализованный на значительном сравнительном материале, позволил нам сконструировать теорию конституционных циклов, которая связывает воедино основные фазы развития конституционного строя с изменением типов легитимации власти и используемыми для этого понятиями. Теория конституционных циклов позволяет объяснить феномен неравномерности правового развития и появление в нем через известные промежутки времени сходных фаз; выдвигает модель соотношения позитивного права и правосознания на разных стадиях развития; наконец, дает возможность конструирования конституционных изменений и использования для этого специальных политико-правовых технологий^[201].

Одним из существенных выводов данной теории следует признать раскрытие логики заимствования определенных политико-правовых идей в разных исторических и культурных условиях. Эта логика, как мы доказываем, связана со сменой фаз конституционного цикла, каждая из которых берет из мирового философского наследия и теории права именно тот ряд понятий, который оказывается актуальным для данной фазы большого конституционного цикла. Этим объясняется процесс циркуляции определенных теоретических понятий (таких, например, как общественный договор, суверенитет, разделение властей), исследование которого, если не сводить его к взаимодействию культур, филиации идей или вкладу определенных мыслителей, позволяет объяснить, почему та или иная концепция побеждает в конкуренции идей определенной эпохи, получает общественное признание и становится нормой действующего права, оказывается востребованной в один период и отвергается в другой с тем, чтобы затем снова оказаться принятой; наконец, каким образом концепция, выдвинутая в одной стране, оказывается реализованной в позитивном праве другой.

Предметом нашего исследования в данной статье становится одно из магистральных направлений философии права – теория государства как юридического лица. Обращение к ней интересно в контексте размышлений о параллелизме российской и германской правовых традиций нового времени, – перехода от абсолютизма к демократии; от демократической политической системы к диктаторским режимам и затем – к восстановлению демократических институтов в новейшее время. На всех этапах философская и правовая мысль двух стран, искавшая оптимальной формулы соотношения общества и государства, не могла не отталкиваться от классического теоретического наследия.

Общей предпосылкой социальной и политической трансформации в странах Центральной и Восточной Европы нового времени стал процесс модернизации. Переход от традиционного (аграрного или сословного) общества, основанного на принципах сословной иерархии (инкорпорации индивида в жесткие социальные структуры) к обществу нового времени – демократии (основанной на принципе всеобщего равенства и личной ответственности) не мог осуществиться бесконфликтно. Вопрос о механизме данного перехода ставил перед обществом и его мыслителями альтернативу революции и реформы. Теоретическим выражением данного конфликта повсюду становилось столкновение теорий народного суверенитета (Руссо) и монархического суверенитета (Гоббс), двух теорий конституционализма – договорного и октроированного, наконец, двух легитимирующих принципов политической системы – воли народа и божественной воли. В этих условиях чрезвычайно актуальным (особенно для стран Центральной и Восточной Европы) становился поиск германской классической философией, правом и социологией (от Гегеля до Вебера) разрешения данного конфликта. Концепция гражданского общества и государства как инструмента модернизации и реформ – стала основным выводом. Наиболее четкая формула их соотношения представлена теорией государства как юридического лица.

Возникшая на основе позитивизма общая теория права и концепция единого германского государственного права (в частности К.Ф. Гербера) не только предшествовали политическому объединению Германии, но и стали обоснованием данного процесса. В конце ХIХ – начале ХХ в. правовая мысль Германии при переходе от догматической юриспруденции понятий к принципам позитивизма, а затем неокантианства поставила ряд проблем, оказавшихся актуальными для других стран Европы: отношения общества и государства в условиях конституционного конфликта (Г. Еллинек); соотношение естественного и позитивного права (Г. Кельзен); теория государственного суверенитета и проблемы его разделения в условиях интеграции ранее независимых государств в единое государство) (проблематика П. Лабанда); право товариществ – фактически речь шла о публично-правовом регулировании корпоративных институтов (О. Гирке); субъективные публичные права, борьба за право и цель в праве (Р. Иеринг); социологическое осмысление государственности (М. Вебер)^[202].

Главной проблемой эпохи стал вопрос о соотношении права и радикальных конституционных изменений: должны они идти с разрывом права (конституционная революция) или сохранением преемственности (конституционная реформа). Теоретическое осмысление кризиса в праве предложил Г. Еллинек^[203]. В развитии правовой мысли теории Еллинека противостоит концепция Г. Кельзена. Конституционный кризис интерпретируется как неконституционное (т. е. насильственное) изменение конституционной системы, результатом которого становится создание новой системы, основанной на других ценностных ориентациях^[204]. М. Вебер в своей социологии права суммировал ряд концепций конституционного кризиса: его суть он усматривал в изменении ценностных ориентаций общества, выражающихся в понятии легитимности конституционных основ общества^[205].

Теория государства как юридического лица стала частью данного поиска в области философии и социологии права. В контексте этих споров лучше понятна логика теории государства как юридического отношения и юридического лица, которая возникла в условиях радикальной трансформации германской философии права рубежа XIX–XX вв. Ключевыми параметрами данного направления стали: переосмысление соотношения естественного права и позитивного права; разделение трактовок права в формальном и материальном смысле; конституционного и государственного права, наконец, формирование концепции субъективных конституционных прав.

Суть теории – перенесение из частного права в публичное основного понятия – юридическое отношение и юридическое лицо. В гражданском праве юридическое лицо – субъект гражданского права, организация, которая имеет в собственности, хозяйственном ведении или оперативном управлении обособленное имущество, отвечает по своим обязательствам этим имуществом, может от своего имени приобретать и осуществлять имущественные и личные неимущественные права, нести обязанности, быть истцом и ответчиком в суде. Перенесение данного понятия из частного права в публичное превращало государство – в субъект юридических отношений, наделенный правами и обязанностями в рамках договора. Другой стороной договора выступало общество. Общий вывод делался в направлении установления консенсуса общества и государства, их конструктивного взаимодействия при сохранении ведущей роли государственной власти в процессе модернизации.

Данная теория (представленная прежде всего австрийским ученым Г. Еллинеком и германским – П. Лабандом) наделяла государство характером субъекта права, способного вступать в правоотношения с другими юридическими лицами – подданными или гражданами государства. В труде Еллинека – «Allgemeine Staatslehre» был обоснован метод юридической интерпретации основных социальных и политических институтов государства как идеальных правовых конструкций, являющихся фактически социологическими категориями – синтезом конкретных, реально существующих форм. В соответствии с этим подходом государство может интерпретироваться как объект права, правоотношение и, наконец, субъект права. Это третье понимание государства как субъекта права (или юридического лица) в наибольшей степени отвечает представлению о единстве его организации, воли и цели^[206].

Государство рассматривалось представителями этой теории как результат договора между обществом и властью – субъект права, что наиболее полно отвечает представлению о единстве его организации, воли и цели. С этой точки зрения, конституционная монархия выступала как тип унитарного государства, противостоящий дуалистической сословной монархии и тем более парламентской монархии британского типа. Принцип разделения властей уступал место принципу разделения функций. Парламент в целом и его палаты в соответствии с этим рассматриваются как особые коллегиально организованные государственные учреждения, в функцию которых входит участие в законодательстве (утверждение основных законодательных актов государства) и контроль над администрацией (что составляет суть принципа ответственности министров). Они не являются, однако, самостоятельными юридическими лицами, но составляют наряду с монархом (власть которого также ограничена) часть единого государства. Эта концепция конституционной монархии как унитарного государства, являвшаяся правовым обоснованием существующей политической системы, носила во многом метафизический и телеологический характер, легитимируя сильную монархическую власть (политический режим которой определяется как мнимый конституционализм)^[207].

П. Лабанд, исходя из сходных теоретических постулатов в своем капитальном труде «Deutsches Reichsstaatsrecht», интерпретировал германскую государственность как особое договорное образование – юридическое отношение, возникшее при переходе от союза государств к союзному государству. Отсюда выводились такие ключевые для германской юриспруденции понятия, как суверенитет, государственная воля и особый статус кайзера^[208].

Признавая ведущую роль государственной власти и монархии как ее формы, правовая мысль упорно дискутировала вопрос о том, каким образом доктринальная трактовка суверенитета может быть совмещена с фактом реального существования различных государственных образований внутри политической системы. Правовая мысль Германии исходила при этом из однозначной интерпретации суверенитета как высшей власти (suprema potestas), которая является единой, неограниченной и неделимой. Поэтому она знала только две основных конструкции – союз государств (Staatenbund), где суверенитет остается у отдельных государств и союзное государство (Bundesstaat), где он переходит единому союзному центру. Логика исторического процесса образования государства состояла в переходе от первой формы ко второй. Это было выражение в теории права движения от конфедерации к федерации. Данные споры прекрасно представлены в сочинениях Лабанда, а также О. Гирке, Г. Кельзена и др. Эти правовые дискуссии делают более понятной германскую концепцию федерализма, которая в свою очередь стимулирует сходные дискуссии в современной Европе и России.