Оптина пустынь. История места и святынь. Наставления старцев. Современная жизнь

Тогда Дарья решилась на отчаянный шаг – просить о милости саму государыню, императрицу Екатерину I, надеясь, что сможет найти сочувствие в таком же женском сердце, как и ее собственное. Для этого она послала в столицу двух сестер, Домнику и Евфросинью, с жалобой на притеснения, чинимые в Рождественской обители, и прошением, «чтоб им повелено быть по-прежнему в Афанасьевском монастыре». Однако матушка-императрица нуждами безвестных монахинь не прониклась и повелела отправить просительниц вместе с их челобитной в Святейший Синод, чтобы там с ними и разбирались. И разобрались. На челобитную наложили резолюцию: «Старицы Домника и Евфросиния… мимо Св. Синода самой Ея Императорскому Величеству бить челом дерзнули, не ведая запретительных указов… Св. Правительствующий Синод приказали: оных монахинь, допрося обстоятельно… выслать из Петербурга в немедленном времени, чтоб оне более нигде не скитались. А в Твери справиться… буде они, монахини, от… игуменьи, не бив челом его Преосвященству (местному архиерею – А. К.), в С.-Петербург пошли без ведома его и в том явятся винны, то как посылавшей их игуменье, так и им, монахиням, за такое безобразное своевольство, учинить жестокое плетьми наказание, дабы и другим, на то смотря, впредь так чинить было неповадно…»^[31].

К тому времени, когда злосчастный петровский указ утратил свою силу, движимое имущество Оптиной пустыни, описав, уже забрали в Белевский монастырь. Да и монастырские строения – ограду, кельи и скотный двор – разобрали и тоже перевезли в Белев. Сами же бывшие оптинские насельники вот уже два года как содержались из средств Спасо-Преображенской обители. А на месте разоренной пустыни остался лишь одиноко стоящий недостроенный каменный храм «с отгнившей кровлей», лишенный всего своего внутреннего убранства. Он был превращен в приходскую церковь, служить при нем поставили священника из белого духовенства да дьяка, определив им на все нужды 20 копен сена с былых монастырских угодий, а пропитание повелев получать от мирского подаяния.

Очевидно, оптинские монахи осознавали бессмысленность порывов, подобных сделанному игуменьей Дарьей, как понимали и ревнивое отношение начальствующих всякого уровня к попыткам искать справедливости в обход их персоны, как говорят, «через голову». А потому в стремлении возродить свою пустынь пошли другим путем. Самостоятельно бедным монахам добиться восстановления обители, конечно, было не под силу. Так что решили иноки заручиться помощью давних благодетелей монастыря, дворян Шепелевых, бывших при дворе в чести. Тех самых, которые ранее были монастырскими вкладчиками, щедро жертвовали на возведение каменного собора. И вновь благотворители монастыря встали на его защиту. Стольник Андрей Петрович Шепелев «со товарищи» приняли горячее участие в судьбе пустыни, обратились в Святейший Синод с прошением и ходатайствовали о восстановлении пустыни, обещая непременно предоставить ей все потребное к церковному служению без всякой нужды.

Поданное А. П. Шепелевым ходатайство разбиралось 8 июня 1726 года. В сохранившемся документе значится: «Св. Пр. Синод слушал поданное… Козельск. уезда Макарьевск. Оптиной пустыни вкладчиком, стольника Андрея Шепелева со товарищи прошение… об оном Оптине монастыре, который в прошлом 724 году приписан, и из него церковная утварь взята и братия переведены в Белев, в Преображенский монастырь… И Св. Пр. Синод согласно приговорили: помянутому Оптину монастырю быть по-прежнему… Хотя по справке в канцелярии Свят. Синода… за тем Оптиным монастырем крестьян и бобылей и денежных и хлебных доходов и заводов не значится, однакож имеется сенных покосов 140 копен, да лесу на две версты и поперек на версту; и строение каменное и деревянное объявлено нескудное и братии было 12 человек, которые… и препитание имели довольное. А… помянутый, в Белеве обретающийся, Преображенский монастырь доходами по ведомостям не изобилен, а братии имеется 37 человек; к тому же, сверх того еще присовокуплено… Монахов и трудников из вышеобъявленного Преображенского Белевскаго монастыря перевесть в помянутый же Оптин монастырь. И взятую… всякую церковную утварь, и колокола, и всякий хлеб, и скот и прочее, все, что есть, в тот Оптин монастырь возвратить. И о том к синодальному советнику преосвященному Леониду, архиепископу Сарскому и Подонскому, послать указ, по которому… рапортовать велеть неотложно»^[32]. Ходатайство А. П. Шепелева «со товарищи», разумеется, до официального слушания в Синоде заручившихся поддержкой императрицы, увенчалось полным успехом. Возможно, дело об Оптиной пустыни и его благополучный исход помогли изменить и общее отношение в высоких кабинетах к проблемам малых обителей. В начале 1727 года новым указом было предписано все упраздненные «маловотчинные монастыри, которые питались своими трудами», возобновить, «оставить на прежнем основании», переведенных монахов «отпустить в прежние их монастыри, и взятую церковную утварь и деньги, в те монастыри возвратить»^[33].

Так началось восстановление Оптиной пустыни. Проходило оно, однако, не сразу и не вдруг. Сразу же встали вопросы хозяйственные. Необходимость возвращения переданного в Белев имущества неизбежно вела к трениям с местным настоятелем. Конечно же, все изъятое в свое время описывалось, но прошло время, не всякое имущество по своей природе долговечно и непотребляемо. Но даже и не в том была главная для оптинских монахов проблема: не сильно спешил белевский архимандрит Тихон расставаться с добром, некогда вывезенным из Оптиной пустыни. По просьбе монахов А. П. Шепелев, и после удовлетворения своего ходатайства продолживший помогать пустыни в ее восстановлении, принимая близко к сердцу чинимые в том препоны, написал 18 мая 1727 года Тихону суровое и укоряющее письмо: «Послал я к твоему благословению иеромонаха Леонтия и человека своего Ивана Монастырева и приказал твоего благословения просить, дабы ты по своему обещанию Козельской пустыни Оптина монастыря отдал остальную церковную утварь, т. е. образы, ризницу и посуду, медные котлы и железную и деревянную посуду; святыя ворота, кельи, строительную, хлебню, гостиную келью, амбары, скотские дворки, лошадей, коров, пчелы, хлеб, деньги привесныя (драгоценный металлический лом, оцениваемый на вес – А. К.), и золотой крест, и серьги серебряные и прочее, что есть взятое монастырское; пожалуй прикажи все привезть, не удержав, как ты у меня в доме обещал, что все отдашь, взятое монастырское и с оградою, а только прислал: медных две сковородки, противень, горшок, да оловянной посуды – два блюда и три миски и то чрез многие письма и посылки»^[34]. Далее стольник укоряет белевского настоятеля, что тот поступает не по-христиански и, радея о своем монастыре, Оптину пустынь разрушает. Автор письма призывает, удовлетворив просьбы оптинских монахов, решить дело мирно. При этом А. П. Шепелев прозрачно намекнул, что в противном случае белевский настоятель вполне может испытать монарший гнев.

Однако даже и опасность монаршей немилости на архимандрита Тихона не подействовала, скорее всего потому, что Екатерина I несколькими днями ранее скончалась, первые лица империи были целиком поглощены борьбой за власть. Вряд ли кого из них при этом волновала судьба провинциальной обители. А потому Тихон по-прежнему продолжал чинить препоны, упорствовать, и отдавать «взятое монастырское» не хотел. Так что пришлось и А. П. Шепелеву, и его сыну, офицеру лейб-гвардии Преображенского полка Никите Андреевичу, и козельскому воеводе Г. А. Ардашеву, и самим оптинским инокам – иеромонахам Леонтию и Сергию с братией подавать 26 июня 1727 года челобитную непосредственному начальству Тихона – сарскому и подонскому архиепископу с просьбой белевского архимандрита вразумить и оптинское добро по справедливости вернуть. А дабы тот чего не забыл, к челобитной прилагался подробный список изъятого. Архиепископ, против воли которого Тихон пойти не мог, повелел поступить, как того челобитчики просили. Но с оговоркой: если чего не вернет, то подробно, «поименно» объяснить, почему.

Деваться Тихону было некуда, но в ответной отписке архиерею от 13 августа, пользуясь предоставленной лазейкой, он стал «поименно» хитрить: сообщил, что иконы, образа Спаса и Богородицы в серебряных окладах и покров белого атласа, шитый серебром и записи о земельной собственности оптинским монахам уже вернул под расписку, привесные деньги вернуть не смог, ибо уже употребил на украшение своей новой архимандритской шапки; «посуда вся отдана, а оловянных блюд не брано». Далее из отписки, касаемо изъятых в Белевский монастырь шести ульев с пчелами и четырех коров с телятами, выясняется, что «пчелы с ульями, что взяты были, также и коровы волею Божией померли».

Отдельно архимандрит объяснил невозможность вернуть разобранные постройки. По его словам, при упразднении Оптинской обители оказалось, что строение ее было чрезвычайно ветхо, а потому «взяли только часть его, рублей на 20, или малым чем больше, а остальное, например ограду, оставили на месте так, в рассыпании, взятое же в Белев, будучи везено по дурной дороге, через засеку, многое переломано, а из выбранного большая часть употреблена на общее келейное строение в Преображенском монастыре, для помещения переведенной в него братии… Святые же ворота, взятые из Пустыни, отданы… по прошению за нуждою в Белевский Крестовоздвиженский женский монастырь».

Сена и хлеба из Оптиной пустыни, заявил вопреки челобитной архимандрит, вообще «не брано»; «коляска игуменская и сани за ветхостью оставлены на месте, кос тоже не брано, а взято 6 искосков (т. е. не кос, как указывалось в оптинской челобитной, а их источенных, непригодных к использованию остатков – А. К.), которые… переделаны на серпы». Отказался Тихон и выплатить запрошенную оптинскими монахами денежную сумму. «Деньги с оброчных статей (с оптинских монастырских имений – А. К.) за 1725 и 1726 годы часть собирал, – по его объяснению, – иеромонах Леонтий и употреблял в зажилое жалованье себе и братству», т. е. тем же оптинским монахам, а другие «употреблены на общие монастырские расходы, в силу указа о совокуплении обоих монастырей»^[35]. По словам белевского архимандрита выходило, что восстанавливаемой пустыни его монастырь почти ничего и не должен.

Так оказалось, что по возобновлении Оптинская обитель оказалась едва ли не без всяких средств, а ее монахи – почитай что в чистом поле. Но это можно было и стерпеть. Главное, что удалось отстоять, сохранить ее саму. С великой радостью иеромонахи Леонтий и Сергий вернулись к родному храму, восприняли свою разоренную обитель и усердно стали ее восстанавливать. Новым строителем пустыни стал, вероятно, Сергий: именно он упоминается в таком качестве во вкладной книге под 1728 годом.

Преподобноисповедник Никон Оптинский о жизни по Евангелию

«Надо не только знать св. Евангелие, но и жить по нему, иначе нельзя быть христианином, тем более монахом. Необходимо человеку лично самому начать жизнь по разуму св. Евангелия и св. Церкви Христовой – как по внешним поступкам, так и по душе. Только личный подвиг очищения сердца от страстей по заповедям Христовым может уяснить этот вопрос».

Оптинские старцы: наставления, письма, дневники. М.: Лепта Книга, 2011 (Путь святости. Вып. 11). С. 752.

Но пришлось все же монахам прикидывать, как дальше сводить концы с концами. По нехитрым подсчетам были у них теперь земли, приносящие ежегодный доход в 20 рублей, огороды в Козельске и сенокосы, дающие 38 рублей. На благо монахов сохранился за ними и речной перевоз. Арендовать его у казны желающих так и не оказалось, и он остался сначала за приходским священником, служившим в монастырской церкви в период упразднения Оптиной пустыни, а в ходе восстановления обители вернулся прежним владельцам. Это добавило к монастырским доходам еще семь рублей. Наконец, надеялись иноки и на мирское подаяние.

Следующие по времени дошедшие до нас известия, проливающие свет на состояние Оптиной пустыни, относятся к 1731 году. Строителем обители тогда назван отец Авраамий. Во вкладной книге настоятель поместил описание монастыря, говорящее о его тяжелом материальном положении: в церкви «иконостас вельми плох», «в приделе преподобного Пафнутия за ветхостью и служить не можно; иконостас весь опал и на святом престоле одежда изотлела»^[36]. И далее отец Сергий, как ранее его предшественник отец Леонид в 1717 году, помещает просьбу о помощи, обращение к вкладчикам: «Пожалейте, государи, нас! Не оставьте сирых своих богомольцев!»

И в самом деле, в последующие годы окрестные дворяне и предприниматели – купцы да промышленники – не оставили восстанавливаемую обитель без помощи. И вновь первыми в благочестивых дарениях были выходцы из рода Шепелевых. Еще один сын главного благодетеля монастыря, Андрея Петровича, Дмитрий, делал при дворе, как в то время говорили, «успешный карьер». Он, тогда уже генерал-майор и обладатель важной придворной должности гофмаршала, т. е. помощника главного распорядителя императорского дворцового хозяйства, передал Оптиной пустыни годовой запас хлеба. А его брат Степан, майор лейб-гвардии Семеновского полка, хоть и был скандально известным на всю столицу разнузданного нрава буяном, и то поддался благому порыву – пожертвовал пустыни пять рублей на церковную утварь.

Не остались в стороне от нужд возобновляемой Оптинской обители и другие видные представители русского дворянства. Из вкладной книги можно узнать о пожертвованиях, сделанных князем И. М. Черкасским, генерал-майором Н. М. Желябужским, тайным советником (гражданским служащим, равным по чину генерал-майору) Беклемишевым, полковниками Бестужевым-Рюминым и Кошелевым, гвардейским лейтенантом Чичериным, коллежским прокурором Камыниным. Помогли Оптиной пустыни и промышленники – заводчики братья Петр, Александр и Григорий Баташевы и «многие всякого чина люди», жертвуя, по мере своих средств и усердия, кто деньгами на церковь, кто хлебом и прочими припасами на пропитание братии. Нужный в бытовом плане вклад был сделан в 1733 году, опять же, одним из традиционных благодетелей пустыни, гвардейским капитаном Шепелевым. Никита Андреевич передал монастырю на поминовение тремя годами ранее почившего юного императора Петра II 43 аршина сукна на пошив монашеских одеяний, «на ряски»^[37]. Сукно в те времена было товаром дорогим, а проблема облачения монашеской братии во многих небогатых монастырях – вопросом первой необходимости. Потому дар капитана Шепелева пришелся оптинским монахам как нельзя кстати.

Препятствием для развития Оптиной пустыни стало принятое по воле императрицы Анны Иоанновны постановление Святейшего Синода от 10 июня 1734 года. По нему запрещалось постригать в монахи кого-либо кроме вдовых священников и диаконов, и как это уже однажды прописывалось в государевых указах, отставных солдат. По прежнему сохранялись и возрастные ограничения. В случае нарушения этих запретов на архиерея, в чьей епархии такое случалось, налагался огромный денежный штраф в 500 рублей, а провинившиеся «монастырские власти, по лишении чинов… и монашества», надлежало послать «в вечную тягчайшую работу в ссылку в те места, куда тяжко виновных указами ссылать повелено», при том, что «движимое их персональное имение все без остатку взято будет в казну»^[38]. Для пущего контроля за соблюдением нового постановления разрешение на постриг было положено, вне зависимости от места расположения монастыря в необъятной России, испрашивать в Петербурге, обращаясь в Святейший Синод (потом это требование все же смягчили, наделив правом дозволять постриг местных архиереев).

Глава 2
Оптинская обитель в 30–90-х годах XVIII столетия: от возобновления до возрождения

О жизни Оптиной пустыни в следующие два десятилетия после возобновления известно мало. Но с 1731 года положение ее несколько упрочилось, и дела пошли по сравнению с недавним прошлым на лад. Знаем, что в 1741 году приступили в обители к сооружению новой деревянной колокольни, видно, старая оказалась уже не пригодной или не безопасной для использования. Но одно событие стало знаковым не только для этих лет или XVIII столетия, но для всей истории монастыря в целом. В 1750 году началось возведение нового каменного собора. К тому времени старый храм, заложенный еще в 1689 году, но спустя шестьдесят с лишним лет из-за недостатка средств так толком и не оконченный, пришел в состояние совершенно неудовлетворительное. Ранее его всякими стараниями худо-бедно поддерживали в действующем виде, что стало одной из главных забот оптинских настоятелей. Но теперь совершать в нем богослужение стало уже попросту невозможно. Потому и было принято решение старый храм разобрать и возвести новую каменную соборную церковь, тоже посвященную Введению во храм Пресвятой Богородицы, с двумя приделами – южным, опять же, как и в старом храме, в честь преподобного чудотворца Пафнутия Боровского, и северным, посвященным святому великомученику Феодору Стратилату, небесному покровителю христианского воинства.

Возведение нового собора шло при активном участии Дмитрия Андреевича Шепелева. Его отец, Андрей Петрович, в свое время помогал при строительстве первого храма, теперь же сын продолжил благочестивую традицию рода Шепелевых. Карьера его складывалась по-прежнему успешно и при императрице Анне Иоанновне, и при Елизавете Петровне, произведшей Дмитрия Андреевича в генерал-аншефы, т. е. в полные генералы. А на придворном поприще дослужился он к тому времени уже до обер-гофмаршала, главного дворцового «хозяйственника». Надо думать, высокое положение доставляло генералу немалые материальные средства, которые он употребил на благие цели.

Подробности строительства нам не известны. Можно, однако, сказать, что шло оно, не в пример работам по старому храму, быстро и завершилось менее чем за десять лет. Уже в 1759 году новый монастырский собор был готов, как в то время говорили, «вчерне». Тогда же специально для того прибывший в Оптину пустынь сарский и подонский епископ Иларион торжественно освятил придел в честь Пафнутия Боровского. Но затем обустройство собора несколько застопорилось: в 1759 году случилось, наряду со всеми радостями от нового собора, событие для оптинских монахов прискорбное: отошел в мир иной их благодетель, храмоздатель Д. А. Шепелев. Полностью работы во Введенском соборе, труды по его внутреннему убранству завершились к 1768 году. Освящены же были главный предел и предел в честь великомученика Феодора Стратилата в 1771 году. Вышел Введенский собор пятиглавым; построили его добротно, на совесть и с душой. Он до сих пор является главным храмом Оптиной пустыни, радуя своим строгим внешним великолепием, изящным и богатым внутренним убранством взор и сердца верующих.

Под 1760 годом настоятелем монастыря в документах значится игумен Пафнутий. О нем практически ничего не известно. С уверенностью однако можно сказать, что писать отец Пафнутий не умел. Тому подтверждение – выполненная от его имени подпись на одном хозяйственном монастырском документе. Сделана она монастырским казначеем, иеромонахом Серапионом, тут же письменно объяснившим причину такой необходимости. В то время неграмотные монахи редкостью не были, дело с народным образованием и просвещением в стране вообще обстояло туго. Но редок был сам факт избрания неграмотного монаха на ответственную настоятельскую должность, вручение ему судеб обители. Надо думать, такого доверия отец Пафнутий удостоился благодаря своей праведной жизни и иноческим добродетелям.

В 1762 году новым игуменом стал отец Моисей. Тогда же была сделана первая уцелевшая в оригинале опись монастырских зданий, из которой можно представить, как выглядела Оптина пустынь в то время. В документе прежде всего значится «соборная каменная церковь во имя Введения Пресвятыя Богородицы с двумя приделами – Пафнутия Боровскаго Чудотворца и Великомученика Феодора Стратилата»; что «служба производится в приделе Пафнутия Боровскаго, а главная церковь и второй придел не отделаны». Далее в описи указаны построенная в 1741 году «колокольня деревянная на столпах, на ней пять колоколов; святыя ворота, покрыты дранью; двое въезжих ворот, накрыты дранью же; кругом монастыря, ограда деревянная заборами». В ограде располагались монастырские строения: «келья игуменская, деревянная; три кельи братские… одна хлебни; погреб дубовый с выходом, на нем погребица деревянная; житница деревянная»; «конской двор: на нем амбар деревянный, да два сарая ветхие, не покрыты»^[39].

Новые проблемы Оптинской пустыни, как и всем прочим российским монастырям, принес 1764 год, ставший для Церкви временем больших событий и значительных изменений. Это было самое начало правления Екатерины II, взиравшей на Церковь столь же прагматично и потребительски, как и Петр. К монастырям отношение императрицы определялось, опять же, соображениями «общественной полезности». Разве что не было у новой государыни свойственной Петру личной неприязни к монашествующим.

Правление свое Екатерина, искренне желавшая изменить российскую действительность, как ей представлялось, к лучшему, начала с проведения серии реформ. Коснулись они и церкви. В 1764 году был обнародован указ государыни о введении так называемых «духовных штатов». Екатерининское правительство поставило перед собой две основные задачи. Во-первых, оно решило провести секуляризацию, т. е. изъять в государственную собственность церковные земли с прикрепленными к ним крестьянами и приносимыми ими доходами. Второй задачей стало превращение церкви, ее учреждений, прежде всего монастырей, в своего рода государственную службу, имеющую штатное расписание, штатные монашеские «должности», находящуюся на казенном жаловании и под строгим государственным контролем.

В ходе реформы были закрыты 418 монастырей, безвотчинных или маловотчинных. 226 более состоятельных из оставшихся были причислены к «штатным», находящимся на государственном содержании с разделением их по древности, значимости и богатству на обители первого, второго и третьего класса. Класс определял размер монашеской общины, получаемого ей жалования, чин настоятеля. Оставшиеся же 310 монастырей, не обладавшие большими земельными владениями, были выведены за штат и должны были существовать за счет мирского подаяния.

Последствия реформы оказались негативными для монашества, которое было поделено на формальные категории с сильно различающимся финансовым обеспечением. Ясно, что эти различия не прибавляли мира в монашеской среде и побуждали настоятелей, обязанных заботиться о благосостоянии вверенных им обителей, добиваться от власти более высокого класса и обеспечения, со всеми неизбежными в этом деле мирскими ухищрениями. Монастырские уставы при новом отношении к обителям оказались по своему значению вторичны, а внутренняя жизнь штатных обителей стала регламентироваться чиновничьими установлениями и разнарядками. Была резко ограничена хозяйственная самостоятельность монастырей. Сами же они стали восприниматься властью скорее как место работы (своего рода трудоустройства) иноков, занимающих вакантные места и получавших за то жалование. А монахи превратились для высокого начальства в штатные единицы, которые можно было как угодно перемещать из одной обители, или даже епархии, в другую (к примеру, выравнивая штат монастырей согласно регламенту) во имя торжества принципов инструкций, чиновничьей отчетности и штатной статистики.

Как же преобразования 1764 года коснулись Оптиной пустыни? Монастырь, по сравнению с другими обителями, был небогат, пахотных земель и крестьян не имел. Но с другой стороны, по той же причине и отбирать у него в ходе секуляризации оказалось нечего. Так что в хозяйственном, экономическом плане для обители мало что изменилось. Средства к содержанию пустыни доставлялись как и прежде – монашескими трудами и милостями благотворителей. Более того, накануне реформы доходы обители даже несколько возросли: в 1762 году была устроена новая мельница на реке Клютомне, для отличия от прежней, на Другуске, названная Болотской. Старая мельница должна была быть, по указу 1726 года, возвращена монастырю, но козельское купеческое общество, пользуясь лазейками в законах, недостаточными правовыми знаниями и незащищенностью монахов, сумело удержать ее в городской собственности. Потому обитель и устроила новую мельницу. Она стала сдаваться в аренду и приносить монастырю дополнительных 18 рублей в год. Прибавилось у монастыря и знатных вкладчиков. Его постоянными благотворителями в 1760- х годах, кроме уже упомянутых, становятся представители известных дворянских родов: Нарышкины, Пушкины, Румянцевы, Яковлевы, Полонские, Хлоповы и др.

Должно быть, небогатая обитель в самом деле пользовалась к тому времени достаточной славой, известностью, ибо упразднения, постигшего многие малосостоятельные монастыри, ей удалось избежать. В марте 1764 года Оптина пустынь была отнесена к семи заштатным монастырям Крутицкой епархии (так стала тогда называться бывшая епархия Сарская и Подонская). По новому порядку полагалось быть ей на самообеспечении, а братии ей дозволялось иметь семь человек: строителя, четырех иеромонахов и двух иеродиаконов. Чин настоятеля, как видно, был понижен с игуменского до строительского, как это случилось по всем заштатным монастырям. Игуменами отныне полагалось быть настоятелям штатных монастырей второго и третьего классов, а архимандритами – главам первоклассных обителей.

Со времени секуляризационной реформы история Оптиной пустыни становится более доступной для изучения. Введение штатного контроля за монастырями привело к росту бюрократии в управлении ими и составлению в действовавших при архиереях духовных консисториях подробных документов, дошедших до нашего времени и проливающих свет на внутреннюю жизнь обителей.

В Оптиной пустыни строителем во время реформы и после нее был отец Филарет. При нем, по сведениям, поданным в Крутицкую консисторию, недостача монашествующих обозначилась документально: не доставало одного иеромонаха и одного иеродиакона. Поэтому в том же 1764 году на «вакантные» должности были переведены иноки из упраздненного Перемышльского Николаевского Резванского монастыря Калужской епархии.

В 1765 году строителем Оптиной пустыни был назначен отец Никанор, до того иеромонах Пафнутьево-Боровского монастыря. Начало его настоятельства омрачилось совершенной «воровскими людьми» кражей из соборного храма «церковных вещей: дискоса, двух блюдец, звездицы, ложицы серебряной, позлащеной и таких же вещей оловянных»^[40].

Тогда же случилось и событие, для монастыря, на первый взгляд, полезное. В его лесных владениях, между реками Жиздрой и Железенкой, местные заводчики братья Баташевы открыли месторождение железа. Началась добыча руды, которая у геологов и металлургов по содержанию железа считалась «богатой»: из пуда руды извлекалось 24 фунта железа, т. е. примерно 60 процентов от общего веса. Разработка велась с 1765 по 1774 годы и была отдана в аренду сначала тем же Баташевым, впоследствии – тульскому заводчику и оружейнику Мосолову. Добыча железа приносила монастырю дополнительные средства, по четыре рубля с каждых ста возов руды. Но деньги это были, конечно, совсем невеликие. А потому, сопоставив их с вредом, причиняемым монастырскому лесу, обитель вскоре решила разработку руды запретить.

Отец Никанор, при котором действовала только часть монастырского собора с приделом преподобного Пафнутия Боровского, старался завершить работы по внутреннему обустройству и остального пространства церкви. А потому в 1767 году испросил у епископа Крутицкого и Можайского разрешение на сбор средств для украшения храма и сборную шнуровую книгу для их учета. «Храм как железною крышкою, так наружною и внутреннею выделкою совсем к окончанию приведен, – писал архиерею оптинский настоятель, – иконостасом и другим церковным благолепием, за приключившеюся вкладчику (Д. А. Шепелеву – А. К.) болезнию не убран, почему и доныне стоит неосвящен, и затем-де ныне священная служба исправляется во одном только приделе, от чего приходящим в праздничные дни богомольцам бывает не без утеснения»^[41].

Усилия отца Никанора принесли плоды, правда, сам он до того не дожил. В следующем, 1768 году вновь на помощь обители пришел род Шепелевых. На этот раз «девица Елизавета Никитична», дочь Никиты Андреевича Шепелева и племянница храмоздателя Дмитрия Андреевича, взяла на себя заботы по завершению работ в оптинском соборе. Ею были пожертвованы «на строение иконостаса во вновь устроенной церкви Введения Пресвятые Богородицы денег 800 руб.» и сверх того 250 на «построение колокольни»^[42]. Полученные средства позволили возвести взамен прежней, деревянной колокольни, устроенной в 1741 году, новую, каменную, увенчанную позолоченным крестом и снабженную пятью колоколами. Позаботилась Е. Н. Шепелева на будущее о большей безопасности монастыря и сохранности его имущества. Кража из соборного храма при настоятеле Никаноре во многом удалась из-за плохого состояния монастырской ограды, давно изветшавшей, а местами и вовсе разрушившейся. Чтобы впредь «воровских людей» легкой добычей в соблазн не вводить и поживиться монастырским имуществом им не позволить, решено было обнести монастырь новой оградой, прочной и высокой.

Работу подрядчиков принимал казначей Серапион, в течение двух лет замещавший отсутствующего настоятеля. Кроме него, в монастыре проживали еще трое монахов. Должность же строителя оставалась в это время незанятой. В отсутствие в монастыре настоятеля работы в соборе приостановились.

Наконец, в 1770 году вакансия была закрыта, и 3 декабря новым строителем был назначен отец Аристарх, переведенный из Владимирского Цареконстантинова монастыря – человек опытный и деятельный, рачительный к монастырскому хозяйству. То есть такой, какой и был надобен находящейся в затруднительном положении обители. Родился будущий настоятель в селе Шупове Арзамасского уезда, начинал приходским священником в Арзамасе, но затем в 1749 году принял постриг, служил во Владимирском архиерейском доме. А в 1751–1761 годах проявил способности к управлению в должности казначея, сначала Цареконстантинова, а затем Боголюбова монастыря, где какое-то время был также и игуменом. Новый настоятель разбирался в делах не только монастырского хозяйства: он был высоко образован и начитан, как то следует из сохранившейся описи его личной библиотеки.

Первым делом, по прибытии в Оптину пустынь, отцом Аристархом были применены деньги, пожертвованные Е. Н. Шепелевой. В соборе установили иконостас, храм был снабжен ризницей и в достаточном количестве – церковной утварью. И 21 июня 1771 года настоятель, выполняя предписание Крутицкой консистории, освятил главный алтарь монастырского храма. При отце Аристархе, иждивением, опять же, Елизаветы Никитичны Шепелевой, был обеспечен всем необходимым для богослужения и введен в действие второй соборный придел, посвященный великомученику Феодору Стратилату. Ремонтировались заботами настоятеля Аристарха жилые и хозяйственные монастырские строения. Из вкладной книги видно, что при нем проводились сборы на приобретение нового колокола и ремонт старинной монастырской часовни в Козельске, где по воскресным и праздничным дням собирались пожертвования на свечи. Однако число монашеской братии в это время сокращается еще на одного человека, так что, по спискам 1773 года, помимо строителя, жили в обители только два престарелых инока – 74-летний иеромонах Серапион и незрячий иеродиакон Карион девяноста лет от роду.