Суженый смерти

Послесловие

Воскресное утро только началось, шум океана за окном манил окунуться в свежесть волн, ощутив упругие потоки воды, обвивающие тело, но Александр не спешил выходить из бунгало. Он хотел еще немного полежать в постели, пока день не вошел в пору изнуряющей жары, пока под боком спала Леля, его единственная и неповторимая жена, его счастье и его радость. Знал ли он кто она? О да, знал прекрасно. Его жена была опаснейшая и сильнейшая ведьма, каких до того не рождалось на всем свете. Но ей это было нужно только иногда, и для личных нужд, а не для амбиций. Она знала, как хороша и сильна, и ей этого хватало. Но Свечкин не переживал. Леля никогда не сделает ему больно. Так, как она, могут любить лишь единицы на всем свете. Он мог сказать, что счастлив, сильнее и больше, чем кто-либо другой. Для полного счастья не хватало только Анатолия Викентиевича, Семеныча и Арсения, оставшихся в заснеженной России встречать Новый год. Как они решили в прошлую субботу на дружеском заседании в бане, пальмы для них никогда не заменят елку. Свечкин не возражал, он и с женой хорошо проведет время вдали от утомительного предпраздничного ажиотажа.

Всего чуть более полутора лет назад он летел на родину, не зная, что его ждет. А тут встреча с тренером, его учеником и дядей ученика. Покупка машины, знакомство с Лелей… Просто калейдоскоп событий. Все-таки хорошо, что на родине вопреки слухам из-за рубежа, было тихо и спокойно: мирная жизнь, отсутствие криминала и всего прочего. Даже не подрался ни разу за эти месяцы. Не то, что во время службы, когда на выходных посещали злачные места африканских и европейских стран, дрались, пили и спали, с кем придется.

Сегодня опять снился чудесный сон. Он никому никогда не рассказывал о своих снах, чтобы не приняли за сумасшедшего. Ну, никак не может нормальному человеку во снах являться прекрасная черноволосая незнакомка, с которой он как с живым человеком вел разговоры на самые разные темы, спрашивал советы, смеялся и грустил. За все эти месяцы она стала настолько родной и необходимой, что он, можно сказать, считал ее сестрой, которой никогда не было в реальной жизни. Иногда он с нетерпением ожидал следующую ночь. Если бы Александр знал заранее, что на родной земле снятся такие сны, он ни за что не пошел бы служить в Иностранный легион.

Леля не догадывалась об этих снах, да и незачем было ей знать. Кто разберет этих женщин, может, начнет ревновать к призраку из сна? Или того хуже сотворит какое-нибудь колдовство, и Александр будет спать без сновидений! Нет уж, спасибо. Сегодня во сне они пили пиво перед камином в мрачноватом, но уютном доме. Проснувшийся Александр чувствовал себя настолько захмелевшим, что удивлялся отсутствию перегара. Конечно, сны есть только сны, хоть и безумно красочные, но странно было переносить пьяноватое состояние сна в реальную жизнь. Хотя, когда твоя жена ведьма, всякое возможно. Он раз пошутил, что Леля его приворожила, так она закатила страшный скандал, и Свечкин зарекся так шутить в дальнейшем. Это была единственная ссора за полтора года.

Он знал, что жена не может иметь детей, она сама призналась в этом со слезами на глазах. Что ж, судьба такая. Они усыновят ребенка, уже договорились об этом. Пусть другая нарожала бы ему хоть десяток, но она никогда не сможет быть даже тенью Лели… На этом разговор с самим собой был закончен.

Сегодня во сне его названная сестренка рассказывала о Семилетней войне; и настолько ярко, будто сама в ней участвовала. Свечкин уже не удивлялся, что получает информацию, которую не то что никогда не читал, но которую и в учебниках не найдешь. Он давно уже понял: девушка реальна, пусть и только в царстве снов. Пусть так. Жаль, что она так и не назвала свое имя, наотрез отказываясь при любых уговорах Александра. В конце концов, он бросил эту затею, хотя гадать не перестал.

– Лена? Наташа? Женя? Марина? Мария? – прошептал он, силясь представить то, которое подошло бы зеленоглазой красавице. Что-то есть в Марии. Но только не уменьшительное Маша. Нет. Мария? Да, пожалуй, Мария. Не хочет говорить имя, он сам начнет ее называть, как захочет. – До встречи, Мария.

И Александр улыбнулся.

Ефим стоял перед непонятно сплетенными стволами двух дубов, образующих арку. Он никогда раньше не был в этом месте, и даже не догадывался, что на юге Империи есть подобные дебри, непролазные, тенистые и пугающие безмолвием. Ни щебета птиц, ни шуршания опавшей листвы, ни мельтешения пугливых зверей в кустах. Мертвый лес. «Опавшая листва», – подумал Ефим, – «Откуда опавшая листва?». И память вернула его в утро, казавшееся таким далеким. Он умер. Его убили. Жестоко убили. Мороз прошел по коже, стало зябко и пусто. Он мертв. Он один. На груди было слишком свободно, отсутствовала привычная тяжесть медальона. Он потрогал рукой то место, где обычно висел медальон. Так и есть. Пусто. Мужчина ощутил лютое одиночество и тоску. Марья. Ее больше нет с ним. И никогда не будет.

В голове возникла мысль: куда же теперь идти? И что делать? Ефим поглядел на арку из стволов, и ему подумалось, что это дверь. Откуда пришла эта мысль? Он и сам не знал. Что ж, раз дверь, он войдет. Хуже все равно уже не будет. Он не стал закрывать глаза, не стал озираться, а смело шагнул вперед. И застыл за порогом, осматриваясь по сторонам. Было на что посмотреть. Холод, чертовски пронизывающий холод, царил повсеместно. Первое, что бросилось в глаза, это свет. Точь-в-точь сумерки, когда солнце уже зашло, так, что не видно даже лучей на краешке неба, но темнота совсем не полная, скорее что-то похожее на полумрак. Казак мог различить все предметы, и видел довольно далеко, но дня там уже не было, как не было и тени солнечного света. Не пели птицы, не скрипели деревья, хотя и раскачивали своими кронами от то и дело, несильно налетающих, и поднимающих рябь на реке порывов ветра. Вся природа напоминала Ефиму осень, ноябрь месяц. Время года вроде бы и не отличалось от осени, что властвовала в оставленном лесу, но все здесь было другим, хотя и казалось схожим на первый взгляд. Сухая, не родящая земля, покрытая пожухлой, желтоватой травой, и попадающимися иногда островками опавших листьев, никогда не согревалась солнцем, и отличалась серовато-песочным, не виданным до этого оттенком. Горе виделось во всем, к чему прикасался взгляд казака. Черные деревья, среди которых не мелькали ни белки, ни птахи, обросли зеленовато-бурым мхом, свисающим с веток, как лохмотья смертельно больного нищего. Легкий дымчатый туман стелился по-над землей, скрывая кочки и ложбинки ровным белесым ковром.

Мостик, на который ступила нога Ефима, был недлинным, основательным и широким, сколоченным из ошкуренных осиновых плах. Ровный настил моста скрывал под собой реку, а не тот ручеек, который казался поначалу. Река завораживала и пугала одновременно. Не широкая, всего метров двенадцать, протекающая между двух обрывистых, невысоких берегов, она отличалась медленным, но заметным течением, изобличающим скрытую под водой глубину. Да и вода ли текла в реке? Ефим подумал, что нет. Судя по цвету и теплому запаху, это была кровь. Не совсем обычная, темнейшая, черно-красная, но кровь. Мост выводил на другую сторону, которая утопала в зарослях калины. Теперь казак понял, куда попал, и почему в сказах старины река нарывалась Рябиновка, а мост Калиновым. Калина низко склоняла свои ветки, поклоняясь страннику, смиренно жалуясь на свою жизнь, и рассекала черный лес то тут, то там возникающими в сумерках неровными, рублеными ранами кустов. Мрачная картина довершалась стоящей на берегу старой, срубленной из толстых бревен избушкой, которая вросла в землю и немного покосилась. Узкое окно, в полуметре от уровня почвы, не подавало признаков жизни. Мох облепил это строение, почерневшее от времени, и оставил нетронутым только низкое крыльцо, выходящее на дорогу.

На крыльце стояла сгорбленная фигура невысокого худенького старика, которого, казалось, может опрокинуть налетевший чуть более сильный, чем обычно порыв ветра. Опирался старик на посох – суковатую палку, рукояткой которой служила вырезанная голова волка. Длинные белые одежды, кристально чистые, напоминающие то ли мантию, то ли рясу, скрывали все тело, оставляя открытыми только загнутые носки сафьяновых, красных сапог. Не смотря на расстояние, Ефим рассмотрел черты лица. Синие, глубокие, холодные глаза глубоко запали в глазницы. Их окружали косматые седые брови. По всему лицу трещинами расходились глубокие морщины. Длинный нос, как клюв, ниже которого спрятались тонкие губы широкого рта и раздвоенный волевой подбородок довершали портрет. Рот оскалился в улыбке, обнажив белые, ровные и острые зубы челюстей, с длинными клыками, которым могла позавидовать любая собака.

– Остановись, – раздался сзади хриплый голос.

От неожиданности Ефим подпрыгнул в воздух, испугавшись, но быстро справился с собой. Он повернул голову на голос и увидел позади себя усатого мужчину с длинным оселедцем, одетого в красные шелковые шаровары и черную суконную свитку, из-под которой выбивалась широкая белая льняная рубаха.

– Дядя Грицко! – голос Ефима прозвучал шепотом. Он стоял и не верил своим глазам. – Но ты же умер.

– И ты тоже, – мужчина заключил Ефима в крепкие объятия.

– Ты как-то моложе выглядишь, чем когда я хоронил тебя.

– Моложе. Здесь все по-другому. И время по-другому течет.

– Мы на том свете? – Ефима передернуло.

– Это Навь, мир мертвых, – дядя Грицко нахмурился и поежился от холодного ветра.

– Я представлял себе все другим. Где серафимы или пламя?

– Здесь этого никогда не будет. Навь – мир некрещеных…

– Но и ты, и я крещенные! – удивлению казака не было предела.

– Потому и я, и ты в этом мире гости. Но я дальше моста не пойду, нельзя. А тебе предстоит путь к Алатырь-камню.

– Зачем?

– Она просила меня прийти к тебе и помочь советом.

– Марья? – у Ефима от радости сперло дыхание.

– Мара. Владычица этого мира, – Грицко осуждающе посмотрел на своего воспитанника. – Я тебя не для того растил, чтобы ты жену и детей оставил при виде красивой колдуньи.

– Дядя, ты… – Ефим набрал полную грудь воздуха для возражения, но его перебили самым спокойным тоном, какой только мог быть.

– Ладно, что сделано, то сделано. Не за тем я здесь. А чтобы помочь тебе. Возьми, – он протянул тканевый сверток. – Здесь венок из полыни. Надень его на голову и не снимай. На шею повяжешь мешочек, в нем головка чеснока. В карман засунешь корень петрова креста. Крест на тебе?

– На мне.

– Не снимай его ни в коем случае, что бы не происходило. Будут просить посмотреть – не давай. Понял?

– Понял, дядя.

– Не крестись и не упоминай святых. Молитв не твори. Понял?

– Понял.

– Как бы страшно не было, вида не кажи, и не смотри за спину, когда уйдешь от старика, пока не дойдешь до камня.

– А зачем она просила меня именно к тому камню прийти?

– Не перебивай. Забуду что-нибудь. Так вот, старик – это сторож моста, он спрашивать будет, как оказался здесь, раз крещен. На вопросы отвечай правду, будь вежлив, в дом не заходи. Даже если будет говорить, что обидится, все равно не соглашайся. Угощать будет – не ешь и не пей, как бы его это не обижало. Спроси про дорогу к камню. Запомнил?

– Запомнил.

– До камня будешь идти через лес. Дорога сама к нему выведет. На камне будет сидеть ворон. Скажи ему, кто тебе нужен, он позовет.

– А кто мне нужен?

– Мара тебе нужна. Совсем голову потерял, что ли? Она все расскажет, зачем звала. В свертке крынка, завязанная в платок. Не открывай ее сам. Дашь старику при встрече. Вот и все, наверное.

– Дядя Грицко, мы увидимся еще? – голос казака дрогнул.

– Увидимся, я думаю, – он подбодряюще улыбнулся. – Не стой, иди. Прощаться не будем. Венок и чеснок надень сразу, пока на мосту. Потом поздно будет, старик уже увидит тебя.

Они обнялись, Ефим молча хлопнул по плечу дядю, и проводил взглядом до самых ворот из дубовых стволов. Теперь ничего не оставалось, кроме как развернуться и продолжить путь. Идти было недолго. Казак приблизился к старцу, готовый к чему угодно, нервный и сосредоточенный, потому как вся ширма старого и немощного тела скрывала в себе что-то поистине демоническое и пугающее. Гость поздоровался первым, как того требовала вежливость, и завязался разговор.

– Здравствуй, дедушка, – немного наклонив голову в знак приветствия, сказал Ефим.

– Здравствуй, гость. Каким ветром?

– По судьбе так назначено. Возьми, тебе передали, – он отдал старцу крынку, замотанную в платок.

– Дорогой гость с дорогим подарком, – произнес старец, развернув презент и вынув на свет сердце. В анатомии казак не разбирался, но ему показалось, что сердце человеческое. Старец с невероятной быстротой вонзил в сердце зубы, и оторвал здоровенный кусок, который пережевал с утробным урчанием. Ефим понял, зачем Грицко дал указание повесить на шею чеснок. Просто, чтобы участь подарка не постигла и самого гостя. Он подождал, пока старец расправится с сердцем, и заметил, что тот, когда вытер от крови губы, немного помолодел. Он так же был стар, но сгорбленная спина стала прямее, морщины уже не настолько глубоко пронизывали лицо, и во всей фигуре почувствовалось что-то молодецкое и быстрое.

– Все для тебя, дедушка, – подытожил Ефим, в ответ на любезность старца.

– Ну а теперь поговорим. Проходи в дом, чаю заварю, – старик приглашающе отвел руку в сторону крыльца.

– Спасибо за приглашение, но в другой раз. Времени не так уж и много, – вежливо отказал казак.

– Жаль, – произнес старик и печально добавил: – Гости редки у меня, не с кем парой слов на старости лет перекинуться. Одиночество хуже смерти.

Это было произнесено с настолько горькой и проникновенной интонацией, что у Ефима сочувственно сжалось сердце, и он был готов принять предложение старика, но вспомнились слова Грицко о стороже и его приглашениях. К тому же казак приметил в глубине глаз что-то настолько хищное и кровожадное, что отправился бы лучше в гости к голодному медведю, чем к старику.

– К сожалению, не могу, – еще раз отказал он старику.

– Тогда хотя бы чарку вина или киселя выпей, наверное, жажда с дороги мучает? Я сюда тебе вынесу, – гостеприимно изрек старец.

– Нет, спасибо, не хочу, – произнес Ефим, хотя почувствовал, что от жажды в горле и на самом деле резко пересохло. Но он стойко решил держаться, подумав, что дядя не зря приказывал отклонять эти предложения.

– Не голоден ли? У меня все что угодно есть в погребе. Любые блюда за пять минут будут приготовлены.

– Нет, спасибо, – так же ответил гость, хотя от голода под ложечкой сосало не шутя.

– Очень жаль, – сказал на это сторож, с явным сожалением поглядывая на шею человека. – А что это на шее висит? Дай посмотреть.

– Не могу. Мне в детстве мама повесила, и я ей поклялся не снимать никогда. Как не проси, не сниму.

– Думаешь, что хитер? Как бы не так, – старик раскусил, что на его уловки казак вестись и не думает, догадываясь, чем это ему грозит. – Отсюда ты не уйдешь, пока я не разрешу этого. Знай, что все здесь мне подчинено.

– Но не я. Я не отсюда, – сказал Ефим, не повышая голоса, но очень твердо. – Я пришел с подарком, с почтением и обходительностью относясь к тебе, как к хозяину переправы, а ты вот так гостей встречаешь?

– Ты прав. Извини, внучек, нашло что-то, – примиряющее изрек дед, с уважением поглядев на казака. – Спрашивай, что хочешь. Зачем пришел?

– Подскажи, как к Алатырь-камню пройти.

– Вот по этой тропе пойдешь прямо через лес. Никуда не сворачивай. Лес кончится, и увидишь поле. Посреди этого поля будет стоять камень. Подойдешь к нему, и назовешь ворону, к кому пришел. Все свершится, как должно.

– Ну, тогда прощай, пошел я.

– Не прощайся. Рано или поздно все равно увидимся, – произнес старик и растворился в воздухе.

Ефим отправился по тропинке, поминутно ежась от пронизывающего ветра. Лес стоял бесшумен. Сама природа этих гиблых мест навевала тревогу и мысли, что даный мир не создан для живых, и только теням в нем хорошо и вольготно. Земля скорби, Навь. И она во всей своей незнакомой красоте открывалась перед путником. Через некоторое время, когда казак углубился в лес, позади начал слышаться вой, шум и топот. Шелест крыльев рассекал тишину, а приглушенные голоса сбоку доносили незнакомую речь. Всюду и во всем человек видел не воображаемую, а явную угрозу, потому как везде ему давалось понять, что он чужой, и все знают об этом. Пристальные и недобрые взгляды в след чувствовались спиной, почти осязаемо, а боковое зрение выхватывало мелькающие то тут то там между деревьев силуэты, и было невозможно понять, кому они принадлежат. Потом позади себя он начал слышать тяжелое дыхание, сопровождаемое утробным ворчанием, и почти неслышную поступь больших лап, шелестевших по пыли дороги. Готовый поклясться, что это ходит на двух ногах, и очень голодно, Ефим, тем не менее, не оборачивался, как страшно ему не было, и как бы не сдавали нервы. Он помнил заветы дяди, и понимал: его спасение не обращать на происходящее внимание. Пока он мерно и ровно шел вперед, не пытаясь бежать, и не делая резких движений, угрозы не было никакой. Да, и честно, не хотелось смотреть назад, он знал: там ничего хорошего не увидишь, а может, только заработаешь кошмары до конца жизни. Кто его знает? После резкого поворота дорожки, по которой шел Ефим, мерный и не медленный шаг вывел его на полянку. На полянке стояла маленькая девочка, прямо посреди тропы. Одетая в легкое платье, она озябла от холода, и была страшно худа. Обычная девочка в очень необычном месте. Ефим, как не жалко ее было, готовился пройти мимо, но девочка поймала мужчину за руку и остановила. Она посмотрела в глаза, и жалобно сказала:

– Дядя, помоги мне.

– И как же я могу помочь тебе? – сказал казак, так как запрета на разговоры ему никто не давал.

– Дядя, вытащи меня отсюда.

– И как же я могу вытащить тебя, если я сам гость здесь?

– Крестик мне отдай свой, и я попаду в рай.

– Ты думаешь? – с ухмылкой, от которой не смог удержаться, спросил Ефим. Он знал, что, отдав крест, сам отсюда не уйдет.

– Меня мама в детстве прокляла, не крещенную в проруби утопила. Так я здесь оказалась. Если ты меня покрестишь, я смогу спастись от них, – девочка показала рукой на лес вокруг Петра. Он, конечно же, понимал, что в этих местах не водится ничего хорошего, и был бы рад помочь девчушке, так как слышал про такие вот некрещеные души от дяди, но был вынужден отказать ради встречи с Марьей.

– Извини. Но нет. Иначе я сам на твоем месте окажусь. Как зовут-то тебя?

– Марфа.

– Я пойду, Марфа, а ты спасешься. Я кое-кого попрошу за тебя. Надейся.

– А у кого ты попросишь? – девочка с надеждой посмотрела на путника.

– Зачем тебе знать? Просто верь, – Ефим погладил ее по голове.

– Хорошо. Легкого пути, дяденька, – и она улыбнулась.

Ефим отправился дальше, слыша за спиной вой и испуганные приглушенные крики девчушки. Но как он не жаждал обернуться, все же этого не делал. За все нужно платить, и далеко не всегда легкую цену. Лес постепенно отступал от тропы, и вскоре она превратилась в широкую просеку, прямо выводящую в чистое поле, которое более светлым пятном маячило на горизонте. Казак миновал лес и вышел на простор. Не пшеница росла там, и ветер качал не спелые колосья. Вереск и чертополох заполонили поле, простирающееся до горизонта. Пожухлая и лежалая трава была прибита к земле ветром, который усилился и стал еще холоднее. Островки инея и тонкого снега покрывали низины, и поминутно взгляд выхватывал из ландшафта маленькие балки, поросшие желтым высохшим камышом.

Через очередной километр пути перед Ефимом раскинулась картина последствий ужасающего побоища. Оно, как понял мужчина, происходило очень давно. Об этом говорили средневековые латы, кольчуги, копья и мечи, раскиданные вместе с павшими на земле. Сколько лет назад могли жить эти воины, он не знал, но картина застыла во времени, как будто побоище произошло никак не далее пары часов назад. Тысячи ворон кружились над полем, и войско казалось спавшим. Не мертвым, а просто уснувшим, потому что тлен не коснулся их лиц, и если бы не ужасающие раны и лужи еще не впитавшейся землей крови, это была бы картина отдыха перед боем. Смерть застигла каждого по-разному, кого в седле, кого лежащим, кого стоящим или сидящим, но на всем она оставила печать мимолетности и скорби. Поле, усеянное телами, тысячами тел, оставляло только неширокую полоску дороги свободной от трупов и оружия, и по этой полоске Ефим шел вперед. Гарь, запах крови, и карканье воронья сопровождали весь путь. Кто были эти воины, за что они боролись и с кем? Это очень интересовало путника, но спросить было не у кого. По шеломам на головах, казак различил, что это лежат русичи, но что они здесь делали, было, конечно, неизвестно.

В раздумьях по поводу битвы он шел через поле еще очень долго, пока впереди не стали видны очертания валуна, черной тенью выделяющегося на сероватой пыли дороги, и блеклой, желтоватой с зеленым, растительности поля. Подойдя ближе, Ефим различил огромный камень, антрацитово-черный, поросший снизу мхом. Три метра диаметром, и около полутора метров в высоту, неправильной формы, он заканчивался сидящим наверху вороном. Черная птица, казалось, дремала, но при приближении путника она подняла голову и посмотрела на него. Ворон. Самый настоящий ворон, который так редко попадается людям в нашем мире, самая загадочная птица. Все видели ворон, маленьких и мерзких падальщиц, миллионы которых осаждают любые свалки, но мало кто встречался с вороном, занесенным в красную книгу. Птица, достигающая в длину от головы до хвоста семидесяти сантиметров, живущая не одну сотню лет, и никогда не сбивающаяся в стаи, предпочитая одиночество, всегда была символом мистики и зла во многих культурах мира. И вот, представитель семейства вороновых, точь-в-точь такой, какой некогда навещал Эдгара По, смотрел на казака и ждал, когда тот подойдет ближе.

– Здравствуй, мудрая птица – сказал он.

– Здравствуй, – немного сорванным и каркающим тоном ответил ему ворон.

– Мне нужна Марья.

Ворон молча слетел с камня и, ударив в землю железными когтями, обернулся красавицей в зеленом платье.

– Здравствуй, казак, – она расправила волосы.

– Ты… – Ефим кинулся обнимать девушку, но она отступила на шаг.

– Стой, не надо. Все закончено, – Марья печально покачала головой. – Я позвала тебя попрощаться.

– Это очень жестоко…

– Нет. Так надо. То, что возможно в том мире, невозможно здесь.

– Но ты же его властительница! Тебе можно все!

– Я не могу возвеличить кого-то, оставив более достойных на прежнем месте. Это нарушит устои.

– Почему так? – Ефим в ярости сжал кулаки.

– Такова жизнь. И смерть, – девушка с нежностью посмотрела на казака, но в глубине ее зеленых глаз Ефим увидел горе.

Он молчал, понурив голову, раздавленный и сломленный неизбежностью.

– Ты забудешь меня, – продолжила Марья. – Не переживай так. У тебя другой путь.

– Как я могу забыть тебя? – он недоуменно поднял глаза.

– Просто. Или ты не помнишь, что сказано в писании? В раю ни женятся, ни выходят замуж. Ты забудешь меня. Твой мир и мой мир разные.

– Как это возможно?

– Каждому дается по вере его…

– Но я хочу быть с тобой!

Марья молча покачала головой. Ответ не был нужен, Ефим и так все понимал.

– Прощай казак! – девушка улыбнулась. – Спасибо что хоть на короткий миг я стала человеком.

– Прощай… – выдавил он. – Возможно, ты полюбишь кого-то потом, как меня.

– Смерти нельзя любить, – Марья отвернулась. – Иди дальше, казак. Ворота рая уже недалеко.

Ефим дернулся сказать что-то, но осекся. И тронулся в путь. А она стояла и глядела вослед. Был снег. Была грусть.