Рахит. Сборник рассказов и повестей

Он прав – за деньги Ухаб любого другом считать будет. А мне-то их где взять – воровать не приучен. Копить по гривеннику в день, голодая, целый месяц? А за месяц…. И решил – раз уж Судьбе угодно меня колотить, пусть она бьёт руками Шиляя. Коку Жвакина такие сомнения не терзали.

В назначенное время к известному дому пришли вдвоём с Рыженом.

– А мне не больно, – вертел головой Толька в томительном ожидании экзекуции. – Я вообще терпеливый.

Конечно, подумал я, с такой-то практикой. Но Андрей нас бить не собирался – более того, он как будто бы извинился:

– Вы за вчерашнее не дуйтесь – просто проверил, насколько ваше желание стать настоящими мужиками серьёзно. Прописные, так сказать.

Добавил, намекая на отсутствующих наших товарищей.

– Ну и видно теперь – кто есть кто.

В углу широкого Шиляевского двора была оборудована спортивная площадка – турник вкопан, на нём мешок с песком висел, помост со штангой и большим набором гантелей. Самодельную штангу Андрей один поднимал, а мы – разве только вдвоём с Рыженом. Зато испробовали все гантели и подобрали подходящие. По команде наставника мы подтягивались на турнике, отжимались от помоста, работали с гантелями, скакали через девчоночью скакалку, мутузили самодельную «грушу». И так каждый день.

Андрей заставлял нас с Рыженом боксировать между собой – и Толян косоглазый так разматывал кулаки, что я и защититься не всегда успевал, а уж сдачи дать…. Зато я легко одолевал его в борьбе – сказалась отцова выучка. Андрей наставлял нас не только премудростям поединков, но и хитростям коллективной драки. Оказывается, и тут имели место свои тонкости, дававшие преимущества умению, а не числу.

В школе, по приказу шефа, мы о тренировках ни гу-гу. Зато над нами потешались. Слух о нашем снежном пленении и необычном избавлении прокатился по классу и выплеснулся в коридоры.

– За грошик купленные, – дразнились знакомые.

Или:

– Эй, двугривенный, подь сюды…

Прикусили языки острословы, когда мы втроём отлупили десятиклассника Суслая. Суслай – это кличка такая. Может, фамилия у него Суслов, может, звали Славка – не суть важно. Был он здоровым бугаём и гордостью школы – побеждал всех в районе на физических олимпиадах. В смысле, по физике – наука такая о природе вещей. А здоровым он был не потому, что занимался спортом, а просто ел помногу. Драться совсем не умел. Но начал удачно.

Что они не поделили с Шиляем, осталось мне не известным. Только на перемене босс предупредил – после уроков будет дело. И вот мы стоим втроём плечо к плечу на школьном дворе, и все ученики пялятся на нас в окна. Суслай хлопнул дверью, подошёл небрежной походкой – куртка расстегнута, пиджак тоже, галстук на боку, край рубахи торчит из брюк. Впрочем, он всегда такой – расхлестанный. Остановился, чего-то жуя.

– Ну?

А потом вдруг бросил портфель свой полупудовый в Рыжена и кинулся на Шиляя. Схватил атамана за грудки и давай трепать. Силёнка у парня была – под его лапами затрещали Андреевы латы (в смысле – пиджак, рубашка, куртка). Суслай то рвал их остервенело, то душил противника, стягивая ворот, то просто тряс, как грушу. Андрей крушил ему рёбра тренированными кулаками, а вот в лицо попасть не мог – гордость школы расставил локти.

– Агапчик, ноги! – крикнул атаман.

Этот приём мы много раз отрабатывали на тренировках. Я бросился Суслаю под ноги. Андрей толкнул его, и они оба кувыркнулись через меня. Тут, наконец, Рыжен выбрался из-под завалившего его портфеля, подскочил и очень удачно пнул Суслая в косицу. Тот хрюкнул и затих. Напрочь – ни звука, ни движения. Мы пинали его – причём, Рыжен в лицо, Шиляй по рёбрам, я по толстым ягодицам – а он лежал, как покойник, молча и не шевелясь.

От школьной калитки мы оглянулись. Суслай неуклюже дёргал ногой, пытаясь повернуться то ли на бок, то ли на живот. Школьные окна облепили встревоженные лица.

Андрей стянул с ладони перчатку и выставил перед собой.

– Один за всех!

– И все за одного! – мы с Рыженом дружно шлёпнули по ней своими ладошками.

Ну, блин, мушкетёры!

6

Андрей учил нас не только мордобою. Он прилежно занимался в школе и желал, чтобы мы избавились от двоек. С некоторых пор наш день в Шиляевском доме стал начинаться с приготовлением уроков. Андрей проверял тетрадки, показывал, как надо решать примеры. Объяснять он умел гораздо доходчивее учительницы. По крайней мере, мне становилось всё понятным. А вот Рыжену не очень – непробиваемый тупица. Андрей, побившись с ним немного, плюнул – а со мной занимался даже с удовольствием.

Однажды мы так увлеклись, что опрокинули чернильницу на красивый полированный стол. Это я опрокинул – Андрей разве только руку мою подтолкнул нечаянно. Всё, думаю, кранты – ох и попадёт мне сейчас. От страха голову втянул, глаза закрыл – что-то будет.

– Таня! – позвал Андрей старшую сестру. – Что можно сделать?

Она вошла – красивая, опрятная, совсем-совсем не строгая.

– Как мама огорчится.

Вдвоём с Андреем они помыли стол стиральным порошком, но след пятна всё-таки проглядывался. Таня принесла клеёнку:

– Постелите от будущих конфузий.

Она была очень похожа на свою мать, а Андрей – на отца. Вот такая семья.

К тому времени, как мы заканчивали готовить уроки и собирались выйти во двор, Таня приносила поднос с чашками чая и сушками в вазе. Надо ли говорить, что я по уши был в неё влюблён? Тем более, что и она иногда принимала участие в совершенствовании нашего с Рыженом образования. Когда Таня за моей спиной склонялась, заглядывая в тетрадку, её светлые длинные локоны щекотали мне шею и ухо. Я был в те мгновения на вершине горы, под названием Счастьем.

С подачи сестры и брата Шиляевых успеваемость моя поползла вверх. По итогам года в ударники выбился – тёзки на осень остались. А вот Кока остался на второй год в третьем классе. Но это я в будущее заглянул.

7

Сначала была весна, и снег на поляне растаял. По воскресеньям мы бегали кросс до леса и обратно. Это очень далеко – наверное, несколько километров. И после такой пробежки у меня неделю болели ноги, но ликовала душа. Под ногами шуршала прошлогодняя трава, похрустывал ледок над следами луж, грудь наполнял исключительной чистоты и свежести воздух. На опушке мы отжимались от пахнувшей прелостью, стылой ещё земли, подтягивались на ветке берёзы. Мнили себя спартанцами и презирали тех, кто в такие часы дома сидит.

После проводов Николая Томшина в армию, ватага Лермонтовская распалась. Теперь мы уже не собирались такой толпой, как было прежде. По двое, по трое ходили в кино и получали там от забияк с других улиц. Старших ребят били на танцах. Андрей решил вернуть нашей улице утраченный авторитет. По приказу наставника мы с Рыженом обошли весь Бугор и оповестили ребят – Первого мая выступаем. Собрались и выступили целой колонной. Пристроились в конце первомайской, где учащиеся и трудящиеся демонстрировали свою солидарность со всем угнетённым миром, и прошли за ними до самой площади. Пели блатные песни, кричали «ура!», махая ветками и флажками, отобранными у школьников. У нас даже собственный транспарант был, написанный Андреем на куске картона – «Бугор сила». На площадь, понятно, мы не пошли, но на улице прохожие на нас таращились, указывали пальцами, махали руками, приветствуя. Ну, а мы ликовали – Да здравствует Первое мая, праздник соединивший бугорских ребят!

После демонстрации встали в круг, прикидывая финансовые возможности. Думали в лес пойти и решали, что прикупить – вино, закуску, сигареты. Борька Калмыков вылетает из-за угла на своих худых и длинных, следом Олег Духович, друг и одноклассник. Наехали на них Красноармейские пацаны – фотик Барыгин им понравился. Борька вырвался и побежал, следом Дух, а за ним уже вся Красноармейская ватага.

Натолкнулись на нас. Перед Андреем их атаман начал кульбиты выделывать.

– Знаешь кто я?

– Знаю, – говорит Андрей спокойно. – Ты – Колчак.

– Верно. А знаешь….

И дальше полилась неположенная на музыку песня – эх, сколько я зарезал, сколько перерезал, сколько душ невинных загубил….

– Что мне до твоей арифметики, – говорит Андрей презрительно. – Придёт время – и тебя прикончат.

– Может, попробуешь? – встрепенулся Колчак.

– Сам сдохнешь.

Красноармейский атаман затруднился с ответом. Все муки – бить или отступить, а если отступить, то как, не потеряв престижа – отразились на его отвратительном лице. Подсунулся подручный – шу-шу-шу на ухо. Колчак тревожно зыркнул по сторонам, махнул рукой своим, и, огибая наш строй, красноармейцы бегом покинули несостоявшееся битвы поле. Причину такого их поведения узнали поздно вечером, когда уставшие и навеселе вернулись из леса. Бориска-то наш, Калмыков-старший, не поверил, что устоим против красноармейских, и драпанул под шумок. Заметил это кто-то из врагов, и бросились колчаковцы в погоню. Догнали, накостыляли, фотик отняли – а мы и не ведали, а то разве б дали.

Потом был случай на летних каникулах – собрались на карьер рыбку удить. Вообще-то это вотчина красноармейских – но где наша не пропадала? Пошли толпой. По дороге Пушкарь пристал – парень из больничной ватаги, а стало быть, тоже бугорский. Только на карьере красноармейский бандюган Шаман – ух, и здоровый же лоб! – признал в Пушкаре давнего своего обидчика и принялся его лупить. Избил, в воду сбросил. Пушкарь переплыл на противоположный берег – тут как тут Пеня Ухабов, пинает, не даёт ослабевшему, истекающему кровью выбраться на сушу. Пушкарь обратно поплыл. И началась драматическая гонка – избитый плывёт от берега к берегу, теряя силы, а Пеня посуху бегает, не даёт ему выйти и ещё камнями кидается.

Шаман, будто Наполеон на Поклонной горе, стоит, скрестив на груди руки, и смотрит с суровой печалью. Вид его трезвил наши буйные головы. Да и Андрюха предупредил – не рыпайтесь. Пене накостылять – плёвое дело, но против Шамана нельзя – он взрослый, здоровый, в тюрьме отсидел. Соберёт дружков и подвесит нас всех за причинное место. И, в конце концов, это его, Пушкарёвское дело – пусть выкручивается, видать, напроказил. Короче, не до рыбалки нам – стоим, смотрим, зубами скрипим. А Пеня увлёкся – залез в воду и оскользнулся. Да и Пушкарь его за руку дёрнул. Упал Ухаб в воду и орать. Вот тут-то мы узнали его сокровенную тайну – не умеет Пеня плавать. Такой здоровый, уж в армию скоро, а воды боится. Любой карапуз с нашей улицы, только ходить научится, а уж бултыхается на Песке (пляж на Займище – подарок Природы). Глядишь, и поплыл. А этот урод-переросток орёт и тонет. Ну и фик с ним.

Пеня бултыхается на месте, голос до сипа сорвал, воду хлебает, а мы потешаемся и спорим – утонет или нет. Камни бросаем – хватайся, Пеня! В какой-то момент истошные ухабовские вопли вдруг перешли в утробный рык погибающего зверя. Мы примолкли, но никто и не подумал к Пене на выручку идти. Красиво, головой вниз с крутого обрыва, одетым и обутым прыгнул в воду Шаман. Треснул Пеню кулаком по башке, чтоб не царапался, а потом оглушённого и нахлебавшегося вытащил на сушу. Ухаб встал на четвереньки и начал рыгать – вода хлынула потоком изо рта и носа.

Под шумок Пушкарь выбрался на берег и дал дёру в сторону дома. Мы тоже отчалили, так и не размотав удочек – притихшие, подавленные увиденным.

Андрей поучал:

– Повезло вам, ребята, что в посёлке живёте: в городе правила жёстче – бьют толпой, бьют без жалости, бьют, пока не убьют.

Жутко становилось от его слов. Мои школьные успехи радовали отца:

– В институт поедешь учиться – поплавок для жизни зарабатывать.

А меня что-то не перспективило – может, стоит подумать о двойках?

8

Следующей зимой произошёл случай, положивший конец мушкетёрскому братству нашему. Отец атамана, Андрей Андреевич Шиляев работал водителем в райисполкоме, поэтому ходил на работу в костюме и при галстуке – водил легковой автомобиль, на котором приезжал домой обедать. Больше своей работы любил он якшаться с мильтонами – дружинником каким-то числился: ездил с ними в рейды, дежурил на дорогах. Когда после охоты или рыбалки попадались такой заставе, Андрей Андреевич хлопал по плечу моего отца:

– О, сосед! С этим, ребятки, всё в порядке, – говорил он ментам. – Я его знаю и ручаюсь – добропорядочный гражданин.

Отец тоже улыбался, пожимал протянутую руку, и говорил: «Шакал!», как только проезжали милицейский пост.

И вдруг наша улица…. да что там, Увелка вся всколыхнулась от новости – Шиляев с двумя мильтонами ограбил и пытался убить заезжего «чебурека». Смаковались подробности. На южноуральском базаре кривоносый уроженец Кавказа подошёл к служебной шиляевской «Волге»:

– Продаёшь, дорогой? Беру, не торгуясь.

И деньгами помахал.

– Продаю, – сказал Андрей Андреевич. – Но не эту. Другую. Дома стоит.

Поехали в Увелку лесной дорогой. Шиляев за рулём, покупатель рядом, сзади два мента в форме. Кто-то из них вдарил «чебуреку» по кумполу. Деньги вытащили, поделили, а их незадачливого владельца выбросили в снег, аккурат напротив кладбища – не помер от удара, так замёрзнет на морозе. А этот смуглолицый любитель дорогих машин не замёрз и не помер – оклемался, добрёл до Южноуральска и в милицию. Начальник построил своих – никого не признал пострадавший. Вспомнили, что Увелка такая есть – поехали туда. Там тоже общее построение, и вот они, голубчики – хватай, вяжи! Задержали, допросили – менты Шиляева вложили. Того тоже к ответу.

И началась борьба: прокурор хочет посадить преступников, а начальник милиции заступается – мол, так и так, мусор из дома, честь мундира. Райком партии молчит, приглядывается – последние слово за ним останется. Потянулись дни томительного ожидания. Менты под домашним арестом сидят. Шиляев А. А. на работу ходит, улыбается, здоровается – как ни в чём не бывало. У обеих Тань – мамы и дочки – глаза на мокром месте. Младший А. А. мрачнее тучи, даже с нами здоровается сквозь зубы. Новый учебный год развёл нас в разные смены. Тренировки прекратились, но мы с Рыженом по-прежнему тянулись к нашему наставнику и готовы были выполнить любое задание.

Однажды он приказал:

– Вечером подтягивайтесь к школе – дело будет.

Пришли – Андрюха одноклассницу показал:

– Вон ту козу отлупить надо. Вдвоём справитесь?

Рыжен кивает, а я нет. Это я на словах девчат презираю, а в душе мне их очень жалко – они же не виноваты, что не умеют писать стоя. За что их лупить? И ещё сказалось влияние сестры – с малых лет таскала меня в свои девчоночьи компании. А также отцово воспитание – громкоголосый матершинник он и пальцем не трогал маму. Других женщин тоже. Был такой случай – однажды в застолье соседка Мария Васильевна Томшина закатила отцу пощёчину. Стакан с брагой лопнул в его руке. Показалось, убьет её сейчас – по стенке размажет, голову снесёт, если ударит. А он не ударил – ушёл из-за стола и до конца застолья играл с малышами.

Почему соседка-красавица приложилась ладонью к щеке отца? Теперь, обременённый жизненным опытом, думаю, что любила она его. Отец был видным – лицом чист, грудь гвардейская, силёнка в руках. Как ей было не влюбиться? Год с небольшим – пока не отстроились – ютились они в пустующей нашей землянке. Только напрасно Маруся Томшина вздыхала по моему отцу – строгих моральных правил был человек. Ну и получил за холодность свою….

Думаю, это у меня от отца – рыцарское отношение к женщинам. А Андрей – морду набейте.

– Не буду, – говорю, – с девчонкой драться.

Не до философий в то время было наставнику нашему – взглянул мельком, толкнул в снег:

– Да пошёл ты!

Я ушёл, и больше не ходил к Андрею, в их дом – не водил, как говорят на нашей улице, с ним дружбы.

Ту криминальную историю, если интересно, доскажу. Покончили с собой менты-разбойники – от стыда и позора наложили на себя руки. Один повесился, другой застрелился, будто сговорившись, в один день. Шиляева тут же под стражу. Потом суд – и первый зек на нашей небольшой, в двадцать дворов, улочке.

9

Как-то Рыжен пригласил на Рабочую улицу. Распри наши кончились – шёл я без опаски и с любопытством. Ребята в чьём-то огороде у сарайной стены окоп в снегу вырыли, строчат из самодельных автоматов синюшными от мороза губами:

Тр-р-р-р-….

Швыряются деревянными гранатами в условного противника:

– Бух! Бух!

Падают ранеными, их уносят на носилках в сарай. Вобщем война не на жизнь, а на смерть.

Все попадали. Рыжен последним. Тащить некому – сам заковылял, постанывая. Следом я. В сарае лазарет – лежат на досках герои раненые, чаёк попивают. Две одноклассницы Люба Коваленко и Света Фролова их перевязывают. Мне место нашлось.

– Куда ранили? – спрашивает Светка.

Я на лоб показал. Фролова замотала его бинтом, а Люба чай несёт. Лучше бы она перевязывала – нравится мне эта девочка, что тут поделаешь? Теперь, после замирения общеклассного, стала доступней её красота. Могу смотреть, сколько хочу, а она мне улыбается – ведь я лучше всех мальчишек в классе учусь. Хотя нет, Вовку Матвеева забыл. Этот отличник, как начал с первого класса пятёрки домой таскать, так до сего года ни одной четвёрочки в четверти не было. Только он ещё и в музыкальную школу ходит, на баяне играет – ему драться нельзя: не дай Бог, пальчик сломает. Поэтому его никто и за мальчишку не считает – так, паинька в штанишках. А Любочку я бы до дома прожал и портфель нёс – лишь бы позволила.

– Ну, как? – спрашивают парни с Рабочей улицы: Рыжен-то примелькался здесь давно – моё, свежего и неглупого человека, мнение интересует.

– Примитив, – говорю. – Мы этим до школы переболели.

Любочка слушает, улыбается, вторую кружку мне несёт. И меня несёт.

– Если хотите настоящим делом заняться, могу предложить следующее. У нас на Бугре такие сугробы намело, что не пройти, не проехать. А когда дороги бульдозером чистили, такие горы нагребли, что не сразу и заберёшься. Мы – нас числом меньше – крепость построим, а вы попробуйте её взять. Сабель с копьями наделаем – сражаться будем. Снежки – вместо гранат.

Моё предложение всем понравилось.

Рыжен решил брать быка за рога – очень ему хотелось выбиться в командиры. На следующий вечер собрал у себя дома всех бугорских одноклассников и мальчишек помладше – старшими-то не с руки командовать. Себя объявил командиром, меня назначил начальником штаба, и приказал карту изладить – я тут же взялся за дело.

С Толькиной старшей сестрой Люсей, вдруг заинтересовавшейся нашей вознёй и объявившей себя начальницей медсанбата, склеили несколько чистых листов, и я принялся чертить карту окрестности. Лучше меня, её никто не знал: всю исходил – и лес, и болото. Карта получилась – загляденье. Лес обозначен до самой свалки, поделён на бор и рощицы. Кружочком помечен заброшенный сад, бывший когда-то фруктовым питомником. Жирной линией канал нарисован, которая теряется в лесу, беря начало от болота. Займище будто на ладони – берега, камыши, плёсы и проходы к ним. Крестиками обозначил пару мест и подписал «Шт» и «Ск».

– Что это? – ткнул пальцем косоглазый командир.

– Штаб и склад. Для секретности, – я подмигнул. – Вдруг карта врагу попадёт – пусть ищут и копаются.

Моё творение всем понравилась. Заминка вышла с названием отряда. Что только не предлагалось – и «Смерть фашистам», и «Болотная братва», и…. ещё чёрте что. Моё первое предложение было «Гёзы». Так называли себя восставшие против владычества Мадридского престола жители Нидерландов. С испанского это переводилось, как «оборванцы». Слово Рыжену понравилось, а суть его нет.

– Какие же мы оборванцы? – командир полюбовался на себя в зеркало. – Нет и нет. Думайте дальше.

Тогда предложил назвать отряд «Береговое братство» и объяснил его суть – так называли себя пираты с острова Тортуга в Карибском море. Это понравилось всем, и командиру тоже. Во-первых, живём мы на берегу Займища. Во-вторых, пиратом быть куда как хорошо: грабишь себе да пируешь – никаких забот. Закончив формальности, мы сговорились собраться в воскресенье строить снежную крепость.

Карта осталась у командира. Она просто зачаровала его. Этот придурок всерьёз думал, что, если найти место обозначенное «Ск», то отроется целая куча необходимых ему вещей. Он принёс карту в школу и похвастался Любочке Коваленко. Та дальше – и пошла цепная реакция. Короче, после уроков меня похитили – захватили в плен и силой утащили в известный сарай. Бить не били, но допытывались, что я знаю по сути дела. А я молчал, стойко перенося пытки (щипки и щекотку), мужественно слушая угрозы. Правда, случился момент, поколебавший моё упорство.

На щеке зияла царапина – от ручки ранца в момент моего захвата. Любочка не запаслась аптечкой и просто поцеловала рану. Вот тут-то дрогнуло моё сердце. И когда Любочка просила:

– Ну, расскажи.

Не сказал решительно «нет», не мотал, отрицая, головой. Если бы в следующую минуту она предложила – а хочешь меня поцеловать? – и подставила губы, я, наверное, и Родину продал. Но она не догадалась, а я, повременив, справился с желанием стать предателем. Ну, чего там – ну чмокнула в щёку, я и не почувствовал ничего. Вот если б в губы…. И продолжал упорствовать. В конце концов, меня напоили чаем и отпустили с миром. Сказали, что я настоящий партизан – такого врага следует уважать. И они уважают.

Нож в спину «Береговому братству» вонзил сам наш раскосый командир. Не знаю, что за наваждение на него нашло – ни есть, ни пить, не спать уже не мог спокойно – так овладело им желание найти то место, которое так, смеха ради, обозначил я на карте «Ск». Один он боялся идти в лес. С нами…? Не знаю, почему он не позвал верный ему отряд, а взял и показал карту врагам с Рабочей улицы. Может, думал, что те тоже его командиром изберут. И станет он, объединив два отряда, классным лидером. А может даже школьным. А может….

Не знаю, чем он там руководствовался, но пошёл на сделку с врагом. В воскресенье все собрались, а он не пришёл. В понедельник в школе всё выяснилось, и наш отряд тут же распался – кто-то перешёл к Рабочим, кто-то остался сам по себе, неорганизованным. А я затаил обиду.

На следующий выходной, когда эти идиоты, вооружившись самодельными автоматами, пошли откапывать несуществующий склад, я подговорил Халву с Грицаем пужануть ораву. Валерка с Вовкой – здоровяки, их издали легко за мужиков принять можно. На это я и рассчитывал, собираясь разогнать два десятка скдадоискателей.

Следить за ними не стали: мне было известно место, куда они, в конце концов, притопают, если не конченные идиоты – не заплутают в лесу или не разберутся в такой прекрасной карте. Добрались до заброшенного сада и принялись уплетать побитые морозом ранетки. Вкуснотища! Увлеклись и чуть не засветились. Слышим вдруг – голоса. Я крадучись на опушку поляны, из-за сосёнки выглядываю – они. Идут и карта в руках.

Друзья мои без особой фантазии выскакивают из кустов, чуть меня не стоптав, и навстречу:

– Ага! Попались! Вот мы вас!

– Убью! Зарежу! Изнасилую! – входя в раж, орал Халва.

И Вовка вторил ему матом.

Здорово всё получилось! Горе-вояки сыпанули прочь. Рыжен, конечно, впереди. А вот Любочка со Светкой отстают, понятное дело – девчонки бегать не умеют. Чешем – они от нас, а мы за ними. Впереди канал, когда-то вырытый для осушения болота, да так и брошенный у береговой черты. Преследуемые стекли в него, и пропали с глаз – с той стороны не показались. Головой верчу: жарят каналом, где-то выскочат – слева, справа.

Подбегаем – навстречу деревянная граната летит, кувыркается. Точно Вовке в лоб – везёт же парню на стандартные ситуации. Он упал сначала, а потом вскочил, буйволом взревел и в канал. Следом Халва. Когда я поднялся на высокий берег – внизу шло месиво. Приятели мои крушили всех подряд, не жалея и девчонок.

Минут пять происходило что-то похожее на драку – одноклассники защищались и даже сдачи пытались дать. Но вскоре сопротивление было подавлено, и искатели склада снова ударились в бега. Мне было жаль девочек, а про ребят подумал, пусть побегают – лишним не будет. В сердце, правда, закралась тревога – что-то будет теперь в школе, ведь только-только замирились. Но всё обошлось – жив, как видите.

10

Можно ставить точку в повествовании, но хочется рассказать ещё один эпизод. Он произошёл следующим летом. После суда над отцом Андрей Шиляев стал раздражительным, нелюдимым. Последнему зима способствует. А вот лето нет: хочешь, не хочешь, а надо идти на улицу – без купанья и футбола разве проживёшь? И Андрей вернулся в общество. Постепенно растворилась его отчуждённость, вернулись лидерские замашки. Однажды заявляет мне:

– Катись отсюда, а то в ухо дам.

Я хорошо его знал: сказал – даст. Готов был подняться и уйти, но пришла неожиданная поддержка. Ближайший сосед и друг детства Мишка Мамаев голос подал:

– А рискни.

С Андреем они были ровесники. Шиляев ростом выше, но у Мишки очень сильные руки и вятская упёртость. Только вчера он дрался с Колькой Брезгиным. Этот мордвин старше Мишки и здоровше. За что наскочил на него – не знаю. Поначалу Михаилу здорово досталось – кровь бежала изо рта и носа. Но он терпел, и бил, бил, бил…. В конце концов, Брезгин не выдержал и ударился в бега. Вернулся обратно со старшим братом – этот вообще взросляк, после армии.

У Мишки было время убежать, но он взял дубину и заявил мордвинам:

– Убью, если не обоих, то одного.

И братья отступили.

Может, в упоении этой победой Мишка давал мне теперь поддержку – встал на пути мрачного, алчущего крови Шиляя и смело глянул ему в глаза:

– Только попробуй.

Андрей взвесил все «за» и «против», плюнул в мою сторону и отступил. Так закончилась моя старая дружба и началась новая. Хотя не совсем точно сказал – с Шиляем мы ещё зимой разбежались, а с Мишкой давно (сколько помню себя) знакомы и дружим. Только после этого случая отношения наши стали ещё тесней.

Мальчишкам нужны наставники. Не отцы – этого нельзя, то не смей! – а старшие ребята, в отношениях с которыми узаконены правила: пошли со мной, делай как я, попробуй лучше моего. Так и получилось – окончив начальную школу, входили мы в подростковую жизнь, имея свой собственный пример подражания.

Кока Жвакин остался на второй год и откололся от нас. Да ему кроме братьев никто и не нужен.

Толян Калмыков, задружив с Пеней, пристрастился к куреву и воровству. Крал деньги дома, в магазине с прилавка, шоколадки с витрины. Собирал «бычки» на остановках. Вобщем катился вниз. Отец пытался его воспитывать. Центром их дома была большая русская печь, а вокруг неё три комнаты и кухня, сообщающиеся дверями. Борис Борисович и в минуты воспитания не изменял сибаритским привычкам.

– Так, – объявлял он. – Сейчас я тебя выпорю.

Вставал и начал освобождать ремень из брюк. Толька занимал исходную позицию, и начиналась потеха. Рыбак бегал по комнатам вокруг печи с криками:

– Папочка, не надо! Больше не буду!

Бориска ликовал на печи – забирался, чтобы под ноги или горячую руку не попасть. Женщины – мать и бабка – забивались в угол и переживали за наказуемого, боясь гнева главы семьи. Отец и сын наматывали круги. Правила были справедливыми – иногда, умаявшись, Борис Борисыч отступал, другой раз Тольке не везло. Однажды мне не посчастливилось явиться к другу в такую минуту. Увидав открытую дверь, Рыбак решил сжульничать – ринулся на свободу. Меня сшиб на пороге, а потом и ремень прошёлся по спине – пока Борис Борисыч разобрался….

Рыжен тянулся за Шиляем. Только Андрей после неприятности с отцом становился день ото дня всё хуже – пристрастился к куреву, спиртному, запустил школьные дела. Словом, погружался в пучину грехов и тянул за собой Рыжена.

Ну, а мне исключительно повезло с наставником – Мишка Мамаев был и остаётся правильным человеком. Он никогда не учил меня драться – он учил меня мужеству.