Лис. Град проклятых

3 глава. Посадник Комышелога и жрец Велеса

Величайшее из достоинств оратора – не только сказать то, что нужно, но и не сказать того, что не нужно».

Марк Тулий Цицерон.

Комышелог, небольшой ныне городок числом жителей редко, разве что в годину опасности нашествия, когда под защиту его стен сбегались жители округ, превышающий тысячу человек, встретил их настороженно – закрытыми воротами. И отворять их перед всадниками и пешим – никто не торопился. Так же неприятно удивили колья, вкопанные в ров, перед стенами – на кольях тех покоились отсеченные гнилые головы и даже живой полутруп поднятого. Нежить посаженная на кол не имела рук и ног, только голову и тело и, видимо, место своего последнего пристанища получила давно – тело иссохло почти совсем, но при виде приближающихся всадников, поднятый, все же смог поднять голову. Он открыл и закрыл с тугим скрипом сухую пасть, но звуков издать не смог. Десятник недовольно поморщился, оглядев его, но копье марать не стал. «Чего это Боеслав так жестоко? На него не похоже!»

– Отворяй! – прочистив глотку, прокричал Лесобор.

– Прочь езжайте! – ответили сверху. – Чужих ратных пущать – не велено!

– Сдурел? – возмутился волколак. – Ты глазья-то разуй, ирод – свои мы ратные.

– Слыхали мы, какая бойня вечером была от таких своих подле городца! Небось, всех погубили, ироды? Тикайте, пока стрелами вас потчевать не стали.

Там, на стенах взаправду, появились сразу несколько отроков с луками наготове.

– Окунь – глянь?! С ними Гзашка-степняк! Связанный!

– Точно, он.

– Ну, так, стало быть, мы друзья, а не вороги? – предположил на это волколак.

– А все едино – отворять ратным – не велено, – насупился первый из говорящих.

– Старшого позови, отрок, – невозмутимо посоветовал Удо. – С ним поговорим.

– А я и есть старшой! – нагло поведал отрок в ответ. – А ну сдриснули, пока я добрый!

– В соплях не запутайся, старшой, – попробовал еще увещевать Удо, хотя было видно, что глаза старика, от такого непочтения к возрасту, медленно наливались кровью. – Мы по делу к посаднику города. Будешь задерживать нас – не избежишь побоев на свою голову.

Сказано было вроде как необидное, но молодой был, видать в той поре взросление, когда дурная щенячья кровь била в голову и за куда меньшие поводы – он пустил стрелу первым. Целил в Удо, но видать, эта же щенячья кровь, заставила спешить от чувства уязвленной собственной важности, а потому пернатая просвистела мимо – сажени на полторы, да с такого близкого расстояния. И быть бы беде, потому как у немчуры с собой было арбалеты, а ребята они были куда как более тертыми, чем глупые отроки на стенах, но вмешался боярин. Желая посмотреть, как будут вести себя чужаки, так и не узнав их цели в этих землях, пребывая в размышлениях, Лисослав, немного задержался со своим вмешательством: теперь, сорвав с себя шлем, чтобы стало видно его всем известную здесь рыжую шевелюру и усатое лицо, бесстрашно выехал к стене.

– Охренели, сучьи дети! Я боярин Лисослав Велимович! Ваш батька клятву давал князю Брячиславу, я ближний боярин его. Запорю до полусмерти кнутом, коль сей же час, не прекратите, щенки позорные!

На стене стушевались – не было тех ратных в туровской земле, кто б не знал боярина Лисослава: слишком многих он лично учил делу ратному и водил под своим началом. Слишком многим он лично – вложил меч в руки на посвящении в этих краях.

Ворота заскрипели, медленно отворяясь, а Лис, так долго не вмешивающийся в конфликт, кляня себя за любопытство, лишь сухо кивнув виновато понурившемуся «старшему» отроку, во-весь опор погнал коня вдоль улочек, туда, где стоял терем посадника.

***

Тяжелый гул многочисленный шагов приближался по коридору. Вех Будимирович пригладил длинные варяжские усы и сглотнул сухим горлом горькую набежавшую слюну. Ему уже доложили, что прибыл посол от Великого князя Киевского Мстислава Владимировича. Тяжела была длань среднего Владимировича – всех одолел в бранях, чести не попятнал. По-хорошему, Веху Ратиславичу, он – не господин и можно бы посла отослать, но с таким человеком как Мстислав – лучше не сориться.

Вех, ставленник еще Владимиров, служил верой и правдой, но кому нужны старые заслуги перед другими князьями, когда случается ТАКОЕ на Руси? Старый варяг вновь утерся рукавом дорогой шелковой рубашки расшитой серебряной канителью узоров – проклятая ткань не впитывала влагу, а только размазывала ее по лицу. С тоской подумал о серебряной фляге со сладким тьмутараканским вином, висящим на спинки его резного кресла. Нельзя. Сейчас – нельзя. Не старость ли говорит в нем? В последнее время он все чаще стал прикладываться к вину, хотя ранее не терпел этот перебродивший сладенький сок ягод, предпочитая ему горечь ячменного пива. Старость не радость – он нынешней весной перевалил через отметку шести десятков лет, и уже не мог, как прежде, лихо запрыгивать на коня без стремян. Давно уже, пожалуй, не мог – у людей старшего поколения время идет по-другому. В молодости – чем-то занят, оглянуться не успел – месяц пробежал, а теперь – то же самое, но уже не месяц, а год.

Старый варяг тряхнул головой, отгоняя пустые, дешевые мысли – все тлен, все сомнения – прах. Здесь – все его. Им честно заработанное, им – добытое в бою. Этот терем, это кресло, это вино, эту дружину и место наместника – он заслужил! Сам, ничьей не подачкой – отвоевал, взял доблестью. Сизый сабельный шрам на загорелой лысине, след удара любимого арсия хузарского кагана, Альпара, он получил, когда нынешний князь киевский – еще в соплях путался! Боялся ли он того, кто девять дней подряд одного за другим, убивал девятерых прославленных воинов-руссов? Нет! Только за честь свою боялся! Он помнил тот молниеносный высверк сабли и помнил свой меч, что падающей звездой блеснул на фоне неба и погас глубоко в груди чужого богатыря. За честь всей рати русичей! А звездочка на челюсти? То дырка оставленная степной стрелой при обороне Киева от печенегов, когда грозный князь Владимир, разбитый с дружиной под Василевым, спешно собирал новую рать против кочевников – и как рубили потом печенегов под стенами?! Честью, славой, доблестью заслужил своего места. И пока он здесь владыка – никто его не испугает, никто не обвинит старого варяга в трусости!

Тяжелые, властные, выделяющиеся средь других шаги по коридору – о, да, это от великого князя. Только лицо, обличенное властью и уверенное в ней, может так нагло топать по чужому терему. Кто это будет? Кого прислал князь, дабы выяснить все вопросы «на местах»? Посадник невольно оглянулся на Оттара. Громадина норег, вечной тенью саженного роста стоящий за его спиной, так же словно почувствовал угрозу, зверовато поводил мощными плечами, опираясь на свою громадную двуручную секиру. И надо ж такому страхолюду уродиться: почти все люди, что обладали схожим исполинским ростом – обычно были сухощавы и имели длинные, долговязые конечности. Только не этот! Этот словно состоял из горы мышц и жил, толстенных бычьих костей и почитался бы былинным богатырем, если бы не его уродство. Природа, верно, посмеялась, наделив его столь внушительными размерами, и сделав волосы, брови и бороду его белее снега, а глаза – мелкими, крысиными недобро выглядывающими из глубокий ям и тяжелых валунов надбровных дуг. Кроме того гигант был словоохотлив не больше чем немой от природы.

– Спокойнее, друг мой, спокойнее, – сказал посадник или ему, или себе.

Дверь со скрипом отворилась, и в палату ввалились сразу множество людей. Они не интересовали наместника, простые отроки из его дружины и его челядь, пусть им, его интересовал только один, которого он сразу же выделил среди всех – по мощной, почти осязаемой, тяжелой ауре звенящей силы. Тяжелый взгляд из-под кустистых бровей – прицельный, внимательный. Княжий человек был довольно высокого роста, но далеко не такого, чтоб казалось невероятным: даже при его нынешней дружине, отроках – и повыше были. Широкие плечи, узкая талия, длинные ухватистые грабки-руки – все, как и положено воину. Сердце старого витязя невольно дрогнуло и радостно затрепыхалось, когда посадник вгляделся в лицо пришедшего.

– Лис? – полуутвердительно вопросил Вех. Поднял руку – челядь и дружина смолкла.

– Он самый. Приветствую тебя, славный Верхуслав Ростиславович, – в глазах вошедшего мелькнула теплая искорка. – Вот уж не ожидал тебя здесь. Прости за нескромность – какими судьбами? Ведь подле князя ж был? И где Боеслав Львович?

– Князь и прислал для наведения порядку здесь посадником, опосля гибели Боеслава.

– Гибели? Давно ж я не бывал в этих местах.

– Видать – давно. Черте что тут твориться, скажу. Будь гостем моим. Тебе будет оказана честь по заслугам – по-княжески, – не роняя себя, хотя в душе все ликовало, ответствовал посадник.

Улыбка Лиса стала шире, но и он держал себя, не позволяя вот так вот, прилюдно, при челяди и дружинных, обнять старого друга за плечи, хотя не виделись они, пожалуй – лет пять-семь. За это время его пестун*¹⁴ сильно сдал, сединой эвон – весь волос в усах и на голове покрыт, но глаза блестели прежней ярой силой.

– Благодарствую, посадник.

– Батька! Они Гзашку связанного привели! – не утерпел, вмешался Окунь – отрок из тех, немногих, кому в его нынешней дружине перевалило за «шишнадцать».

– Так? – правая бровь, вопросительно изогнувшись, поползла вверх.

– Черт его знает, татя этого, – пожал плечами Лисослав. – Они первыми напали, не обессудь, ежель что.

– А ну покаж?!

Степняка приволокли в сей же час – спутанный по-рукам и ногам, в окровавленных тряпках, сейчас он совсем не выглядел грозно, но продолжал злобно скалиться.

– Вас всех убьет Зверь, – прохрипел он. От усилий подсохшие раны на разбитых губах вновь закровили. – За всеми придет, коль не подчинитесь. Вам, собакам – никогда не справиться с волками!

Посадник скривился.

– Все сказал? Вздернуть мерзавца. А опосля – башку долой: чтоб в упырину не перекинулся. С таким – это запросто. Раков кормить будешь вместо достойной могилы.

– Он может о многом поведать, – напомнил Лис на всякий случай.

– То, что он может поведать, боярин, я и сам могу тебе обсказать. Он со своим братом и шайкой на днях – перебили купеческий караван и семь моих отроков. Восьмого – иссеченного – отпустили с наказом нам все обсказать. Я б и остальным из его людей легкой смерти б не желал – всех бы на стенах повесил! Изверги и твари – сколотили банды из лихого люда да остатков разбитых ратей северян, и губят людей, как моровое поветрие. Зверопоклонники клятые!

– Зверопоклонники? – уточнил Лисослав, недопоняв – о таких он слышал впервые.

– Они самые. Клятые кровопивцы, с нечистью во главе – возомнили, что все земли местные – им принадлежат. Людей – либо в свою веру принимают, под свои обычаи – либо губят.

Посадник сурово сдвинул брови и обжог взглядом степняка. Тот еще упрямился, силясь сказать что-то напоследок, но его уже никто не слушал – Оттар легко, как ребенку, завернул ему руки за спину и метнул тяжелым снарядом в руки уже ждущих отроков.

– С чем пожаловал, дорогой друг? – морщинки под глазами Веха расправились, а взгляд потеплел. – Ужель мне в помощь? А отчего тогда от Мстислава-князя, а не от нашего? Ужель обидел наш-то, да ты – отъехал с дружины?*¹⁵ Ни в жизнь не поверю!

– Мне бы поговорить с тобой с глазу на глаз, без иных, – улыбнулся Лис. – Дело не ждет – времени и так много прошло, а я все еще не в Турове. Слухи страшные о Комышелоге и его окрестностях. Своими глазами разбой видел на дороге, своей рукой татей – карал смертью. Не каждый день гинет столько народу в краткий срок!

Посадник сразу помрачнел, закусив длинный ус и задумавшись.

– Как угодно, – глухо ответил. Отвел глаза, будто виноват в чем-то перед десятником. – Изыйдите все, окромя Зояра.

На немой вопрос Лисослава глазами добавил: – Он-то все и поведает с изначального. Потому как начало бедствия – своими глазами видел. Я – токмо недавно о том и узнал – как приехал замест почившего Боеслава Львовича.

И поймав на себе удивленные и непонимающие взгляды дружины, прикрикнул, добавив в глас металла. – Вон! Не вашего ума дело тут!

Воины подчинились, дверь закрылась, оставив варяжского вождя и жреца наедине с гостем.

– Вопрошай, что интересно. Как-то надо начинать, коли так. Попировать – потом попируем.

– Мне всегда интересно все – ты же знаешь? С самого начала. И, будь добр, не бойся меня утомить, Верхуслав Ратиславович – расскажи все без утайки. Я люблю вдумчивый сказ. Даже самые малые дела – не утаивай, потому как важно сие.

Обманчивая мягкость не подкупила старого воина – сейчас перед ним не был старый друг – сейчас перед ним богатырь Черномора, обличенный властью.

– Зояр – слыхал боярина? – посадник повернулся к оставшемуся жрецу.

– Слушай, коли так, – старик присел на лавку, огладил бороду.

– Так слушаю – чего там? Что там за Зверь у вас объявился?

– Знаешь ты его. Имя ему Вольг. Он сын новгородского сотника, Ратмира Владигоровича. Помнишь еще такого?

Мгновение. Каких-то пару мгновений десятник думал что ослышался. Или – надеялся что ослышался. Но никто не засмеялся. «Им всем не до смеха.» – отметил он.

– Как так? – наконец подал голос. И тут же засопел недоверчиво. Легкое беспокойство покривило соколиные брови, изломав их кривой дугой словно шрамом. – Верно ли это? Вольг – мертв. О том – все знают! Да сам отец его о том горевал немало, хоть и не простил. То видел я сам. Может это какой другой Вольг? Не тот самый? Мало ли их, Вольгов тех…

– Был бы мертв – я о том и говорить бы не стал, – покачал седой головой жрец. – Я сам его видел. Своими глазами. И узнал его, а он – меня. Слушай боярин. Внимательно слушай, ибо многое, что услышишь – тебе может не понравиться так же, как не понравилось Верхуславу Ратиславовичу. А то и поболее, как богатырю Черномора.

4 глава. О том, как Комышелог докатился до такой клятой жизни

«Следует остерегаться злоупотреблять милосердием».

Никколо Макиавелли.

В пересохшей глотке заклокотало утробное злое рычание, а рука крепко сомкнулась на рукояти тяжелого, прямого меча. Гибкой лаской он соскользнул с дерева и, таясь, пошел в сторону дороги. Он узнал обоих, последних в его списке, двух старых закадычных друзей, Торира и Боеслава. И плевать ему было на то, что они ехали с целой прорвой народа, а это почти наверняка сулило ему смерть. В его обстоятельствах – это больше радовало, чем огорчало, ибо после смерти этих, последних, уже незачем будет жить. А он уж позаботиться чтобы эти двое – не ушли дальше этой небольшой прогалины перед дорогой.

Ножны меча, ненужной более ветошью полетели в траву на обочине, он вышел на встречу едущим с уже обнаженным мечом: страшный, заросший черными космами и бородищей, больше похожий на зверя, которого зачем-то обрядили в кольчугу, чем на человека. Кони под врагами неистово взвились на дыбы, молотя копытами в воздухе – о, да, они чуяли страшного хищника, не то, что глупые неразумные двуногие твари, так часто не видящие опасности даже у себя перед носом. Впрочем, он знал – узнав его, ни Торир, ни Боеслав никогда б не стали б его стаптывать конями или засыпать стрелами – слишком многое меж ними было в прошлом, чтобы не дать себе насытиться вражьей кровью, стекающей с меча.

– Кто таков? С чем пожаловал? – спросил один из передних всадников, справившийся с конем раньше других. Крепкий старик с длинной седой бородой, с оберегами Велеса на груди и тяжелом посохе.

– Это не твое дело, жрец, – задушливым замогильным шепотом ответил пришедший. – Я не за тобой пришел. Верно, Торир Хальфдансон и Боеслав Якимович?

– Вольг? – Боеслав удивленно сморгнул, но тут же справился с собой и процедил с надменной, брезгливой улыбкой. – Вольг-перевертыш! Проклятый. Предатель и негодяй. Так ты еще жив, падаль?

– Не твоими молитвами, но на вашу беду, – прошипел Вольг ядовито. – Есть у нас одно незавершенное дельце, старые друзья.

– Фенрирова плоть, – сплюнул норег и первым спрыгнул с седла, вытягивая меч.

– Ты даже не представляешь дан, как ты близок к истине! – прорвалось почти звериным рыком. Сдержался, успокаивая себя.

– Боеслав, Торир! А ну не сметь! – прикрикнул жрец на набычившихся гридней. – Нет у нас времени на глупости!

– Ты мне не указ, жрец! – процедил Боеслав. – Здесь, по воле князя Брячислава ,я главный.

– На такое – у нас всегда время найдется, – пролаял в поддержку по северному норег, разминая кисть правой, оружной руки. – Никому не вмешиваться! То – личное.

Боеслав последовал его примеру. Суровая, холодная улыбка растягивала его губы.

– Сам вышел к нам, – хмыкнул Торир.

– Не уйти нам с тобой друг от друга, как видится, – Боеслав тоже обнажил меч. – Видать, на роду так написано.

– После всей той погани последних ратей ты ждал чего-то другого? – взъярился Вольг. Звериное рычание вновь заклокотало в глотке, лицо словно вытянулось, а мышцы плеч вздулись стальным бугром.

– Нечисть, – сплюнул ему под ноги Торир. – Трижды клятое, волкоголовое отродье Хати и Сколя*¹⁶. Давай, яви свою истинную личину, тварь. Я вырежу на твоей спине красного орла, после того как обрублю тебе руки и ноги.

Вольг мгновенно совладал со вспышкой, Зверь вновь улегся спать где-то глубоко внутри.

– Еще чего, – прошептал он. – О таких как вы, предателях, я клыков не пачкаю – достаточно просто меча.

Краем глаза он следил за перемещениями остальных воинов и людей отряда. Поняв, что драки не избежать и Вольгу не объехать, оставшиеся дружинники тоже спешились, образовывая небольшой полукруг. Отрок, самый молодой, попытался обскакать кругом по лесу, но тут же наткнулся на ветвь и с шумом сверзился с седла задом в лужу, матерясь с досады.

– Досадно, что мы не встретились тогда, в битве на Буге – это было бы достойно висы, – Торир стал медленно обходить Вольгу сбоку, на ходу вынимая из-за пояса, топорик в левую руку. – А теперь, в каких-то дратых дебрях. Измельчал ты, Вольг – совсем почти пропал.

– Сзади! – лицо Боеслава вытянулось от гнева и негодования и Вольг мгновенно понял, что это не пустое – храбрый гридь придерживался старых традиций, и никогда б не опустился до обмана даже в мести ненавистному врагу. Вольг вихрем крутнулся на месте и удар, нацеленный на его загривок, упал на лоб. Это клятый отрок, обойдя место мести и презрев ее священное право, атаковал сзади, со спины. В голове полыхнуло черное солнце, все вокруг, лес, небо, люди, задергались, запрыгали словно в предсмертной агонии – полуослепший от огненной боли он, с того же оборота, полоснул длинной атакой поперек пояса отроку. Страшный, звенящий крик боли молодого, полного сил и еще не верящего в свою смерть парня, понесся эхом по лесным дебрям, пугая и поднимая на крыло целые стаи ворон.

Огненная ярость от низкого коварства, погнала вперед: Вольг бросился в последний смертный бой с отчаянным боевым рыком. Его злой напор потеснил Боеслава, отбросил в лес. Сбоку мелькнуло: мгновенно повернувшись на пятках, Вольг шуйцей поймал на лету топорик. И, с двух рук, принял атаку догнавшего их Торира. Могучий норег обрушил длинный меч с силой, способной развалить от плеча до пояса. Он всегда был сильнее, этот клятый гость севера, но он бил одной рукой, а Вольг принял клинок с двух рук – мечом и топориком. Отбив норегский клинок, черноволосый бешено рванулся вперед – получай, пес! Норег не проронил ни звука, лишь вздрогнул всем могучим телом, когда чужая сталь, отбив клинок, крепко хватила его плоти.

Стремительная атака Боеслава не дала доделать начатое – гридень оттеснил врага от раненного друга. Два смертных врага закружились вихрем смертоносной стали, сшиблись со звоном и вновь разошлись. Кровь заливала лицо Вольга, широкой лентой текла под ворот кольчуги. Чутье опытного воина подсказывало, что нужно спешить, Боеслав мог себе позволить так вот кружить бесконечно, а его самого скоро будет шатать от потери крови, и никакая ярость уже не спасет. Длинный меч сверкнул сверху и упал, целя в пальцы, держащие меч. Попади – и бой закончен, Вольг легко добьет беспомощного, но витязь не купился, легко отбив удар. Лицо бывшего друга – маска сосредоточенной, холодной ненависти – его собственное зерцальное*¹⁷ отражение.

Вновь сошлись – лязгнул металл, на сей раз Вольг не отпустил, навалившись уже всерьез, сыпля ударами, и киевлянину пришлось призвать все свое мастерство, чтобы тут же не отправиться к праотцам. Враг мечом плел замысловатую сеть из ударов, практически одновременно, в одно движение полосуя в горло, в глаза, в колено, по рукам. Вольг наседал, не разрывая суровой музыки поединка из лязга стали. Укол, рубящий по ногам, колющий в горло – размытая молния меча жаждала крови. В блеске воспаленных глаз на окровавленном лице – только обещание скорой смерти. Холодная мертвая улыбка жгла душу – Боеслав чуял, что долго так не выдержит, а Торир все не шел на помощь. Такого ярого темпа в поединках всегда хватало на пару минут, от силы – на пять. Затем мышцы наливаются тяжестью, и меч становится все тяжелее, а там недолго и о пощаде просить. У них меж собой – никакого великодушия быть не могло. Верхний быстрый удар по нисходящей, отбит сильной стороной клинка, отработанный вращательный удар кистью, в атакующую руку, туда, где заканчивается кольчуга – клятый оборотень не дремлет! Не хочешь в руку? Принимай в ногу, хищный, подлый предатель – да пропади ж она твоя звериная сноровка и нечеловеческая реакция!

Вольг словно дрался со своим отражением. Улучив момент, он метнул топорик, Боеслав хищно пригнулся, но тот летел не в него – он с хрупов ударил в широкую, обтянутую кольчужной сеткой грудь норега – как раз напротив сердца. Тяжко раненный в шею и истекающий кровью северянин не успел отбить удар, какой в пору дренгам отбить, не то, что хускарлу. Могучие руки слушались уже не так. Хрипло клокоча кровью, идущей изо рта, по-бычьи пуча глаза, гигант грузно повалился придорожную пыль.

За успех пришлось заплатить – меч Боеслава гремучей гадюкой цапнул в бедро, с лязгом прокусив кольчугу. Распрямившись, новгородец отступил на пару шагов.

– Тварь, – пророкотал он, глянув в сторону содрогающегося в последних корчах тела Торира. – Не жди пощады.

Вольга повело, а верный меч, ни разу не подводивший, надежный, теперь весил в десять раз больше обычного. Вспышка гнева прогорела, на душе осталось пусто, холодно и тоскливо, а Зверь – не приходил на помощь, ровно изгаляясь. Новгородец не глядя понял, что новая рана – серьезная, и он вот-вот падет, а Боеслав, плюнув на распростертое тело, с холодной ненавистью наступит ему на хребет и перерубит глотку, разом мстя за всех тех, кто пал от его руки. А его личная месть самому Боеславу – так и останется незавершенной.

– Твой сын был размазней, Боеслав, – прохрипел он. – Он визжал как свинья на бойне, когда печенеги драли шкуру с него с живого.

На самом деле все было не так, и Воислав пал в бою, но сейчас вражине это знать было незачем. Дрогнув, раненным зверем киевлянин прыгнул вперед, чтобы вбить бывшего друга в землю, вколотить ядовитые слова в его хриплую, ненавистную глотку. Слабый Вольг уже не мог отпрыгнуть барсом как ранее, лишь сместился чуть в сторону, но таким матерого гридня Боеслава не обманешь и потому, удар со всего плеча раскаленного ненавистью клинка, раненый все же принял на грудь – в стороны водопадом брызнули разрубленные кольца кольчуги… Но верный меч стремительно свистнул в последний раз – Вольг вложил в удар всю оставшуюся силу, срубив киевлянина страшным ударом, швырнув в истоптанную, забрызганную кровью траву к своим ногам. Он еще постоял на непослушных, гнущихся ногах, полуслепо таращась на корчащегося в мучительной судороге бывшего друга, а затем его повело и Вольг, неуклюже ступив шаг-другой, ударился спиной о ствол березы. Замер в попытке устоять, но ноги подкосились окончательно, и он сполз по дереву, оставляя кровавый след. Видя все еще живые глаза бывшего друга, он с усилием прошептал:

– Воислав не был замучен печенегами. Славно пал в бою. Я не вы – я бы не позволил пытать сына друга, хоть и бывшего. А вы позволили меня – в жертву…

– Мы не позволяли, – еле слышным был ответ, но чуткое ухо волкоголового уловило. – Князь – велел о том, а мы – не ведали. Не было предательства с нашей стороны.

Кровь перестала пузыриться на губах сраженного киевлянина – он сам закрыл глаза и тихо умер.

***

– Клятый Нелюдь, тварь!

Не смея вмешиваться в сам бой, отроки десятка с копьями шли к замершему в бессилии, израненному, но все еще живому Вольгу. Даже сейчас никто не хватался за нож, коим впору было дорезать обессилевшего врага – никто не хотел подступать так близко к волкоголовому. Сколько крови вытекло с него?! А все шевелиться вон: не желает нечисть уходить за Кромку, коли вырвалась, цепляется за жизнь и слабое человечье тело. Вон и рука вторая медленно поползла к рукояти меча, присохшей к деснице, да достанет ли сил теперь поднять его даже обеими?

– Стоять! – рявкнул жрец, когда уже занесли копья молодцы над беспомощным. – Кто посмеет сейчас убить поверженного – прокляну мужским бессилием до конца дней!

Замерли воины.

– Он десятского убил. И Виги.

– Виги сам на него напал, хоть дядька о том не просил племянника. Прочь!

И видя, что его слушать не торопятся, повысил голос: – Прочь! В сторону! Пустите меня к нему.

– Зачем, Зояр?

– Прочь, я сказал!

Недовольно ворча, отроки расступились, а жрец склонился над Вольгом.

Ярые очи поверженного остро сверкнули холодным на нового врага, пальцы судорожно дернулись на рукояти, однако очередное усилие оказалось слишком тяжелым и его глаза на миг заволокло пеленой, едва не погаснув окончательно. Вольг понял, что защититься уже никак и ничем не может, сил оставалось разве что ощерить зубы, как погибающему волку. Не роняя, слов попусту, жрец сделал то, для чего и остановил обозленных отроков. Тяжелый серебряный медальон с искусно выбитым Георгием Победоносцем, с одной стороны, и старым родовым символом Рюрика на другой, тяжело повис на толстой цепи через шею раненого. Какое-то время жрец наблюдал за медальоном, потом кивнул, словно удостоверился в каком-то преступлении, о котором подозревал с самого начала.

– Не может быть! – охнул один из ближних отроков. – Наваждение! Он тоже? Вот этот вот? Проклятый? Враг человечий?

– Давай просто добьем его, Зояр – незачем нам такие защитники, – поддержал другой. – Он и выживет-то вряд ли – вон как порубан. Не сегодня, так завтра – сдохнет.

– Туда ему и дорога! – добавил кто-то. – Черти в Аду, поди, заждались дружка своего.

– Пути Богов смертным неясны, – назидательно ответил жрец. – Не сметь вредить! Грузите в мою повозку. Пора отправляться.